Марченко Вячеслав Константинович, радиоинженер. Хроника завода п/я 122, ч2
Товарный объем месяца принимается за 100%, делится на количество рабочих дней и получается где-то 4% товара ежедневно. Стоимость товара в сборочных цехах оценивается в рублях выпуска, в механических - в нормо-часах. Во дворе завода на главной площади устанавливается табло ритмичности - по вертикали - 4%, горизонтали день месяца. Выполнение 4% - красный столб, невыполнение - синий, где каждое утро работники диспетчерского отдела передвигали ленты (красные, синие), в зависимости от успехов подразделений относительно поперечной красной планки, характеризующей то, что на сегодня должно быть. Идя на работу, работники видели, как сработали вчера и на утреннюю порцию впечатлений доставалось всегда - а как и почему у нас?
Окунь был человек-торпеда. Бывший танкист, неоднократно горевший в танке и потерявший волосяной покров на голове, высокого роста, с резким голосом, он выделялся среди других и часто приводил в трепет подчиненных нелепыми и парадоксальными вопросами. Имея в наличии пятый пункт, он часто пользовался своей национальной принадлежностью, ставя в тупик собеседника. Любимой шуткой Окуня, когда на него обижался собеседник, была фраза: «У Ноя было три сына: Сим, Хам и Иофет. Я - средненький». На некоторых совещаниях, где присутствовали его соплеменники он восклицал призывно: «Евреи, вперед! Остальные - за нами». Такими шуточками он и обескураживал и покорял. Своих выдвиженцев он угнетал по-черному, но и помогал от души. Он мог истоптать начальника цеха до криза, но если на того начинали покрикивать другие (гл.инженер, гл.технолог и другие главные), Окунь объяснялся с ними тет-а-тет, после чего те становились весьма учтивыми с подчиненными Окуня. Начальники цехов - была прерогатива начальника производства, замы начальников больше общались с главными специалистами, а начальники техбюро, в основном, с военными и бумагодеятелями.
Окунь смог убедить норовистого Умнова утвердить распорядок дня и регламент совещаний и возвести эти процедуры, если не в культ, то в обязанность. Регламент расписывался по дням недели - понедельник, итоговая у директора, вторник - новая техника у главного инженера, среда - диспетчерская у начальника производства, четверг - день качества у директора, пятница - диспетчерская у начальника производства, суббота - обязательное присутствие в совещательное время. Регламент дня руководящего состава - в цехах: 9 - 9й - утренняя планерка. 10й - 11ю - совещательное время в верхах, 15 - 15" - совещательное время для межцеховых общений, 16 - вечерний рапорт в цехе со средним звеном, отчёт за день.
На первых порах тренаж был звериный - Окунь с ЦДП (центрального диспетчерского пульта) в регламентированное время обзванивал всех начальников цехов и. как бы между прочим, интересовался, кто чем занимается. Народ, привыкший к бронетанковым вольностям не принимал этой системы, но Окунь был рыбой хищной и ломал непокорных до полной ситцевости. Совещания у Умнова строились тоже по определенному сценарию. Но замыслу Окуня, в столярке сделали длиннющий стол для совещаний, такой длинный, что пришлось собирать его в кабинете директора. Сам Умнов сидел за директорским, тоже огромным столом, слева - батарея телефонов, директорский пульт; между директорским столом и совещательным зазор метра в полтора; стол справа от директора, где разложив на свободной части свои доклады, Окунь рассказывал коротко об итогах недели по каждому из цехов.
Но директорские начинались с того, что Умнов, сделав гневно-оловянные глаза, набрасывался на «синюшников» - начальников цехов, сорвавших график и заработавших синий столб в графике ритмичности. Больше всего доставалось цехам с малыми номерами. Допустим, срывал график цех 1 - Умнов разряжался трех-пяти-минутными упреками (он ласково называл свои разносы «критикой»), после чего запал у него ослаблялся; если допускали срыв ещё два-три цеха, допустим 7 и 14, то последнему доставалось бессильное: «Ну что ему толковать - не понимает, нужно принимать меры». Здесь Окунь напрягался и в своем докладе срыв объяснял как чуть ли не благодетель и «меры» на этом заканчивались.
После разноса Умнова, Окунь докладывал по состоянию дел в каждом цеху, ненавязчиво предлагал только ему понятные меры, а Умнов выдавал резолюции, которые заносились в протокол стенографисткой и после редакции Окуня, передавались на ЦДП для контроля. После доклада Окуня, Умнов разрешал присутствующим задавать вопросы, но если желающих оказывалось много, он окорачивал репликой: «Вы что сюда пришли, вопросы задавать?» И желание задать мелкий вопрос у присутствующих сразу пропадало.
Но это забег вперёд. А в мае 1960 года нужно было ставить завод и, для этого нужны были, как опытные руководители, так и квалифицированные рабочие. Новый директор за свой счет нанял экскаваторщика и велел ему рыть яму под фундамент дома за школой на пустыре. И ещё велел экскаваторщику объяснять любопытным, что новый директор начал с того, что стал строить жильё для квалифицированных кадров. Хорошие слухи поползли.
Оснащение армии современной ЗРС (эенитно-ракетной системой C-75) было очень актуальным. Расположенные по периметру страны пояса ПВО с зенитными пушками, радиолокаторами СОН и приборами ПУАЗО уже становились смешными, громоздкими и дорогостоящими, к тому же их применение в мирное время становилось опасным. Если в войну обычные зенитные орудия имели эффективность 4-5%, оснащение их американской наводящей техникой повышало эффективность до 40%, то современная, на период 60-х годов, концепция ведения воздушной войны требовала противодействия не менее 90%. А для этого нужно было всё взрослое население зачислить в ПВО и сторожить круглосуточно пустое небо с заряженными орудиями.
ЗРК решали эту проблему просто, но их ещё не было. Вернее, ракеты уже были, системы наведения были, а вот радиолокаторы обнаружения и наведения были в дефиците. Фрязино не обеспечивало потребности радиозаводов в вакуумных изделиях, другие поставщики (Светлана, МЭЛЗ, завод Живописцева) имели свой профиль и не собирались от него отказываться, и ГКЭТ был очень озабочен вопросами обеспечения С-75 и принимал все меры, чтобы военные не ссылались в своих недостатках на промышленность. Давление шло и по партийной линии, и по хозяйственной. Никто уже не скажет, сколько взысканий на разных уровнях было роздано их руководителям, но что работа проводилась очень серьезная, было видно по перемещениям и назначениям.
Достаточно сказать, что был создан Главк по СВЧ-технике (1-е ГУ, начальник Якименко), единственный в то время генерал-майор, районный инженер московского куста (и старший представитель заказчика при п/я 17). Решением правительства были организованы мощности 1 ГУ - завод в Ростове-на-Дону, завод в Москве, на базе 3-го часового (1959 г.), завод в Киеве (1960г.), завод в Орджоникидзе (I960 г.), завод в Полтаве (1960 г.), НИИ на Юго-западе Москвы, отделившаяся часть от Фрязино, мощные клистроны.., нужно учесть и недавно созданные НИИ-52 в Саратове, где предполагалось разрабатывать всяческие шумовые и РПД поделки.
Вот с таким запалом начиналась новая пятилетка. Можно утверждать, что 1 ГУ было прямым детищем А.И. Шокина, одного из первопроходцев отечественной военной электроники. С приходом Умнова завод задышал. То, что он умел расставлять людей и ставить понятные задачи, дало результат очень быстро. У всех на памяти был декабрьский аврал по «Бисерам». Смолотив 1000 комплектов деталей, смогли еле-еле выдавить 200 разнолитерных приборов. За своими делами в 19 цехе, как-то не удавалось отслеживать остальную жизнь завода, но она была примерно такой: на усиление Радюку в 16 цех был послан заместителем Лешинский Борис Владимирович (Борух Волькович, в подлиннике). Он занялся диспетчерской работой и, по старой памяти, производством. Его прислали с места замначальника производства. Радюк был командир. Любимый образ у него был - ты на белом коне с шашкой наголо, командуешь «Вперёд». Но с графиком у Радюка очень не ладилось - чересполосица красных и синих столбов.
Но он часто гонял по командировкам и тогда цехом командовал зам - Лещинский. И Умнов стал подмечать тенденцию - как только Радюк в командировке - у цеха красные столбы; как «командир на месте и с «шашкой в руке» - цех синеет. Наступило лето и Радюк с Пиденко укатили в Капустин Яр участвовать в полевых испытаниях и сдаче комплексов С-75 непосредственно командирам частей боевого дежурства совместно со специалистами ДМЗ (Днепропетровский машиностроительный завод). Испытания были долгими, месяца два, с июля по сентябрь, и все время отсутствия цехом командовал Лещинский, и цех ежедневно давал график, даже в конце месяца у Лещинского не было аврала. В начале сентября Радюк появился на работе, цех слетел с графика,
Умнов деликатно посоветовал О.М. съездить в отпуск, захватив часть бархатного сезона. Цех опять стал на ритм, а когда Радюк вернулся из отпуска. Умнов назначил его Главным конструктором. Цех не заметил смены руководства и работал ритмично.
Существовал ещё непонятный для меня цех 16, где делали трехсантиметровые магнетроны типа МИ-99 и непрерывные, перекрывающие диапазон от 3 до 12 см. Вскоре после нашего отделения от цеха 16, стали отделять цех непрерывного, дав ему номер 18. Начальником 18 цеха был назначен Карпышев, и тащил он все своё барахло на второй этаж нашего корпуса. Очень быстро переезжали, поэтому позабыли перевезти гальваничку н покраску, и все четыре цеха весь 1960 год стояли в очереди на покраску в 23-й корпус. Старшим технологом в цехе 18 был Кишиневский Лев Иосифович, выпускник СГУ годом раньше нашего.
...Дайчанов буквально перед отпуском повысил меня до старшего инженера, и будущее я видел в нормальном дневном свете. Побродив и пофотографировавшись в Сочи, съездил в Орджоникидзе, познакомился с семьей Галины, вернулся в Ростов. Намекнул матери на возможное изменение семейного положения, но в подробности не вдавался, мало ли что, у Галины могли быть проблемы с откреплением из своего НИИ, тогда нужны были варианты. Я и не рассчитывал на то, что всё будет быстро, отпуск закончился и, пришлось возвращаться к своим магнетронам и коллегам по укреплению обороны.
Местные Пимены связывают тот или иной период жизни завода с именем директора, причем предпочитают вспоминать с дальних танковых времен, когда даже директоров не было, а были начальники, т.к. организация была военная и скончалась она году в 1949, когда последним командиром был подполковник Злобин, который сменил эвакуационного директора - командира полковника Аксенова. Но Бог с ними, военными, онн выстояли трудные годы войны и имели право на отдых.
Директором, проводящим конверсию ремонтно-танкового завода, был назначен Шевченко, из партработников. Разные источники называют разные даты начала электронного завода, так одни начинают исчисление с начала 1950 г., другие называют дату 15 августа 1949 г., но не ранее того. Сначала смонтировали трофейную линию по изготовлению нормально-осветительных ламп, потом прислали фрязинских спецов внедрять разработки НИИ-160 и стали менять директоров со скоростью освоения новых изделий. Шевченко - 1949-1953 гг.; Зинеев - август 1953-сентябрь 1957 гг.; Клишин - сентябрь 1957 - июнь 1959 гг.; Чуранов - июнь 1959 - март I960 гг. и наконец Умнов Георгий Архипович - апрель 1960 - 1994 гг.
То. что я могу сказать, что за время работы на заводе я пережил трёх директоров, Клишина, Чуранова и Умнова. Но это к шутке. К истории относиться серьезно как-то несерьёзно. То, что она должна идти архимедовой спиралью, не подвергается, идёт она всё время кругами, и на каждом круге в одном и том же месте наступает на валяющиеся грабли и после долго чешет лоб в раздумье - почему так вышло? Тогда, в 60-х годах мне казалось, что нас окружают умудренные электроники, соавторы книг по которым мы учились, но при более тесном с ними знакомстве узнавал, что они большей частью администраторы, знающие как принудить человека делать не то, что ему хочется, а то, что хочется администратору, пусть глупое и ненужное.
Все дела творились даже не средним, а нижним звеном. Неграмотные мастера очень грамотно распределяли скудные ресурсы, которые были кладом в нашей голодной жизни; мозги - технологи, инженеры, отрабатывали эти ресурсы стоическим торчанием на заводе с утра и до тех пор, пока не будет заработан умновский красный столб суточного графика. Было странно даже думать, что мастер или технолог в 16:00 снимет спецодежду, сделает ручкой и уйдет домой к семье. Чтобы исключить такую вольность, вечерний рапорт назначался на 16:00, а работали по семь часов с 7 ми. Неявка на рапорт рассматривалась как полдня прогула, но применять такую санкцию практически не приходилось, все приходили как заводные. Были попытки опротестовать режим, но существовала система легальных репрессий, и тот, кто хотел выжить, старались под него не попадать.
Это только кажется, что производство магнетронов понятное. На самом деле это такая муть, которую стараешься прояснить всю жизнь и уходишь на покой с чувством непонятного. Многие кодируют ситуацию штампами противостояния, но это самообман, один и тот же отказ может быть вызван самыми различными причинами, и однозначно их не определишь. Примером такой ситуации на моих глазах была работа технолога Белоусова, на посту ведущего по изделию МИ-119. Периодически испытательницы взвывали из-за сплошного брака на тренировке. Белоусов с Малкиелем кивали на мою службу - плохо стенды настраиваем. Эта причина очень понятна начальству - заставить настраивать лучше! А брак то валит, то вдруг пропадает.
Времени катастрофически не хватало. Рощину Г.М. из Тбилиси отпустили без отработки. Она коротала время в Орджоникидзе, а я звал её в Саратов, толком не предполагая, как мы здесь устроимся. Коллеги обещали подыскать частный угол где-нибудь в Поливановке, но он что-то не находился. Я каждый день срывался с работы. гонял по частному сектору, но бесперспективно. В конце августа Галина Михайловна приехала, Пиденко устроили её у своей старой хозяйки на 1_ой Дачной, а я жил в общежитии, но хозяйка Демидовна сжалилась и отдала нам бывшую комнату Пиденко на время, пока не найдем квартиру. 1 сентября мы расписались, примерно в то же время коллектив устроил в «Поплавке» что-то вроде вечеринки, мы повеселились и наутро стали жить молодой семьей. Было интересно и необычно.
Галина ходила со знакомыми заводскими по частному сектору, пока я был на работе, у неё тоже ничего не выходило. Я по второму кругу обежал своих коллег, но тоже безрезультатно. У Демидовны было неплохо, но временно, и она ни к какую не соглашалась оставить нас хотя бы на сезон.
Вышел из отпуска Дайчанов, я подошел к нему со своей печалью и сказал, что наверное придётся увольняться и ехать в Ростов, где есть жилье, но нет работы. Дайчанов прозвонил свою сеть, и испытательница с разрядников Женя Саликова сказала, что она живет на частной квартире, где хозяева держат её только для того, чтобы она сторожила дом, и, если нас устроит житьё в пристройке к дому, то она договорится с хозяевами. Нас устроило, и в середине сентября мы переехали (или приехали) на первое жильё по адресу Нижняя, 180, рядом с маслозаводом.
Пристройка была убогая, с окном во двор, площадью метров 8-10, одна стенка была задней частью печки дома и должна была обеспечивать зимой теплом. Полы прогнили и провалились и мы по неопытности в них провалились, а затем накрыли провал ковриком. Вдоль пристройки поставили кровать, в изголовье столик, где можно было сидеть одному человеку, с постели можно было одним шагом выйти в коридор, а оттуда во двор за удобствами. В коридоре находились два керогаза, где предполагалось готовить и через коридор можно было попасть в хозяйские апартаменты, где жила Женька и её подруга Татьяна с приходящим мужем - курсантом из военного училища. На время прихода они уединялись в холодных комнатах оставшегося дома, а в общей комнате мы топили печь подсолнечной шелухой, которой было немерено в углу двора, у забора маслозавода. Топка была высококалорийной и взрывоопасной: шелуха подавалась в печь через жёлоб-форсунку, быстро сгорала, и, если до затухания пламени не добавлялась новая порция (ведро или полведра) шелухи, то при засыпке на жар, шло сильное задымление, которое через некоторое время вспыхивало со взрывом и дальше требовало повышенного внимания.
Один раз зимой мы заигрались в карты, проворонили жар и когда засыпали слишком много, оно рвануло так. что разорвало и печь, и дымоход. Были морозы, нужна была глина. Ее где-то накопали, потом на керогазе отогрели, сделали раствор, склеили печь, дымоход, замазали шов и на стенке в нашей комнате. Я был на работе. Галина занималась ремонтом, к моему приходу печь высохла и мы её медленно затопили к ночи. Народ был так испуган взрывом, что к топке стал я и почти всю ночь поддерживал ровное пламя, обеспечив семье теплый и спокойный сон. Тепло тоже было относительное. Мы спали ногами к теплой стенке, ногам было жарко, зато на голову одевали всякие колпаки и шапочки, а выше пояса что-нибудь свитерообразное.
Галина Михайловна подала документы на прием на завод, но режимники затеяли длинную проверку, слали запросы в Тбилиси, оттуда не было никаких ответов, я был неопытен и не знал путей обхода, поэтому злился на ее настойчивые вопросы: когда? и почему? Сейчас уже кажутся смешными те преграды, а тогда они казались непреодолимыми.
В этот же сезон у меня произошло очередное карьерное событие: Дайчаков по требованию Окуня ввел дежурство ИТР в две-три смены. Окунь внедрял систему сменных зданий цехам и участкам и требовал, чтобы все интеллектуальные и материальные силы были направлены на обеспечение и выполнение задания. Перед дежурством и смене передавали задание с диспетчерскими указаниями, где находятся позиции дефицита, когда их выколачивать и куда обращаться. если выколачивастся плохо.
Заступив во вторую смену, я стал обзванивать по телефону дефицитчикам и записывать их обещания в журнал дежурства, просто от нечего делать, чтобы не уснуть. Потом мне пришло в голову составить временную диаграмму обещаний с отметкой прогноза на получение. И как только наступало время прогноза, я опять звонил в цех, меня посылали, я перезванивал на ЦДП, докладывал туда свои наблюдения и орал, что у меня срывается сменка. Более того, я стал ходить по дефицитчикам, нудетъ, надоедать, и однажды даже дошёл до ЦДП. поорал там малость, дежурный пошел со мной в цех 7. который не сдал "окна" разрядников, перелез через банковскую перегородку, передал мне лоток с "окнами", расписался в карте передачи, и отнес "окна" к себе на монтаж, страшно довольный собой.
На утро был дикий скандал, начальник цеха 7 устроил истерику самому Окуню. Тот позвал меня и дежурного на объяснение. Я взял с собой журнал с диаграммой обещаний, написал трогательное объяснение с картинками, отдал Окуню. Тот дико отматерил Загулу, прилюдно лишил его премии (это такая мера запугивания среди своих была), мне досталось за то, что я не доложил об этом факте самому Окуню (это ночью, в 12-м часу), всыпал он и дежурному за это же, но Дайчанова похвалил за то, что у него так отчаянно борются за выполнение сменного задания.
В другое дежурство пока я базарил по телефону с дефицитчиками, Дайчанов по параллельному телефону слушал мою перепалку, а я этого не знал. Но в это дежурство смежники наученные пролётом Загулы стали более ответственно подходить к обещаниям подачи деталей: говорить "нет" было нельзя, потому как пульт сразу сообщал об этом Окуню, тот распоряжался вытащить начальника цеха из дому в любое время, подходил дежурный автобус, выталкивали теплого начальника, везли на завод обеспечивать выполнение сменного задания. Кто-то заупрямился, и на другой день Окунь приказом снял его с работы, да так что мужик больше никогда не попал в руководящую обойму. Это были весёлые времена конца 60-х начала 61-го годов.Учитывая значительные достижения нашего БИПа в деле сдачи продукции, примерно в это время Дайчанов освободился от контрольного мастера Олейникова, который перестал "мышей ловить" и назначил на эту работу моего лучшего монтера Смолянского Юрия
Он имел средне-техническое специальное образование СЭМТ им. Яблочкова, и кроме того, неплохо разбирался в радиоаппаратуре, так что сразу получил 6-й разряд при 8-ми разрядной сетке. Кроме этого, он был воин-интернационалист (как их стали звать в последствии), а на деле - во время срочной службы участвовал в венгерских событиях, как бы побывал на войне, чем вызывал тихое уважение у коллег и сослуживцев. Кроме всего ешё имел партбилет, а это 90% карьерного роста. Было жалко терять хорошего мастера, но он хотел роста и, препятствовать этому было кощунственно.
Администрирование Чуранова дало свои плоды еше в том, что он начал разукрупнять цеха. Возможно это была тайная инициатива Окуня, но из цеха 16 был выделен цех 19, куда передали все изделия, кроме «Бисеров», а из цеха N° 15 выделился цех 18, куда отдали все непрерывные магнетроны и старое старье МИ-51-54 и МИ-12-16. Начальником цеха N9 19 был назначен Дайчанов, работавший в цехе 15 нормировщиком, а начальником цеха 18 - Карпышев, работавший начальником участка цеха 15. Стали делить и остальных людей, попал в делёж и я - в цех 19 инженером по оборудованию. Я стал пенять Пиденко на то, что он не оставил меня в цехе 16, а он мне что-то бубнил вроде того, что вместе никак нельзя, либо он в 19-ый и я в 16-ый, либо наоборот.
Надо сказать, что Чуранов привёл с собой с завода п/я 447 Главным инженером Германа Иосифа Израилевнча - представительного мужчину лет пятидесяти, с безупречными интеллигентными манерами, ровным голосом и простым в общении. В дела приборные он почти не вникал, занимался, в основном, службой Главного механика и энергетикой. Приказ о моем переводе был подписан в феврале 1960 года, одновременно во вновь созданное подразделение были переведены и радиомонтеры от Пиденко, электрики-вакуумщики от механика 16 цеха. Народ звезд не хватал, но лодырями не были. Самым авторитетным «матросом» был Носов Алексей Николаевич, он руками мог делать всё. Из удачных приобретений был Смоленский Юрий, выпускник техникума имени Яблочкова, настырный грамотный мужик, у него из-за амбиций не сложились отношения с Пиденко, а для нового цеха он подошел лучше всех.
На новом месте нам пришлось налаживать в первую очередь самое простое - тренировку разрядников. А модуляторы были самодельные, производства 6-го цеха, да и то не подключенными. «Интересным» было окончание 1959 года. Совнархоз обязал Чуранова сдать 1000 шт. «Бисеров», что было в обшем-то безумием. Завод мобилизовался в режим военного времени. Пиденко не вылазил из цеха сутками, Радюк тоже часто ночевал в кабинете, инструментальщики всем цехом делали пилки для разрезания щелей анодов. 2-ой цех под командой Окуня гнал детали, но в декабре было сдано только 200, хотя смонтировали около 1000. Выход годных приборов был не более 20%, в то время как без авралов выход составлял около 40%. Военные тоже почти не уходили из цеха. В ОТК у Рысева на стене висело табло на ватмане, гае он ежедневно проставлял счет: сколько ламп предъявлено, а сколько возвращено. Возврат иногда достигал 100%, но никто не докапывался до причин. Часто за стенд становился районный инженер 4ГУ МО полковник Цимбалюк.
И 31 декабря 1959 года в 23 часа была принята последняя лампа, на упаковке хотели положить в яшик маленькую ветку от ёлки, но строгий военпред Дижур проявил принципиальность: "По ТУ не положено класть в упаковку ничего, кроме магнетрона". Но Рысев все же взял и химическим карандашом написал на яшике: -С Новым Годом!» Лампы отправлялись в Днепропетровск. Сразу же после упаковки все участники были приглашены в кабинет Радюка, гае и встречали Новый Год, а празднование в кабинете продолжалось до утра.
Окунь был человек-торпеда. Бывший танкист, неоднократно горевший в танке и потерявший волосяной покров на голове, высокого роста, с резким голосом, он выделялся среди других и часто приводил в трепет подчиненных нелепыми и парадоксальными вопросами. Имея в наличии пятый пункт, он часто пользовался своей национальной принадлежностью, ставя в тупик собеседника. Любимой шуткой Окуня, когда на него обижался собеседник, была фраза: «У Ноя было три сына: Сим, Хам и Иофет. Я - средненький». На некоторых совещаниях, где присутствовали его соплеменники он восклицал призывно: «Евреи, вперед! Остальные - за нами». Такими шуточками он и обескураживал и покорял. Своих выдвиженцев он угнетал по-черному, но и помогал от души. Он мог истоптать начальника цеха до криза, но если на того начинали покрикивать другие (гл.инженер, гл.технолог и другие главные), Окунь объяснялся с ними тет-а-тет, после чего те становились весьма учтивыми с подчиненными Окуня. Начальники цехов - была прерогатива начальника производства, замы начальников больше общались с главными специалистами, а начальники техбюро, в основном, с военными и бумагодеятелями.
Окунь смог убедить норовистого Умнова утвердить распорядок дня и регламент совещаний и возвести эти процедуры, если не в культ, то в обязанность. Регламент расписывался по дням недели - понедельник, итоговая у директора, вторник - новая техника у главного инженера, среда - диспетчерская у начальника производства, четверг - день качества у директора, пятница - диспетчерская у начальника производства, суббота - обязательное присутствие в совещательное время. Регламент дня руководящего состава - в цехах: 9 - 9й - утренняя планерка. 10й - 11ю - совещательное время в верхах, 15 - 15" - совещательное время для межцеховых общений, 16 - вечерний рапорт в цехе со средним звеном, отчёт за день.
На первых порах тренаж был звериный - Окунь с ЦДП (центрального диспетчерского пульта) в регламентированное время обзванивал всех начальников цехов и. как бы между прочим, интересовался, кто чем занимается. Народ, привыкший к бронетанковым вольностям не принимал этой системы, но Окунь был рыбой хищной и ломал непокорных до полной ситцевости. Совещания у Умнова строились тоже по определенному сценарию. Но замыслу Окуня, в столярке сделали длиннющий стол для совещаний, такой длинный, что пришлось собирать его в кабинете директора. Сам Умнов сидел за директорским, тоже огромным столом, слева - батарея телефонов, директорский пульт; между директорским столом и совещательным зазор метра в полтора; стол справа от директора, где разложив на свободной части свои доклады, Окунь рассказывал коротко об итогах недели по каждому из цехов.
Но директорские начинались с того, что Умнов, сделав гневно-оловянные глаза, набрасывался на «синюшников» - начальников цехов, сорвавших график и заработавших синий столб в графике ритмичности. Больше всего доставалось цехам с малыми номерами. Допустим, срывал график цех 1 - Умнов разряжался трех-пяти-минутными упреками (он ласково называл свои разносы «критикой»), после чего запал у него ослаблялся; если допускали срыв ещё два-три цеха, допустим 7 и 14, то последнему доставалось бессильное: «Ну что ему толковать - не понимает, нужно принимать меры». Здесь Окунь напрягался и в своем докладе срыв объяснял как чуть ли не благодетель и «меры» на этом заканчивались.
После разноса Умнова, Окунь докладывал по состоянию дел в каждом цеху, ненавязчиво предлагал только ему понятные меры, а Умнов выдавал резолюции, которые заносились в протокол стенографисткой и после редакции Окуня, передавались на ЦДП для контроля. После доклада Окуня, Умнов разрешал присутствующим задавать вопросы, но если желающих оказывалось много, он окорачивал репликой: «Вы что сюда пришли, вопросы задавать?» И желание задать мелкий вопрос у присутствующих сразу пропадало.
Но это забег вперёд. А в мае 1960 года нужно было ставить завод и, для этого нужны были, как опытные руководители, так и квалифицированные рабочие. Новый директор за свой счет нанял экскаваторщика и велел ему рыть яму под фундамент дома за школой на пустыре. И ещё велел экскаваторщику объяснять любопытным, что новый директор начал с того, что стал строить жильё для квалифицированных кадров. Хорошие слухи поползли.
Оснащение армии современной ЗРС (эенитно-ракетной системой C-75) было очень актуальным. Расположенные по периметру страны пояса ПВО с зенитными пушками, радиолокаторами СОН и приборами ПУАЗО уже становились смешными, громоздкими и дорогостоящими, к тому же их применение в мирное время становилось опасным. Если в войну обычные зенитные орудия имели эффективность 4-5%, оснащение их американской наводящей техникой повышало эффективность до 40%, то современная, на период 60-х годов, концепция ведения воздушной войны требовала противодействия не менее 90%. А для этого нужно было всё взрослое население зачислить в ПВО и сторожить круглосуточно пустое небо с заряженными орудиями.
ЗРК решали эту проблему просто, но их ещё не было. Вернее, ракеты уже были, системы наведения были, а вот радиолокаторы обнаружения и наведения были в дефиците. Фрязино не обеспечивало потребности радиозаводов в вакуумных изделиях, другие поставщики (Светлана, МЭЛЗ, завод Живописцева) имели свой профиль и не собирались от него отказываться, и ГКЭТ был очень озабочен вопросами обеспечения С-75 и принимал все меры, чтобы военные не ссылались в своих недостатках на промышленность. Давление шло и по партийной линии, и по хозяйственной. Никто уже не скажет, сколько взысканий на разных уровнях было роздано их руководителям, но что работа проводилась очень серьезная, было видно по перемещениям и назначениям.
Достаточно сказать, что был создан Главк по СВЧ-технике (1-е ГУ, начальник Якименко), единственный в то время генерал-майор, районный инженер московского куста (и старший представитель заказчика при п/я 17). Решением правительства были организованы мощности 1 ГУ - завод в Ростове-на-Дону, завод в Москве, на базе 3-го часового (1959 г.), завод в Киеве (1960г.), завод в Орджоникидзе (I960 г.), завод в Полтаве (1960 г.), НИИ на Юго-западе Москвы, отделившаяся часть от Фрязино, мощные клистроны.., нужно учесть и недавно созданные НИИ-52 в Саратове, где предполагалось разрабатывать всяческие шумовые и РПД поделки.
Вот с таким запалом начиналась новая пятилетка. Можно утверждать, что 1 ГУ было прямым детищем А.И. Шокина, одного из первопроходцев отечественной военной электроники. С приходом Умнова завод задышал. То, что он умел расставлять людей и ставить понятные задачи, дало результат очень быстро. У всех на памяти был декабрьский аврал по «Бисерам». Смолотив 1000 комплектов деталей, смогли еле-еле выдавить 200 разнолитерных приборов. За своими делами в 19 цехе, как-то не удавалось отслеживать остальную жизнь завода, но она была примерно такой: на усиление Радюку в 16 цех был послан заместителем Лешинский Борис Владимирович (Борух Волькович, в подлиннике). Он занялся диспетчерской работой и, по старой памяти, производством. Его прислали с места замначальника производства. Радюк был командир. Любимый образ у него был - ты на белом коне с шашкой наголо, командуешь «Вперёд». Но с графиком у Радюка очень не ладилось - чересполосица красных и синих столбов.
Но он часто гонял по командировкам и тогда цехом командовал зам - Лещинский. И Умнов стал подмечать тенденцию - как только Радюк в командировке - у цеха красные столбы; как «командир на месте и с «шашкой в руке» - цех синеет. Наступило лето и Радюк с Пиденко укатили в Капустин Яр участвовать в полевых испытаниях и сдаче комплексов С-75 непосредственно командирам частей боевого дежурства совместно со специалистами ДМЗ (Днепропетровский машиностроительный завод). Испытания были долгими, месяца два, с июля по сентябрь, и все время отсутствия цехом командовал Лещинский, и цех ежедневно давал график, даже в конце месяца у Лещинского не было аврала. В начале сентября Радюк появился на работе, цех слетел с графика,
Умнов деликатно посоветовал О.М. съездить в отпуск, захватив часть бархатного сезона. Цех опять стал на ритм, а когда Радюк вернулся из отпуска. Умнов назначил его Главным конструктором. Цех не заметил смены руководства и работал ритмично.
Существовал ещё непонятный для меня цех 16, где делали трехсантиметровые магнетроны типа МИ-99 и непрерывные, перекрывающие диапазон от 3 до 12 см. Вскоре после нашего отделения от цеха 16, стали отделять цех непрерывного, дав ему номер 18. Начальником 18 цеха был назначен Карпышев, и тащил он все своё барахло на второй этаж нашего корпуса. Очень быстро переезжали, поэтому позабыли перевезти гальваничку н покраску, и все четыре цеха весь 1960 год стояли в очереди на покраску в 23-й корпус. Старшим технологом в цехе 18 был Кишиневский Лев Иосифович, выпускник СГУ годом раньше нашего.
...Дайчанов буквально перед отпуском повысил меня до старшего инженера, и будущее я видел в нормальном дневном свете. Побродив и пофотографировавшись в Сочи, съездил в Орджоникидзе, познакомился с семьей Галины, вернулся в Ростов. Намекнул матери на возможное изменение семейного положения, но в подробности не вдавался, мало ли что, у Галины могли быть проблемы с откреплением из своего НИИ, тогда нужны были варианты. Я и не рассчитывал на то, что всё будет быстро, отпуск закончился и, пришлось возвращаться к своим магнетронам и коллегам по укреплению обороны.
Местные Пимены связывают тот или иной период жизни завода с именем директора, причем предпочитают вспоминать с дальних танковых времен, когда даже директоров не было, а были начальники, т.к. организация была военная и скончалась она году в 1949, когда последним командиром был подполковник Злобин, который сменил эвакуационного директора - командира полковника Аксенова. Но Бог с ними, военными, онн выстояли трудные годы войны и имели право на отдых.
Директором, проводящим конверсию ремонтно-танкового завода, был назначен Шевченко, из партработников. Разные источники называют разные даты начала электронного завода, так одни начинают исчисление с начала 1950 г., другие называют дату 15 августа 1949 г., но не ранее того. Сначала смонтировали трофейную линию по изготовлению нормально-осветительных ламп, потом прислали фрязинских спецов внедрять разработки НИИ-160 и стали менять директоров со скоростью освоения новых изделий. Шевченко - 1949-1953 гг.; Зинеев - август 1953-сентябрь 1957 гг.; Клишин - сентябрь 1957 - июнь 1959 гг.; Чуранов - июнь 1959 - март I960 гг. и наконец Умнов Георгий Архипович - апрель 1960 - 1994 гг.
То. что я могу сказать, что за время работы на заводе я пережил трёх директоров, Клишина, Чуранова и Умнова. Но это к шутке. К истории относиться серьезно как-то несерьёзно. То, что она должна идти архимедовой спиралью, не подвергается, идёт она всё время кругами, и на каждом круге в одном и том же месте наступает на валяющиеся грабли и после долго чешет лоб в раздумье - почему так вышло? Тогда, в 60-х годах мне казалось, что нас окружают умудренные электроники, соавторы книг по которым мы учились, но при более тесном с ними знакомстве узнавал, что они большей частью администраторы, знающие как принудить человека делать не то, что ему хочется, а то, что хочется администратору, пусть глупое и ненужное.
Все дела творились даже не средним, а нижним звеном. Неграмотные мастера очень грамотно распределяли скудные ресурсы, которые были кладом в нашей голодной жизни; мозги - технологи, инженеры, отрабатывали эти ресурсы стоическим торчанием на заводе с утра и до тех пор, пока не будет заработан умновский красный столб суточного графика. Было странно даже думать, что мастер или технолог в 16:00 снимет спецодежду, сделает ручкой и уйдет домой к семье. Чтобы исключить такую вольность, вечерний рапорт назначался на 16:00, а работали по семь часов с 7 ми. Неявка на рапорт рассматривалась как полдня прогула, но применять такую санкцию практически не приходилось, все приходили как заводные. Были попытки опротестовать режим, но существовала система легальных репрессий, и тот, кто хотел выжить, старались под него не попадать.
Это только кажется, что производство магнетронов понятное. На самом деле это такая муть, которую стараешься прояснить всю жизнь и уходишь на покой с чувством непонятного. Многие кодируют ситуацию штампами противостояния, но это самообман, один и тот же отказ может быть вызван самыми различными причинами, и однозначно их не определишь. Примером такой ситуации на моих глазах была работа технолога Белоусова, на посту ведущего по изделию МИ-119. Периодически испытательницы взвывали из-за сплошного брака на тренировке. Белоусов с Малкиелем кивали на мою службу - плохо стенды настраиваем. Эта причина очень понятна начальству - заставить настраивать лучше! А брак то валит, то вдруг пропадает.
Времени катастрофически не хватало. Рощину Г.М. из Тбилиси отпустили без отработки. Она коротала время в Орджоникидзе, а я звал её в Саратов, толком не предполагая, как мы здесь устроимся. Коллеги обещали подыскать частный угол где-нибудь в Поливановке, но он что-то не находился. Я каждый день срывался с работы. гонял по частному сектору, но бесперспективно. В конце августа Галина Михайловна приехала, Пиденко устроили её у своей старой хозяйки на 1_ой Дачной, а я жил в общежитии, но хозяйка Демидовна сжалилась и отдала нам бывшую комнату Пиденко на время, пока не найдем квартиру. 1 сентября мы расписались, примерно в то же время коллектив устроил в «Поплавке» что-то вроде вечеринки, мы повеселились и наутро стали жить молодой семьей. Было интересно и необычно.
Галина ходила со знакомыми заводскими по частному сектору, пока я был на работе, у неё тоже ничего не выходило. Я по второму кругу обежал своих коллег, но тоже безрезультатно. У Демидовны было неплохо, но временно, и она ни к какую не соглашалась оставить нас хотя бы на сезон.
Вышел из отпуска Дайчанов, я подошел к нему со своей печалью и сказал, что наверное придётся увольняться и ехать в Ростов, где есть жилье, но нет работы. Дайчанов прозвонил свою сеть, и испытательница с разрядников Женя Саликова сказала, что она живет на частной квартире, где хозяева держат её только для того, чтобы она сторожила дом, и, если нас устроит житьё в пристройке к дому, то она договорится с хозяевами. Нас устроило, и в середине сентября мы переехали (или приехали) на первое жильё по адресу Нижняя, 180, рядом с маслозаводом.
Пристройка была убогая, с окном во двор, площадью метров 8-10, одна стенка была задней частью печки дома и должна была обеспечивать зимой теплом. Полы прогнили и провалились и мы по неопытности в них провалились, а затем накрыли провал ковриком. Вдоль пристройки поставили кровать, в изголовье столик, где можно было сидеть одному человеку, с постели можно было одним шагом выйти в коридор, а оттуда во двор за удобствами. В коридоре находились два керогаза, где предполагалось готовить и через коридор можно было попасть в хозяйские апартаменты, где жила Женька и её подруга Татьяна с приходящим мужем - курсантом из военного училища. На время прихода они уединялись в холодных комнатах оставшегося дома, а в общей комнате мы топили печь подсолнечной шелухой, которой было немерено в углу двора, у забора маслозавода. Топка была высококалорийной и взрывоопасной: шелуха подавалась в печь через жёлоб-форсунку, быстро сгорала, и, если до затухания пламени не добавлялась новая порция (ведро или полведра) шелухи, то при засыпке на жар, шло сильное задымление, которое через некоторое время вспыхивало со взрывом и дальше требовало повышенного внимания.
Один раз зимой мы заигрались в карты, проворонили жар и когда засыпали слишком много, оно рвануло так. что разорвало и печь, и дымоход. Были морозы, нужна была глина. Ее где-то накопали, потом на керогазе отогрели, сделали раствор, склеили печь, дымоход, замазали шов и на стенке в нашей комнате. Я был на работе. Галина занималась ремонтом, к моему приходу печь высохла и мы её медленно затопили к ночи. Народ был так испуган взрывом, что к топке стал я и почти всю ночь поддерживал ровное пламя, обеспечив семье теплый и спокойный сон. Тепло тоже было относительное. Мы спали ногами к теплой стенке, ногам было жарко, зато на голову одевали всякие колпаки и шапочки, а выше пояса что-нибудь свитерообразное.
Галина Михайловна подала документы на прием на завод, но режимники затеяли длинную проверку, слали запросы в Тбилиси, оттуда не было никаких ответов, я был неопытен и не знал путей обхода, поэтому злился на ее настойчивые вопросы: когда? и почему? Сейчас уже кажутся смешными те преграды, а тогда они казались непреодолимыми.
В этот же сезон у меня произошло очередное карьерное событие: Дайчаков по требованию Окуня ввел дежурство ИТР в две-три смены. Окунь внедрял систему сменных зданий цехам и участкам и требовал, чтобы все интеллектуальные и материальные силы были направлены на обеспечение и выполнение задания. Перед дежурством и смене передавали задание с диспетчерскими указаниями, где находятся позиции дефицита, когда их выколачивать и куда обращаться. если выколачивастся плохо.
Заступив во вторую смену, я стал обзванивать по телефону дефицитчикам и записывать их обещания в журнал дежурства, просто от нечего делать, чтобы не уснуть. Потом мне пришло в голову составить временную диаграмму обещаний с отметкой прогноза на получение. И как только наступало время прогноза, я опять звонил в цех, меня посылали, я перезванивал на ЦДП, докладывал туда свои наблюдения и орал, что у меня срывается сменка. Более того, я стал ходить по дефицитчикам, нудетъ, надоедать, и однажды даже дошёл до ЦДП. поорал там малость, дежурный пошел со мной в цех 7. который не сдал "окна" разрядников, перелез через банковскую перегородку, передал мне лоток с "окнами", расписался в карте передачи, и отнес "окна" к себе на монтаж, страшно довольный собой.
На утро был дикий скандал, начальник цеха 7 устроил истерику самому Окуню. Тот позвал меня и дежурного на объяснение. Я взял с собой журнал с диаграммой обещаний, написал трогательное объяснение с картинками, отдал Окуню. Тот дико отматерил Загулу, прилюдно лишил его премии (это такая мера запугивания среди своих была), мне досталось за то, что я не доложил об этом факте самому Окуню (это ночью, в 12-м часу), всыпал он и дежурному за это же, но Дайчанова похвалил за то, что у него так отчаянно борются за выполнение сменного задания.
В другое дежурство пока я базарил по телефону с дефицитчиками, Дайчанов по параллельному телефону слушал мою перепалку, а я этого не знал. Но в это дежурство смежники наученные пролётом Загулы стали более ответственно подходить к обещаниям подачи деталей: говорить "нет" было нельзя, потому как пульт сразу сообщал об этом Окуню, тот распоряжался вытащить начальника цеха из дому в любое время, подходил дежурный автобус, выталкивали теплого начальника, везли на завод обеспечивать выполнение сменного задания. Кто-то заупрямился, и на другой день Окунь приказом снял его с работы, да так что мужик больше никогда не попал в руководящую обойму. Это были весёлые времена конца 60-х начала 61-го годов.Учитывая значительные достижения нашего БИПа в деле сдачи продукции, примерно в это время Дайчанов освободился от контрольного мастера Олейникова, который перестал "мышей ловить" и назначил на эту работу моего лучшего монтера Смолянского Юрия
Он имел средне-техническое специальное образование СЭМТ им. Яблочкова, и кроме того, неплохо разбирался в радиоаппаратуре, так что сразу получил 6-й разряд при 8-ми разрядной сетке. Кроме этого, он был воин-интернационалист (как их стали звать в последствии), а на деле - во время срочной службы участвовал в венгерских событиях, как бы побывал на войне, чем вызывал тихое уважение у коллег и сослуживцев. Кроме всего ешё имел партбилет, а это 90% карьерного роста. Было жалко терять хорошего мастера, но он хотел роста и, препятствовать этому было кощунственно.
Администрирование Чуранова дало свои плоды еше в том, что он начал разукрупнять цеха. Возможно это была тайная инициатива Окуня, но из цеха 16 был выделен цех 19, куда передали все изделия, кроме «Бисеров», а из цеха N° 15 выделился цех 18, куда отдали все непрерывные магнетроны и старое старье МИ-51-54 и МИ-12-16. Начальником цеха N9 19 был назначен Дайчанов, работавший в цехе 15 нормировщиком, а начальником цеха 18 - Карпышев, работавший начальником участка цеха 15. Стали делить и остальных людей, попал в делёж и я - в цех 19 инженером по оборудованию. Я стал пенять Пиденко на то, что он не оставил меня в цехе 16, а он мне что-то бубнил вроде того, что вместе никак нельзя, либо он в 19-ый и я в 16-ый, либо наоборот.
Надо сказать, что Чуранов привёл с собой с завода п/я 447 Главным инженером Германа Иосифа Израилевнча - представительного мужчину лет пятидесяти, с безупречными интеллигентными манерами, ровным голосом и простым в общении. В дела приборные он почти не вникал, занимался, в основном, службой Главного механика и энергетикой. Приказ о моем переводе был подписан в феврале 1960 года, одновременно во вновь созданное подразделение были переведены и радиомонтеры от Пиденко, электрики-вакуумщики от механика 16 цеха. Народ звезд не хватал, но лодырями не были. Самым авторитетным «матросом» был Носов Алексей Николаевич, он руками мог делать всё. Из удачных приобретений был Смоленский Юрий, выпускник техникума имени Яблочкова, настырный грамотный мужик, у него из-за амбиций не сложились отношения с Пиденко, а для нового цеха он подошел лучше всех.
На новом месте нам пришлось налаживать в первую очередь самое простое - тренировку разрядников. А модуляторы были самодельные, производства 6-го цеха, да и то не подключенными. «Интересным» было окончание 1959 года. Совнархоз обязал Чуранова сдать 1000 шт. «Бисеров», что было в обшем-то безумием. Завод мобилизовался в режим военного времени. Пиденко не вылазил из цеха сутками, Радюк тоже часто ночевал в кабинете, инструментальщики всем цехом делали пилки для разрезания щелей анодов. 2-ой цех под командой Окуня гнал детали, но в декабре было сдано только 200, хотя смонтировали около 1000. Выход годных приборов был не более 20%, в то время как без авралов выход составлял около 40%. Военные тоже почти не уходили из цеха. В ОТК у Рысева на стене висело табло на ватмане, гае он ежедневно проставлял счет: сколько ламп предъявлено, а сколько возвращено. Возврат иногда достигал 100%, но никто не докапывался до причин. Часто за стенд становился районный инженер 4ГУ МО полковник Цимбалюк.
И 31 декабря 1959 года в 23 часа была принята последняя лампа, на упаковке хотели положить в яшик маленькую ветку от ёлки, но строгий военпред Дижур проявил принципиальность: "По ТУ не положено класть в упаковку ничего, кроме магнетрона". Но Рысев все же взял и химическим карандашом написал на яшике: -С Новым Годом!» Лампы отправлялись в Днепропетровск. Сразу же после упаковки все участники были приглашены в кабинет Радюка, гае и встречали Новый Год, а празднование в кабинете продолжалось до утра.