Из старых сочинений
Мангышлак-88
(Наброски)
На Мангышлак меня зазвали сходившие туда Володя Шатулин и Костя Бычков, со значением приговаривая: "Тебе там понравится!" Говорили, что ходить придется по "замечательным горкам".
С одной стороны такая исключительность (теперь возникло тошное словцо "эксклюзивность") интриговала и подкупала, хотя воображение рождало тревожные видения скалолазания с веревками. С другой стороны - вспоминались кадры из старого фильма о нелегкой солдатчине Тараса Г. Шевченко, культовой фигуры украинской нации. Небось, как раз на Мангышлаке он и записал: "Як помру..." Еще вспоминался анекдот от Маврикиевны и Никитичны про жопу в песке. - Короче, картина не складывалась.
Стал собираться. После выезда тем летом на Волгу (г. Белый Городок) куда-то делся старый красный "Ермак" - с удовольствием купил за 42 руб. новый безымянный рюкзак прогрессивной рамной конструкции, с люверсами (как у Шатулина, только брезентовый, а не капроновый). Купил легкий ГДРовский спальник. В качестве экстренных средств пустынной гигиены беру неликвидные индийскую присыпку и дедовский "Шипр", а также влажные салфетки - а там видно будет. Идем в конце сентября. Карту Шатулин скопировал на кальку в Ленинке.
Прилет
Первое впечатление после приземления в аэропорту Шевченко: предрассветный час, розово-пепельное небо, плоский горизонт, ватное ощущение тишины и пустоты, тихий шелковый воздух степи, горько-сладкий аромат полыни, от которого тоже:
"Легко и радостно струится в жилах кровь,
Желания кипят...",
а глаза как бы делаются раскосыми и жадными, короче: "виждь и внемли!" Умолчу об аэродромной керосиновой гари, которая не менее романтична, но не уникальна.
Расположившись на холодных с ночи скамейках, заправляем водой кислородные подушки литров по 8 на 4-5 дней. Объем воды контролируется взвешиванием подушки на безмене.
Таучик, дождь
Принято считать, что в пустыне жарко и сухо - тем чуднее оказались обстоятельства первой встречи с ней. Выгружая из автобуса рюкзак в поселке Таучик, начальной точке нашего путешествия, я вступил в лужу (обычную, после дождя), а из-за пронизывающего ветра вскоре захотелось надеть и шерстяную шапочку. Пахнет морем - Каспий близко .
Удаляемся от поселка. Вокруг него, как взрывом, рассеян бытовой мусор: покрышки, высохшая рваная обувь, ржавые ведра, etc. На плоскости при полном отсутствии растительности его ничто не скрывает. Похоже на сюрреалистический пейзаж - как Дали прошел!
За поселком начинаются округлые холмы, сложенные из мелкого (сланцевого?) щебня изумрудного и пурпурного оттенков формой и размерами с палец. Все камешки лежат параллельно. Ощущение странное: ходишь как по толстому половику - очень непривычный грунт.
С горок видно понижение, за ним вправо и влево тянется меловой обрыв, у которого будем ночевать. Внизу в понижении стоят несколько вахтовых вагончиков. За ними что-то чернеет, похоже на полосу кустарника. Со стороны моря из-за таких же обрывов ветер наносит низкие агрессивные тучи. Идем вниз. О, Таучик, уже ты за холмом.
Начинается дождь, затем усиливается. Скользя в мгновенно раскисшей и катастрофически прилипчивой почве, добредаем до какой-то землянки и, внутренне содрогаясь, суемся туда (а делать нечего - заливает всерьез!).
Землянка
Тут живут люди: на земляном полу ковер, одеяла, в углу буржуйка, есть еще какая-то утварь. На ходу разуваемся, освобождая дорогу для следующего. Хозяин, "толстый красивый" казах смущен вторжением, но быстро осваивается. Замечает, что в такой дождь в степи и баран может утонуть. Мнемся у входа - его дочка приглашает: "Отыр!" ("Садись!") Я, имея татарский опыт, благодарю: "Рахмят!" Располагаемся, насколько позволяет подземелье.
Казахи живут здесь, как бы на даче - выпасают овец. Лица у них открытые, живые, сказал бы, интеллигентные. Угощают чаем, верблюжьей простоквашей шубатом. Рассказывают, что дальше, в вагончиках приезжая бригада киргизов - у них там бахча на артезианской воде.
Дождь вроде кончился. Благодарим. Ворочаясь, навьючиваемся, уходим - но недалеко: погоды едва хватило до фермы киргизов.
У киргизов
Мужественно, не сбавляя шага, обходим было ее справа, но сильный дождь начинает протекать в штаны и далее. Суетливо заворачиваем к крайнему вагончику, пробегаем вдоль его задней стенки, толпимся под дверью, стучимся - и нам открывают! Просим пересидеть дождь. Неожиданно, по указанию аксакала младшие освобождают нам весь вагончик, где мы пережидаем, выжимаем, развешиваем, проветриваем и отскребаем. Начало обескураживающее.
При отжиме вязаная шапочка бурно линяет фиолетовым - вот, нет зеркала посмотреть, что там на лице. Шатулин скептически отнесся к моим чешским тапочкам, говорит, что ноги собью на камнях (сами они в говнодавах по 14 рублей), но пока что налипает на тапочки меньше. Устройство моего всесезонного лапсердака таково, что вода в верхней его части не держится, а стекает по синтепону вниз. Набралась она в рукавах и полах до уровня карманов и сейчас обильно вытекает.
Через некоторое время нас вызывают в командирский вагончик на аудиенцию к вождю. Там за беседой, по-восточному сдержанной, кормят горячим супом и пустынным арбузом, затем поят чаем. Сам предводитель не ест, а полулежа на кошме (в повязке-чалме, халате, на поясе - пичак, обут в мягкие сапоги), следит за протоколом. Пытаюсь оживить беседу, но явно приличествует сдержанный стиль. Пьем чай, режем арбуз, потеем. Снаружи вода, внутри вода под завязку - парадокс пустыни! Наконец, благодарим, идем собираться.
Сумма впечатлений
От домиков через траншею-арык и четко спланированные киргизские огороды подходим к тому, что в дождевой мути казалось полосой приземистых деревьев. Это "таш ёл", цепочка причудливых каменных глыб, верхушка разрушенного временем вертикального пласта.
Поначалу обескураживает вместо ожидаемой растительности обнаружить каменные глыбы - как будто кусты по мере приближения окаменели прямо на глазах. Но ландшафты и пейзажи здесь в основном геологические, в чем и состоит особое удовольствие. Ходишь как будто по Луне, но без технических трудностей.
Такие "таш ёлы" - "каменные дороги" - то здесь, то там разнообразят ландшафт Мангышлака. Они различаются размерами и формой глыб-конкреций: ряды плит, стоящих торчком, напоминают гребень гигантской рептилии, скрытой под землей, небольшие круглые конкреции похожи на рассыпанные пушечные ядра.
Типичный рельеф Мангышлака сформирован древним разломом: по сторонам его выперли более молодые меловые пласты, белые горы, а в центре - древние сланцевые черные горы. Поэтому в топонимах постоянные актау (актобе) и каратау.
Шатулин потом где-то прочтет, что пустыню ради уединения оставил себе Аллах. Я же на Мангышлаке почувствовал вечность, вернее, место жизни в геологическом масштабе. Стометровые меловые обрывы сложены мириадами микроскопических организмов, которые миллионы лет жили и опускались на дно теплого океана. Менялись "лики Земли", море стало пустыней. Белый пласт - все, что осталось от прошедших эпох, и сама братская могила древней жизни развеивается ветром, размывается редкими дождями и исчезает уже навсегда в виде аморфных известковых потеков.
Теперь понятно, что имели в виду классики, когда писали - один:
"Мгновенной жатвой поколенья…
Восходят, зреют и падут,
Другие им вослед идут...",
а другой: "... даже тени наших тел и дел не останется на земле..." На этом фоне мельчают проблемы по формированию культурного слоя в части, нас касающейся.
Кстати, "темир ёл (жол)" - это железная дорога. "Улица", по-видимому, тоже тюркское изобретение. Ташкент (с таджикским акцентом - Тошканд, как Коканд и Самарканд), выходит - "каменный город" или "город у гор".
Стоянка
Но все эти рассуждения были потом. А тем временем все как-то быстро просохло, мы дошли до белокаменной стены высотой метров 30-40 и встали в устье оврага, рассекающего ее толщу.
Ставим шатулинскую палатку: она самодельная, замечательно легкая. Однако, тонкая ткань создает в основном иллюзию крова, как шоры, за счет ограничения обзора. К ней полагается тент улучшенной погодной стойкости (тоже самодельный). Он имеет хитроумные самозакрывающиеся разрезы и растяжки из резинки для вздержки белья. В последствии, учитывая опыт описанной непогоды, эти трусяные петли всякий вечер поселяют у меня чувство неуверенности (если не в завтрашнем дне, то в сегодняшней ночи). Возможно, эта тревожность подсознательно связана с фольклором: "Встал я рано в шесть часов - нет резинки от трусов!"
Под палатку подкладываем гидроизолирующую подстилку, собственноручно сшитую Костиной мамой из двух кусков рифленого полиэтилена. Подстилка эта функционирует и по сей день (побывала на Тянь-Шане), и вероятно это не предел. Отмечено, что бывают чрезвычайно долгоживущие вещи; от некоторых бережливому человеку избавиться "практически невозможно".
Поскольку дошли до камней, Костя для удобства сидения надевает поверх старых треников шорты. Мы же с Шатулиным прогуливаемся в глубь короткого каньона.
Ближе к обрыву он завален крупными глыбами обвалившейся породы, пространство между которыми скрыто таинственным прохладным полумраком. Здесь можно выбрать место для уединения. Правда, образованные обвалами своды отражают звучное эхо. Под камнями Шатулин находит два комплекта страшноватых рогов муфлона. Один из рогов он забирает и потом носит с собой, пристраивая поверх рюкзака (в карман рюкзака сует найденный там же витой сайгачий рог, а в дальнейшем ухитряется сберегать для Саши здоровенное - сантиметров 70, и черенок толщиной в палец - орлиное перо).
Тем временем, Костя складывает из плоских камней очаг. У него выходят замечательные, каждый раз уникальные очаги, призванные обеспечить эффективный нагрев котелка, чем Аллах послал. (Посылает Он обычно толстенькие стебли сухой полыни и солянки, ради красного словца именуемые "полынья" - надо надеть перчатки и надрать кучу на вечер и утро. Перекати-поле, находимые во множестве, увы, горят эндотермически.)
Есть в Костиных очагах что-то от культуры дольменов и менгиров. Связано это с генетической памятью, или с рассеянной в камнях палео-нео-мегалитической информацией ("…in verbis, herbis, in lapidibus") ? Уходя, Костя тщательно разрушает свои артефакты, чтобы ничто не меняло естественного ландшафта. Таков категорический императив и прочих участников похода. Короче, стараемся не гадить.
Производим священнодействие разлива воды, переносимой в кислородных подушках. Разливаем по очереди, чтобы равномерно разгружались рюкзаки. Пахнущая резиной вода тонкой струйкой наполняет котелок до заветной царапины.
Со звоном сыплется гречка в мерную кружку, затем - с шипением - в котелок, оставляя на поверхности мусор. Ради экономии воды, а также для калорийности и работы желудка мусор не сплескиваем.
Минут десять варки на неказистых по форме, но термоядерных по накопленной энергии пустынных "дровах" (при этом Шатулин тонко манипулирует высотой подвеса) - и ужин готов.
Был случай, когда полынное пламя, раздуваемое ветром, чуть не пережгло костровую треногу. С тех пор тщательно располагаем ее под прикрытием камней очага. Кстати, в подмосковном лесу энтузиасты, оснащенные топором и пилой, по случаю ужина наверняка сожгли бы пару деревьев (спилив еще пару на седалища) и ополовинили ручей.
Затем следует отточенная церемония раскладки еды по мискам, которая сопровождается значительным выходом положительных эмоций. Для нее используется заветный половничек, такой же долгожитель, как и Костина подстилка.
Во втором котелке кипятим воду для заварки пакетного чая (особо хорошим считался азербайджанский, не знаю, почему - в отрыве от обыденного многие ценности сильно меняются) из расчета по кружке и еще чуть-чуть для чистки зубов. Пакетики остаются в котелке до утра. Вместе с утренними они используются для умывания: влажное содержимое пакетиков растирается по давно не мытому рылу, а затем отряхивается по мере высыхания последнего.
Во время кипячения чая котелок, в котором варилась еда, и миски подставляют к теплу. При этом остатки каши или конвертируемого супа подсыхают и их, поскребши, вытряхивают без мытья. (Эта... Кноу хау, значить!)
Блюдя походный закон, Шатулин следит, чтобы все калории, предназначенные на текущий прием, с точностью до долей печенья были списаны, и строго указывает в противном случае.
Если ночью по той или иной причине вылезаешь из палатки, то на небе звезд, как в планетарии - в сверкающей массе теряются привычные фигуры созвездий.
Утром: необыкновенное ощущение покоя и комфорта: воздух тихий, прохладный, пустота и тишина, как будто встаешь из кровати в пустой квартире. Отсутствуют обычные факторы агрессивной среды: холод, жара, комары, крапива, сырость, лавинная опасность, людское присутствие. Ярко, как в том же планетарии, розовеет небо, пахнет полынью, слегка влажной почвой. Мало кто понимает эту роскошь, разве зажравшееся арабское начальство - берут палатки и едут от своих многозвездочных апартаментов туда, где от тварной суеты любит отдохнуть сам Аллах.
Подсачковывая во время утренних сборов, бодро лезу по уступам на известняковый обрыв, чтобы обозреть даль. Вверху - плато, степь с верблюдами, внизу - даль (по-казахски "дала" - степь), наша маленькая палаточка под оранжевым тентом. Слезаю медленнее, осторожно - оказывается, высоко залез.
Издалека обрыв напоминает "наполеон", из которого поковыряли крем. Вблизи же формально и по сути он подобен стенке колумбария: эрозия образовала ряды террас и округлых пустот, где в нишах в мягком меловом прахе лежат окаменелые черепушки морских ежей и прочих обитателей древнего океана. Лежат они нетронутые перед твоим носом и им по 200-300 миллионов лет - мгновение вечности.
Переход второго дня
Идем вдоль обрыва, который постепенно повышается и покрывается крупной осыпью. Местами глыбы держатся, казалось бы, вопреки равновесию - делаем кадр с изображением Шатулина, колеблющего твердь.
На кальке у Шатулина написано: г. Емдыкорган 500 с чем-то метров - естественно, говорим "елды..."
Вскоре наблюдаем ранее упомянутый конец вечности: меловой колумбарий оплывает и превращается в аморфное известковое подобие ледника.
Идти сегодня приятно, условия диетические: ни жарко, ни холодно, тропа ровная, все видно, солнышко осеннее, бархатное - иду в шортах. Буквально: "...зная топографию, топаем по гравию." Единственная неприятность: поскольку постоянно идем с запада на восток, загар будет как у камбалы.
Костя идет ныряющим широким шагом, без поперечной раскачки, учитывая собственную частоту системы "человек-рюкзак". На ходу он удерживает рюкзак за нижние стойки и использует его энергию как кенгуру - хвост. Одевает он рюкзак по-силовому: вытягивает за перекладину станка на прямые руки, и затем, отклячив зад, опускает лямки на руки, как майку.
Обрыв уходит влево, справа - длинный меловой останец, напоминающий крейсер "Аврору", а мы через ЛЭП выходим на плоскость по направлению к следующему обрыву километрах в 15-ти. На взгляд идти далеко, но идешь - и он вырастает на глазах. Из живности встречаются многочисленные ушастые круглоголовки и странные длинноногие жуки (чернотелки, как выясняется), куда-то целенаправленно перемещающиеся. Немного непривычно приваливаться: ни травки, ни пенька - белая почва, пыль, где встал - там и сел. Можно не отряхиваться: не грязь - научное понятие, соли кальция.
Вообще, обстоятельства хождения по Мангышлаку в это время года замечательны своей виртуальностью: виды сильно пересеченные - а ходим по плоскости, рельеф мелкий - но без растительности, есть русла - но без воды, солнце южное - но не жарит, тепло - но не потеешь, так как воздух очень сухой, пресмыкающиеся и членистоногие уже попрятались. Как бы наблюдаешь себя со стороны: ни с чем не борешься, а движешься в пространственно-временном континууме, вопрос перемещения - это вопрос времени. И само казахское название полуострова Менгистау (Гора тысячи зим) - чистый образ: нет ни гор, ни снега.
Пустынное хождение дает дополнительное чувство свободы: вода - с собой (а ее-то и надо всего по 1,5 литра в день), трава-дрова есть, есть плоскость, украшенная невысоким рельефом - иди, куда хочешь, вставай, где полюбится.
Правда, в ходе продвижения нас постоянно контролирует семейная пара воронов. Пролетая над нами утром и вечером и убедившись, что мы еще идем, они покрикивают: "Кру-кру-кру!" ("Живы? - Ну, дай вам бог!") - напоминают, что пространственно-временная модель учитывает далеко не все факторы.
Вторая стоянка над высохшим руслом.
Приблизившись к следующей стене, останавливаемся на террасе в излучине сухого русла. Живем в трех уровнях: палатку ставим на одном, костер жжем на другом, сервируем стол на третьем.
Тишина, покой, янтарные краски тихого вечера - на белом обрыве, красноватой почве, выгоревших скелетах перекати-поля и бодрых кустиках верблюжьей колючки.
Секрет обаяния этих мест вероятно и в том, что рельеф соизмерим с человеком: камни, овраги, останцы - рядом, и если не идут к тебе, то ко всему можно подойти, посмотреть и потрогать, как в песочнице. Не то что Кавказ, который вылез на 5-6 километров, обледенел, и ему по молодости на все плевать, или современные города, которые почему-то проектируют с высоты птичьего полета (для ворон и дальнобойщиков, что ли?).
Переход третьего дня
Наутро проходим под бетонным пролетом моста на Каламкас. Дальше - ярко освещенный солнцем белый меловой каньон под голубым небом, абсолютно безжизненный, но уютный - сад камней; контрастная светотень и цвета, как у Верещагина на бухарских и индийских сюжетах, "ленивый" Тадж Махал (как ленивые голубцы: все компоненты присутствуют, только не собраны в традиционной форме). Отчего здесь не туристическая Мекка?
Пересекаем, как скажет Шатулин, "бэдленд", сильно изрезанный участок зеленоватых, розоватых, желтоватых, сероватых - разноцветных глиняных холмов. Поднимаемся на плоскость, восходящую к горе Кулаат.
На Кулаате
В километре-двух не доходя до массива Кулаат, в пустой степи находим оголовок скважины диаметром сантиметров 40. Бросаем камешек - издавая гулкие фантастические звуки, он улетает в бездну (осенью 1999 г. похожий клекот издавал у Конакова трескавшийся под нами лед). Не затевали ли тут чего с "мирным атомом"?
Огибаем возвышенность Кулаата слева и вылезаем на склон над огромным урочищем. Выше нас, метрах в 30 в камнях перелетают знакомые по кроссвордам кеклики, горные куропатки (по-тюркски "кекилик" и есть куропатка). Рассматриваем панораму в бинокль. Справа в дымке призрачно мерцает обширный солончак, слева внизу километрах в 10-ти по прямой - пос. Шайыр с источником, но прямо не пройти, придется огибать другой солончак. Не доходя до поселения виднеется кучка зелени и мазар . Вероятно там и есть вода. Далее за Шайыром из-за горизонта поднимаются г. Жалган (конус) и г. Ширкала (усеченный конус). Они стоят на одной линии с Кулаатом, и мимо всех них мы будем по очереди проходить. Сперва они торчали по ходу, а потом будут видны сзади (как Азорские острова в "Философии на мелких местах" Маяковского). Еще одно обстоятельство виртуальности: они видны отовсюду, и потерять ориентир нельзя.
Стоянка в живописных глиняных столбах под склоном.
Забор воды в Шайыре
На следующий день, несмотря на кажущуюся близость к Шайыру, идем долго (у мазара источника нет). Сегодня тепло. Белая глина на сухом такыре напоминает пол в фойе Дворца съездов.
Поселок вполне цивильный. Сбежались к нам диковатые ребятишки, подошел косматый славянин в пиджаке на голое тело. Производит впечатление местного чудака, но речь неожиданно бойкая, иронизирует над нашей картой: "Карты-то у вас, поди, еще английские?" Может, одичалый культпросвет работник? - в поселке есть что-то вроде кинозала. Рассказал, что аналогичное событие было два года назад: проходили эстонцы (вспоминается летописная формула: "А больше в тот год ничего не произошло"). Задал неожиданный вопрос: нет ли у нас с собой "Московских новостей". Вероятно, лет 80 тому назад так же спрашивали "Искру", когда хотелось коллективного агитатора и организатора. В ходе длительного и деликатного процесса заправки подушек водой культработник шугает назойливо толпящихся ребятишек.
Пользуясь нечаянной близостью к цивилизации, покупаем в магазине большую банку сока и вскоре на ходу выпиваем.
Стоянка за Шайыром
После Шайыра идем не долго. Вечереет, становимся как попало по времени. Место неприметное, геометрическое, характерное быть может лишь тем, что не просматривается из поселка. Интересно, как скоро вода в подушке прованивает резиной? Опыт приготовления сегодняшнего ужина показывает, что сразу же после налива.
Начиная с этой ночевки (весьма прохладной), отдаю себе отчет в том, что возможна пытка сном: темнеет рано, светает поздно, ресурс топлива сильно ограничен - приходится лезть в палатку и впадать в оцепенение часов на 10-11. Делать это холодно и жестко, постоянно надо бороться с дискомфортом, убирая с периферии замерзшие места и перекладывая отлежанные кости.
Ночью в страхе проснулся от того, что в полной тишине ночной студеный ветерок громко хрустел задубевшим полиэтиленом, укрывающим рюкзаки. Примерещилось, что это верблюды, выскочил из палатки - ярчайшая луна, никого.
От Шайыра к Ширкале
Впереди дорога. У дороги в понижении большая лужа с травой и конями, выше - опрятная беседка с родником, у обочины устроен карман для отстоя. Обмываюсь в луже подальше от коней. При этом с ног стекает белая вода, какая бывает при чистке зубов.
Проходим мимо большого конического останца с триангуляционным знаком на вершине - г. Жалган.
Наблюдая пейзажи, Костя часто приговаривает: "Это похоже на Туркмению!" В прошлом году они с Шатулиным пытались там ходить, но неудачно выбрали время: весна оказалась очень жаркой, а в критический момент в очередном колодце и вовсе обнаружился дохлый осел - пришлось отступать.
Перекус у невысокого, по пояс, таш ёла на возвышенности в виду Ширкалы. Попадаются сферические конкреции размером с футбольный мяч (можно представить, что это яйца динозавров ) - Шатулин попирает их ногами. Есть совсем небольшие, размером с грецкий орех, но тяжелые, железистые. Попадаются и ржавого цвета останки морских ежей, где кальций замещен железом. Постепенно отягощаю рюкзак коллекцией окаменелостей. Шатулин же собирает их фанатически.
Много верблюдов - ходят, где хотят. На шее подвешены грубые бирки с именами то ли их самих, то ли их хозяев. Аналогичные надписи сделаны прямо на боках, вероятно для дальнего обнаружения.
Ширкала (Львиная крепость) - большой глиняный останец в стиле Дикого Запада. С горой связана легенда о битве казахов с туркменами, засевшими наверху. Хитрые туркмены прорыли оттуда колодец, а не менее хитрые казахи догадались и воду отвели, решив тем самым судьбу сражения.
С юга гора имеет правильную цилиндрическую форму с осыпью. С севера, похоже, она изрезана эрозией - там начинаются обрывы, запросто не подойти. За Ширкалой огромное понижение и далекие меловые стены. Дальше слева по ходу - массив г. Жайракты. Где-то под Ширкалой должен быть оазис, чуть ли не зона отдыха (у Ротару есть клип, отснятый на фоне этих мест), но мы ничего похожего не видели.
Пустынный колорит, довольно часто попадаются живописные останки разных животных: зубастые черепа каких-то хищников, отполированные скелеты лошадей и верблюдов. Массивные верблюжьи черепа имеют изящный вид фаянсового изделия, валяются позвонки и другие крупные кости - все это ярко белое, формальное.
Стоянка под Ширкалой
Обошли останец справа, нашли место на противном известковом косогоре. Пыльно, как на стройплощадке. Постепенно пыль начинает надоедать, от нее нет спасения. Ночью борюсь со сползанием под уклон (сперва на дно мешка, а потом из палатки - наружу).
С ветерком от Ширкалы к Шетпе
Поутру задувает сильный ветер. Летит песок, небо заволакивает бурой мглой. Косте, пристроившему коврик поверх своего "Ермака" с высоким центром тяжести, приходится всерьез сопротивляться полету. По косогору спускаемся к дороге (Костю несет наискосок) и, перейдя ее, входим в хороший глинистый каньон с вертикальными стенками метра 4-5 высотой и ровным дном.
В отличии от нас, верблюды отнеслись к непогоде серьезно: забились в ответвление каньона и там залегли.
Стоянка под Шетпе
Ночью наблюдал старт из Кап. Яра(?): над горизонтом на севере вырастает призрачный зеленоватый огурец. На макушке - искорка, и по сторонам - медленно расходящиеся искорки двигателей первой ступени
Утром ветер задувает с такой силой, что манная каша норовит вылететь из миски. Укрыться от него невозможно. В отличии от анекдота понятие "ветровая тень" есть, а самой ее - нет. Постоянный шум в ушах - приходится орать друг на друга, как в метро. Прислоняемся к наветренной стенке глиняного каньона и, стоя, торопливо хлебаем, горбясь и прикрываясь растопыренными локтями, как боксер в глухой защите.
Шетпе
Перед Шетпе по живописным зализанным каменным уступам поднимаемся на плато Жапракты. Наблюдаем стайку сайгаков (окраска хорошо их скрывает - белый зад выдает), осматриваем уединенную могилу. Все тот же ветер: ощущение, будто торчишь из окна едущего поезда.
Устройство степной могилы таково: высокая - метра два - прямоугольная каменная ограда без крыши, лицевая стенка выше тыльной, в ней - окошко, вероятно, ориентированное (подобно кибле). Стены покрыты скупым национальным орнаментом. Схематично вырезаны изображения предметов, призванных украсить замогильное существование: одежда, обувь, автомобиль, радиоприемник и т.д. Есть другие типы могил: это мусульманские стелы, горизонтальные могильные камни двух видов, покрытые вязью, и купольные мавзолеи. Странно, что могилы и некрополи в степи существуют как бы самостоятельно, не приурочены к поселениям: вот кладбище, и к нему сходятся дороги неизвестно откуда. Вероятно, это связано с кочевыми обычаями.
Спускаемся с плато к пгт. Шетпе (топоним туркменский, как и собственно Мангышлак). Уже в течение нескольких дней наблюдается миграция длинноногих пустынных жуков. По дороге сколько хватает глаз - бегущие насекомые.
Необычен вид поселения: над низкими крышами поднимается лес фонарных, электрических, телеграфных столбов, разнокалиберных антенн. Растительности нет, вертикальное измерение заполнено исключительно столбами и проводами. Над ними стрижи и яркое небо.
Уточняем расписание автобусов, посещаем книжный магазин, издалека наблюдаем сцены энтузиазма у винного сарая. Размышляем: идти левее через п. Аусар или правее, ориентируясь на с. Онды. Решаем идти посередине.
Стоянка за Шетпе
Через ж-д переезд идем ночевать на горки за Шетпе - в этом направлении быстрее кончается поселок. Пока не стемнело, идем вперед и вверх. Слева по ходу, за гребнем сланцевой гряды обнаруживается зона: карьер, над ним прожектора, вышки - заглядываем и отползаем.
Темнеет, приходится вскоре встать на пологой мелкой осыпи. Место кривоватое, перед постановкой палатки надо немного подкопать. Сплю на найденном тут же гаечном ключе 22 х 24 .
До Жармыша
Идем с горки на горку по хребтику Вост. Каратау. Справа внизу километрах в пяти дорога на с. Онды. Из осыпей вылезают красные и зеленые сланцевые щетки. Костя говорит, что они вызывают у него неприятное чувство (как пауки и тараканы). Это еще раз показывает, как геологические формы оставляют впечатление живого.
Входим в каньон между косыми сланцевыми пластами коричневого цвета. Невысоко залезаю туда, нарочито раскорячиваюсь - Шатулин выбирает ракурс для создания волнующего кадра.
Находим микрооазис: расщелина углубляется, расширяется и поворачивает под прямым углом. В голых камнях, в пространстве, образованном пересечением двух расщелин, обнаруживается чудо: озерцо, клочок дерна, пучок тростника. Чуть выше - примитивная охотничья хижинка из камней.
Купание в скальной ванне. Главное - голову помыть, остальное можно и обтереть (мы регулярно делаем это с использованием одеколона и салфеток, хотя организм выделяет мало, что, на мой взгляд, является признаком здоровой среды). "Извольте мне простить излишний прозаизм."
Стоянка над Жармышем
Вылезли на обрыв правее с. Жармыш. За Жармышем крутой невысокий останец. Дальше широкая долина, до мелового уступа километров 10.
Пришли дети: уверенный в себе мальчик и его сестра постарше - в капроновом пеньюаре, надетом поверх прочей одежды для сугубой степной красоты, с ними пришла собака.
Фотографируемся (собака входит в кадр и позирует с замечательным достоинством). По-русски не говорят. Помогая жестами, Шатулин узнает у них, где брать воду:
-- Сув бар? Ащи су?
- Ауыз су! (на карте есть соответствующий значок).
Самородная вода льет из трубы над поселком.
Стоим в ущельице. Ночью умеренно звездно.
Утром идем вниз. Жармыш вытянут между двумя обрывами. Есть старая деревянно-глинобитная нежилая часть и новая из ракушечника: два ряда типовых одноэтажных домов на 2 семьи. На задах параллельно домам перстами торчат однообразные будки сортиров. Все плоско, поселок просматривается насквозь: утренний час, происходит неторопливое снование населения от домов к сортирам и обратно, как будто на плацу отрабатывают подход-отход. В движении участвует много школьников в белых рубашках и красных галстуках: кто весело приветству-ет друг друга, кто стыдливо опускает глаза.
Убогая корова жует у лавки упаковочный картон. В колею закатаны мумифицированные останки верблюда.
Выясняем, откуда утром отходит автобус.
Стоянка за Жармышем
Обходим Жармыш справа, переходим дорогу на Сай-утес и идем на угол меловой стены (километров 10), чтобы заглянуть в смежное урочище.
По пути находим микропустыню, участок покрытых рябью невысоких дюн. Для полноты туристических переживаний ходим по настоящему пустынному песку, опасаясь, однако, не зыбучий ли он (поверхность гладкая, как вода).
Заходим в область неглубоких каньонов, отлого поднимающихся к плато. Вокруг бегает любопытная лисица. Тут ее дом: в камнях выеденные ежи и черепахи. В пробитый сверху крупный панцирь лиса гадит. Может быть, это культпотребность как развитие естественной потребности (неестественное поведение как признак разума)?
Доходим до обрыва. Дальше идти лениво - все равно возвращаться. Устраиваемся на уступе у верхнего края в очень уютной каменной промоине. Над противоположным бортом долины наблюдаем формирование темной тучки, в которой сверкает маленькая молния, несколько раз гремит гром. Масштаб явления напоминает кабинет физики или атеистический сюжет в мультфильме. Где-то в том направлении наивысшая точка Мангышлака г. Бесшокы. На глаз это однообразный синий зигзаг холмов.
Бог миловал - ночью нас на смыло и ветрами не унесло.
Стоянка над Жармышем - 2
Не спеша фотографируясь, погуляв по меловым откосам, возвращаемся к Жармышу и встаем на горе. Хожу за водой на родник. Давешний мальчик узнает, что-то кричит и машет руками. Отвечаю в смысле: "Ja-ja! Gut! Все в порядке!"
Наутро уезжаем на автобусе в Шетпе. Из окна наблюдаем поселение Аусар с серыми юртами, шкурами, скотом и дерьмом по колено - вид совершенно патриархальный.
По дороге из Шетпе в Шевченко проезжаем пос. Куйбышево, по словам Кости и Шатулина, природный резервуар чумы. В автобусе еду рядом с орденоносным ветераном-казахом, говорю об уникальном полынном аромате. Выйдя на остановке в степь и пописав, казах приносит мне веточку полюбившейся полыни.
Шевченко
Минсредмашевский "голубой город" в пустыне: "черемушки", оптимистические мозаики на торцах домов, фундаментальные и амбициозные проспекты типа Нового Арбата, зелено, чисто, широкая планировка, фонтаны, магазины насыщены товарами центрального подчинения, при этом есть провинциальная душевность - словом, хорошая областная столица (есть по чему тосковать).
Вглубь полуострова - обширная промзона (опреснители, нефтехимия, разработка-обогащение урана). Казахи при случае тихо жалуются, что отравили мы им тут всю среду обитания (вместе с природным резервуаром чумы).
Ищем Шатулину местные органы - находим. Там у дежурного, побеседовав об охоте на волков, он без проблем отмечает отпускной билет. Заодно отмечаем и мне, поскольку в военкомате возникли трудности, не преодолимые в разумные сроки (нужная печать упрятана, как кощеева смерть). В родном НИИ-3 начфин при расчете за отпуск докапывался: не того учреждения печать, мол, на отпускном билете указано, где его отмечать, мол, для кого пишут? Ладно бы кадровики-строевики возникли, а то - начфин!
Гуляем по городу . Город стоит на высоком белокаменном цоколе (теперь так и называется: Актау). Выходим на набережную, на пляж (колкий ракушечный песок) - Каспий, однако. Шатулин стосковался по молочным продуктам - едим в столовой пельмени со сметаной, взятой в избытке, пьем кефир.
Вечером по дороге в аэропорт к Косте задорно пристает не вполне трезвый попутчик по поводу "шортиков", носимых в стиле кюлотов поверх худых тренировочных штанов. Костя с ангельской доброжелательностью, в хельсинкском духе отвечает, что, мол, кому какое дело, привлекая внимание к ничтожности самого предмета. Но казаху, вероятно, понравилось само слово "шортики", и он вовсю пользуется возможностью многократно его произносить. Постепенно разгорячившись, поминает славное племенное прошлое, о том, как "адайцы тут всех имели" - впрочем, вполне корректно.
Не знаем мы про адайцев, только про киргиз-кайсаков слышали в школе, да на политзанятиях - про новую социально-историческую общность (которая по очереди имеет всех).
Ночевка в аэровокзале
Для демонстрации в Москве запаха полыни выщипываю пучочек и укладываю его в скатанный коврик.
Постелив коврики на щербатом бетонном полу, напоследок с комфортом спим в зале ожидания.
Москва, Овч. наб., 2000 г.
(Наброски)
На Мангышлак меня зазвали сходившие туда Володя Шатулин и Костя Бычков, со значением приговаривая: "Тебе там понравится!" Говорили, что ходить придется по "замечательным горкам".
С одной стороны такая исключительность (теперь возникло тошное словцо "эксклюзивность") интриговала и подкупала, хотя воображение рождало тревожные видения скалолазания с веревками. С другой стороны - вспоминались кадры из старого фильма о нелегкой солдатчине Тараса Г. Шевченко, культовой фигуры украинской нации. Небось, как раз на Мангышлаке он и записал: "Як помру..." Еще вспоминался анекдот от Маврикиевны и Никитичны про жопу в песке. - Короче, картина не складывалась.
Стал собираться. После выезда тем летом на Волгу (г. Белый Городок) куда-то делся старый красный "Ермак" - с удовольствием купил за 42 руб. новый безымянный рюкзак прогрессивной рамной конструкции, с люверсами (как у Шатулина, только брезентовый, а не капроновый). Купил легкий ГДРовский спальник. В качестве экстренных средств пустынной гигиены беру неликвидные индийскую присыпку и дедовский "Шипр", а также влажные салфетки - а там видно будет. Идем в конце сентября. Карту Шатулин скопировал на кальку в Ленинке.
Прилет
Первое впечатление после приземления в аэропорту Шевченко: предрассветный час, розово-пепельное небо, плоский горизонт, ватное ощущение тишины и пустоты, тихий шелковый воздух степи, горько-сладкий аромат полыни, от которого тоже:
"Легко и радостно струится в жилах кровь,
Желания кипят...",
а глаза как бы делаются раскосыми и жадными, короче: "виждь и внемли!" Умолчу об аэродромной керосиновой гари, которая не менее романтична, но не уникальна.
Расположившись на холодных с ночи скамейках, заправляем водой кислородные подушки литров по 8 на 4-5 дней. Объем воды контролируется взвешиванием подушки на безмене.
Таучик, дождь
Принято считать, что в пустыне жарко и сухо - тем чуднее оказались обстоятельства первой встречи с ней. Выгружая из автобуса рюкзак в поселке Таучик, начальной точке нашего путешествия, я вступил в лужу (обычную, после дождя), а из-за пронизывающего ветра вскоре захотелось надеть и шерстяную шапочку. Пахнет морем - Каспий близко .
Удаляемся от поселка. Вокруг него, как взрывом, рассеян бытовой мусор: покрышки, высохшая рваная обувь, ржавые ведра, etc. На плоскости при полном отсутствии растительности его ничто не скрывает. Похоже на сюрреалистический пейзаж - как Дали прошел!
За поселком начинаются округлые холмы, сложенные из мелкого (сланцевого?) щебня изумрудного и пурпурного оттенков формой и размерами с палец. Все камешки лежат параллельно. Ощущение странное: ходишь как по толстому половику - очень непривычный грунт.
С горок видно понижение, за ним вправо и влево тянется меловой обрыв, у которого будем ночевать. Внизу в понижении стоят несколько вахтовых вагончиков. За ними что-то чернеет, похоже на полосу кустарника. Со стороны моря из-за таких же обрывов ветер наносит низкие агрессивные тучи. Идем вниз. О, Таучик, уже ты за холмом.
Начинается дождь, затем усиливается. Скользя в мгновенно раскисшей и катастрофически прилипчивой почве, добредаем до какой-то землянки и, внутренне содрогаясь, суемся туда (а делать нечего - заливает всерьез!).
Землянка
Тут живут люди: на земляном полу ковер, одеяла, в углу буржуйка, есть еще какая-то утварь. На ходу разуваемся, освобождая дорогу для следующего. Хозяин, "толстый красивый" казах смущен вторжением, но быстро осваивается. Замечает, что в такой дождь в степи и баран может утонуть. Мнемся у входа - его дочка приглашает: "Отыр!" ("Садись!") Я, имея татарский опыт, благодарю: "Рахмят!" Располагаемся, насколько позволяет подземелье.
Казахи живут здесь, как бы на даче - выпасают овец. Лица у них открытые, живые, сказал бы, интеллигентные. Угощают чаем, верблюжьей простоквашей шубатом. Рассказывают, что дальше, в вагончиках приезжая бригада киргизов - у них там бахча на артезианской воде.
Дождь вроде кончился. Благодарим. Ворочаясь, навьючиваемся, уходим - но недалеко: погоды едва хватило до фермы киргизов.
У киргизов
Мужественно, не сбавляя шага, обходим было ее справа, но сильный дождь начинает протекать в штаны и далее. Суетливо заворачиваем к крайнему вагончику, пробегаем вдоль его задней стенки, толпимся под дверью, стучимся - и нам открывают! Просим пересидеть дождь. Неожиданно, по указанию аксакала младшие освобождают нам весь вагончик, где мы пережидаем, выжимаем, развешиваем, проветриваем и отскребаем. Начало обескураживающее.
При отжиме вязаная шапочка бурно линяет фиолетовым - вот, нет зеркала посмотреть, что там на лице. Шатулин скептически отнесся к моим чешским тапочкам, говорит, что ноги собью на камнях (сами они в говнодавах по 14 рублей), но пока что налипает на тапочки меньше. Устройство моего всесезонного лапсердака таково, что вода в верхней его части не держится, а стекает по синтепону вниз. Набралась она в рукавах и полах до уровня карманов и сейчас обильно вытекает.
Через некоторое время нас вызывают в командирский вагончик на аудиенцию к вождю. Там за беседой, по-восточному сдержанной, кормят горячим супом и пустынным арбузом, затем поят чаем. Сам предводитель не ест, а полулежа на кошме (в повязке-чалме, халате, на поясе - пичак, обут в мягкие сапоги), следит за протоколом. Пытаюсь оживить беседу, но явно приличествует сдержанный стиль. Пьем чай, режем арбуз, потеем. Снаружи вода, внутри вода под завязку - парадокс пустыни! Наконец, благодарим, идем собираться.
Сумма впечатлений
От домиков через траншею-арык и четко спланированные киргизские огороды подходим к тому, что в дождевой мути казалось полосой приземистых деревьев. Это "таш ёл", цепочка причудливых каменных глыб, верхушка разрушенного временем вертикального пласта.
Поначалу обескураживает вместо ожидаемой растительности обнаружить каменные глыбы - как будто кусты по мере приближения окаменели прямо на глазах. Но ландшафты и пейзажи здесь в основном геологические, в чем и состоит особое удовольствие. Ходишь как будто по Луне, но без технических трудностей.
Такие "таш ёлы" - "каменные дороги" - то здесь, то там разнообразят ландшафт Мангышлака. Они различаются размерами и формой глыб-конкреций: ряды плит, стоящих торчком, напоминают гребень гигантской рептилии, скрытой под землей, небольшие круглые конкреции похожи на рассыпанные пушечные ядра.
Типичный рельеф Мангышлака сформирован древним разломом: по сторонам его выперли более молодые меловые пласты, белые горы, а в центре - древние сланцевые черные горы. Поэтому в топонимах постоянные актау (актобе) и каратау.
Шатулин потом где-то прочтет, что пустыню ради уединения оставил себе Аллах. Я же на Мангышлаке почувствовал вечность, вернее, место жизни в геологическом масштабе. Стометровые меловые обрывы сложены мириадами микроскопических организмов, которые миллионы лет жили и опускались на дно теплого океана. Менялись "лики Земли", море стало пустыней. Белый пласт - все, что осталось от прошедших эпох, и сама братская могила древней жизни развеивается ветром, размывается редкими дождями и исчезает уже навсегда в виде аморфных известковых потеков.
Теперь понятно, что имели в виду классики, когда писали - один:
"Мгновенной жатвой поколенья…
Восходят, зреют и падут,
Другие им вослед идут...",
а другой: "... даже тени наших тел и дел не останется на земле..." На этом фоне мельчают проблемы по формированию культурного слоя в части, нас касающейся.
Кстати, "темир ёл (жол)" - это железная дорога. "Улица", по-видимому, тоже тюркское изобретение. Ташкент (с таджикским акцентом - Тошканд, как Коканд и Самарканд), выходит - "каменный город" или "город у гор".
Стоянка
Но все эти рассуждения были потом. А тем временем все как-то быстро просохло, мы дошли до белокаменной стены высотой метров 30-40 и встали в устье оврага, рассекающего ее толщу.
Ставим шатулинскую палатку: она самодельная, замечательно легкая. Однако, тонкая ткань создает в основном иллюзию крова, как шоры, за счет ограничения обзора. К ней полагается тент улучшенной погодной стойкости (тоже самодельный). Он имеет хитроумные самозакрывающиеся разрезы и растяжки из резинки для вздержки белья. В последствии, учитывая опыт описанной непогоды, эти трусяные петли всякий вечер поселяют у меня чувство неуверенности (если не в завтрашнем дне, то в сегодняшней ночи). Возможно, эта тревожность подсознательно связана с фольклором: "Встал я рано в шесть часов - нет резинки от трусов!"
Под палатку подкладываем гидроизолирующую подстилку, собственноручно сшитую Костиной мамой из двух кусков рифленого полиэтилена. Подстилка эта функционирует и по сей день (побывала на Тянь-Шане), и вероятно это не предел. Отмечено, что бывают чрезвычайно долгоживущие вещи; от некоторых бережливому человеку избавиться "практически невозможно".
Поскольку дошли до камней, Костя для удобства сидения надевает поверх старых треников шорты. Мы же с Шатулиным прогуливаемся в глубь короткого каньона.
Ближе к обрыву он завален крупными глыбами обвалившейся породы, пространство между которыми скрыто таинственным прохладным полумраком. Здесь можно выбрать место для уединения. Правда, образованные обвалами своды отражают звучное эхо. Под камнями Шатулин находит два комплекта страшноватых рогов муфлона. Один из рогов он забирает и потом носит с собой, пристраивая поверх рюкзака (в карман рюкзака сует найденный там же витой сайгачий рог, а в дальнейшем ухитряется сберегать для Саши здоровенное - сантиметров 70, и черенок толщиной в палец - орлиное перо).
Тем временем, Костя складывает из плоских камней очаг. У него выходят замечательные, каждый раз уникальные очаги, призванные обеспечить эффективный нагрев котелка, чем Аллах послал. (Посылает Он обычно толстенькие стебли сухой полыни и солянки, ради красного словца именуемые "полынья" - надо надеть перчатки и надрать кучу на вечер и утро. Перекати-поле, находимые во множестве, увы, горят эндотермически.)
Есть в Костиных очагах что-то от культуры дольменов и менгиров. Связано это с генетической памятью, или с рассеянной в камнях палео-нео-мегалитической информацией ("…in verbis, herbis, in lapidibus") ? Уходя, Костя тщательно разрушает свои артефакты, чтобы ничто не меняло естественного ландшафта. Таков категорический императив и прочих участников похода. Короче, стараемся не гадить.
Производим священнодействие разлива воды, переносимой в кислородных подушках. Разливаем по очереди, чтобы равномерно разгружались рюкзаки. Пахнущая резиной вода тонкой струйкой наполняет котелок до заветной царапины.
Со звоном сыплется гречка в мерную кружку, затем - с шипением - в котелок, оставляя на поверхности мусор. Ради экономии воды, а также для калорийности и работы желудка мусор не сплескиваем.
Минут десять варки на неказистых по форме, но термоядерных по накопленной энергии пустынных "дровах" (при этом Шатулин тонко манипулирует высотой подвеса) - и ужин готов.
Был случай, когда полынное пламя, раздуваемое ветром, чуть не пережгло костровую треногу. С тех пор тщательно располагаем ее под прикрытием камней очага. Кстати, в подмосковном лесу энтузиасты, оснащенные топором и пилой, по случаю ужина наверняка сожгли бы пару деревьев (спилив еще пару на седалища) и ополовинили ручей.
Затем следует отточенная церемония раскладки еды по мискам, которая сопровождается значительным выходом положительных эмоций. Для нее используется заветный половничек, такой же долгожитель, как и Костина подстилка.
Во втором котелке кипятим воду для заварки пакетного чая (особо хорошим считался азербайджанский, не знаю, почему - в отрыве от обыденного многие ценности сильно меняются) из расчета по кружке и еще чуть-чуть для чистки зубов. Пакетики остаются в котелке до утра. Вместе с утренними они используются для умывания: влажное содержимое пакетиков растирается по давно не мытому рылу, а затем отряхивается по мере высыхания последнего.
Во время кипячения чая котелок, в котором варилась еда, и миски подставляют к теплу. При этом остатки каши или конвертируемого супа подсыхают и их, поскребши, вытряхивают без мытья. (Эта... Кноу хау, значить!)
Блюдя походный закон, Шатулин следит, чтобы все калории, предназначенные на текущий прием, с точностью до долей печенья были списаны, и строго указывает в противном случае.
Если ночью по той или иной причине вылезаешь из палатки, то на небе звезд, как в планетарии - в сверкающей массе теряются привычные фигуры созвездий.
Утром: необыкновенное ощущение покоя и комфорта: воздух тихий, прохладный, пустота и тишина, как будто встаешь из кровати в пустой квартире. Отсутствуют обычные факторы агрессивной среды: холод, жара, комары, крапива, сырость, лавинная опасность, людское присутствие. Ярко, как в том же планетарии, розовеет небо, пахнет полынью, слегка влажной почвой. Мало кто понимает эту роскошь, разве зажравшееся арабское начальство - берут палатки и едут от своих многозвездочных апартаментов туда, где от тварной суеты любит отдохнуть сам Аллах.
Подсачковывая во время утренних сборов, бодро лезу по уступам на известняковый обрыв, чтобы обозреть даль. Вверху - плато, степь с верблюдами, внизу - даль (по-казахски "дала" - степь), наша маленькая палаточка под оранжевым тентом. Слезаю медленнее, осторожно - оказывается, высоко залез.
Издалека обрыв напоминает "наполеон", из которого поковыряли крем. Вблизи же формально и по сути он подобен стенке колумбария: эрозия образовала ряды террас и округлых пустот, где в нишах в мягком меловом прахе лежат окаменелые черепушки морских ежей и прочих обитателей древнего океана. Лежат они нетронутые перед твоим носом и им по 200-300 миллионов лет - мгновение вечности.
Переход второго дня
Идем вдоль обрыва, который постепенно повышается и покрывается крупной осыпью. Местами глыбы держатся, казалось бы, вопреки равновесию - делаем кадр с изображением Шатулина, колеблющего твердь.
На кальке у Шатулина написано: г. Емдыкорган 500 с чем-то метров - естественно, говорим "елды..."
Вскоре наблюдаем ранее упомянутый конец вечности: меловой колумбарий оплывает и превращается в аморфное известковое подобие ледника.
Идти сегодня приятно, условия диетические: ни жарко, ни холодно, тропа ровная, все видно, солнышко осеннее, бархатное - иду в шортах. Буквально: "...зная топографию, топаем по гравию." Единственная неприятность: поскольку постоянно идем с запада на восток, загар будет как у камбалы.
Костя идет ныряющим широким шагом, без поперечной раскачки, учитывая собственную частоту системы "человек-рюкзак". На ходу он удерживает рюкзак за нижние стойки и использует его энергию как кенгуру - хвост. Одевает он рюкзак по-силовому: вытягивает за перекладину станка на прямые руки, и затем, отклячив зад, опускает лямки на руки, как майку.
Обрыв уходит влево, справа - длинный меловой останец, напоминающий крейсер "Аврору", а мы через ЛЭП выходим на плоскость по направлению к следующему обрыву километрах в 15-ти. На взгляд идти далеко, но идешь - и он вырастает на глазах. Из живности встречаются многочисленные ушастые круглоголовки и странные длинноногие жуки (чернотелки, как выясняется), куда-то целенаправленно перемещающиеся. Немного непривычно приваливаться: ни травки, ни пенька - белая почва, пыль, где встал - там и сел. Можно не отряхиваться: не грязь - научное понятие, соли кальция.
Вообще, обстоятельства хождения по Мангышлаку в это время года замечательны своей виртуальностью: виды сильно пересеченные - а ходим по плоскости, рельеф мелкий - но без растительности, есть русла - но без воды, солнце южное - но не жарит, тепло - но не потеешь, так как воздух очень сухой, пресмыкающиеся и членистоногие уже попрятались. Как бы наблюдаешь себя со стороны: ни с чем не борешься, а движешься в пространственно-временном континууме, вопрос перемещения - это вопрос времени. И само казахское название полуострова Менгистау (Гора тысячи зим) - чистый образ: нет ни гор, ни снега.
Пустынное хождение дает дополнительное чувство свободы: вода - с собой (а ее-то и надо всего по 1,5 литра в день), трава-дрова есть, есть плоскость, украшенная невысоким рельефом - иди, куда хочешь, вставай, где полюбится.
Правда, в ходе продвижения нас постоянно контролирует семейная пара воронов. Пролетая над нами утром и вечером и убедившись, что мы еще идем, они покрикивают: "Кру-кру-кру!" ("Живы? - Ну, дай вам бог!") - напоминают, что пространственно-временная модель учитывает далеко не все факторы.
Вторая стоянка над высохшим руслом.
Приблизившись к следующей стене, останавливаемся на террасе в излучине сухого русла. Живем в трех уровнях: палатку ставим на одном, костер жжем на другом, сервируем стол на третьем.
Тишина, покой, янтарные краски тихого вечера - на белом обрыве, красноватой почве, выгоревших скелетах перекати-поля и бодрых кустиках верблюжьей колючки.
Секрет обаяния этих мест вероятно и в том, что рельеф соизмерим с человеком: камни, овраги, останцы - рядом, и если не идут к тебе, то ко всему можно подойти, посмотреть и потрогать, как в песочнице. Не то что Кавказ, который вылез на 5-6 километров, обледенел, и ему по молодости на все плевать, или современные города, которые почему-то проектируют с высоты птичьего полета (для ворон и дальнобойщиков, что ли?).
Переход третьего дня
Наутро проходим под бетонным пролетом моста на Каламкас. Дальше - ярко освещенный солнцем белый меловой каньон под голубым небом, абсолютно безжизненный, но уютный - сад камней; контрастная светотень и цвета, как у Верещагина на бухарских и индийских сюжетах, "ленивый" Тадж Махал (как ленивые голубцы: все компоненты присутствуют, только не собраны в традиционной форме). Отчего здесь не туристическая Мекка?
Пересекаем, как скажет Шатулин, "бэдленд", сильно изрезанный участок зеленоватых, розоватых, желтоватых, сероватых - разноцветных глиняных холмов. Поднимаемся на плоскость, восходящую к горе Кулаат.
На Кулаате
В километре-двух не доходя до массива Кулаат, в пустой степи находим оголовок скважины диаметром сантиметров 40. Бросаем камешек - издавая гулкие фантастические звуки, он улетает в бездну (осенью 1999 г. похожий клекот издавал у Конакова трескавшийся под нами лед). Не затевали ли тут чего с "мирным атомом"?
Огибаем возвышенность Кулаата слева и вылезаем на склон над огромным урочищем. Выше нас, метрах в 30 в камнях перелетают знакомые по кроссвордам кеклики, горные куропатки (по-тюркски "кекилик" и есть куропатка). Рассматриваем панораму в бинокль. Справа в дымке призрачно мерцает обширный солончак, слева внизу километрах в 10-ти по прямой - пос. Шайыр с источником, но прямо не пройти, придется огибать другой солончак. Не доходя до поселения виднеется кучка зелени и мазар . Вероятно там и есть вода. Далее за Шайыром из-за горизонта поднимаются г. Жалган (конус) и г. Ширкала (усеченный конус). Они стоят на одной линии с Кулаатом, и мимо всех них мы будем по очереди проходить. Сперва они торчали по ходу, а потом будут видны сзади (как Азорские острова в "Философии на мелких местах" Маяковского). Еще одно обстоятельство виртуальности: они видны отовсюду, и потерять ориентир нельзя.
Стоянка в живописных глиняных столбах под склоном.
Забор воды в Шайыре
На следующий день, несмотря на кажущуюся близость к Шайыру, идем долго (у мазара источника нет). Сегодня тепло. Белая глина на сухом такыре напоминает пол в фойе Дворца съездов.
Поселок вполне цивильный. Сбежались к нам диковатые ребятишки, подошел косматый славянин в пиджаке на голое тело. Производит впечатление местного чудака, но речь неожиданно бойкая, иронизирует над нашей картой: "Карты-то у вас, поди, еще английские?" Может, одичалый культпросвет работник? - в поселке есть что-то вроде кинозала. Рассказал, что аналогичное событие было два года назад: проходили эстонцы (вспоминается летописная формула: "А больше в тот год ничего не произошло"). Задал неожиданный вопрос: нет ли у нас с собой "Московских новостей". Вероятно, лет 80 тому назад так же спрашивали "Искру", когда хотелось коллективного агитатора и организатора. В ходе длительного и деликатного процесса заправки подушек водой культработник шугает назойливо толпящихся ребятишек.
Пользуясь нечаянной близостью к цивилизации, покупаем в магазине большую банку сока и вскоре на ходу выпиваем.
Стоянка за Шайыром
После Шайыра идем не долго. Вечереет, становимся как попало по времени. Место неприметное, геометрическое, характерное быть может лишь тем, что не просматривается из поселка. Интересно, как скоро вода в подушке прованивает резиной? Опыт приготовления сегодняшнего ужина показывает, что сразу же после налива.
Начиная с этой ночевки (весьма прохладной), отдаю себе отчет в том, что возможна пытка сном: темнеет рано, светает поздно, ресурс топлива сильно ограничен - приходится лезть в палатку и впадать в оцепенение часов на 10-11. Делать это холодно и жестко, постоянно надо бороться с дискомфортом, убирая с периферии замерзшие места и перекладывая отлежанные кости.
Ночью в страхе проснулся от того, что в полной тишине ночной студеный ветерок громко хрустел задубевшим полиэтиленом, укрывающим рюкзаки. Примерещилось, что это верблюды, выскочил из палатки - ярчайшая луна, никого.
От Шайыра к Ширкале
Впереди дорога. У дороги в понижении большая лужа с травой и конями, выше - опрятная беседка с родником, у обочины устроен карман для отстоя. Обмываюсь в луже подальше от коней. При этом с ног стекает белая вода, какая бывает при чистке зубов.
Проходим мимо большого конического останца с триангуляционным знаком на вершине - г. Жалган.
Наблюдая пейзажи, Костя часто приговаривает: "Это похоже на Туркмению!" В прошлом году они с Шатулиным пытались там ходить, но неудачно выбрали время: весна оказалась очень жаркой, а в критический момент в очередном колодце и вовсе обнаружился дохлый осел - пришлось отступать.
Перекус у невысокого, по пояс, таш ёла на возвышенности в виду Ширкалы. Попадаются сферические конкреции размером с футбольный мяч (можно представить, что это яйца динозавров ) - Шатулин попирает их ногами. Есть совсем небольшие, размером с грецкий орех, но тяжелые, железистые. Попадаются и ржавого цвета останки морских ежей, где кальций замещен железом. Постепенно отягощаю рюкзак коллекцией окаменелостей. Шатулин же собирает их фанатически.
Много верблюдов - ходят, где хотят. На шее подвешены грубые бирки с именами то ли их самих, то ли их хозяев. Аналогичные надписи сделаны прямо на боках, вероятно для дальнего обнаружения.
Ширкала (Львиная крепость) - большой глиняный останец в стиле Дикого Запада. С горой связана легенда о битве казахов с туркменами, засевшими наверху. Хитрые туркмены прорыли оттуда колодец, а не менее хитрые казахи догадались и воду отвели, решив тем самым судьбу сражения.
С юга гора имеет правильную цилиндрическую форму с осыпью. С севера, похоже, она изрезана эрозией - там начинаются обрывы, запросто не подойти. За Ширкалой огромное понижение и далекие меловые стены. Дальше слева по ходу - массив г. Жайракты. Где-то под Ширкалой должен быть оазис, чуть ли не зона отдыха (у Ротару есть клип, отснятый на фоне этих мест), но мы ничего похожего не видели.
Пустынный колорит, довольно часто попадаются живописные останки разных животных: зубастые черепа каких-то хищников, отполированные скелеты лошадей и верблюдов. Массивные верблюжьи черепа имеют изящный вид фаянсового изделия, валяются позвонки и другие крупные кости - все это ярко белое, формальное.
Стоянка под Ширкалой
Обошли останец справа, нашли место на противном известковом косогоре. Пыльно, как на стройплощадке. Постепенно пыль начинает надоедать, от нее нет спасения. Ночью борюсь со сползанием под уклон (сперва на дно мешка, а потом из палатки - наружу).
С ветерком от Ширкалы к Шетпе
Поутру задувает сильный ветер. Летит песок, небо заволакивает бурой мглой. Косте, пристроившему коврик поверх своего "Ермака" с высоким центром тяжести, приходится всерьез сопротивляться полету. По косогору спускаемся к дороге (Костю несет наискосок) и, перейдя ее, входим в хороший глинистый каньон с вертикальными стенками метра 4-5 высотой и ровным дном.
В отличии от нас, верблюды отнеслись к непогоде серьезно: забились в ответвление каньона и там залегли.
Стоянка под Шетпе
Ночью наблюдал старт из Кап. Яра(?): над горизонтом на севере вырастает призрачный зеленоватый огурец. На макушке - искорка, и по сторонам - медленно расходящиеся искорки двигателей первой ступени
Утром ветер задувает с такой силой, что манная каша норовит вылететь из миски. Укрыться от него невозможно. В отличии от анекдота понятие "ветровая тень" есть, а самой ее - нет. Постоянный шум в ушах - приходится орать друг на друга, как в метро. Прислоняемся к наветренной стенке глиняного каньона и, стоя, торопливо хлебаем, горбясь и прикрываясь растопыренными локтями, как боксер в глухой защите.
Шетпе
Перед Шетпе по живописным зализанным каменным уступам поднимаемся на плато Жапракты. Наблюдаем стайку сайгаков (окраска хорошо их скрывает - белый зад выдает), осматриваем уединенную могилу. Все тот же ветер: ощущение, будто торчишь из окна едущего поезда.
Устройство степной могилы таково: высокая - метра два - прямоугольная каменная ограда без крыши, лицевая стенка выше тыльной, в ней - окошко, вероятно, ориентированное (подобно кибле). Стены покрыты скупым национальным орнаментом. Схематично вырезаны изображения предметов, призванных украсить замогильное существование: одежда, обувь, автомобиль, радиоприемник и т.д. Есть другие типы могил: это мусульманские стелы, горизонтальные могильные камни двух видов, покрытые вязью, и купольные мавзолеи. Странно, что могилы и некрополи в степи существуют как бы самостоятельно, не приурочены к поселениям: вот кладбище, и к нему сходятся дороги неизвестно откуда. Вероятно, это связано с кочевыми обычаями.
Спускаемся с плато к пгт. Шетпе (топоним туркменский, как и собственно Мангышлак). Уже в течение нескольких дней наблюдается миграция длинноногих пустынных жуков. По дороге сколько хватает глаз - бегущие насекомые.
Необычен вид поселения: над низкими крышами поднимается лес фонарных, электрических, телеграфных столбов, разнокалиберных антенн. Растительности нет, вертикальное измерение заполнено исключительно столбами и проводами. Над ними стрижи и яркое небо.
Уточняем расписание автобусов, посещаем книжный магазин, издалека наблюдаем сцены энтузиазма у винного сарая. Размышляем: идти левее через п. Аусар или правее, ориентируясь на с. Онды. Решаем идти посередине.
Стоянка за Шетпе
Через ж-д переезд идем ночевать на горки за Шетпе - в этом направлении быстрее кончается поселок. Пока не стемнело, идем вперед и вверх. Слева по ходу, за гребнем сланцевой гряды обнаруживается зона: карьер, над ним прожектора, вышки - заглядываем и отползаем.
Темнеет, приходится вскоре встать на пологой мелкой осыпи. Место кривоватое, перед постановкой палатки надо немного подкопать. Сплю на найденном тут же гаечном ключе 22 х 24 .
До Жармыша
Идем с горки на горку по хребтику Вост. Каратау. Справа внизу километрах в пяти дорога на с. Онды. Из осыпей вылезают красные и зеленые сланцевые щетки. Костя говорит, что они вызывают у него неприятное чувство (как пауки и тараканы). Это еще раз показывает, как геологические формы оставляют впечатление живого.
Входим в каньон между косыми сланцевыми пластами коричневого цвета. Невысоко залезаю туда, нарочито раскорячиваюсь - Шатулин выбирает ракурс для создания волнующего кадра.
Находим микрооазис: расщелина углубляется, расширяется и поворачивает под прямым углом. В голых камнях, в пространстве, образованном пересечением двух расщелин, обнаруживается чудо: озерцо, клочок дерна, пучок тростника. Чуть выше - примитивная охотничья хижинка из камней.
Купание в скальной ванне. Главное - голову помыть, остальное можно и обтереть (мы регулярно делаем это с использованием одеколона и салфеток, хотя организм выделяет мало, что, на мой взгляд, является признаком здоровой среды). "Извольте мне простить излишний прозаизм."
Стоянка над Жармышем
Вылезли на обрыв правее с. Жармыш. За Жармышем крутой невысокий останец. Дальше широкая долина, до мелового уступа километров 10.
Пришли дети: уверенный в себе мальчик и его сестра постарше - в капроновом пеньюаре, надетом поверх прочей одежды для сугубой степной красоты, с ними пришла собака.
Фотографируемся (собака входит в кадр и позирует с замечательным достоинством). По-русски не говорят. Помогая жестами, Шатулин узнает у них, где брать воду:
-- Сув бар? Ащи су?
- Ауыз су! (на карте есть соответствующий значок).
Самородная вода льет из трубы над поселком.
Стоим в ущельице. Ночью умеренно звездно.
Утром идем вниз. Жармыш вытянут между двумя обрывами. Есть старая деревянно-глинобитная нежилая часть и новая из ракушечника: два ряда типовых одноэтажных домов на 2 семьи. На задах параллельно домам перстами торчат однообразные будки сортиров. Все плоско, поселок просматривается насквозь: утренний час, происходит неторопливое снование населения от домов к сортирам и обратно, как будто на плацу отрабатывают подход-отход. В движении участвует много школьников в белых рубашках и красных галстуках: кто весело приветству-ет друг друга, кто стыдливо опускает глаза.
Убогая корова жует у лавки упаковочный картон. В колею закатаны мумифицированные останки верблюда.
Выясняем, откуда утром отходит автобус.
Стоянка за Жармышем
Обходим Жармыш справа, переходим дорогу на Сай-утес и идем на угол меловой стены (километров 10), чтобы заглянуть в смежное урочище.
По пути находим микропустыню, участок покрытых рябью невысоких дюн. Для полноты туристических переживаний ходим по настоящему пустынному песку, опасаясь, однако, не зыбучий ли он (поверхность гладкая, как вода).
Заходим в область неглубоких каньонов, отлого поднимающихся к плато. Вокруг бегает любопытная лисица. Тут ее дом: в камнях выеденные ежи и черепахи. В пробитый сверху крупный панцирь лиса гадит. Может быть, это культпотребность как развитие естественной потребности (неестественное поведение как признак разума)?
Доходим до обрыва. Дальше идти лениво - все равно возвращаться. Устраиваемся на уступе у верхнего края в очень уютной каменной промоине. Над противоположным бортом долины наблюдаем формирование темной тучки, в которой сверкает маленькая молния, несколько раз гремит гром. Масштаб явления напоминает кабинет физики или атеистический сюжет в мультфильме. Где-то в том направлении наивысшая точка Мангышлака г. Бесшокы. На глаз это однообразный синий зигзаг холмов.
Бог миловал - ночью нас на смыло и ветрами не унесло.
Стоянка над Жармышем - 2
Не спеша фотографируясь, погуляв по меловым откосам, возвращаемся к Жармышу и встаем на горе. Хожу за водой на родник. Давешний мальчик узнает, что-то кричит и машет руками. Отвечаю в смысле: "Ja-ja! Gut! Все в порядке!"
Наутро уезжаем на автобусе в Шетпе. Из окна наблюдаем поселение Аусар с серыми юртами, шкурами, скотом и дерьмом по колено - вид совершенно патриархальный.
По дороге из Шетпе в Шевченко проезжаем пос. Куйбышево, по словам Кости и Шатулина, природный резервуар чумы. В автобусе еду рядом с орденоносным ветераном-казахом, говорю об уникальном полынном аромате. Выйдя на остановке в степь и пописав, казах приносит мне веточку полюбившейся полыни.
Шевченко
Минсредмашевский "голубой город" в пустыне: "черемушки", оптимистические мозаики на торцах домов, фундаментальные и амбициозные проспекты типа Нового Арбата, зелено, чисто, широкая планировка, фонтаны, магазины насыщены товарами центрального подчинения, при этом есть провинциальная душевность - словом, хорошая областная столица (есть по чему тосковать).
Вглубь полуострова - обширная промзона (опреснители, нефтехимия, разработка-обогащение урана). Казахи при случае тихо жалуются, что отравили мы им тут всю среду обитания (вместе с природным резервуаром чумы).
Ищем Шатулину местные органы - находим. Там у дежурного, побеседовав об охоте на волков, он без проблем отмечает отпускной билет. Заодно отмечаем и мне, поскольку в военкомате возникли трудности, не преодолимые в разумные сроки (нужная печать упрятана, как кощеева смерть). В родном НИИ-3 начфин при расчете за отпуск докапывался: не того учреждения печать, мол, на отпускном билете указано, где его отмечать, мол, для кого пишут? Ладно бы кадровики-строевики возникли, а то - начфин!
Гуляем по городу . Город стоит на высоком белокаменном цоколе (теперь так и называется: Актау). Выходим на набережную, на пляж (колкий ракушечный песок) - Каспий, однако. Шатулин стосковался по молочным продуктам - едим в столовой пельмени со сметаной, взятой в избытке, пьем кефир.
Вечером по дороге в аэропорт к Косте задорно пристает не вполне трезвый попутчик по поводу "шортиков", носимых в стиле кюлотов поверх худых тренировочных штанов. Костя с ангельской доброжелательностью, в хельсинкском духе отвечает, что, мол, кому какое дело, привлекая внимание к ничтожности самого предмета. Но казаху, вероятно, понравилось само слово "шортики", и он вовсю пользуется возможностью многократно его произносить. Постепенно разгорячившись, поминает славное племенное прошлое, о том, как "адайцы тут всех имели" - впрочем, вполне корректно.
Не знаем мы про адайцев, только про киргиз-кайсаков слышали в школе, да на политзанятиях - про новую социально-историческую общность (которая по очереди имеет всех).
Ночевка в аэровокзале
Для демонстрации в Москве запаха полыни выщипываю пучочек и укладываю его в скатанный коврик.
Постелив коврики на щербатом бетонном полу, напоследок с комфортом спим в зале ожидания.
Москва, Овч. наб., 2000 г.