Жуков о разминировании минных полей русскими солдатами, а потери ... спишем как всегда
Эйзенхауэр, Жуков, Монтгомери
Оригинал взят у oboguev в post
Во время банкета в Ленинграде маршал Жуков обратился к моему сыну с просьбой сказать тост. Джон поднялся на ноги и сказал, что как молодому лейтенанту, ему непривычно находиться в круге маршалов Советского Союза, мэров крупных городов и пятизвёздных генералов, после чего продолжил: "Я нахожусь в России несколько дней и выслушал много тостов. Я слышал тосты о достоинствах каждого правителя союзников, каждого видного маршала, генерала, адмирала и командующего ВВС. Но я доселе не слышал тоста о самом главном русском человеке во второй мировой войне. Господа, поднимите со мной бокал за простого солдата великой русской армии!"
(Dwight D. Eisenhower, "Crusade in Europe", The John Hopkins University Press, 1997, стр. 466)
Генерал Эйзенхауэр вспоминает о своих беседах с советским маршалом Жуковым:
Во время нескольких часов проведённых в самолёте, маршал Жуков и я часто обсуждали военные операции. [...] Большим откровением оказалось для меня его описание русского метода наступления через минные поля. Немецкие минные поля прикрытые оборонительным огнём противника были тактическим препятствием принёсшим нам многочисленные потери и вызвавшим многие задержки. Пробиваться сквозь них было всегда трудным, несмотря на то что наши инженеры изобрели все вообразимые механические устройства для безопасного уничтожения мин. Маршал Жуков буднично заметил мне: «Существует два вида мин: противопехотные и против машин и танков. Когда мы упираемся в минное поле, наша пехота продолжает наступление так, словно бы его там не было. Мы рассматриваем потери понесенные от противопехотных мин как равные тем, которые мы бы понесли, если б немцы решили защищать данный участок плотным сосредоточением сил вместо минных полей. Наступающая пехота не детонирует противомашинных и противотанковых мин, поэтому после того как она проходит минное поле и укрепляется на противоположной стороне, за ними идут сапёры и боронят проходы, по которым могут пройти машины.»
А то! Что такое серый русский ванька для советской власти? Расходный материал.
Иное дело машины: это ценное социалистическое имущество.
Эйзенхауэр продолжает:
Мне представилась отчётливая картина того, что произошло бы с любым американским или британским командующим, который попытался бы прибегнуть к подобной тактике, и еще более яркая картина того, что заявили бы люди в любой из наших дивизий, если б мы попытались сделать подобную практику частью нашей тактической доктрины.
Ну да, люди (men) в американских и британских дивизиях заявили бы.
А в советских дивизиях не заявили -- потому что советский солдат не человек.
Как мы уже писали:
Что характерно: я попробовал перевести этот отрывок на русский язык и почувствовал, что это почти невозможно -- хуже, чем переводить стихотворение. Настолько разны звучание слов, их окраска социальной практикой и социальным менталитетом американского и советского обществ. Начиная с перевода слова "men".
Слово "солдат" в русском советском и постсоветском языке лишено звучания "человек", "гражданин".
И уже тем более -- "человек, который звучит гордо", "свободный и полноправный гражданин".
. . . . .
Американская армия вслед за американским обществом была проникнута ценностью человека, его достоинством, значением и осмысленностью.
Советская армия вслед за советским обществом была проникнута подавлением личности, презрением к человеку и чувством бессмысленности.
На солдат в ней смотрели, как и вообще советская власть смотрела на своих подданых -- как на скот. В армейском случае -- скот гонимый на убой.
Эйзенхауэр продолжает:
Американцы измеряют цену войны человеческими жизнями, а русские -- общими затратами нации.
Насколько я мог видеть, Жукова мало заботили методы, которые мы считали жизненно важными для поддержания духа американских войск: систематическая ротация подразделений, условия для отдыха и развлечения, краткосрочные отпуска, но прежде всего -- выработка методов позволявших избегать подвергания людей боевым рискам, не являющимся необходимыми. Всё это, бывшее обычной практикой в нашей армии, было преимущественно неизвестно в его армии.
. . . . .
Фундаментальное различие американских и русских взглядов на обращение с людьми проиллюстрировалось также и в другом случае. В беседе с русским генералом я упомянул о трудной проблеме необходимости заботиться о большом количестве немецких военнопленных -- проблеме, с которой нам приходилось сталкиваться в различные периоды войны. Я упомянул, что мы выдавали немецким пленным тот же самый рацион питания, что и нашим собственным солдатам.
«Зачем Вы это делали?» -- с изумлением воскликнул генерал.
Я ответил, что во-первых, моя страна обязывалась к тому условиями женевских соглашений. Во-вторых, в немецком плену находились тысячи американских и британских военнослужащих, и я не хотел давать Гитлеру предлога обходиться с ними хуже, чем он это уже делал.
Русский был поражён этим ответом еще больше и воскликнул: «Но что вам за забота до солдат захваченных немцами?! Они попали в плен и уже всё равно не могли дальше сражаться!»
Конечно! Почему советское государство должно заботиться о жизни серой крепостной скотинки, русском ваньке?!
Он своё уже отработал на пользу советской власти, пора и в трубу, нечего расходовать на него государственные средства.
Еще бы только подковы содрать напоследок.
Эйзенхауэр продолжает:
Во время войны сотни осиротевших матерей, отцов и невест писали мне личные письма, умоляя дать им хотя бы какую-то надежду, что их любимый сын или муж может быть еще жив, или хотя бы сообщить дополнительные детали о его гибели. Я лично ответил на каждое из этих писем, и я не знаю более сильного средства вызвать неумирающую ненависть к ответственным за агрессию и войну, чем тяжкая обязанность выражать сочувствие семьям, которых она осиротила.
. . . . .
Маршал Жуков не проявил никакого интереса к мерам, которые, как я считал, на основе опыта союзников в операциях в Африке и Европе, должны быть предприняты для защиты пехотинца, а также повышения его личной эффективности. Эффективность действий пехоты находится в сильной зависимости от способности командира успешно привести ее на линию боя без истощения, без длительных и изнурительных маршей, и обеспечив ей защиту от случайного огня, который всегда тревожит тылы. Некоторые из наших частей регулярным образом доставлялись к полю боя в бронемашинах, и более низкий процент потерь среди этих частей ясным образом указывал мне на желательность изыскивания путей и средств, благодаря которым и все наши войска могли бы вступать в бой в аналогичных благоприятных условиях.
Русские, однако, смотрели на меры по защите солдата от истощения и ран как на, возможно, слишком затратные.
Великие победы, как они, представляется, думали, неизбежно требуют колоссальных потерь человеческих жизней.
Отрывки цитируются по Dwight D. Eisenhower, "Crusade in Europe", The John Hopkins University Press, 1997 (первоизд. 1948), стр. 468-470.
Что интересно, в российском переводе мемуаров Эйзенхауэра (2000 года издания!) эти отрывки, казалось бы особенно интересные русскому читателю, изъяты.
А ведь русский читатель, читая это издание, может думать, что он ознакомился с действительными мемуарами Эйзенхауэра.
За упоминание этих отрывков в ru_history тамошние коммуновладельцы накладывают бан (за одно только упоминание о советском способе прохождения минных полей, не говоря уже об остальных приведенных выше отрывках).
Как писал morky,
"Советское" понимание войны (то есть понимание политрука о войне) заслуживает отдельного рассмотрения. Какое-то оно половинчатое, кастрированное. Некоторые аспекты просто игнорируются, отсекаются мозгом, как несущественные (всякие там брони, порты, международные ситуации). Сразу так вроде целиком не опишешь, но очевидно, что как и полагается политруку, там абсолютный приоритет идеологического над всем прочим.
А в этом "идеологическом", кажется, у политрука все определяется гибелью. Как и должно быть у человека, который видит свою задачу в поднятии людей на пулеметы (т.е. на смерть). Ситуация, когда люди не сдохли, для политрука - провал. Непрофессионализм. Если не "на смерть" сходили, то зачем он и нужен был/будет?
Соответственно, всякую войну и всякое сражение политрук должен понимать как "процесс гибели личного состава". Сильно мрут - хорошая война, крепкая, отважная. Причем эта гибель сама по себе еще никакой не подвиг, а лишь военная обязанность. После гибели он еще будет смотреть дальше, чего добились, как это звучит с трибуны, насколько вероятно личное продвижение политрука.
А вот всякий "несгибший" - это как раз предатель. Гнида. Чего-то мелет про "6:1", "слабое бронирование", пушки какие-то, перспективы войны, общие соображения. Да он сразу видит контрреволюционную гниду - видишь, на карте повернул налево, когда еще оставались целые пушки и целые люди? Расстрелять. Хоть так, частично, задним числом, поправить соотношение.
Если так, то худшим советским полководцем был Кутузов. Тыщу раз расстрелять, с чадами и домочадцами, похоронить, выкопать и снова расстрелять.
* * *
Советский патриот тов. Мухин рассуждает (выделение мухинское):
Наши дегенераты-антисоветчики радостно утверждают, что мы, дескать, «завалили немцев трупами». Были бы эти антисоветчики поумнее, то помалкивали бы, поскольку завалить противника трупами позорно для генералов, но почетно для народа - это показатель того, что не было у советского народа власти более дорогой ему, чем власть Сталина и большевиков.
* * *
О Жукове и Зееловских высотах:
Половина советских потерь Берлинской операции на Зееловских высотах. Не подскажете, в чем был военный смысл лобового штурма зееловских укреплений?
Не могло быть политического решения биться лбом о Зееловские высоты. Сталину было безразлично, кто из его маршалов первым войдёт в Берлин. А вот маршалам было далеко не всё равно. Поэтому стоящий напротив Берлина Жуков настоял, что его армии будут брать Берлин, и он был готов ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ ломиться через Зееловские высоты.
* * *
Глава советской военной миссии в Великобритании ген. Ратов отклонил предложение англичан предоставить советским союзникам английские миноискатели, со словами: "В Советском Союзе мы для этого используем людей".
(Nikolai Tolstoy, "Stalin's Secret War : A startling exposé of his crimes against the Russian people", NY 1981, стр. 282. Слова Ратова сообщены Толстому бригадиром R.C. Firebrace, который до 1940 г. возглавлял британскую военную миссию в Москве, а во время войны был одним из переводчиков Черчилля и служил в военной разведке.)
* * *
Говорят, что в 60-х годах Шарль Де Голь приехав на курган ходил и восхищенно сокрушался: Великая нация! И потом когда советские соглядатаи и преводчики в очередной раз услышали восклицание, он к их неудовольствию разъяснил: "Это я о немцах".