Пролог. Завершение
Сгущаются сумерки. В углу сладко спит маленький Арнот, его ротик приоткрыт. Раймонд Маури и Жоан - один из сыновей, сперва с помощью собаки, пату, загнали овец в овчарню и задвинули надёжные засовы, а потом вошли в фоганью и увидели обеих прижавшихся друг к другу женщин: возле очага над котелком с кипящим супом они причитали, плакали и смеялись одновременно. Худенький Жоан подбежал, чтобы броситься сестре на шею, но Гильельма встала, чтобы сначала приветствовать отца, молча, низко склонив голову.
- Гильельма? - растерянно говорит отец. Он подходит к очагу, зажигает фитиль калель, небольшой масляной лампы, осторожно подвешивает ее над столом. Лампа перестает качаться, дрожащее пламя успокаивается. Слышно, как за тонкой перегородкой овчарни топчутся и блеют овцы, укладываясь спать. Большой пес, пату зарычал, а маленький, лабрит, почесавшись, улёгся у ног Гильельмы. Раймонд Маури - человек, не привыкший говорить много. Большой, крупный, светловолосый и слегка рыжеватый, совсем не похожий на смуглых, худеньких женщин, он какое-то время стоит недвижно. Наконец он шумно вздыхает, отставляет свой посох, снимает баландран, сырой, пропахший тяжёлым овечьим духом шерстяной плащ, и садится на лавку. - Что-то людновато у нас сегодня, - говорит он. - Ну, и зачем ты пришла, Гильельма?
Обе женщины враз заговорили, перебивая друг дружку.
- Он твой муж и ты обязана его слушаться и уважать, - грубовато останавливает их словесный поток Раймонд. Он сконфуженно замолкает, потом добавляет более ласковым тоном.- Ты теперь зависишь от доброй воли этого человека, дочурка. Ты принадлежишь ему, вся, как ты есть: обе твои руки, чтобы работать на него, твои глаза, чтобы плакать, твоё чрево, чтобы вынашивать ему сыновей. Ты не переделаешь мир.
- А если он донесёт на неё как на еретичку? - вмешивается Азалаис. - Достаточно одной этой ссоры между ними. А если он донесёт на нас?
- В этом-то и дело, - отвечает отец, - Ты когда-нибудь говорила ему, что мы принадлежим к истинной вере? Ты говорила с ним об этом, малышка?
- Нет! - кричит Гильельма. - Но потом тихо признаётся - Всего один раз я произнесла имя Мессера Пейре Отье. Всего один раз и больше не говорила ничего. Я видела, как он, мой муж, изменился в лице. Добрые люди, да он питает к ним только ненависть и страх! Я теперь всегда буду жить в доме, под кров которого никогда не войдут добрые люди? Что будет со мной, отец?
Позже, ночью, когда детей отправили спать на соломенные тюфяки в комнату родителей, ткач, его жена и молодая девушка тихо беседуют, усевшись поближе к огню. После ужина к ним присоединилась и старшая сестра Раймонда. Это склонная к полноте блондинка, с буйными локонами, выбивающимися из-под съехавшего набок чепца. Она не одобряет поступок Гильельмы. Не убегают от мужа через три недели. Ты просто еще ничего не понимаешь, Гильельма. С мужчиной нужно спать семь лет, чтобы понять его до конца.
- Да ты сама еще столько не спишь со своим Гийомом Марти, - хитро замечает Гильельма.
Раймонда, нисколько не обескураженная, звонко хохочет.
- Посмотрим, может через шесть лет я и захочу бросить его.
Но в следующую секунду она уже совсем другим тоном обращается к родителям:
- Вот видите, всё зло от ваших добрых людей! Сначала вы сами во всё это вляпались, а потом и нас втянули в сие обречённое на провал действо. Вот уже и Гильельма первая пострадала. Не бери в голову, Гильельма, забудь этих проклятых добрых людей. Твою душу точно так же может спасти и священник в церкви.
Её слова вызвали бурю эмоций:
- Не смей говорить плохо о друзьях Божьих! - кричит мать и резко встаёт с лавки.
- Да, в часовне у Пейре Клерга, как же! - смеется Гильельма, подняв обе руки, словно извиняясь за непристойный намёк.
Раймонда тоже смеется, а Раймонд Маури весь колышется от приглушенного смеха. Даже Азалаис не может сдержать ухмылки. Это правда, что у Клергов почти все в роду, за небольшим исключением, были священниками. Пейре Клерг, нынешний священник Монтайю, распутник, каких свет не видывал, обеспокоен только тем, чтобы заглядывать пастушкам под нижние юбки; хоть он и проповедует заповеди, стращая паству божьим и папским гневом, однако же, не стесняется злоупотреблять своим положением, оставшись в исповедальне наедине с женщиной.
- Я думаю, что если б я пришла спасать свою душу к настоятелю Ларок, я бы подверглась меньшей опасности: он старый, плешивый и, говорят, почти ничего не может... - продолжает Гильельма, - но я бы на твоём месте больше не говорила так о добрых людях, Раймонда. Ты ведь даже никогда не слышала настоящих проповедей.
- Очень нужно! Да я последний раз говорю с вами об этом! - кричит Раймонда, обиженно вскидывая голову. - Ни с кем из вас не буду говорить. Вы все трое, а также мои братья, особенно Пейре и Гийом, вы что думаете, если будете осторожничать и скрытничать, то таким образом обеспечите себе мирную жизнь? Все эти ваши мессы без священников, ночные хождения туда-сюда, ваши маленькие тайны и эта ваша дорога уж не знаю к какому такому добру, которого я, благодарение Богу, избежала, всё это плохо кончится!
Она встает, накидывает свою черную шаль и направляется к выходу, но в дверях напоследок оглядывается на своего отца:
- О, не бойтесь, я ничего никому не скажу. Я не приведу в дом Несчастье. Но сами посудите, что теперь будет с Гильельмой?
- Тихо, - взял разговор в свои руки отец.- Не тебе, Раймонда, об этом тревожиться. Тем более, не тебе решать. - И уже собравшись ложиться спать, он оборачивается к своей жене. - Рано или поздно, а Гильельма должна вернуться к своему мужу. Я сам ее верну ему. И сделаю это как можно скорее, пока скандальные слухи не расползлись по всей Монтайю. Я этим займусь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы угомонить гнев Бертрана Пикье.
Гильельма не особенно огорчена последними словами отца. Сидя на лавке, она снова прижимается к матери. Приятное тепло очага окутывает все ее члены. Здесь она в безопасности. Завтра будет другой день. Она немного боится, но в этот вечер она просто радуется тому, что, как и раньше, может чувствовать влажный холод стен, жесткий соломенный тюфяк, пропитанный запахом детей. Она развязывает последний узел на чепце, и ее темные густые волосы свободно рассыпаются по спине и плечам, как когда-то, в те недавние еще времена, когда она была маленькой девочкой, Гильельмой, второй дочерью ткача из Монтайю, Эн Маури, человека гостеприимного и всеми уважаемого, несмотря на бедность его дома.