Полёт разборов № 48: о стихах Евгении Юдиной
https://formasloff.ru/2020/01/15/polet-razborov-seriya-48-ch-1-evgeniya-yudina/
= Первое, что бросается в глаза: автор крайне экономно расходует речевые средства, почти не позволяя себе языковых вольностей, и экспериментов автор себе почти не позволяет, предпочитая изъясняться сдержанно до осторожности, почти до скупости, употребляя слова в строгом соответствии с их словарными значениями. Это - тексты, (принципиально) бедные красками, но богатые воздухом, пространством и движением.
= Язык в них - по видимости прозрачный, сдержанный, как будто не претендующий на самоценность и призванный только наводить взгляд на сущность вещей - на самом деле выстроен тонко, с внимательным подбором звуков.
У Юдиной прослеживается устойчивый образный комплекс - совокупность немногих, явно связанных друг с другом мотивов (вполне возможно - персональных архетипов автора). Эти мотивы повторяются от текста к тексту: горы (вообще - движение вверх), небо (в том числе в его взаимоотношениях с землей, и оба они - метафизические сущности, при этом живые и чувствующие) / высота (и связанные с ними, отсылающие к ним предметы - например, «высокая башня»), воздух / ветер (и разные его облики: например, сквозняки - дом заколочен не чем-нибудь, а именно «сквозняками»: бесплотным движением воздуха); и родственные им действия, например: дыхание («невидимый мальчик» оказывается тождественным «вдоху бесконечному»), полет / подъем («летят простыни над улицей»; само «время летит над эскалатором» - кстати, еще один предмет из смыслового куста, связанного с высотой и подъемом; и даже «уборщицы моют стены» (архетипического) дома не как-нибудь, а поднимая «все выше швабры») и родственные ему предметы - например, крылья; свет / огни, дом / дома, время, смерть (которой, может быть, нет: «умерший жив во времени», «смерти нет», а если вдруг есть, то она «живая» - настолько, что ей больно, когда она ходит по земле, как русалка); руки - очень насыщенный семантически образ, родственный самым коренным вещам мира: сама смерть, если она вдруг есть, - не что иное, как «сцепленные руки», а если они «стоят воздеты» [вот снова важное для Юдиной направление вверх], то «смерти нет», и мимо них проходят «корабли, нагруженные светом» (этот символический ряд кажется отсылкой к Чюрленису, изображавшему невидимое в очень похожих образах). Кстати, и у Юдиной есть важный мотив невидимости, недоступности телесному взгляду: тот же «невидимый мальчик» (который одновременно - «луч света» и «вдох бесконечный»); умерший, живой в остановленном времени, невидим для нас, продолжающих во времени двигаться.
В каждом тексте эти доминирующие мотивы образуют новую комбинацию: «дома <…> к воздуху прислонились», «Как на самой высокой башне / будто встав у великой пропасти / Я прислонилась к воздуху / Мы прислонились к воздуху». Они могут переходить друг в друга, становиться друг другом: так поседевшие крылья найденных под снегом бабочек становятся «нашим небом / белым небом» и «светом, опрокинутым в тело», а ветер оказывается «мальчиком невесомым». Диалог-борьбу с небом и ветром ведут люди в последнем стихотворении подборки. Люди вообще в каждом из этих текстов действуют в символических декорациях и сами становятся символами.
Все тексты подборки кажутся эпизодами одного большого - может быть, бесконечного, во все стороны разомкнутого - текста; вариациями на одни и те же волнующие автора темы. (Может быть, из этого круга тем стоило бы рискнуть выбраться?).
Из всех направлений движения Юдина явно предпочитает движение вверх (с него начинается и самое первое стихотворение подборки: «Наш язык - скарабей / катит шар / как на гору таскают камень <…> к кромке неба, где нет ограды»), из всех типов взаимодействия с миром и населяющим его предметами и сущностями - прикосновение. Этот мотив с особенной настойчивостью повторяется во втором тексте подборки: само время на лету прикасается к ступеням эскалатора «лишь пальцами / самыми кончиками» - ему важно «не оттолкнуться», но «всего лишь почувствовать, что чего-то касаешься»; того же хочет и другой герой этого текста, старик: «всего лишь почувствовать <…> что все здесь чего-то касается / что касаюсь я темноты <…> что свет касается меня». Вместе с этим, не менее настойчиво, повторяется и мотив ограничения, воздержания, довольствования малым: подряд - «лишь», «всего лишь», «всего лишь»…
Ее поэзия вообще представляется мне способом философствовать: практически в каждом стихотворении из представленных (даже в том, где зэк спасается со строительства высотки, улетая на картонке, - это, пожалуй, единственное стихотворение со встроенным в него дополнительным сюжетом. но в нем, кстати, есть по крайней мере два важнейших для автора мотива, нет, даже три - даже четыре! - дом, высота, полет и воздух) широкими штрихами намечены онтология и антропология - в которой нет выводов, но обозначены направления внимания и усилия.
= Первое, что бросается в глаза: автор крайне экономно расходует речевые средства, почти не позволяя себе языковых вольностей, и экспериментов автор себе почти не позволяет, предпочитая изъясняться сдержанно до осторожности, почти до скупости, употребляя слова в строгом соответствии с их словарными значениями. Это - тексты, (принципиально) бедные красками, но богатые воздухом, пространством и движением.
= Язык в них - по видимости прозрачный, сдержанный, как будто не претендующий на самоценность и призванный только наводить взгляд на сущность вещей - на самом деле выстроен тонко, с внимательным подбором звуков.
У Юдиной прослеживается устойчивый образный комплекс - совокупность немногих, явно связанных друг с другом мотивов (вполне возможно - персональных архетипов автора). Эти мотивы повторяются от текста к тексту: горы (вообще - движение вверх), небо (в том числе в его взаимоотношениях с землей, и оба они - метафизические сущности, при этом живые и чувствующие) / высота (и связанные с ними, отсылающие к ним предметы - например, «высокая башня»), воздух / ветер (и разные его облики: например, сквозняки - дом заколочен не чем-нибудь, а именно «сквозняками»: бесплотным движением воздуха); и родственные им действия, например: дыхание («невидимый мальчик» оказывается тождественным «вдоху бесконечному»), полет / подъем («летят простыни над улицей»; само «время летит над эскалатором» - кстати, еще один предмет из смыслового куста, связанного с высотой и подъемом; и даже «уборщицы моют стены» (архетипического) дома не как-нибудь, а поднимая «все выше швабры») и родственные ему предметы - например, крылья; свет / огни, дом / дома, время, смерть (которой, может быть, нет: «умерший жив во времени», «смерти нет», а если вдруг есть, то она «живая» - настолько, что ей больно, когда она ходит по земле, как русалка); руки - очень насыщенный семантически образ, родственный самым коренным вещам мира: сама смерть, если она вдруг есть, - не что иное, как «сцепленные руки», а если они «стоят воздеты» [вот снова важное для Юдиной направление вверх], то «смерти нет», и мимо них проходят «корабли, нагруженные светом» (этот символический ряд кажется отсылкой к Чюрленису, изображавшему невидимое в очень похожих образах). Кстати, и у Юдиной есть важный мотив невидимости, недоступности телесному взгляду: тот же «невидимый мальчик» (который одновременно - «луч света» и «вдох бесконечный»); умерший, живой в остановленном времени, невидим для нас, продолжающих во времени двигаться.
В каждом тексте эти доминирующие мотивы образуют новую комбинацию: «дома <…> к воздуху прислонились», «Как на самой высокой башне / будто встав у великой пропасти / Я прислонилась к воздуху / Мы прислонились к воздуху». Они могут переходить друг в друга, становиться друг другом: так поседевшие крылья найденных под снегом бабочек становятся «нашим небом / белым небом» и «светом, опрокинутым в тело», а ветер оказывается «мальчиком невесомым». Диалог-борьбу с небом и ветром ведут люди в последнем стихотворении подборки. Люди вообще в каждом из этих текстов действуют в символических декорациях и сами становятся символами.
Все тексты подборки кажутся эпизодами одного большого - может быть, бесконечного, во все стороны разомкнутого - текста; вариациями на одни и те же волнующие автора темы. (Может быть, из этого круга тем стоило бы рискнуть выбраться?).
Из всех направлений движения Юдина явно предпочитает движение вверх (с него начинается и самое первое стихотворение подборки: «Наш язык - скарабей / катит шар / как на гору таскают камень <…> к кромке неба, где нет ограды»), из всех типов взаимодействия с миром и населяющим его предметами и сущностями - прикосновение. Этот мотив с особенной настойчивостью повторяется во втором тексте подборки: само время на лету прикасается к ступеням эскалатора «лишь пальцами / самыми кончиками» - ему важно «не оттолкнуться», но «всего лишь почувствовать, что чего-то касаешься»; того же хочет и другой герой этого текста, старик: «всего лишь почувствовать <…> что все здесь чего-то касается / что касаюсь я темноты <…> что свет касается меня». Вместе с этим, не менее настойчиво, повторяется и мотив ограничения, воздержания, довольствования малым: подряд - «лишь», «всего лишь», «всего лишь»…
Ее поэзия вообще представляется мне способом философствовать: практически в каждом стихотворении из представленных (даже в том, где зэк спасается со строительства высотки, улетая на картонке, - это, пожалуй, единственное стихотворение со встроенным в него дополнительным сюжетом. но в нем, кстати, есть по крайней мере два важнейших для автора мотива, нет, даже три - даже четыре! - дом, высота, полет и воздух) широкими штрихами намечены онтология и антропология - в которой нет выводов, но обозначены направления внимания и усилия.