РЫКОВА НАДЕЖДА ЯНУАРЬЕВНА
ЗА ВИНОМ
Мы пили вино и читали стихи,
И знали отчетливо наши грехи
Немногие, и добродетели наши,
Но смело сияя на дверь и в окно -
Мурлыкало хитрую песню вино.
И было вполне очевидно поэтам,
Что дом принимает участие в этом
Любою душой и любым кирпичом,
Что нашим вином, как взволнованным светом
Он крепко пронизан, как бурным лучом.
Мы знали: спокойных не стало и нет -
Наверно ребенок проснувшийся плачет
В одной из квартир и по-новому, значит,
Маячит - ему из намеченных лет
Огромный, еще неоформленный бред.
Наверно за легкой от хмеля стеной -
Сосед молодой, что ложится с женой,
Сегодня особое счастье возьмет
На теплой, как дышащий улей, постели
И в милом, почти приручившемся теле,
Которое будет, как сотовый мед.
А спящие вздрогнут от счастья, что сон
Сегодня сплошной океанский затон,
И тысячеметровая глубина
Колышется медленной дрожью вина...
Мы знали и пили до самого дна.
Рассвет же, скользящий из ночи
Без томности и проволочек,
Качнется к стене от стены,
Хмелея вином тишины
И запахом лопнувших почек
Растущей тревожно весны.
Мы тотчас же станем друзьями,
И он, не трезвеющий сам,
Помощником явится к нам
И, палец прижавши к губам,
По лестнице спустится с нами
Легчайшими в мире шагами,
Чтоб каждым своим кирпичом
Еще не проснувшийся дом
Дремал беспокойно и глухо,
Пронзенный не пламенем духа
Для вещего зренья и слуха, -
А нашим рассветом и нашим вином.
1927
СЛУЧАЙНОСТЬ
Пейзажная лента летит за окном,
Открытым на ветер, на волю, на запад.
Английским дымят изнутри табаком,
Широкий снаружи врывается запах.
Ты между. Крутые твои завитки
Блаженно обдышат и трубка и ветер,
Ни счастья взамен не ища, ни тоски,
И даже почти не нуждаясь в ответе.
Да разве ответишь! До смеха, до слез,
Простые тела и трезвейшие души
Качает неистовым ритмом колес
Размеренный гром забивающим в уши.
Сорвет и швырнет исступляющий гул
Разросшейся в целую вечность минуты
Налево, где случай уже протянул
Какие-то руки, какие-то путы...
И лучше, что в этом тебе не дано
Ни счастья, ни страха, ни рая, ни ада...
Есть грохот. И ветер, забивший в окно.
Случайность. И трубка. И станций не надо.
1928
ОСТАНОВКА
Усатая рыба лежала в реке,
В расплеснутом солнце. Оно доходило
Совсем распыленным до нижнего ила,
Краснея на каждом ее плавнике.
Был мир неподвижен. Он плотно лежал.
Он прочно стоял и не мудрствовал шатко:
Была у него неплохая осадка,
Разумный и крепкий, как правда, причал.
И было легко постижимо уму,
Что медлит вода, отдыхает дорога,
Что время устало, что времени много,
И лень, и зачем торопиться ему?
Конечно, безумит тебя быстрота:
Ты ею одной и отважен и ловок...
Но есть умудренность таких остановок,
Когда тишина, точно масло, густа,
И всякие доблести просто смешны,
И слышится ход муравьев и улиток,
А счастье - ценнейший увесистый слиток -
Солидно мерцает на дне тишины.
1929
Павлу Лукницкому
Милый брат мой, здравствуй,
Вот, сошлись нечаянно.
Оба мы - из братства
Тайного, случайного.
Деньги, силу, славу, -
Что по миру ищем мы?
Может нас по праву
Почитают нищими?
Может и в душе-то -
Ровно ничегошеньки:
Ни рублевки нету,
Ни пустого грошика?
Жить так жить. До срока,
Что отсчитан будет нам,
Слушать ропот рока
В каждом шуме суетном,
Да лечить печали
Вымыслами ткаными,
Жаркими печами,
Пьяными стаканами...
Только смотрим остро:
Чем судьба развяжется?
Есть у нас упорство
Горных ребер кряжистей, -
Горной жилы скрытней,
Где почило золото ...
Есть веселье пити
Нам за это смолоду.
А вином у печи,
Говорливой печи,
Все-то мы размыкаем,
Что она не лечит
Жаром да мурлыканьем.
1929
ПИЦУНДА
Прошла гроза. Пространство стало чище.
Зеленое, соленое жилище
Дельфины оставляли для игры.
Сосновый мыс горячего покоя,
Где отмечают линию прибоя
Осколки смугло-розовой коры.
Третичных сосен, каменных, разлапых,
Втянули мы неповторимый запах.
И сколько в нашей обуви песка!
Коснеют камни и торчат деревья,
И совершают должное кочевье
Меняющие форму облака.
Нам это все могло казаться раем.
Мы словно что-то глухо вспоминаем
Забытое. Но мы сюда пришли
Не подбирать ответы на загадку:
Высокую и сильную зарядку
Нам надо взять у моря и земли.
Наверно, в изначальнейшем начале
Такой же день качался на причале,
Коснели камни, облака плелись.
И всей надеждой этого начала
В горячих мелководьях трепетала
Перворожденная живая слизь.
Ты в гальку зарываешься руками,
Кладешь на грудь насквозь прогретый камень
Волна докатывает до колен,-
Она смывает образы и лица.
Какая жизнь, и как протяжно длится,
Не зная времени и перемен!
Полдневный жар решителен и молод.
Но есть над ним огромный черный холод
Отживших солнц и нежилых планет.
А также есть последняя усталость
В конце всего, и вот тебе осталось
Дышать, ходить совсем немного лет.
Сквозь радужную толщу атмосферы
На этот пляж голубовато-серый
Глядит ничто глазами пустоты.
Но ты уже не слизь в морском болоте,
И ты еще не ком истлевшей плоти -
Как человек по пляжу бродишь ты.
Ты человек, и все гораздо проще.
И на опушке заповедной рощи,
Как утверждение, как бесспорный знак
Доброжелательства и дружбы прочной -
Стоит прямой и деловито точный
И в белый цвет окрашенный маяк.
Ты человек - и все гораздо проще.
И ты увидишь самолет над рощей,
Над плотной массой моря, над собой.
Едва доносится его гуденье.
Но то же в нем напористое бденье,
Что нам навязывается судьбой.
Вот и в тебе - движение и дрожанье,
И напряженно-зоркое вниманье.
Твоей горячей плоти не дано
Врасти в скалу, пустить по ветру семя,
Залечь на дне и щупальцами всеми
Всосаться в это ласковое дно.
По тем камням, что плоски, как лепешки,
Пройти обратно до леспой дорожки
Ко всем своим тревогам. А пока
Они глубин твоих не замутили,
Сорви одну из длинных диких лилий,
Легко растущих прямо из песка.
Разглядывай, люби ее до боли,
И брось. И прочь: вам нету общей доли,
Не так живешь, не так умрешь. Скорей,
Скорей туда, где мы гудящим роем
Стараемся, придумываем, строим
Над материнским хаосом морей!
1938
СТОУНХЕНДЖ
Когда святые камни стали кругом,
И было нечего тащить и ставить,
Вдоль них мы потянулись друг за другом.
Кого-то, что-то начиная славить.
На два высоких плотно клался третий,
И это было дверью в бесконечность.
Прошло побольше трех тысячелетий
С тех пор, как мы вгляделись в камни эти,
Сквозь них стараясь вслушиваться в вечность.
Зачем мы их выламывали дружно,
И волокли, и поднимали круто?
Как будто мы поверили кому-то
Что это нам сейчас до смерти нужно.
Нужнее очага, нужнее хлеба,
Нужней жены, копья, медовой браги...
Какие нам нашептывали маги,
Что всем привычно дремлющим в овраге
Сейчас всего необходимей небо?
Какой же сон, забытый слишком скоро,
Увидели тогда мы всем народом?
Какой язык звучал под синим сводом
Бескровельного этого собора?
Что нас тянуло, что нам прозвучало?
Пусть рук и спин упорством необорным
Построено из глыб первоначало -
Ему пристало слыть нерукотворным.
1988
На этом кончается первая часть книги - "Время и пространство". Вторую половину, "Память и судьба", можно будет со временем тоже прочесть.
Мы пили вино и читали стихи,
И знали отчетливо наши грехи
Немногие, и добродетели наши,
Но смело сияя на дверь и в окно -
Мурлыкало хитрую песню вино.
И было вполне очевидно поэтам,
Что дом принимает участие в этом
Любою душой и любым кирпичом,
Что нашим вином, как взволнованным светом
Он крепко пронизан, как бурным лучом.
Мы знали: спокойных не стало и нет -
Наверно ребенок проснувшийся плачет
В одной из квартир и по-новому, значит,
Маячит - ему из намеченных лет
Огромный, еще неоформленный бред.
Наверно за легкой от хмеля стеной -
Сосед молодой, что ложится с женой,
Сегодня особое счастье возьмет
На теплой, как дышащий улей, постели
И в милом, почти приручившемся теле,
Которое будет, как сотовый мед.
А спящие вздрогнут от счастья, что сон
Сегодня сплошной океанский затон,
И тысячеметровая глубина
Колышется медленной дрожью вина...
Мы знали и пили до самого дна.
Рассвет же, скользящий из ночи
Без томности и проволочек,
Качнется к стене от стены,
Хмелея вином тишины
И запахом лопнувших почек
Растущей тревожно весны.
Мы тотчас же станем друзьями,
И он, не трезвеющий сам,
Помощником явится к нам
И, палец прижавши к губам,
По лестнице спустится с нами
Легчайшими в мире шагами,
Чтоб каждым своим кирпичом
Еще не проснувшийся дом
Дремал беспокойно и глухо,
Пронзенный не пламенем духа
Для вещего зренья и слуха, -
А нашим рассветом и нашим вином.
1927
СЛУЧАЙНОСТЬ
Пейзажная лента летит за окном,
Открытым на ветер, на волю, на запад.
Английским дымят изнутри табаком,
Широкий снаружи врывается запах.
Ты между. Крутые твои завитки
Блаженно обдышат и трубка и ветер,
Ни счастья взамен не ища, ни тоски,
И даже почти не нуждаясь в ответе.
Да разве ответишь! До смеха, до слез,
Простые тела и трезвейшие души
Качает неистовым ритмом колес
Размеренный гром забивающим в уши.
Сорвет и швырнет исступляющий гул
Разросшейся в целую вечность минуты
Налево, где случай уже протянул
Какие-то руки, какие-то путы...
И лучше, что в этом тебе не дано
Ни счастья, ни страха, ни рая, ни ада...
Есть грохот. И ветер, забивший в окно.
Случайность. И трубка. И станций не надо.
1928
ОСТАНОВКА
Усатая рыба лежала в реке,
В расплеснутом солнце. Оно доходило
Совсем распыленным до нижнего ила,
Краснея на каждом ее плавнике.
Был мир неподвижен. Он плотно лежал.
Он прочно стоял и не мудрствовал шатко:
Была у него неплохая осадка,
Разумный и крепкий, как правда, причал.
И было легко постижимо уму,
Что медлит вода, отдыхает дорога,
Что время устало, что времени много,
И лень, и зачем торопиться ему?
Конечно, безумит тебя быстрота:
Ты ею одной и отважен и ловок...
Но есть умудренность таких остановок,
Когда тишина, точно масло, густа,
И всякие доблести просто смешны,
И слышится ход муравьев и улиток,
А счастье - ценнейший увесистый слиток -
Солидно мерцает на дне тишины.
1929
Павлу Лукницкому
Милый брат мой, здравствуй,
Вот, сошлись нечаянно.
Оба мы - из братства
Тайного, случайного.
Деньги, силу, славу, -
Что по миру ищем мы?
Может нас по праву
Почитают нищими?
Может и в душе-то -
Ровно ничегошеньки:
Ни рублевки нету,
Ни пустого грошика?
Жить так жить. До срока,
Что отсчитан будет нам,
Слушать ропот рока
В каждом шуме суетном,
Да лечить печали
Вымыслами ткаными,
Жаркими печами,
Пьяными стаканами...
Только смотрим остро:
Чем судьба развяжется?
Есть у нас упорство
Горных ребер кряжистей, -
Горной жилы скрытней,
Где почило золото ...
Есть веселье пити
Нам за это смолоду.
А вином у печи,
Говорливой печи,
Все-то мы размыкаем,
Что она не лечит
Жаром да мурлыканьем.
1929
ПИЦУНДА
Прошла гроза. Пространство стало чище.
Зеленое, соленое жилище
Дельфины оставляли для игры.
Сосновый мыс горячего покоя,
Где отмечают линию прибоя
Осколки смугло-розовой коры.
Третичных сосен, каменных, разлапых,
Втянули мы неповторимый запах.
И сколько в нашей обуви песка!
Коснеют камни и торчат деревья,
И совершают должное кочевье
Меняющие форму облака.
Нам это все могло казаться раем.
Мы словно что-то глухо вспоминаем
Забытое. Но мы сюда пришли
Не подбирать ответы на загадку:
Высокую и сильную зарядку
Нам надо взять у моря и земли.
Наверно, в изначальнейшем начале
Такой же день качался на причале,
Коснели камни, облака плелись.
И всей надеждой этого начала
В горячих мелководьях трепетала
Перворожденная живая слизь.
Ты в гальку зарываешься руками,
Кладешь на грудь насквозь прогретый камень
Волна докатывает до колен,-
Она смывает образы и лица.
Какая жизнь, и как протяжно длится,
Не зная времени и перемен!
Полдневный жар решителен и молод.
Но есть над ним огромный черный холод
Отживших солнц и нежилых планет.
А также есть последняя усталость
В конце всего, и вот тебе осталось
Дышать, ходить совсем немного лет.
Сквозь радужную толщу атмосферы
На этот пляж голубовато-серый
Глядит ничто глазами пустоты.
Но ты уже не слизь в морском болоте,
И ты еще не ком истлевшей плоти -
Как человек по пляжу бродишь ты.
Ты человек, и все гораздо проще.
И на опушке заповедной рощи,
Как утверждение, как бесспорный знак
Доброжелательства и дружбы прочной -
Стоит прямой и деловито точный
И в белый цвет окрашенный маяк.
Ты человек - и все гораздо проще.
И ты увидишь самолет над рощей,
Над плотной массой моря, над собой.
Едва доносится его гуденье.
Но то же в нем напористое бденье,
Что нам навязывается судьбой.
Вот и в тебе - движение и дрожанье,
И напряженно-зоркое вниманье.
Твоей горячей плоти не дано
Врасти в скалу, пустить по ветру семя,
Залечь на дне и щупальцами всеми
Всосаться в это ласковое дно.
По тем камням, что плоски, как лепешки,
Пройти обратно до леспой дорожки
Ко всем своим тревогам. А пока
Они глубин твоих не замутили,
Сорви одну из длинных диких лилий,
Легко растущих прямо из песка.
Разглядывай, люби ее до боли,
И брось. И прочь: вам нету общей доли,
Не так живешь, не так умрешь. Скорей,
Скорей туда, где мы гудящим роем
Стараемся, придумываем, строим
Над материнским хаосом морей!
1938
СТОУНХЕНДЖ
Когда святые камни стали кругом,
И было нечего тащить и ставить,
Вдоль них мы потянулись друг за другом.
Кого-то, что-то начиная славить.
На два высоких плотно клался третий,
И это было дверью в бесконечность.
Прошло побольше трех тысячелетий
С тех пор, как мы вгляделись в камни эти,
Сквозь них стараясь вслушиваться в вечность.
Зачем мы их выламывали дружно,
И волокли, и поднимали круто?
Как будто мы поверили кому-то
Что это нам сейчас до смерти нужно.
Нужнее очага, нужнее хлеба,
Нужней жены, копья, медовой браги...
Какие нам нашептывали маги,
Что всем привычно дремлющим в овраге
Сейчас всего необходимей небо?
Какой же сон, забытый слишком скоро,
Увидели тогда мы всем народом?
Какой язык звучал под синим сводом
Бескровельного этого собора?
Что нас тянуло, что нам прозвучало?
Пусть рук и спин упорством необорным
Построено из глыб первоначало -
Ему пристало слыть нерукотворным.
1988
На этом кончается первая часть книги - "Время и пространство". Вторую половину, "Память и судьба", можно будет со временем тоже прочесть.