Гений карьеры: Последний бросок # Глас вопиющего # Бегство от реформ
Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти
Книга Олега Давыдова «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти» представляет собой психоаналитическое исследование судьбы и карьеры Михаила Горбачева. Опираясь на узловые моменты биографии Горбачева, автор вскрывает структуру его личности и обнаруживает поведенческие стереотипы, которые обусловили его стремительное возвышение в рамках партийной иерархии. Это, так сказать, история успеха советского карьериста.
Олег Давыдов
© эссеист
Содержание и введение
Гений карьеры: Последний бросок
На склоне брежневской эры, летом 82-го Михаил Сергеевич подготовил генсеку записку, в которой предлагалось создать комиссию Политбюро по вопросам экономической политики. Собственный это был почин или Андропов надоумил - неизвестно. Но, во всяком случае, Юрий Владимирович записку читал, вносил поправки и обещал поддержку. Так загодя оформлялась «идея-толкач» для нового этапа головокружительного восхождения, намечался новый сюжет для «Заезда в рай на комбайне».
Горбачев и Шеварднадзе. Грузия, 1982
Тогда еще никто не мыслил в столь формализованных терминах, но общий смысл такого рода начинаний люди прекрасно улавливали. Записку, естественно, попридержали. Горбачев говорит: «Вскоре до меня дошли слухи, что кое-кто усмотрел в моем предложении претензии Горбачева через комиссию прибрать к рукам правительство». И добавляет: «От подобного рода домыслов и подозрений можно было сойти с ума. Никто не хотел думать о деле, вернее, за любым делом усматривали прежде всего какую-то личную корысть».
Зря он так. То есть, конечно, эти «кое-кто» мыслили очень приблизительно, в примитивных категориях тонких дворцовых интриг своего времени. Усматривали в горбачевских начинаниях сознательную «личную корысть». Но ведь и наш герой недооценивает работу своего бессознательного. Не видит того, что за любым его делом стоит еще нечто иное: «Поиск своей ниши», стремление убежать от надоевшей и уже бесперспективной рутины (в каковую успела уже превратиться «Продовольственная программа») к новому делу, сулящему захватывающие и притом «чисто политические» возможности. А на мешающих делу зарвавшихся «кое-кого» управа известна: «Общий проект» и «Апелляция к дедушке». Михаил Сергеевич переделал свою записку в «проект записки от имени Генерального секретаря». Брежнев прочел, позвонил и сказал: «Все правильно пишешь, но конец не тот - опять комиссия. /…/ у меня предложение: давай создавать в ЦК экономический отдел, и подумай, кого поставить».
Так Леонид Ильич стал крестником нового отдела ЦК, в котором вызревали экономические идеи перестройки. Горбачеву нельзя отказать в прозорливости. Год смерти Брежнева стал первым после войны годом, когда остановился рост реальных доходов населения. И, конечно, в этих условиях создание при отходящем генсеке экономического отдела, в котором должна была создаваться стратегия перемен в народном хозяйстве, обещало богатые возможности. Правда, через несколько месяцев Брежнев скончался.
Похороны Брежнева
Ну ничего, Андропову тоже пригодится отдел стратегического назначения со свежим человеком во главе. «Когда мы с Юрием Владимировичем стали обсуждать кандидатуру заведующего отделом, я настаивал на том, чтобы это был совершенно новый человек. Выбор пал на Николая Ивановича Рыжкова». Сам Рыжков не очень-то склонен переоценивать роль Горбачева в своем назначении, но рассказывает, что в декабре 82-го Андропов пригласил обоих к себе и сказал: «Не теряйте времени, его у нас совсем нет. Михаил Сергеевич, не замыкайтесь только на сельском хозяйстве, поактивней подключайтесь к вопросам общей экономики. И работайте вместе!» Горбачев это подтверждает и добавляет, что в это же время (вот только неясно, в присутствии Рыжкова или нет?) новый генсек сказал: «Вообще, действуй так, как если бы тебе пришлось в какой-то момент взять всю ответственность на себя. Это серьезно». Процесс пошел…
Под этот процесс, основой которого была подготовка экономических реформ, генсек начал производить кадровые перемены. На ключевые посты пришли новые люди. Горбачев утверждает, что многие из них были назначены по его рекомендации, в частности - Лигачев, который, возглавив Орготдел ЦК, должен был заняться кадровым обеспечением реформ в регионах. Наш герой торжествовал - он вновь угадал, оказался впереди паровоза (точнее - на «Комбайне»), который «толкал» его к новым горизонтам (в «рай»), подальше от аграрной политики, не оправдавшей надежд. Зерна за кордоном закупали все больше, Андропов на это реагировал остро: «Ох уж эта твоя Продовольственная программа». «Не моя, а наша», - отвечал в таких случаях «подлесок», задним числом «Апелируя к дедушке». Вообще, особая близость Горбачева и Андроповым - может оказаться мифом, который создал Михаил Сергеевич. Люди сведущие утверждают, что старый гебешник просто использовал возможности своего клиента на полную катушку. Это очень похоже на правду, но - что это меняет? Людям свойственно использовать друг друга, и, естественно, наш протеже тоже использовал своего патрона на полную катушку в своих чисто политических целях.
Гобачев и Андропов партнеры в игре в домино
И он был бы рад делать это и дальше, но 9.02.83, через год и три месяца после прихода к власти, Андропов умер. Считается, что с приходом Черненко наступило время реакции, противники перемен стремились покончить с начинаниями Юрия Владимировича. Так-то оно так, но стремление это было уж слишком беззубым, не очень-то страшным для Горбачева, который сумел с пользой для себя использовать краткий период андроповского генсекства. Он не стал еще самым «главным», но - сумел стать вторым человеком в партии. Символом этого был его переезд в сусловский кабинет, из которого и Андропов, и Черненко шагнули к власти.
Технологический процесс «Заезда в рай на комбайне» путем подготовки экономических реформ продолжался. Консерваторы сопротивлялись? Ну да, пытался Тихонов помешать Горбачеву вести заседания Секретариата. И чего добился? Того, что так и не было принято решение поручить Михаилу Сергеевичу это ведение. Неприятно, обидно, мучительно… Ну и что? Горбачев все равно его вел. Кишка тонка была у этих отживших свое стариков что-нибудь изменить. Витальности не хватало. Вымирали они. Черненко не мог уже вести Политбюро, и это делал за него опять-таки Горбачев. Тоже, конечно, обидно, что и тут не приняли старики формального решения, чтобы он делал это на постоянной основе, но с точки зрения «Атаки слабой позиции» - очевидная польза.
Рыжков жалеет Горбачева: «Каждый четверг поутру он сидел сироткой в своем кабинете /…/ и нервно ждал телефонного звонка больного Черненко: приедет ли тот на ПБ сам или попросит Горбачева заменить его и на этот раз». Действительно жалкое зрелище, но ведь это лишь сближало уходящего генсека с - идущим ему на смену, заставляло их быть в постоянном контакте, позволяло без помех применять «Улыбку Иосифа», «Демонстрацию горя», «Апелляцию к дедушке». В зависимости от складывавшихся обстоятельств Горбачев использовал эти элементы разных технологий (и соответственно - сами технологии), то по отдельности, то в сочетании друг с другом. А в результате все важнейшие вопросы решались в пользу Михаила Сергеевича - к неудовольствию ретроградов. Так что зря удивляется Николай Иванович, подводя промежуточный итог своим размышлениям о мрачных временах Черненко: «Но - вот вам парадокс! Подобное положение не мешало нам продолжать дело, начатое при Андропове». Слишком технократически мыслит, а тут - психология. И она объясняет, почему ретроградный Черненко освящал своим именем прогрессивные дела Горбачева. И даже - с его подачи - выступал инициатором некоторых фактически уже перестроечных начинаний. «Общий проект», господа, ничего не попишешь.
Вот например, столь знакомое всем ускорение научно-технического прогресса (НТП). Записка о необходимости этого «ускорения», родившаяся в недрах Экономического отдела ЦК, была представлена в Политбюро за подписью Константина Черненко в июле 84-го. Горбачев с Рыжковым сочли, что такое важное дело должно исходить от самого Генерального. В октябре Политбюро рассмотрело записку и решило - внимание к дате! - 23.04.85 провести Пленум по этой проблеме. Вступительное слово - Черненко, докладчик - Горбачев. Началась подготовка материалов («Сотрудничество со взрослым»), дело двигалось споро, в январе 85-го был готов документ по «ускорению». Рыжков, как человек деловой, конкретный производственник (собственно - «взрослый» в этом тандеме), нервничал, ждал заседания Политбюро, которое должно было утвердить документ. Но заседание «так и не состоялось ни в январе, ни в феврале, ни в марте». Почему?
Больной Черненко. Слева стоит Рыжков, справа Горбачев
Михаил Сергеевич вспоминает: «Но чем ближе были мы к Пленуму, тем острее я чувствовал стремление Черненко, Тихонова, Гришина, Громыко отложить его проведение - все они считали, что это будет усиливать мои позиции». И правильно считали - «Заезд в рай на комбайне» для того и предпринимается, чтобы усилить позиции предпринимающего. Молодые реформаторы (лучше не скажешь) и так уже взяли за горло жалких, ни к чему уже больше неспособных стариков. Проведенное еще при Брежневе «Внедрение идеи-толкача», следовавшие за этим частые «Апелляции к дедушке» (Андропову, Черненко), неуклонное «Сотрудничество со взрослым» (разработка «новой экономической политики» в Отделе, управляемом верным Рыжковым) - все это и так уже необратимо «усилило позиции» будущего генсека. На Идеологической конференции в декабре 84-го Горбачев уже был всеми замечен, как новая восходящая звезда. Началась возня по его задвиганию, но было уже поздно. Можно определенно сказать, что этот («экономический») «Заезд в рай» увенчался полным успехом.
Но параллельно ведь шел еще один (или, если угодно, тот же самый, но - в иной плоскости). Кадровая политика, проводимая преданным Егором Лигачевым на местах, окончательно выбила почву из-под ног консерваторов (начав в 83-м, Егор Кузмич деловито, по-взрослому, без лишнего шума сменил 90% первых секретарей областного и республиканского звена). Плод созрел и должен был сам упасть. Зачем привлекать к успешно идущему процессу лишнее внимание? Есть ли из-за чего конфликтовать с умирающим прошлым?
Короче: Горбачев с Лигачевым сели в машину, поехали в больницу к Черненко и сказали: Константин Устинович, да на черта нам тот Пленум по ускорению, болейте спокойно, разве ж мы звери, разве мы будем, как Гришин, ускорять вашу смерть, заставляя позировать перед телекамерами (многим памятна эта чудовищная пиаровская акция первого секретаря МГК), зачем зря позориться перед народом, пусть все идет как идет, без «ускорения».
Они были правы. Уже 10.03.85 все, наконец, разрешилось: Черненко скончался. На следующий день Горбачева избрали генсеком. Необходимость в Пленуме по «ускорению» сразу отпала. Кому нужна «идея-толкач», отработавшая свое? Рыжкову? Пусть занимается… А перед Михаилом Сергеевичем маячили уже новые горизонты… В назначенный для Пленума по «ускорению» день состоялся совсем другой Пленум. Забудутся многие пленумы, но Апрельский Пленум 1985 года войдет в любой учебник истории.
Гений карьеры: Глас вопиющего
На этом месте стоило бы остановиться. Карьера нашего героя достигла высшей возможной точки и далее продвигаться вроде бы некуда. Теперь остается либо царствовать, лежа на боку, либо - начать реальные реформы. Собрать власть в кулак и этим властным кулаком заставить делать то, что придумал Рыжков в своем Отделе или - кто-то другой, совершенно неважно. Важно начать как можно быстрей, ибо в период смены полумертвых генсеков шансы на успешное проведение реформ стремительно таяли… Горбачев не сделал ни того, ни другого. Он выбрал свой путь.
В нижнем ряду слева направо: Лигачев, Рыжков, Громыко, Горбачев
Рассказ о самом первом периоде своего генсекства Михаил Сергеевич начинает с цитации собственного блокнота того времени. Перед читателем открывается картина удручающей рутинной текучки. Горбачев справедливо сетует: «Я уже начал опасаться, что выработка общей политики будет отодвинута куда-то на задний план, а генсеку придется денно и нощно выслушивать информацию и принимать оперативные решения. /…/ Между тем надо было безотлагательно заняться программой, которая остановила бы сползание страны к кризису, открыла ей перспективу». Для тех, кто знает, что Михаил Сергеевич всегда без оглядки бежал от скучной рутинной работы мира деда Андрея в мир деда Пантелея, это сигнал: предстоит «Поиск своей ниши» и другие технологические операции «Чисто политической работы».
Мы видели, как молодой Горбачев занимался агитпроповским просвещением в Горькой Балке и других уголках Ставрополья. Вот и теперь, став генсеком, он решил отправиться в гущу народа. «Надо было как можно скорее вытаскивать общество из летаргии и равнодушия, включать в процесс перемен. В этом я видел гарантию успеха задуманной перестройки, об этом говорил на апрельском Пленуме, такую цель преследовали и мои поездки по стране». То есть Михаил Сергеевич пробует «Чисто политическую работу» в новой должности, на новом уровне, в новых условиях. Еще до апрельского Пленума он побывал на заводе имени Лихачева, встретился с людьми, поговорил. И этот, как он выражается, «выход за аппаратные рамки» показался ему «продуктивным».
15.05.85 он отправился в Ленинград. Совершил ритуальные действия, побывал на крупнейших предприятиях, встретился с преподавателями и студентами Политеха, посетил выставку. А под занавес в Смольном дворце состоялась встреча с партийным активом. Именно эту поездку в Питер, эту встречу с коммунистами города Горбачев предлагает считать «первым актом гласности». Не только потому, что, «состоялся непривычный контакт руководителя с людьми» и «выступление было без всяких бумажек». Важнее то, что «впервые многое из того, что содержалось в неопубликованных материалах мартовского и апрельского Пленумов ЦК, о чем говорилось «в закрытом порядке» в партийных верхах, было «выплеснуто» на всех».
Собственно, рассказывая партийному активу города с провинциальной судьбой о том, что обсуждалось на самых верхах «в закрытом порядке», Михаил Сергеевич по сути мало чем отличался от всякого рода заезжих агитпрововских лекторов, любивших блеснуть перед благодарными провинциалами знанием того, что говорится именно в «закрытом порядке». Конечно, должность у этого лектора была беспрецедентно высокой. Но это не самое главное. Куда интересней и круче другое. То, что за этим последовало. Получив видеокассету с записью своего выступления в Смольном, Михаил Сергеевич вернулся домой. В воскресенье на даче решил посмотреть ее в кругу семьи. Ведь интересно же, как выглядит общение генсека с партийными массами. Посмотрели. Все домочадцы «были взволнованы». Глава семьи вспоминает: «Раиса Максимовна сказала:
- Я думаю, надо, чтобы все люди это услышали и узнали.
Возникла мысль: может разослать запись по обкомам? Пусть послушают выступление целиком, ведь по телевидению и радио передали фрагменты в порядке репортажа. Мне было трудно решиться, не хотелось себя выпячивать - это походило бы на саморекламу. Я позвонил Лигачеву и направил ему кассету:
- Егор Кузьмич, посмотри и скажи свое мнение. Не разослать ли по обкомам?
Он посмотрел, позвонил мне и сказал:
- Считаю, за исключением, может быть, нескольких фраз надо дать полностью по телевидению. Такого же мнения Зимянин».
Если отсчет времени гласности надо начинать с этого телепоказа, то выходит, что крестным отцом ее надо считать Егора Кузьмича Лигачева. Это как-то не слишком убедительно звучит, если иметь ввиду, что Лигачев известен как большой консерватор и даже - борец с гласностью. Но если иметь ввиду легший в основу нашей теории горбачевской карьеры случай, когда после поездки в Горькую Балку Михаил Сергеевич отправился прямиком к товарищу Дмитриеву, дабы тот на него пожаловался, то и обращение к товарищу Лигачеву за советом (а не показать ли товарищам из обкомов то, как я вел себя в Ленинграде?) приобретает вполне внятный технологический смысл: «Запущенный процесс» требует эксцессов «Синдрома Бобчинского», а для их создания нужен какой-нибудь Дмитриев.
Может быть, в иной ситуации Лигачев и поднял бы ропот возмущения (люди добрые, товарищи из ЦК, ратуйте, вот видеозапись того, что наговорил этот молодой в Ленинграде), но - поскольку он был ниже нашего героя в партийной иерархии, никакого осуждающего шума не последовало. Наоборот, Егор Кузьмич горячо поддержал идею Раисы Максимовны - показать выступление Михаила Сергеевича всем. И тем самым все-таки создал «Синдром Бобчинского». Конечно, это была немного иная форма «Синдрома», чем та, с которой мы уже знакомы. Так сказать - не классическая. Но в условиях, когда карьерную технологию «Чисто политическая работа» (как и другие технологии, мы это еще увидим) применяет человек, достигший высшей ступени иерархии, трудно ожидать классических форм. Потому что партнеры не могут играть по классическим правилам, не смеют вступить в открытую конфронтацию с протагонистом.
Вот, например, Лигачев, предложив показать пленку всей стране, по всей видимости, просто хотел доставить удовольствие Горбачеву (как когда-то сам Михаил Сергеевич доставлял маленькие радости Брежневу). Действительно, если начальник хочет покрасоваться, почему его надо показывать только партийной элите, пусть весь народ посмотрит. Скорей всего именно так в глубине души своей решил Лигачев. Ну, а главный идеолог партии товарищ Зимянин его в этом поддержал. И эффект получился потрясающий. Шум был страшный. Михаил Сергеевич светился «Улыбкой Иосифа». Но о «Стремительном выдвижении» как закономерном результате прекрасно исполненной «Чисто политической работы» речи быть пока не могло. Генсек лишь неформально поднялся в глазах общества.
Следующие проявления гласности были опять-таки акциями, исполненными лично Горбачевым. Вначале было интервью американскому журналу «Тайм», в каковом интервью Михаил Сергеевич, отбросив заранее подготовленные ответы, вдруг разговорился. Это интервью было целиком перепечатано в «Правде» и вызвало много разговоров. Потом было интервью французскому телевиденью (показано и в СССР), где генсек схлестнулся с подкалывающими его французскими журналистами. И только потом уже, много позже гласность приобрела тот смысл, который всем нам привычен: контролируемая партией критика в СМИ отдельных недостатков советского общества. В конце концов эта критика вышла из-под контроля партии, стала тотальной, превратилась в «свободу печати».
Гласность, конечно, великое благо (лично мне она дала возможность дышать), но, рискуя снова прослыть товарищем Дмитриевым, я тем не менее вынужден заявить, что изначально гласность была для Горбачева формой бегства из мира деда Андрея с его тяжелыми хозяйственными проблемами, способом уйти от рутины конкретных дел, которые накопились в эпоху геронтократического застоя. По сути своей эта гласность ничем не отличалась от тех «кружков просвещения» и «дискуссионных клубов», которые Горбачев создавал в агитпроповской молодости.
И все же почувствуем разницу. Те комсомольские приступы «гласности» были лишь локальными явлениями, призванными спровоцировать короткие вспышки «Синдрома Бобчинского» и немедленно сами собой затухали или гасились всякого рода бдительными Дмитриевыми, как только Михаил перемещался на новое место работы. Да, собственно, он и сам никогда не позволил бы той ранней «гласности» выйти из под контроля - потому что в те времена любое начальство в случае выхода дискуссии за рамки «спора о вкусах» навсегда заткнуло бы рот и «гласности», и ее глашатаю. Он это прекрасно осознавал и потому навсегда запомнил, как в 56-м в Ставрополе какой-то мальчишка посмел заикнуться о том, что не совсем верно сводить культуру к идеологии. Будущий президент тогда дал достойный отпор этому юношескому максимализму и теперь честно признается: «Но в тот момент я больше всего думал о том, что могут прикрыть дискуссионный клуб».
Так вот, после того, как Горбачев занял высший пост в партии, «дискуссионный клуб» постепенно охватил всю страну, и закрыть его уже не мог никто, кроме, конечно, самого генсека. Но он даже не попытался сделать это, хотя очень скоро уже стало ясно, что именно гласность ставит жирный крест на самой возможности проведения реальных экономических реформ в Советском Союзе. То есть они, конечно, могли провалиться и без всякой гласности, но при ее наличии - проваливались гарантировано. Потому что нельзя до бесконечности обсуждать с больным, как и что тому надо резать. Врач должен быть диктатором, а иначе больной в процессе диспута о здоровье, может и умереть.
Гений карьеры: Бегство от реформ
В 88-м экономическая реформа все-таки началась (с 1.01 предприятия Союза были официально переведены на хозрасчет), и вскоре уже никто не контролировал соотношение производительности труда и зарплаты, уже в тумбочках скапливались пустые рубли, уже цивилизованные кооператоры вовсю превращали безнал в наличные деньги, мощно работал печатный станок, из магазинов стали исчезать продукты первой необходимости, а в «дискуссионном клубе» обсуждался вопрос: можно ли повышать цены? И под эти разговоры в магазинах скупалось уже все на корню. Михаил Сергеевич сам все прекрасно понимает (по крайней мере - теперь), он пишет: «В печати была поднята шумная кампания против реформы цен, как якобы противоречащей интересам народа. «Не трогать цены!» - под таким девизом зарождалась радикально-демократическая оппозиция. Ее отнюдь не смущало то обстоятельство, что этим перекрывалась дорога экономическим реформам».
Громыко, Горбачев, Рыжков в ГДР. Май 1987 года
Впрочем, это был уже поздний разгул гласности, но вопрос: разве нельзя было чуточку раньше понять, что вначале (пока тебе еще все смотрят в рот и ловят каждый звук твоей личной гласности) надо железной рукой делать экономические реформы, а потом уже дискутировать сколько угодно и на любые темы? Ответ на этот вопрос известен: нельзя, ибо, если бы Горбачев не опирался на народ, не открыл шлюзы гласности, консерваторы смели бы его, как Хрущева, и не дали бы сделать вообще ничего. С такой незамысловатой аргументацией можно было бы и согласиться, если бы мы уже не знали, что гласность - лишь элемент «Чисто политической работы», в которую Михаил Сергеевич бежал от рутины. Какой именно рутины? Да как раз вот рутины экономических реформ, которые ему пытался навязать технократ Рыжков и другие скучные товарищи.
Мы помним, что в возглавляемом Николаем Рыжковым Экономическом отделе ЦК еще со времен Андропова готовились некие реформы. Михаил Сергеевич в этой подготовке активно участвовал, поскольку для него это было «Заездом в рай на комбайне». С 1.01.84 кое-какие наработки Отдела были запущены в экспериментальном порядке на ряде предприятий. Эксперимент дал положительные результаты. Одновременно стало понятно, что ничего нельзя изменить, если просто дать свободу предприятиям. Нужно изменить структуру экономического механизма в целом. Была подготовлена соответствующая концепция, главный смысл которой сводился к перераспределению функций центра и регионов, что считалось условием ускорения научно-технического прогресса и соответственно - улучшения качества жизни трудящихся. Но, разумеется, дело тормозилось правящими динозаврами.
После того, как Горбачев пришел к власти, окрыленный Рыжков решил: ну теперь-то пойдет ускорение, настала пора для научно-технического прогресса! Однако, как мы уже знаем, новому генсеку было не до того. Поняв это, Рыжков приуныл и «не без горечи спросил Горбачева:
- Выходит, вопросы НТП побоку?
- Почему побоку? - искренне удивился он. - Это очень важно, очень. Но надо чуть-чуть отложить. Время требует определиться со съездом, решить вопросы стратегические. А потом и к НТП вернемся».
Действительно на Апрельском пленуме было озвучено многое из того, что начало нарабатываться с 83-го. А 11.06.85 прошло все-таки и Совещание ЦК КПСС по вопросам ускорения научно-технического прогресса. Горбачев и Рыжков вместе готовили доклад, который генсек озвучил на этом мероприятии. Мнение Рыжкова: доклад «подробно и точно подытожил и обобщил нашу работу и наши замыслы, как говорится, расставил ориентиры. По сути, мы написали долгосрочную программу именно ускорения НТП, на базе которого только и возможно ускорение социально-экономического развития страны». А вот как это видит Горбачев: «Скажу для ясности, что эти замыслы были в определенной мере близки денсяопиновским методам осуществления реформ в Китае».
Похоже, соавторы доклада понимают его смысл немного по-разному. Рыжков считает, что был выработан «вполне разумный, реальный план действий, нацеленных на терпеливое создание условий для развития НТП» (а эти «условия» создаются структурной реформой). А Горбачев говорит: «Понимая значение экономических реформ, я считал, что надо прежде всего попытаться модернизировать экономику, чтобы к началу 90-х годов подготовить условия для радикальной экономической реформы. На это и было нацелено совещание по научно-техническому прогрессу». То есть - сперва достигнем мирового уровня, а потом займемся структурной реформой.
Вообще, конечно, экономические идеи этих двух крупных реформаторов в их книгах изложены не слишком внятны. К тому же, может быть, кто-то из них или оба они что-нибудь и привирают, так что - не стоит даже пытаться понять, чего они хотели на самом деле. Да это теперь и неважно. Но вот - как они мыслили и что они в связи с этим делали, весьма важно для тех, кто интересуется гуманитарными аспектами экономики и политики. Давайте посмотрим.
Николай Рыжков пишет: «Безусловно, для более динамичного социально-экономического развития страны НТП имел решающее значение. Но нужно было найти катализатор, ускоритель научно-технического прогресса. Например, в начале века им стал автомобиль: он создал дороги, качественную металлургию, резиновую, лакокрасочную промышленность и т.д. Наш катализатор тоже должен был дать толчок НТП во всех отраслях народного хозяйства - металлургии, химии, кибернетике, агропромышленном комплексе и т.д. В современных условиях такую роль призвано было выполнять гражданское машиностроение».
Очень простая и ясная идея: для прорыва надо выбирать одно направление и сосредоточивать на нем большие силы. Но только, почему это должно быть именно гражданское машиностроение, а не какая-то другая отрасль? Непонятно. Уже сама по себе идея вытащить экономику при помощи машиностроительного комплекса отдает некоторым непониманием современных реалий. Действительно, в качестве образца было взято американское автомобилестроение (отсюда, видимо, по простейшей ассоциации и рыжковское «гражданское машиностроение»), но - кто сказал, что то, что сработало в начале века в США, будет эффективно в конце его, да еще - в советских условиях? И еще: почему, собираясь догонять, надо изначально планировать отставание? Закрадывается подозрение, что в самой психологической конституции продуцентов таких подражательных идей содержится некоторая ущербность, запрограммированность на неудачу.
Но это лишь общее соображение. А вот конкретика: гражданское машиностроение, по словам самого Рыжкова, «влачило существование, мало сказать, жалкое. Не было крепкой интеллектуальной базы - ни научной, ни экспериментальной». А туда (Горбачев говорит, что под его нажимом) вдруг вбухали в 1,8 раза больше капиталовложений, чем в предыдущей пятилетке. Рыжков сетует: «В стартовом энтузиазме не учли, что отрасль реально не переварит таких денег». Ну и они, разумеется, рассосались. А на что надеялись, когда верстали план? Наверно - на чудо. Думали, что деньги сами собой, без подготовленных кадров и конкретных производственных структур создадут современную технику.