Чего-то меня на Финскую войну переклинило.
Война в царстве Снежной королевы
Минус 45 градусов на дворе.
Танки чуть водят хоботками направо-налево,
Как мошки застывшие в янтаре.
Пока еще есть плюс 40 градусов во фляге,
Рота неотвратимо движется навстречу врагу.
Как черные буковки на белой бумаге
Фигурки корячатся на снегу.
Все чувства притупляются этим холодом.
Никто не жалеет, не верит, не трусит,
Никто не спрашивает, по ком звонит колокол,
А это хуячат кувалдой по соскочившей гусенице.
Но та редкая техника, которая в целости,
Продолжает упорно стрелять по врагам,
Хотя они и не вызывают ненависти,
Какая может быть ненависть к снеговикам?
Замерзает на лету приказ «Наступаем!»
Сосед, охнув, роняет голову на плечи,
Вот и еще один стал мальчиком Каем,
Сложившим из осколков свою индивидуальную вечность.
Механик, чье лицо скрыто паром дыхания,
С мясом отрывает пальцы от заиндевевшего дизеля.
И вопреки сводкам информбюро приходит понимание,
Что, похоже, все-таки нас отпиздили.
Если свернуть с просеки длинной,
Сразу увидишь, что вдоль нее нагорожено,
Позже русофоб Бродский назовет это человеческой свининой,
Но у него речь шла о парной, а эта мороженная.
На солдатах шинели, на командирах тулупы.
Воронье не разжиреет на этой войне.
Оно разобьет свои клювы об окаменевшие трупы
И, злобно каркая, будет кружить в стороне.
С тех пор прошли годы и годы,
Но так и не понята ни фига
Эта единственная война, где Мороз-воевода
Был не за нас, а на стороне врага.
Минус 45 градусов на дворе.
Танки чуть водят хоботками направо-налево,
Как мошки застывшие в янтаре.
Пока еще есть плюс 40 градусов во фляге,
Рота неотвратимо движется навстречу врагу.
Как черные буковки на белой бумаге
Фигурки корячатся на снегу.
Все чувства притупляются этим холодом.
Никто не жалеет, не верит, не трусит,
Никто не спрашивает, по ком звонит колокол,
А это хуячат кувалдой по соскочившей гусенице.
Но та редкая техника, которая в целости,
Продолжает упорно стрелять по врагам,
Хотя они и не вызывают ненависти,
Какая может быть ненависть к снеговикам?
Замерзает на лету приказ «Наступаем!»
Сосед, охнув, роняет голову на плечи,
Вот и еще один стал мальчиком Каем,
Сложившим из осколков свою индивидуальную вечность.
Механик, чье лицо скрыто паром дыхания,
С мясом отрывает пальцы от заиндевевшего дизеля.
И вопреки сводкам информбюро приходит понимание,
Что, похоже, все-таки нас отпиздили.
Если свернуть с просеки длинной,
Сразу увидишь, что вдоль нее нагорожено,
Позже русофоб Бродский назовет это человеческой свининой,
Но у него речь шла о парной, а эта мороженная.
На солдатах шинели, на командирах тулупы.
Воронье не разжиреет на этой войне.
Оно разобьет свои клювы об окаменевшие трупы
И, злобно каркая, будет кружить в стороне.
С тех пор прошли годы и годы,
Но так и не понята ни фига
Эта единственная война, где Мороз-воевода
Был не за нас, а на стороне врага.