Сегодня на прогулке с Патриком встретили улитку. Могучую такую, с выпирающими во все стороны телесами. Кустодиевскую улитку, можно сказать. Улитищу! Маленький пудель предлагал ей сыграть в какую-нибудь увлекательную игру, например, проверить, что крепче - зубы или ракушка. Но я отобрала у него рогатое животное и выпустила пастись в травку под сенью яблонь.
С улитками у меня связано старое воспоминание, еще школьное. Лет в четырнадцать меня занесло в литературный кружок, вернее, в Общество литературного слова "Искра". Так оно называлось полностью, да. Никакое это было не общество, конечно же, а просто собрание энтузиастов при районном Доме Культуры.
Попала я туда вовсе не с целью овладеть литературным словом, а совершенно по иной причине. Дело в том, что в начале учебного года матушка моя отчего-то решила, что в человеке все должно быть прекрасно - и душа, и тело, и ракетка, - и отдала меня в секцию настольного тенниса. Если кто смотрел восьмой сезон "Теории Большого Взрыва": я играю как Эми Фара Фаулер, если вычесть умение подавать. То есть я могу попасть ракеткой по столу, но это мой предел.
Я честно протаскалась в эту секцию месяц. Еще месяц прогуляла, бегая по чужим дворам вместо тренировки. Но когда вплотную приблизился ноябрь, дождливо-снежный и промозглый, стало ясно, что прогулки больше не приносят прежнего удовольствия. Надо было придумать место, где можно безопасно пересидеть полтора часа, и я вступила в Общество "Искра".
Руководила им пожилая румяная женщина в янтарных бусах, учительница русского и литературы в соседней школе. Виктория Михайловна развесила на стенах маленького кабинета собственноручно нарисованные плакаты, из которых я хорошо помню один: ребенок неопределенного пола склоняется над зернышком, скрывая его ладонями, и вытягивает губы в трубочку - вроде как дует. Под этим рисунком было написано "Бережно расти росток своей души!"
Кроме меня в Общество входили еще четыре девочки и один мальчик, толстенький пятклассник в очках. Занятия были такими зубодробительно скучными, что я ничего не запомнила из первых двух. Зато на третьем Виктория Михайловна заговорила с нами о любви. Даже так: о Любви! Помянули Пушкина и Джульетту, мимоходом пнули Маяковского, выразительно декламировали Есенина... До моего появления группа занималась уже два месяца, они даже сочиняли белые стихи, и в качестве домашнего задания Виктория Михайловна задала написать любовное лирическое стихотворение - хоть ямбом, хоть анапестом. Впрочем, разрешался и верлибр.
Выслушав это задание, я решила - к черту верлибры, напишем по-человечески, как полагается: с рифмой. Мне оставался еще целый год до того времени, когда я впала в пафосное подростковое уныние и стала кропать ужаснейшие тоскливые вирши с подтекстом "и скучно, и грустно, и некому руку пожать", поэтому стих у меня вышел простой как Буратино.
Вот он, под катом. Называется "Про Улитку и Кота".
Жили-были Улитка и Кот И дружили Улитка и Кот. Кот делился с Улиткой Любимым кефиром, Он ей чистил ракушку Хозяйственным мылом, А Улитка На праздник Окрестных Котов Приносила салфетки Из капустных листов.
Танцевали Улитка и Кот, Распевали Улитка и Кот. Кот мурлыкал про мышек, Про сны на диване, Про пылинки под крышей, Про лошадь в тумане, А Улитка Сидела За ухом Кота, Распевая фальшиво О капустных листах.
Расходились Улитка и Кот, Спать ложились Улитка и Кот. И Улитке в ракушке Снились кошки и драки, Снились мышки-норушки И злые собаки, А Коту Под пушистым, Как вата, Хвостом Снились Только улитки С капустным листом. __________
Прочитав этот шедевр, Виктория Михайловна уставилась на меня. "И где ж здесь о любви, Леночка?" - с жалостью спросила она.
Я страшно удивилась. По-моему, было совершенно очевидно, что все это стихотворение просто пропитано любовью. Что Улитка вроде бы дура дурой, ничего вокруг не видит, кроме капустных листьев, но в глубине своей улиточьей души проживает жизнь кошачью, буйную, веселую, и это находит отражение в ее снах. А Кот ровно наоборот: в настоящей жизни буен и весел, но сны его полны лишь ею одной. Вот потому-то они и вместе, что где-то на сложных уровнях их явь и сны складываются, делятся на двоих - и тем самым уравновешиваются.
Ну, допустим, я не совсем так объясняла, а с помощью пальцев и восходящих метафор ("ее глаза как бирюза"). Виктория Михайловна выслушала меня с понимающей улыбкой, похлопала по плечу и ласково сказала: "Рано тебе еще, Леночка, думать о любви. Больше читай, может быть, ты что-нибудь поймешь". И вера в лучшее сияла в ее голубых глазах.
Прочитала я с тех пор не то чтобы много, но что-то прочла. Однако о любви по-прежнему понимаю не больше, чем тогда. На конкурсе домашних заданий победил толстый пятиклассник Лева с бледным подражанием Верлену, и я страшно оскорбилась. То есть очкарику Леве не рано думать о любви, а мне, значит, рано! И навсегда отвергла их общество литературного слова.
А поскольку больше мне скрываться от тенниса было негде, я явилась пред матушкины очи и дерзко сказала (в душе страшась и дрожа), что не буду посещать секцию, что хотите со мной делайте!
Матушка оторвалась от проверки тетрадей, рассеянно взглянула на меня из-под очков и удивленно спросила: "А ты ходишь в секцию настольного тенниса?" Чем выбила почву у меня из-под ног. Оказывается, она начисто забыла, что записала меня туда, и все это время была уверена, что я три раза в неделю гуляю с подружками.