Святой доносчик
В середине XV в. в Пелопоннесе был подвергнут пыткам и членовредительству (усекновение руки, языка, ушей), а затем осужден на смерть и утоплен «в пучине моря» некий «отступник» по имени Ювеналий, ученик или сподвижник выдающегося философа-неоплатоника Георгия Гемиста Плифона.
Главное свидетельство об этом процессе - письмо тогда еще монаха, будущего патриарха Константинопольского, святителя Геннадия (в миру - Георгия) Схолария к судье г. Мистры, осуществившему казнь.
***
Радуйся, благочестивейший Мануиле, что ты довел до блеска данный тебе от Бога меч, использовав его против гонителей Христа. Я бы, конечно, хотел, чтобы и ты, и любой другой архонт, получивший от Бога власть над народом или городом, «с раннего утра истребляли всех нечестивцев земли, дабы искоренить из Града Господня всех, делающих беззаконие». Если вы щадите других дурных, вы даете испорченным и больным овцам дерзость губить и развращать все стада. Поэтому изгоняйте из настоящей жизни этих нечестивых и мерзопакостных язычников («эллинистов») или, скорее, бессовестных отступников от благочестия огнем, мечем, водой и любым другим способом, если вам, как Христианам, важно быть истинными и печься о спасении тех, кем вы управляете. Разве вы не видите, что зло преуспевает в условиях попустительства, позволив этому мерзкому сатане Ювеналию жить в обществе Христиан и развращать как близких к нему, так и некоторых других? Сохраненные нами письма этого треклятого изобличают этих мужей, если, конечно, их следует называть мужами, а не детьми за отсутствием у них здравомыслия и не зверьми из-за их безумия по отношению к своему собственному спасению. Получив эти письма, благочестивые мужи вверили их в наши руки.
Узнав, что треклятый этот Ювеналий и в Эносе развратил многих, я написал архонту города Гаттилузи и настойчиво советовал или заключить, или изгнать нечестивца. И тот, не колеблясь, изгнал его. Но и после того, как он прибыл оттуда сюда (в Константинополь). Узнав об этом, епископ Макарий и епископ Дионисий, с моей помощью, придя к императору, добиваются выдворения проклятого из города. Я же скорее советовал подвергнуть его тюремному заключению.
Нечестивый Ювеналий ищет убежище в Пелопоннесе. Распустивший же свой невоздержанный язык против божественных дел пусть найдет достойный своей постыдной жизни конец со стороны людей благочестивых.
И таких у нас немало, а некоторых из них мы уже указали лицам, имеющим право запрещать, подвергать наказанию, изгонять, топить в морской пучине. «Так покажи мне веру твою из дел твоих».
Отсюда ясно, что конец наш близок. Священство дешево, архиерейство покупаемо. За деньги покупается любая церковная собственность. Дары Духа измеряются сокровищами Мамоны, святые дома продаются, посвященные Богу ценности - тоже. О, дерзкое кощунство и те, что покупают и продают все это. Возможно ли было нам, которые так поступают или терпят все это, не быть покинутыми Богом? И каков характер этой покинутости? Ведь мы лишились богобоязненности. Как? Да просто - у нас нет Церкви. Нам неизвестны догмы отцов, они в пренебрежении; вместо них у нас страх неуверенности, обещание воздаяний. Так было в Италии и так до сих пор святыни отдали псам, жемчуг - свиньям.
Но воспеть все это - потребуется много слов. Ты же, благочестивейший Мануил, порадовал нас тем, как поступил с нечестивым Ювеналием, так что нам, удрученным такого рода бедами, удалось как-то перевести дыхание, благодаря вести об этом твоем прекрасном деянии. Ибо ты удалил чуму из сообщества, упразднил позор нашей веры и нашего рода, спас тех, кому он причинил бы вред, продлись еще его поганая жизнь.
Ты покарал руку, дерзко замахнувшуюся на создателя; отрезал язык, безрассудно неистовствовавший против Бога, уши, мимо которых проходили божественные глаголы.
Целую твои уста, которые вынесли приговор кощунственному языку, но еще больше я целую твою душу, которая по-христиански задумала отмщение христоненавистнику за Христа. Я бы поцеловал тебе и руки, если бы ты собственноручно умертвил нечестивца. О блаженные руки, сбросившие в море мерзкие останки когда-то бывшего человека и предавшие их пучине, радуйтесь, осуществив рвение прекраснейшего архонта. А преступник-то, говорят, когда его тащили и погружали в пучину, выкрикивал славословие первопричине.
Прости меня, Божий человече, что не воздаю тебе хвалу, достойную твоей добродетели. Я бы мог сейчас легко воспользоваться риторическими методами и приемами, чтобы показать превосходную степень твоего подвига во имя Христа, но схима запрещает. Поэтому пишу тебе скорее как монах и частный человек. Ибо все внешнее уже не заботит нас и мы смотрим только на то, чтобы взращивать богобоязненность, оплакивать прегрешения и молить Бога, чтобы помиловал нас.
Это мое мнение у меня от Бога; ибо угодно Богу и его святым избранникам, если я являюсь служителем этого мнения и передатчиком его тебе как ничтожный раб Божий. А других оставь, пусть болтают, что хотят, по своему невежеству или по какой-то иной причине. Есть, правда, некоторые и из причастных к алтарю, которые не согласны с этим мнением. Пусть тебя они не заботят, ибо «они - слепые вожди слепых». Они, одержимые глубоким сном, поносят именно людей бодрствующих. Некоторые из них поистине подпадают под приговор, вынесенный Ювеналию, если и не в тех же формах, ибо они не понимают, что из-за их равнодушия к вере подвергаются насилию и шельмованию Церковь и вера Христова, а они заискивают перед шельмующими и общаются с ними, рассчитывая, видимо, что и им от тех что-нибудь когда-либо перепадет хорошего. Ты же, приняв то мнение и горячо им проникшись, не думай о них. Ведь только если человеческая мысль, а не божеская, подвигла тебя на то убийство человека, и если цель была иной, нежели рвение перед верой, и если не ненависть к его безверию и не тоска по Христу, по таинствам веры, против которых тот лаял, если не дума о спасении братьев, - вот только тогда возникает основание для упреков.
Удалив из общественной среды нечестивца, ты порадовал Бога, по отношению к которому тот кощунствовал. А то, что у тебя, помимо достижения цели, имела место еще и красота этой цели, ты обязан этим Богу, и нужно, чтобы ты очистился и какими-то определенными поступками снял чувство раскаяния за ту цель, с которой ты устремился на убийство нечестивца. Что же касается цели, то любой судья судит и законодатель устанавливает, что она справедлива, и особенно Бог, следящий за сердцами людей и видящий без всякого расследования цели их поступков. Не знаю, перепало ли тем, кто содействовал наказанию нечестивца, что-то доброе из его денег, которые он собирал плохо, а хранил еще хуже. Конечно, следовало бы после его смерти разделить его имущество между людьми. Ведь от этого никакого вреда не причиняется тем, между кем оно поделено.
Во всех отношениях я даю тебе канон истины и ко всем возможным обстоятельствам дела я приспособляю правильный метод суждения как наш, так и, еще больше, - святых. Если ты покарал этого трижды несчастного во славу Христову как ее осквернителя (кто бы не объявил приговора), то пусть этот твой грех будет на мне и на моей голове, а ты не только чист, но и заслуживаешь многих наград. Славен будет род твой на земле и на небесах за это благочестивое постановление. Поистине, ты, Мануил, не позволил, чтобы Эммануил подвергся оскорблениям со стороны тех, кому не подобало заниматься этим. В самом деле, с тобой Бог, который и подвигнул тебя к рвению о нем. И в самом деле, ты, прекрасный Мануил, показал себя истинным христианином. В эти холодные дни мы увидели, как твое благочестие и рвение стали противовесом нечестивости Ювеналия, хуже которой еще ничего не было до сих пор.
Церковь не разрешает светским властям карать неверующих, еще не принявших веры. «Ибо что мне судить и внешних»? - говорит в послании к коринфянам святой Апостол. В отношении же еретиков остается дать слово самому Павлу, пишущему Тимофею: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился». Если еретики, будучи отделенными от церкви и соблюдая это отделение, только в самих себе хранят извращенные догмы, то могут быть оставлены в покое светскими властями и не подвергаться наказанию, как и неверующие. Но если они продолжают споры, все снова и снова отстаивая свои догмы, то тогда светским властям надлежит пригрозить им, заключить их в тюрьму и поступить с ними подобным же образом, 17 чтобы они не смогли нанести вред другим.
Церковь открыто, может быть, и не позволяет светским властям карать отступников. И все же, если власти сделают это, движимые рвением к вере и гарантирующие безопасность Церкви, она одобряет их и даже увенчивает. Открыто она все же так не предписывает. Например, она не предписывает убивать тех, что подделывают монеты, и если какой-то архонт, изловив такого человека, пожелает узнать у Церкви, что ему надлежит с ним сделать, то Церковь не скажет, что человека нужно убить. Если же архонт посадит пойманного на кол или изувечит его, согласно установленным и всюду действующим законам, Церковь не разгневается на архонта, а скорее похвалит его: в противном же случае даже может и укорить. Насколько же хуже тот, кто разрушает веру, через которую души людей обретают спасение, чем подделыватель монеты, которой мы пользуемся только в преходящей жизни! Так что совершенно также, как имеющие от Бога меч власти обязаны карать смертью других преступников, точно также и даже гораздо строже они должны поступать с отступниками от веры.
Так кто же осмелится привлекать к ответственности за убийство карателя такого человека, если он не враг спасению христиан или, иначе, не некий детский простачок?
Послушай же, что гласят императорские предписания: «Лица, удостоенные святого крещения, но снова ставшие язычниками, подлежат высшей мере наказания» (Прохирон, 39.33). И далее: «Если иудей осмелится извращать христианское учение, то он подлежит наказанию смертной казнью» (Прохирон, 39.32; Исагога, 40.34; Шестикнижие Арменопула, 6.2.3). Я опускаю здесь многие, говорящие и об этом, законы против манихеев, донатистов и язычников. Так что, считает ли Церковь нужным строгое следование этим законам или же желающих следовать им она привлекает к судебной ответственности? И как она сможет сформулировать это? Ибо, во-первых, установившие их не стали бы их устанавливать с самого начала, если бы они (законы) не понравились Церкви; затем, как бы Церковь стала судить в качестве грешников тех, которые сотрудничают с ней и устраивают законодательство в ее пользу? Если же Церковь делает это не собственноручно, но для этого поставлены светские власти как защитники Церкви, то как же эти последние, выступая за дело Церкви, станут делать что бы то ни было из того, что не подобает ей! С одной стороны, василевс клянется защищать догматы Церкви, получив, в свою очередь, от нее обещание вознаграждения в момент провозглашения; с другой - эпархи, посланные в города, клянутся соблюдать императорские предписания, - а ведь эти предписания говорят о том, о чем мы только что услышали.
А если ты снова изобличишь (и, по общему признанию, правильно) кого-то другого, страдающего той же самой болезнью, что и Ювеналий, отвращающего имеющих с ним дело от истинной веры, то в этом случае ты, после второго и третьего увещевания, избей его, заключи в тюрьму, затем вырви ему язык, отрежь руку, а если и после этого он останется дурным, утопи его в пучине моря. Напоминаю - после третьего и второго увещевания, ибо, как говорит божественный Апостол, «не даст ли им (Бог) покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола».
Всем архонтам - и более и менее крупным - я предсказываю, что если они не станут карать этих язычников («эллинистов»), если они будут мириться с культивирующим язычество («эллинизм») и не станут проводить надлежащего расследования, то или они, будучи сами язычниками («эллинами»), попытаются скрыть это, или, как язычники («эллины»), будут осуждены Богом и людьми.
Текст воспроизведен по изданию: Геннадий Схоларий как идеолог "византийской инквизиции" // Античная древность и средние века, Вып. 33. 2002
Полностью:
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Byzanz/XV/1440-1460/Georg_Scholarij/text1.htm
***
Это иллюстрация ранее высказанного мною тезиса о том, что
История церкви это не только история святых, но и история болезни. В этой истории было немало переломов и кривых сращений. Приобретено много стигматов (в психологическом смысле этого слова) и дурных привычек. Создано много двусмысленных образов и образцов для подражания. Нравственно не осуждено (а, значит, и принято и даже оправдано) много отнюдь не святых поступков.
Главное свидетельство об этом процессе - письмо тогда еще монаха, будущего патриарха Константинопольского, святителя Геннадия (в миру - Георгия) Схолария к судье г. Мистры, осуществившему казнь.
***
Радуйся, благочестивейший Мануиле, что ты довел до блеска данный тебе от Бога меч, использовав его против гонителей Христа. Я бы, конечно, хотел, чтобы и ты, и любой другой архонт, получивший от Бога власть над народом или городом, «с раннего утра истребляли всех нечестивцев земли, дабы искоренить из Града Господня всех, делающих беззаконие». Если вы щадите других дурных, вы даете испорченным и больным овцам дерзость губить и развращать все стада. Поэтому изгоняйте из настоящей жизни этих нечестивых и мерзопакостных язычников («эллинистов») или, скорее, бессовестных отступников от благочестия огнем, мечем, водой и любым другим способом, если вам, как Христианам, важно быть истинными и печься о спасении тех, кем вы управляете. Разве вы не видите, что зло преуспевает в условиях попустительства, позволив этому мерзкому сатане Ювеналию жить в обществе Христиан и развращать как близких к нему, так и некоторых других? Сохраненные нами письма этого треклятого изобличают этих мужей, если, конечно, их следует называть мужами, а не детьми за отсутствием у них здравомыслия и не зверьми из-за их безумия по отношению к своему собственному спасению. Получив эти письма, благочестивые мужи вверили их в наши руки.
Узнав, что треклятый этот Ювеналий и в Эносе развратил многих, я написал архонту города Гаттилузи и настойчиво советовал или заключить, или изгнать нечестивца. И тот, не колеблясь, изгнал его. Но и после того, как он прибыл оттуда сюда (в Константинополь). Узнав об этом, епископ Макарий и епископ Дионисий, с моей помощью, придя к императору, добиваются выдворения проклятого из города. Я же скорее советовал подвергнуть его тюремному заключению.
Нечестивый Ювеналий ищет убежище в Пелопоннесе. Распустивший же свой невоздержанный язык против божественных дел пусть найдет достойный своей постыдной жизни конец со стороны людей благочестивых.
И таких у нас немало, а некоторых из них мы уже указали лицам, имеющим право запрещать, подвергать наказанию, изгонять, топить в морской пучине. «Так покажи мне веру твою из дел твоих».
Отсюда ясно, что конец наш близок. Священство дешево, архиерейство покупаемо. За деньги покупается любая церковная собственность. Дары Духа измеряются сокровищами Мамоны, святые дома продаются, посвященные Богу ценности - тоже. О, дерзкое кощунство и те, что покупают и продают все это. Возможно ли было нам, которые так поступают или терпят все это, не быть покинутыми Богом? И каков характер этой покинутости? Ведь мы лишились богобоязненности. Как? Да просто - у нас нет Церкви. Нам неизвестны догмы отцов, они в пренебрежении; вместо них у нас страх неуверенности, обещание воздаяний. Так было в Италии и так до сих пор святыни отдали псам, жемчуг - свиньям.
Но воспеть все это - потребуется много слов. Ты же, благочестивейший Мануил, порадовал нас тем, как поступил с нечестивым Ювеналием, так что нам, удрученным такого рода бедами, удалось как-то перевести дыхание, благодаря вести об этом твоем прекрасном деянии. Ибо ты удалил чуму из сообщества, упразднил позор нашей веры и нашего рода, спас тех, кому он причинил бы вред, продлись еще его поганая жизнь.
Ты покарал руку, дерзко замахнувшуюся на создателя; отрезал язык, безрассудно неистовствовавший против Бога, уши, мимо которых проходили божественные глаголы.
Целую твои уста, которые вынесли приговор кощунственному языку, но еще больше я целую твою душу, которая по-христиански задумала отмщение христоненавистнику за Христа. Я бы поцеловал тебе и руки, если бы ты собственноручно умертвил нечестивца. О блаженные руки, сбросившие в море мерзкие останки когда-то бывшего человека и предавшие их пучине, радуйтесь, осуществив рвение прекраснейшего архонта. А преступник-то, говорят, когда его тащили и погружали в пучину, выкрикивал славословие первопричине.
Прости меня, Божий человече, что не воздаю тебе хвалу, достойную твоей добродетели. Я бы мог сейчас легко воспользоваться риторическими методами и приемами, чтобы показать превосходную степень твоего подвига во имя Христа, но схима запрещает. Поэтому пишу тебе скорее как монах и частный человек. Ибо все внешнее уже не заботит нас и мы смотрим только на то, чтобы взращивать богобоязненность, оплакивать прегрешения и молить Бога, чтобы помиловал нас.
Это мое мнение у меня от Бога; ибо угодно Богу и его святым избранникам, если я являюсь служителем этого мнения и передатчиком его тебе как ничтожный раб Божий. А других оставь, пусть болтают, что хотят, по своему невежеству или по какой-то иной причине. Есть, правда, некоторые и из причастных к алтарю, которые не согласны с этим мнением. Пусть тебя они не заботят, ибо «они - слепые вожди слепых». Они, одержимые глубоким сном, поносят именно людей бодрствующих. Некоторые из них поистине подпадают под приговор, вынесенный Ювеналию, если и не в тех же формах, ибо они не понимают, что из-за их равнодушия к вере подвергаются насилию и шельмованию Церковь и вера Христова, а они заискивают перед шельмующими и общаются с ними, рассчитывая, видимо, что и им от тех что-нибудь когда-либо перепадет хорошего. Ты же, приняв то мнение и горячо им проникшись, не думай о них. Ведь только если человеческая мысль, а не божеская, подвигла тебя на то убийство человека, и если цель была иной, нежели рвение перед верой, и если не ненависть к его безверию и не тоска по Христу, по таинствам веры, против которых тот лаял, если не дума о спасении братьев, - вот только тогда возникает основание для упреков.
Удалив из общественной среды нечестивца, ты порадовал Бога, по отношению к которому тот кощунствовал. А то, что у тебя, помимо достижения цели, имела место еще и красота этой цели, ты обязан этим Богу, и нужно, чтобы ты очистился и какими-то определенными поступками снял чувство раскаяния за ту цель, с которой ты устремился на убийство нечестивца. Что же касается цели, то любой судья судит и законодатель устанавливает, что она справедлива, и особенно Бог, следящий за сердцами людей и видящий без всякого расследования цели их поступков. Не знаю, перепало ли тем, кто содействовал наказанию нечестивца, что-то доброе из его денег, которые он собирал плохо, а хранил еще хуже. Конечно, следовало бы после его смерти разделить его имущество между людьми. Ведь от этого никакого вреда не причиняется тем, между кем оно поделено.
Во всех отношениях я даю тебе канон истины и ко всем возможным обстоятельствам дела я приспособляю правильный метод суждения как наш, так и, еще больше, - святых. Если ты покарал этого трижды несчастного во славу Христову как ее осквернителя (кто бы не объявил приговора), то пусть этот твой грех будет на мне и на моей голове, а ты не только чист, но и заслуживаешь многих наград. Славен будет род твой на земле и на небесах за это благочестивое постановление. Поистине, ты, Мануил, не позволил, чтобы Эммануил подвергся оскорблениям со стороны тех, кому не подобало заниматься этим. В самом деле, с тобой Бог, который и подвигнул тебя к рвению о нем. И в самом деле, ты, прекрасный Мануил, показал себя истинным христианином. В эти холодные дни мы увидели, как твое благочестие и рвение стали противовесом нечестивости Ювеналия, хуже которой еще ничего не было до сих пор.
Церковь не разрешает светским властям карать неверующих, еще не принявших веры. «Ибо что мне судить и внешних»? - говорит в послании к коринфянам святой Апостол. В отношении же еретиков остается дать слово самому Павлу, пишущему Тимофею: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился». Если еретики, будучи отделенными от церкви и соблюдая это отделение, только в самих себе хранят извращенные догмы, то могут быть оставлены в покое светскими властями и не подвергаться наказанию, как и неверующие. Но если они продолжают споры, все снова и снова отстаивая свои догмы, то тогда светским властям надлежит пригрозить им, заключить их в тюрьму и поступить с ними подобным же образом, 17 чтобы они не смогли нанести вред другим.
Церковь открыто, может быть, и не позволяет светским властям карать отступников. И все же, если власти сделают это, движимые рвением к вере и гарантирующие безопасность Церкви, она одобряет их и даже увенчивает. Открыто она все же так не предписывает. Например, она не предписывает убивать тех, что подделывают монеты, и если какой-то архонт, изловив такого человека, пожелает узнать у Церкви, что ему надлежит с ним сделать, то Церковь не скажет, что человека нужно убить. Если же архонт посадит пойманного на кол или изувечит его, согласно установленным и всюду действующим законам, Церковь не разгневается на архонта, а скорее похвалит его: в противном же случае даже может и укорить. Насколько же хуже тот, кто разрушает веру, через которую души людей обретают спасение, чем подделыватель монеты, которой мы пользуемся только в преходящей жизни! Так что совершенно также, как имеющие от Бога меч власти обязаны карать смертью других преступников, точно также и даже гораздо строже они должны поступать с отступниками от веры.
Так кто же осмелится привлекать к ответственности за убийство карателя такого человека, если он не враг спасению христиан или, иначе, не некий детский простачок?
Послушай же, что гласят императорские предписания: «Лица, удостоенные святого крещения, но снова ставшие язычниками, подлежат высшей мере наказания» (Прохирон, 39.33). И далее: «Если иудей осмелится извращать христианское учение, то он подлежит наказанию смертной казнью» (Прохирон, 39.32; Исагога, 40.34; Шестикнижие Арменопула, 6.2.3). Я опускаю здесь многие, говорящие и об этом, законы против манихеев, донатистов и язычников. Так что, считает ли Церковь нужным строгое следование этим законам или же желающих следовать им она привлекает к судебной ответственности? И как она сможет сформулировать это? Ибо, во-первых, установившие их не стали бы их устанавливать с самого начала, если бы они (законы) не понравились Церкви; затем, как бы Церковь стала судить в качестве грешников тех, которые сотрудничают с ней и устраивают законодательство в ее пользу? Если же Церковь делает это не собственноручно, но для этого поставлены светские власти как защитники Церкви, то как же эти последние, выступая за дело Церкви, станут делать что бы то ни было из того, что не подобает ей! С одной стороны, василевс клянется защищать догматы Церкви, получив, в свою очередь, от нее обещание вознаграждения в момент провозглашения; с другой - эпархи, посланные в города, клянутся соблюдать императорские предписания, - а ведь эти предписания говорят о том, о чем мы только что услышали.
А если ты снова изобличишь (и, по общему признанию, правильно) кого-то другого, страдающего той же самой болезнью, что и Ювеналий, отвращающего имеющих с ним дело от истинной веры, то в этом случае ты, после второго и третьего увещевания, избей его, заключи в тюрьму, затем вырви ему язык, отрежь руку, а если и после этого он останется дурным, утопи его в пучине моря. Напоминаю - после третьего и второго увещевания, ибо, как говорит божественный Апостол, «не даст ли им (Бог) покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола».
Всем архонтам - и более и менее крупным - я предсказываю, что если они не станут карать этих язычников («эллинистов»), если они будут мириться с культивирующим язычество («эллинизм») и не станут проводить надлежащего расследования, то или они, будучи сами язычниками («эллинами»), попытаются скрыть это, или, как язычники («эллины»), будут осуждены Богом и людьми.
Текст воспроизведен по изданию: Геннадий Схоларий как идеолог "византийской инквизиции" // Античная древность и средние века, Вып. 33. 2002
Полностью:
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Byzanz/XV/1440-1460/Georg_Scholarij/text1.htm
***
Это иллюстрация ранее высказанного мною тезиса о том, что
История церкви это не только история святых, но и история болезни. В этой истории было немало переломов и кривых сращений. Приобретено много стигматов (в психологическом смысле этого слова) и дурных привычек. Создано много двусмысленных образов и образцов для подражания. Нравственно не осуждено (а, значит, и принято и даже оправдано) много отнюдь не святых поступков.