Геополитика эпохи эллинизма (Сезон 1. Серия 8)
Предыдущая часть -- Оглавление -- Следующая часть
1.8. ПОЗДНЯЯ ИМПЕРИЯ КАК ЖЕРТВА «ДВОЙНЫХ СТАНДАРТОВ»
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Крах античной цивилизации для многих отнюдь не выглядит загадкой, поскольку воспринимается через призму тривиальных объяснений, придуманных «на коленке» историками XVIII-XIX вв., и с тех пор кочующих по школьным учебникам и популярной литературе. Эти историки позднюю античность мерили по приукрашенным шаблонам классического века Эллады или Рима времен Республики, и находили черты мрачной деградации в самой по себе эволюции государства в сторону большей централизации, унификации и фискально-административного упорядочения. Нам придется потратить некоторое время, чтобы читатель исполнился сомнений относительно ложной «ясности», дабы полнее ощутить всю глубину загадки.
Эдикт Каракаллы
Один из примеров ложно истолковываемого феномена - знаменитый эдикт Каракаллы, с которым обычно связывают распространение римского гражданства на все свободное население Империи в начале III века. (На самом деле, есть серьезная дискуссия относительно истинного смысла этого эдикта, и речь, скорее, нужно вести о долгом и поэтапном процессе уравнивания в правах всего свободного населения, одной из промежуточных вех которого был этот эдикт). Якобы, это могло привести к падению политического и социального значения коренной, цивилизованной части античного населения перед лицом малокультурных инородческих масс, еще толком не приобщившихся к греко-римской цивилизации. Публика с правыми и элитаристскими симпатиями имеет основание видеть здесь один из симптомов социальной или даже расовой революции, которая вызвала закат античной культуры.
Вот в каких выражениях писал на эту тему наш великий классик Михаил Ростовцев, находясь в белой эмиграции:
«...Я убежден, что речь идет о той же самой враждебности по отношению к высшим классам, которая послужила причиной создания в 212 г. по Р. Х. знаменитой constitutio Antoniniana; согласно ей всем peregrini было даровано право гражданства. ...суть его намерений состояла не столько в том, чтобы возвысить низшие классы, сколько прежде всего в том, чтобы принизить высшие, и не только в Риме и Италии, но и в провинциях; таким образом он рассчитывал ущемить гордость и самонадеянность правящих городских классов, имперской знати и муниципальной аристократии. Право римского гражданства стало теперь чем-то настолько обыденным, сделалось настолько заурядным, что утратило всю свою ценность и могло быть распространено на dediticii без ущерба для кого бы то ни было.
...Сколь бы ни значительна была мера, предпринятая Каракаллой, с точки зрения историка constitutio означала конец одного периода и начало другого. Она явилась внешним признаком того, что римское государство, которое опиралось на senatus populusque Romanus и в этой форме по-прежнему оставалось идеалом просвещенной монархии, теперь окончательно отмерло. Теперь каждый человек был римским гражданином, но на самом деле гражданином не был никто. Как только право римского гражданства стало пустым звуком и опустилось до роли заурядного титула, оно потеряло всякое значение. При Траяне и Адриане было еще по-настоящему важно, является ли человек римским гражданином или нет. Хотя римские граждане уже не были теперь господами над миром, как раньше, они все же образовывали высший слой городского населения и имели - пусть неофициально и не на основе политических прав, а благодаря своему социальному положению - большое влияние и значимость в обществе. Для Аристида римские граждане все еще были людьми высшими и лучшими. Розданное всем и каждому, право римского гражданства стало простым названием: оно обозначало лишь то, что его носитель проживает в одном из городов империи. Позже этим титулом стали наделять жителей Римской империи вообще, т. е. всех подданных римского императора, который теперь олицетворял государство. Со времен появления империи право римского гражданства утратило свою политическую значимость, теперь оно потеряло также и свое социальное значение». [Ростовцев 1926. Т. 2, с. 132-134]
Эти рассуждения несколько утрачивают свою остроту, если мы вспомним, что в идеализируемой Ростовцевым Ранней Империи римские граждане, в массе, отнюдь не были срезом самого культурного и образованного населения Средиземноморья. В западной (латинской) части Империи римское гражданство имели не только элиты, но и миллионы необразованных крестьян, а также сотни тысяч пролетариев, получателей вэлфера, общая численность которых в десятки раз превосходила размер культурного слоя. Тогда как в восточной (грекоязычной) части римское гражданство затрагивало только городские верхушки и далеко не охватывало весь культурный слой. Среди выгодополучателей обобщенного «Эдикта Каракаллы» (понимая под этим всю сумму мероприятий по выравниванию прав) было множество жителей культурных греческих и эллинизированных городов, которые, в основной массе, еще не имели римского гражданства. Греческие профессора, инженеры и художники наконец-то поднялись по правовому статусу до уровня, которым в Империи обладало римское простонародное мужичье.
Еще одно возражение связано с тем, что эдикт Каракаллы не предшествовал девальвации римского гражданства, а наоборот, следовал за уже свершившимся фактом. Римское гражданство к концу II в. уже утратило ряд своих привилегий и перестало быть аналогом «дворянства». В эту эпоху началось узаконенное разделение жителей Империи на высший и низший классы (honestiores и humiliores), и прежние привилегии римского гражданства (например, иммунитет от телесных наказаний), стали принадлежностью исключительно высшего класса. При этом массы римских люмпенов, потомственных получателей вэлфера, в высший класс не вошли, а образованные люди интеллигентных профессий по всей Империи (инженеры, архитекторы, преподаватели, врачи, юристы и т.д.), наоборот, были в него включены. (Историческая конкретика в этом и следующем абзацах дается по [Jones 1964, v. II, ch. XXIV]). Таким образом, правовая эволюция Империи шла вовсе не в сторону эгалитаризма в духе «диктатуры пролетариата», а, наоборот, в сторону укрепления социальной и культурной иерархии. Она ликвидировала ту несообразную ситуацию, укорененную в истории создания Империи, когда тупой римский быдлан имел больше прав, чем греческий профессор. Все население получило равные базовые права, но при этом был выделен привилегированный класс, принадлежность к которому определялась не только имущественными критериями и положением в административной иерархии, но и уровнем образования и культуры. В этом смысле Поздняя Римская Империя была более либеральным, прогрессивным и модернистским обществом, чем европейские сословные социумы XVIII века.
Любопытно, кстати, что артисты, художники и спортсмены к числу благородного сословия в массе не причислялись. Социальным поощрением вознаграждались только те профессии, которые требовали определенной теоретической подготовки и общего высокого уровня культуры. У поздних римлян было понимание, что благородством наделяет именно интеллект, и интеллектуал по роду своих занятий достоин быть причислен к высшему слою. Профессора ведущих «вузов», по выслуге лет, получали такие же почетные титулы (с прилагающимися льготами и бонусами), как и высокоранговые сановники Империи. Характерный пример, показывающий степень уважения к интеллекту и образованности у поздних римлян: когда в IV веке афинский философ Цельс (не путать с Цельсами более ранней эпохи) приехал в Рим и открыл свою кафедру, префект Рима Симмах тут же стал хлопотать о его включении в состав римского сената. Ситуация, абсолютно немыслимая для эпохи расцвета Республики и для Ранней Империи. Собственно, во времена Республики интеллектуалы частенько встречались на положении рабов-секретарей или вообще домашней прислуги у римлян, и разбогатевший римский плебей мог купить себе на рынке профессора математики (ситуация, вполне реальная в эпоху разграбления Македонии, Греции и Эпира во II в. до н.э.). В этом смысле эгалитарным и проникнутым духом «восстания масс» был как раз Ранний Рим, с его брутальностью, уважением к голой силе и нравами Дикого Запада (что, возможно, и обеспечило его успех). Поздний Рим заметно продвинулся в сторону большей иерархичности, причем эта иерархичность учитывала фактор культуры. Словом, Римская Империя деградировала уж точно не от унижения высших сословий, презрения к высокой культуре и дарования «излишних» прав простонародью. Доминировали как раз обратные процессы.
«Восточный экспресс»
Еще один популярный упрек в адрес Поздней Империи - перемещение ее центра тяжести на Восток, что по умолчанию может восприниматься как симптом «деевропеизации». Начиная с IV века стал ощутим упадок Западной части Средиземноморья (кроме Африки), на фоне процветания и экономического роста Восточной части. Соответственно, сместился и политический центр. Здесь география как бы говорит сама за себя: с переездом столицы в Константинополь и возрастанием роли уроженцев Востока, Римское государство стало «менее западным» и «более восточным». Приводить какие-то иные доказательства «азиатского перерождения» Империи вроде бы не требуется, «и так все ясно». Этот аргумент особенно мощно звучит в синергии с однобокой интерпретацией эдикта Каракаллы, если при этом проводить смелые аналогии с современностью и с эпохой Нового Времени. К примеру, можно рассуждать так: «Если бы в Британской Империи времен ее расцвета всех индийских и африканских подданных полностью уравняли в правах с англичанами, то через пару поколений это в культурном отношении была бы уже не «британская», а африкано-индусская империя с едва заметной европейской примесью, так как уроженцы Востока просто задавили бы европейцев числом. Вот так и переродился Великий Рим!»
Рис. 1.8.1. Рубенс (1577-1640), «Основание Константинополя».
Данное сопоставление неявно переносит в античность ситуацию Нового времени, когда на Западе - «просвещенная европейская цивилизация», а на Востоке - «отсталость и мракобесие». Подвох здесь в том, что в античное время все было ровно наоборот: античный Восток был более цивилизованным, и цивилизация двигалась с Востока на Запад. Старым центром античной цивилизации был регион Эгеиды, а Средняя Италия, где расположен Рим, относилась уже ко второму кругу экспансии, после Южной Италии («Великой Греции»). Возвышение грекоязычного эллинизированного Востока - это не какая-то «деформация» античности, а наоборот, возвращение к естественному порядку вещей, после того как бойкая западная окраина в эпоху кризиса перетянула одеяло на себя. Это как если бы сегодня Америка деградировала и была захвачена мексиканцами, а Европа снова стала править миром. Настоящей «Европой» в античности была именно Эллада (включая сюда всю сферу эллинской экспансии), а Рим можно считать аналогом Америки. С возвращением к стабильному развитию, Центр, опираясь на культурное превосходство, отыграл свое и снова возглавил цивилизацию. А при следующем кризисе западная окраина вообще была отброшена, как хвост ящерицы. Как, несколько ранее, была отброшена восточная окраина эллинизма, простиравшаяся до Инда и Средней Азии. В этом смысле крах Западной империи и упадок империи Селевкидов, контролировавшей Азию плоть до Инда, это вполне сопоставимые явления, несколько разделенные во времени. Ну, «не прижилось» там, народец не тот оказался, что поделать? Полный крах Западной Империи, и в военно-политическом, и в экономическом, и в культурном отношении, как раз и объясняется более слабой и поверхностной цивилизованностью античного Запада. Восток хотя бы смог сохранить политическую субъектность.
Общепризнано, что греческий и эллинизированный Восток был культурнее и образованнее латинского Запада. Это признавалось самими латинскими интеллектуалами и сохранялось на протяжении всей истории Римской Империи. На Востоке располагались основные центры античной науки и образования. Обязательным элементом элитарного образования на Западе всегда было изучение греческого языка и литературы, а в идеале - учеба в одном из центров Востока. В то же время грекоязычные интеллектуалы презирали латынь как варварский язык, даже когда на ней сложилась собственная великая литература и гуманитарная традиция.
Рядовая грекоязычная публика тоже была покультурнее. Об этом достаточно красноречиво говорят предпочтения в массовых зрелищах: помимо общего для обеих частей Империи увлечения гонками колесниц, на латинском Западе люди предпочитали гладиаторские бои и травлю зверей на арене, тогда как на греческом Востоке - спортивные состязания современного типа (в том числе Олимпийские игры и их многочисленные клоны). Допустим, что гладиаторские игры в Поздней Империи были разновидностью реслинга, и кровь там лилась бутафорская (как полагает, к примеру, Галковский [Галковский 2011, №731]). Но травля зверей оставалась вполне реальной, и, судя по сообщениям, это была не современная элегантная коррида, а натуральная бойня, когда за один день уничтожались десятки экзотических животных (тигров, львов, слонов, носорогов и даже жирафов). И как вы оцените двух людей, о которых известно, что один смотрит по телевизору футбол и фигурное катание, а другой из всех развлечений предпочитает ходить на бойню и наблюдать там массовый забой скота? Вы скажете, что первый, скорее всего, нормальный человек, а второй, без всяких сомнений, - кровожадный дегенерат, от которого лучше держаться подальше. И вот эти «кровожадные дегенераты», волею судеб, долгое время были самыми полноправными гражданами Античного мира. А когда нормальные люди наконец-то начали подниматься от плинтуса и возвращать себе влияние, тут-то историки и забеспокоились: «Ах, упадок культуры, конец цивилизации!»
Нет никаких оснований связывать деградацию или «деевропеизацию» античной цивилизации с возрастанием роли и влияния грекоязычного Востока. Никакой культурной революции на уровне элит, замены культурного слоя на нечто принципиально иное, при переходе к поздней античности не произошло. Элиты Поздней Империи, как и элиты Ранней Империи, продолжали ценить и культивировать классическую античную образованность, и принятие христианства никак на этом не сказалось. Элитарное образование процветало и систематически поддерживалось властями вплоть до самого конца, на Западе - до краха государственности в конце V в., на Востоке - до наступления упадка в VII веке. Ни о каком «выключении света» при Северах или после 235 г., как полагает Дмитрий Галковский, конечно, и речи не было [см. Галковский 2018, №019]. После кризиса III века Империя отнюдь не мутировала в некое азиатское государство, чуждое античным ценностям. Общую атмосферу Империи IV века хорошо передает «История» Аммиана Марцеллина. Она явственно показывает, что этот позднеримский офицер был глубоко интегрирован в предшествующую культурную традицию, и что мир, который он описывает, все еще античный, а не «средневековый» и даже не «византийский». Это ясно даже неспециалисту: достаточно тех эпизодов, где императоры выстраивают взаимоотношения с солдатской демократической массой, и где вовсю «фонит» привычный для античности гражданский эгалитаризм. Даже те императоры, которые были склонны проявлять деспотизм¸ у Аммиана выглядят как классические античные тираны, а не как восточные деспоты. Заметно, что этот мир удалился от римского культурного полюса к греко-эллинистическому, но это результат тенденции, заложенной еще Антонинами во II веке, которые покровительствовали Востоку и даже отрастили себе греческие бородки вопреки старинным римским обычаям. Эти грекофилы-ламберсексуалы тихой сапой, чинно и благородно, не танцуя голыми на столе (как делали торопыги Калигула и Нерон), подготовили уравнение в правах греческой составляющей Римского Мира, что с точки зрения культуры следует оценивать как однозначный позитив.
«Cистема прописки»
Еще одна часто порицаемая мера, выставляющая Позднюю Империю в мрачных тонах, - фискальное «закрепощение» граждан, юридическое прикрепление к месту рождения, которое охватывало не только крестьян-колонов, но и некоторые группы городских ремесленников, и, повсеместно, представителей муниципальной элиты. Бюргерские историки XIX века еще могли бы простить Риму крепостных крестьян, но закрепощение «среднего класса», а тем более городской верхушки было для них плевком в душу и попранием всего святого, что есть на Земле. От них, видимо, и пошла оценка этой практики как вопиющего удушения исконных античных свобод и знака трансформации общества в сторону азиатской деспотии. Но если вдуматься, то это мера не революционная, а наоборот, консервативная. Она выглядит как попытка искусственно вернуть античный порядок вещей в новых условиях, когда все население получило единое общеимперское гражданство. Это, в некотором роде, компенсация негативных эффектов эдикта Каракаллы.
Во времена классической античности мобильность населения серьезно сдерживалась тем, что большинство людей, включая элиты, были полноправными гражданами только в родном полисе. Попытка переселиться в другое место могла закончиться не только поражением в правах, но и попаданием в рабство. Даже в истории культурных Афин были отмечены эпизоды, когда граждане не «чистого» происхождения продавались государством в рабство, или, еще круче, когда власти приказывали казнить богатых мигрантов и забрать их имущество в казну. Все изменилось в римскую эпоху, когда Империя навела порядок во всем ареале цивилизации и даровала единое гражданство сначала городским верхушкам, а потом и всему населению. Понятно, что это спровоцировало неконтролируемые миграционные процессы в масштабах всего Средиземноморья, к чему античный мир не был готов ни в экономическом, ни в социально-демографическом, ни в культурном отношении.
Связь человека с родным городом - это фундаментальная духовная скрепа античной цивилизации, на нее была завязана религиозная и культурная жизнь, городское благоустройство, контроль за общественной моралью. Обесценивание этой скрепы должно было привести к общей деморализации общества («Если полис мертв, то все дозволено!»). Так что все эти драконовские меры о «прописке» принимались не какими-то «заезжими азиатами», а «последними римлянами» и «последними греками», вокруг которых рушился привычный мир. Введение «института прописки» для нейтрализации негативных аспектов единого имперского гражданства стало мерой, полезной не только налоговому ведомству Империи, но многочисленным малым городам в имперской глубинке, которые рисковали остаться без состоятельных граждан и без рабочих рук.
На практике, конечно, вряд ли эти меры были действенными, учитывая примитивность тогдашнего документооборота и фактор коррупции. Чтобы затеряться, человеку достаточно было сесть на корабль и уплыть на другой конец Средиземного моря. Однако, даже признавая эти меры неэффективными и вредными, важно понимать, что они исходили не от «азиатских инородцев, проникнутых духом деспотизма», а, наоборот, были последним порывом античного духа, с целью притормозить крушение исконного образа жизни.
Двойные стандарты: Поздний Рим и Российская империя
Весьма показательным является отношение историков прошлого к таким аспектам Поздней Империи, как бюрократическая централизация и рост военных расходов. Именно в этом часто видят главный источник упадка и краха. «Империя своими поборами и тотальной регламентацией удушила античный мир», «рост военных расходов привел к усилению фискального гнета и подорвал экономику», и т.п. К этому, в грубом приближении, сводится версия Михаила Ростовцева [Ростовцев 1926]. Но если мы повернемся к истории Нового времени, то с удивлением обнаружим, что эти феномены - централизация, укрепление фискального аппарата, разрастание военщины и налогового гнета, - обычно оцениваются историками как факторы прогресса, создавшие государство современного типа [см. Тилли 1992]. Особенно комично этот казус «двойных стандартов» выглядит при сравнении Позднего Рима и Российской империи XVIII века.
Многие тенденции, которые такими авторитетными исследователями начала XX века, как Макс Вебер и Михаил Ростовцев, оценивались как разрушительные, определившие упадок и ослабление Рима, в послепетровской России прекрасно совмещались с небывалым расцветом и ростом могущества. К примеру, в случае Рима сетуют на вытеснение свободного труда несвободным, на огосударствление многих отраслей экономики, на диктат бюрократии, на фискальное закрепощение большинства сословий. Армия Поздней Империи комплектовалась в значительной степени из насильно призванных крепостных-колонов, что ослабило ее боеспособность и вызвало необходимость привлекать к военной службе варваров. В итоге это закончилось для Рима плачевно. Но мы-то помним, что расцвет России в XVIII веке опирался как раз на укрепление бюрократической государственности и на труд крепостных (включая приписанных к промышленным предприятиям, которые учреждались по воле правительства). Причем крепостничество в течение этого столетия существенно ужесточилось и расширило свой ареал. Российская армия, как и позднеримская, комплектовалась из подневольных колонов, набираемых принудительно, и дополнялась этническими («варварскими») соединениями (казаки, калмыки и т.п.), которые по сути своей мало чем отличались от позднеримских «летов» и «федератов». При этом во второй половине XVIII века российская армия не уступала армиям наиболее развитых стран Европы, а с восточными «варварами» расправлялась играючи.
Если перенести на Россию рассуждения, часто прилагаемые к поздней античности, то страна в XVIII веке должна была не расти и развиваться, а деградировать, распадаться на части и быть пинаемой варварами. Но вместо этого наблюдался не только колоссальный рост материального могущества, но и развитие науки, и расцвет высокой культуры, в котором принимали участие даже колоны («крепостные театры»). Если, в свою очередь, перенести на позднюю античность типовые рассуждения российских историков о благости тотального закрепощения и прелестях мобилизационной экономики, то во времена Диоклетиана римляне должны были пережить колоссальный взрыв развития, а арабов в VII веке уже встречали бы на марсианских треножниках с боевыми лазерами.
Конечно, использованная аналогия не вполне корректна. Римская Империя обнимала собой всю античную цивилизацию, тогда как Россия XVIII-XIX вв. была лишь полупериферийным регионом Европы, чьей главной функцией в глобальном разделении труда являлось снабжение Центра зерном, сырьем и «пушечным мясом». Ее развитие целиком определялось идеями, технологиями и специалистами, направленными из Центра. Тем не менее, на этом примере хорошо видно, что нельзя хватать первую попавшуюся тенденцию, которая показалась вам негативной, и объявлять ее «самоочевидной» причиной тотального краха целой цивилизации, просуществовавшей больше тысячелетия.
Итак, надеюсь, я несколько поколебал ложное ощущение «самоочевидности» гибели античного мира в сознании читателей и расчистил место для восприятия загадочности этого феномена. Дабы закрепить успех, далее мы рассмотрим эволюцию взглядов западных историков на Позднюю Империю и на причины ее краха, начиная с просвещенного XVIII века и заканчивая абсурдно-политкорректной современностью.
Примечание об источниках. Желающих найти всесторонний и доброжелательный обзор Поздней Античности отсылаю к двум книгам:
1) Jones, A.H.M. The Later Roman Empire 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. Vol. 1-3. Oxford, 1964.
2) Brown, Peter R.L. The World of Late Antiquity from Marcus Aurelius to Muhammad. London, 1971.
А чтобы почувствовать саму атмосферу этого периода, лучше всего подойдет «История» Аммиана Марцеллина.
Остальная Библиография.
Продолжение следует...
1.8. ПОЗДНЯЯ ИМПЕРИЯ КАК ЖЕРТВА «ДВОЙНЫХ СТАНДАРТОВ»
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Крах античной цивилизации для многих отнюдь не выглядит загадкой, поскольку воспринимается через призму тривиальных объяснений, придуманных «на коленке» историками XVIII-XIX вв., и с тех пор кочующих по школьным учебникам и популярной литературе. Эти историки позднюю античность мерили по приукрашенным шаблонам классического века Эллады или Рима времен Республики, и находили черты мрачной деградации в самой по себе эволюции государства в сторону большей централизации, унификации и фискально-административного упорядочения. Нам придется потратить некоторое время, чтобы читатель исполнился сомнений относительно ложной «ясности», дабы полнее ощутить всю глубину загадки.
Эдикт Каракаллы
Один из примеров ложно истолковываемого феномена - знаменитый эдикт Каракаллы, с которым обычно связывают распространение римского гражданства на все свободное население Империи в начале III века. (На самом деле, есть серьезная дискуссия относительно истинного смысла этого эдикта, и речь, скорее, нужно вести о долгом и поэтапном процессе уравнивания в правах всего свободного населения, одной из промежуточных вех которого был этот эдикт). Якобы, это могло привести к падению политического и социального значения коренной, цивилизованной части античного населения перед лицом малокультурных инородческих масс, еще толком не приобщившихся к греко-римской цивилизации. Публика с правыми и элитаристскими симпатиями имеет основание видеть здесь один из симптомов социальной или даже расовой революции, которая вызвала закат античной культуры.
Вот в каких выражениях писал на эту тему наш великий классик Михаил Ростовцев, находясь в белой эмиграции:
«...Я убежден, что речь идет о той же самой враждебности по отношению к высшим классам, которая послужила причиной создания в 212 г. по Р. Х. знаменитой constitutio Antoniniana; согласно ей всем peregrini было даровано право гражданства. ...суть его намерений состояла не столько в том, чтобы возвысить низшие классы, сколько прежде всего в том, чтобы принизить высшие, и не только в Риме и Италии, но и в провинциях; таким образом он рассчитывал ущемить гордость и самонадеянность правящих городских классов, имперской знати и муниципальной аристократии. Право римского гражданства стало теперь чем-то настолько обыденным, сделалось настолько заурядным, что утратило всю свою ценность и могло быть распространено на dediticii без ущерба для кого бы то ни было.
...Сколь бы ни значительна была мера, предпринятая Каракаллой, с точки зрения историка constitutio означала конец одного периода и начало другого. Она явилась внешним признаком того, что римское государство, которое опиралось на senatus populusque Romanus и в этой форме по-прежнему оставалось идеалом просвещенной монархии, теперь окончательно отмерло. Теперь каждый человек был римским гражданином, но на самом деле гражданином не был никто. Как только право римского гражданства стало пустым звуком и опустилось до роли заурядного титула, оно потеряло всякое значение. При Траяне и Адриане было еще по-настоящему важно, является ли человек римским гражданином или нет. Хотя римские граждане уже не были теперь господами над миром, как раньше, они все же образовывали высший слой городского населения и имели - пусть неофициально и не на основе политических прав, а благодаря своему социальному положению - большое влияние и значимость в обществе. Для Аристида римские граждане все еще были людьми высшими и лучшими. Розданное всем и каждому, право римского гражданства стало простым названием: оно обозначало лишь то, что его носитель проживает в одном из городов империи. Позже этим титулом стали наделять жителей Римской империи вообще, т. е. всех подданных римского императора, который теперь олицетворял государство. Со времен появления империи право римского гражданства утратило свою политическую значимость, теперь оно потеряло также и свое социальное значение». [Ростовцев 1926. Т. 2, с. 132-134]
Эти рассуждения несколько утрачивают свою остроту, если мы вспомним, что в идеализируемой Ростовцевым Ранней Империи римские граждане, в массе, отнюдь не были срезом самого культурного и образованного населения Средиземноморья. В западной (латинской) части Империи римское гражданство имели не только элиты, но и миллионы необразованных крестьян, а также сотни тысяч пролетариев, получателей вэлфера, общая численность которых в десятки раз превосходила размер культурного слоя. Тогда как в восточной (грекоязычной) части римское гражданство затрагивало только городские верхушки и далеко не охватывало весь культурный слой. Среди выгодополучателей обобщенного «Эдикта Каракаллы» (понимая под этим всю сумму мероприятий по выравниванию прав) было множество жителей культурных греческих и эллинизированных городов, которые, в основной массе, еще не имели римского гражданства. Греческие профессора, инженеры и художники наконец-то поднялись по правовому статусу до уровня, которым в Империи обладало римское простонародное мужичье.
Еще одно возражение связано с тем, что эдикт Каракаллы не предшествовал девальвации римского гражданства, а наоборот, следовал за уже свершившимся фактом. Римское гражданство к концу II в. уже утратило ряд своих привилегий и перестало быть аналогом «дворянства». В эту эпоху началось узаконенное разделение жителей Империи на высший и низший классы (honestiores и humiliores), и прежние привилегии римского гражданства (например, иммунитет от телесных наказаний), стали принадлежностью исключительно высшего класса. При этом массы римских люмпенов, потомственных получателей вэлфера, в высший класс не вошли, а образованные люди интеллигентных профессий по всей Империи (инженеры, архитекторы, преподаватели, врачи, юристы и т.д.), наоборот, были в него включены. (Историческая конкретика в этом и следующем абзацах дается по [Jones 1964, v. II, ch. XXIV]). Таким образом, правовая эволюция Империи шла вовсе не в сторону эгалитаризма в духе «диктатуры пролетариата», а, наоборот, в сторону укрепления социальной и культурной иерархии. Она ликвидировала ту несообразную ситуацию, укорененную в истории создания Империи, когда тупой римский быдлан имел больше прав, чем греческий профессор. Все население получило равные базовые права, но при этом был выделен привилегированный класс, принадлежность к которому определялась не только имущественными критериями и положением в административной иерархии, но и уровнем образования и культуры. В этом смысле Поздняя Римская Империя была более либеральным, прогрессивным и модернистским обществом, чем европейские сословные социумы XVIII века.
Любопытно, кстати, что артисты, художники и спортсмены к числу благородного сословия в массе не причислялись. Социальным поощрением вознаграждались только те профессии, которые требовали определенной теоретической подготовки и общего высокого уровня культуры. У поздних римлян было понимание, что благородством наделяет именно интеллект, и интеллектуал по роду своих занятий достоин быть причислен к высшему слою. Профессора ведущих «вузов», по выслуге лет, получали такие же почетные титулы (с прилагающимися льготами и бонусами), как и высокоранговые сановники Империи. Характерный пример, показывающий степень уважения к интеллекту и образованности у поздних римлян: когда в IV веке афинский философ Цельс (не путать с Цельсами более ранней эпохи) приехал в Рим и открыл свою кафедру, префект Рима Симмах тут же стал хлопотать о его включении в состав римского сената. Ситуация, абсолютно немыслимая для эпохи расцвета Республики и для Ранней Империи. Собственно, во времена Республики интеллектуалы частенько встречались на положении рабов-секретарей или вообще домашней прислуги у римлян, и разбогатевший римский плебей мог купить себе на рынке профессора математики (ситуация, вполне реальная в эпоху разграбления Македонии, Греции и Эпира во II в. до н.э.). В этом смысле эгалитарным и проникнутым духом «восстания масс» был как раз Ранний Рим, с его брутальностью, уважением к голой силе и нравами Дикого Запада (что, возможно, и обеспечило его успех). Поздний Рим заметно продвинулся в сторону большей иерархичности, причем эта иерархичность учитывала фактор культуры. Словом, Римская Империя деградировала уж точно не от унижения высших сословий, презрения к высокой культуре и дарования «излишних» прав простонародью. Доминировали как раз обратные процессы.
«Восточный экспресс»
Еще один популярный упрек в адрес Поздней Империи - перемещение ее центра тяжести на Восток, что по умолчанию может восприниматься как симптом «деевропеизации». Начиная с IV века стал ощутим упадок Западной части Средиземноморья (кроме Африки), на фоне процветания и экономического роста Восточной части. Соответственно, сместился и политический центр. Здесь география как бы говорит сама за себя: с переездом столицы в Константинополь и возрастанием роли уроженцев Востока, Римское государство стало «менее западным» и «более восточным». Приводить какие-то иные доказательства «азиатского перерождения» Империи вроде бы не требуется, «и так все ясно». Этот аргумент особенно мощно звучит в синергии с однобокой интерпретацией эдикта Каракаллы, если при этом проводить смелые аналогии с современностью и с эпохой Нового Времени. К примеру, можно рассуждать так: «Если бы в Британской Империи времен ее расцвета всех индийских и африканских подданных полностью уравняли в правах с англичанами, то через пару поколений это в культурном отношении была бы уже не «британская», а африкано-индусская империя с едва заметной европейской примесью, так как уроженцы Востока просто задавили бы европейцев числом. Вот так и переродился Великий Рим!»
Рис. 1.8.1. Рубенс (1577-1640), «Основание Константинополя».
Данное сопоставление неявно переносит в античность ситуацию Нового времени, когда на Западе - «просвещенная европейская цивилизация», а на Востоке - «отсталость и мракобесие». Подвох здесь в том, что в античное время все было ровно наоборот: античный Восток был более цивилизованным, и цивилизация двигалась с Востока на Запад. Старым центром античной цивилизации был регион Эгеиды, а Средняя Италия, где расположен Рим, относилась уже ко второму кругу экспансии, после Южной Италии («Великой Греции»). Возвышение грекоязычного эллинизированного Востока - это не какая-то «деформация» античности, а наоборот, возвращение к естественному порядку вещей, после того как бойкая западная окраина в эпоху кризиса перетянула одеяло на себя. Это как если бы сегодня Америка деградировала и была захвачена мексиканцами, а Европа снова стала править миром. Настоящей «Европой» в античности была именно Эллада (включая сюда всю сферу эллинской экспансии), а Рим можно считать аналогом Америки. С возвращением к стабильному развитию, Центр, опираясь на культурное превосходство, отыграл свое и снова возглавил цивилизацию. А при следующем кризисе западная окраина вообще была отброшена, как хвост ящерицы. Как, несколько ранее, была отброшена восточная окраина эллинизма, простиравшаяся до Инда и Средней Азии. В этом смысле крах Западной империи и упадок империи Селевкидов, контролировавшей Азию плоть до Инда, это вполне сопоставимые явления, несколько разделенные во времени. Ну, «не прижилось» там, народец не тот оказался, что поделать? Полный крах Западной Империи, и в военно-политическом, и в экономическом, и в культурном отношении, как раз и объясняется более слабой и поверхностной цивилизованностью античного Запада. Восток хотя бы смог сохранить политическую субъектность.
Общепризнано, что греческий и эллинизированный Восток был культурнее и образованнее латинского Запада. Это признавалось самими латинскими интеллектуалами и сохранялось на протяжении всей истории Римской Империи. На Востоке располагались основные центры античной науки и образования. Обязательным элементом элитарного образования на Западе всегда было изучение греческого языка и литературы, а в идеале - учеба в одном из центров Востока. В то же время грекоязычные интеллектуалы презирали латынь как варварский язык, даже когда на ней сложилась собственная великая литература и гуманитарная традиция.
Рядовая грекоязычная публика тоже была покультурнее. Об этом достаточно красноречиво говорят предпочтения в массовых зрелищах: помимо общего для обеих частей Империи увлечения гонками колесниц, на латинском Западе люди предпочитали гладиаторские бои и травлю зверей на арене, тогда как на греческом Востоке - спортивные состязания современного типа (в том числе Олимпийские игры и их многочисленные клоны). Допустим, что гладиаторские игры в Поздней Империи были разновидностью реслинга, и кровь там лилась бутафорская (как полагает, к примеру, Галковский [Галковский 2011, №731]). Но травля зверей оставалась вполне реальной, и, судя по сообщениям, это была не современная элегантная коррида, а натуральная бойня, когда за один день уничтожались десятки экзотических животных (тигров, львов, слонов, носорогов и даже жирафов). И как вы оцените двух людей, о которых известно, что один смотрит по телевизору футбол и фигурное катание, а другой из всех развлечений предпочитает ходить на бойню и наблюдать там массовый забой скота? Вы скажете, что первый, скорее всего, нормальный человек, а второй, без всяких сомнений, - кровожадный дегенерат, от которого лучше держаться подальше. И вот эти «кровожадные дегенераты», волею судеб, долгое время были самыми полноправными гражданами Античного мира. А когда нормальные люди наконец-то начали подниматься от плинтуса и возвращать себе влияние, тут-то историки и забеспокоились: «Ах, упадок культуры, конец цивилизации!»
Нет никаких оснований связывать деградацию или «деевропеизацию» античной цивилизации с возрастанием роли и влияния грекоязычного Востока. Никакой культурной революции на уровне элит, замены культурного слоя на нечто принципиально иное, при переходе к поздней античности не произошло. Элиты Поздней Империи, как и элиты Ранней Империи, продолжали ценить и культивировать классическую античную образованность, и принятие христианства никак на этом не сказалось. Элитарное образование процветало и систематически поддерживалось властями вплоть до самого конца, на Западе - до краха государственности в конце V в., на Востоке - до наступления упадка в VII веке. Ни о каком «выключении света» при Северах или после 235 г., как полагает Дмитрий Галковский, конечно, и речи не было [см. Галковский 2018, №019]. После кризиса III века Империя отнюдь не мутировала в некое азиатское государство, чуждое античным ценностям. Общую атмосферу Империи IV века хорошо передает «История» Аммиана Марцеллина. Она явственно показывает, что этот позднеримский офицер был глубоко интегрирован в предшествующую культурную традицию, и что мир, который он описывает, все еще античный, а не «средневековый» и даже не «византийский». Это ясно даже неспециалисту: достаточно тех эпизодов, где императоры выстраивают взаимоотношения с солдатской демократической массой, и где вовсю «фонит» привычный для античности гражданский эгалитаризм. Даже те императоры, которые были склонны проявлять деспотизм¸ у Аммиана выглядят как классические античные тираны, а не как восточные деспоты. Заметно, что этот мир удалился от римского культурного полюса к греко-эллинистическому, но это результат тенденции, заложенной еще Антонинами во II веке, которые покровительствовали Востоку и даже отрастили себе греческие бородки вопреки старинным римским обычаям. Эти грекофилы-ламберсексуалы тихой сапой, чинно и благородно, не танцуя голыми на столе (как делали торопыги Калигула и Нерон), подготовили уравнение в правах греческой составляющей Римского Мира, что с точки зрения культуры следует оценивать как однозначный позитив.
«Cистема прописки»
Еще одна часто порицаемая мера, выставляющая Позднюю Империю в мрачных тонах, - фискальное «закрепощение» граждан, юридическое прикрепление к месту рождения, которое охватывало не только крестьян-колонов, но и некоторые группы городских ремесленников, и, повсеместно, представителей муниципальной элиты. Бюргерские историки XIX века еще могли бы простить Риму крепостных крестьян, но закрепощение «среднего класса», а тем более городской верхушки было для них плевком в душу и попранием всего святого, что есть на Земле. От них, видимо, и пошла оценка этой практики как вопиющего удушения исконных античных свобод и знака трансформации общества в сторону азиатской деспотии. Но если вдуматься, то это мера не революционная, а наоборот, консервативная. Она выглядит как попытка искусственно вернуть античный порядок вещей в новых условиях, когда все население получило единое общеимперское гражданство. Это, в некотором роде, компенсация негативных эффектов эдикта Каракаллы.
Во времена классической античности мобильность населения серьезно сдерживалась тем, что большинство людей, включая элиты, были полноправными гражданами только в родном полисе. Попытка переселиться в другое место могла закончиться не только поражением в правах, но и попаданием в рабство. Даже в истории культурных Афин были отмечены эпизоды, когда граждане не «чистого» происхождения продавались государством в рабство, или, еще круче, когда власти приказывали казнить богатых мигрантов и забрать их имущество в казну. Все изменилось в римскую эпоху, когда Империя навела порядок во всем ареале цивилизации и даровала единое гражданство сначала городским верхушкам, а потом и всему населению. Понятно, что это спровоцировало неконтролируемые миграционные процессы в масштабах всего Средиземноморья, к чему античный мир не был готов ни в экономическом, ни в социально-демографическом, ни в культурном отношении.
Связь человека с родным городом - это фундаментальная духовная скрепа античной цивилизации, на нее была завязана религиозная и культурная жизнь, городское благоустройство, контроль за общественной моралью. Обесценивание этой скрепы должно было привести к общей деморализации общества («Если полис мертв, то все дозволено!»). Так что все эти драконовские меры о «прописке» принимались не какими-то «заезжими азиатами», а «последними римлянами» и «последними греками», вокруг которых рушился привычный мир. Введение «института прописки» для нейтрализации негативных аспектов единого имперского гражданства стало мерой, полезной не только налоговому ведомству Империи, но многочисленным малым городам в имперской глубинке, которые рисковали остаться без состоятельных граждан и без рабочих рук.
На практике, конечно, вряд ли эти меры были действенными, учитывая примитивность тогдашнего документооборота и фактор коррупции. Чтобы затеряться, человеку достаточно было сесть на корабль и уплыть на другой конец Средиземного моря. Однако, даже признавая эти меры неэффективными и вредными, важно понимать, что они исходили не от «азиатских инородцев, проникнутых духом деспотизма», а, наоборот, были последним порывом античного духа, с целью притормозить крушение исконного образа жизни.
Двойные стандарты: Поздний Рим и Российская империя
Весьма показательным является отношение историков прошлого к таким аспектам Поздней Империи, как бюрократическая централизация и рост военных расходов. Именно в этом часто видят главный источник упадка и краха. «Империя своими поборами и тотальной регламентацией удушила античный мир», «рост военных расходов привел к усилению фискального гнета и подорвал экономику», и т.п. К этому, в грубом приближении, сводится версия Михаила Ростовцева [Ростовцев 1926]. Но если мы повернемся к истории Нового времени, то с удивлением обнаружим, что эти феномены - централизация, укрепление фискального аппарата, разрастание военщины и налогового гнета, - обычно оцениваются историками как факторы прогресса, создавшие государство современного типа [см. Тилли 1992]. Особенно комично этот казус «двойных стандартов» выглядит при сравнении Позднего Рима и Российской империи XVIII века.
Многие тенденции, которые такими авторитетными исследователями начала XX века, как Макс Вебер и Михаил Ростовцев, оценивались как разрушительные, определившие упадок и ослабление Рима, в послепетровской России прекрасно совмещались с небывалым расцветом и ростом могущества. К примеру, в случае Рима сетуют на вытеснение свободного труда несвободным, на огосударствление многих отраслей экономики, на диктат бюрократии, на фискальное закрепощение большинства сословий. Армия Поздней Империи комплектовалась в значительной степени из насильно призванных крепостных-колонов, что ослабило ее боеспособность и вызвало необходимость привлекать к военной службе варваров. В итоге это закончилось для Рима плачевно. Но мы-то помним, что расцвет России в XVIII веке опирался как раз на укрепление бюрократической государственности и на труд крепостных (включая приписанных к промышленным предприятиям, которые учреждались по воле правительства). Причем крепостничество в течение этого столетия существенно ужесточилось и расширило свой ареал. Российская армия, как и позднеримская, комплектовалась из подневольных колонов, набираемых принудительно, и дополнялась этническими («варварскими») соединениями (казаки, калмыки и т.п.), которые по сути своей мало чем отличались от позднеримских «летов» и «федератов». При этом во второй половине XVIII века российская армия не уступала армиям наиболее развитых стран Европы, а с восточными «варварами» расправлялась играючи.
Если перенести на Россию рассуждения, часто прилагаемые к поздней античности, то страна в XVIII веке должна была не расти и развиваться, а деградировать, распадаться на части и быть пинаемой варварами. Но вместо этого наблюдался не только колоссальный рост материального могущества, но и развитие науки, и расцвет высокой культуры, в котором принимали участие даже колоны («крепостные театры»). Если, в свою очередь, перенести на позднюю античность типовые рассуждения российских историков о благости тотального закрепощения и прелестях мобилизационной экономики, то во времена Диоклетиана римляне должны были пережить колоссальный взрыв развития, а арабов в VII веке уже встречали бы на марсианских треножниках с боевыми лазерами.
Конечно, использованная аналогия не вполне корректна. Римская Империя обнимала собой всю античную цивилизацию, тогда как Россия XVIII-XIX вв. была лишь полупериферийным регионом Европы, чьей главной функцией в глобальном разделении труда являлось снабжение Центра зерном, сырьем и «пушечным мясом». Ее развитие целиком определялось идеями, технологиями и специалистами, направленными из Центра. Тем не менее, на этом примере хорошо видно, что нельзя хватать первую попавшуюся тенденцию, которая показалась вам негативной, и объявлять ее «самоочевидной» причиной тотального краха целой цивилизации, просуществовавшей больше тысячелетия.
Итак, надеюсь, я несколько поколебал ложное ощущение «самоочевидности» гибели античного мира в сознании читателей и расчистил место для восприятия загадочности этого феномена. Дабы закрепить успех, далее мы рассмотрим эволюцию взглядов западных историков на Позднюю Империю и на причины ее краха, начиная с просвещенного XVIII века и заканчивая абсурдно-политкорректной современностью.
Примечание об источниках. Желающих найти всесторонний и доброжелательный обзор Поздней Античности отсылаю к двум книгам:
1) Jones, A.H.M. The Later Roman Empire 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. Vol. 1-3. Oxford, 1964.
2) Brown, Peter R.L. The World of Late Antiquity from Marcus Aurelius to Muhammad. London, 1971.
А чтобы почувствовать саму атмосферу этого периода, лучше всего подойдет «История» Аммиана Марцеллина.
Остальная Библиография.
Продолжение следует...