А.Г. Тепляков. "Охранное отделение" режимной экономики: часть I.
Поскольку мною в последнее время публикуются документы о кадоровой политике ГУЛАГа в лагерях ОГПУ в 1930-1934 гг., в данном контексте оправданным будет привести статью одного из самых компетентных и серьезных (на мой субъективный взгляд) сибирских историков-специалистов по истории отечественных органов госбезопасности А.Г.Теплякова о работниках комендатур системы спецпоселений для депортированных крестъян. В данный хронологический период категория спецссыльных в разы превосходила, собственно, заключенных по количеству, поэтому проблема подбора кадров для системы спецпоселков стояла даже, пожалуй, более остро, чем для лагерей. С 1931 г. система спецопселков перешла в юрисдикцию ГУЛАГа и очень многие подходы в аспекте формирования личного состава комендатур перешли из лагерного комплекса в спецпоселения.
Cтатью пришлось разбить на две части.
А.Г. Тепляков. Охранное отделение» режимной экономики: комендантский корпус спецпоселений в Сибири (1930−1940-е гг.) // История сталинизма: Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память. Материалы международной научной конференции. Москва, 28−29 октября 2011 г. - М.: РОССПЭН. С. 450−468.
"В отличие от созданной летом 1929 г. системы ГУЛАГа, которая должна была прибыльно функционировать за счёт бесплатного труда заключённых, крестьянская ссылка в начале 1930-х гг. носила характер репрессивный и имела главной целью основательную чистку деревни от «кулацких элементов»; организация жизни этой стремительно возникшей массовой политссылки была относительно второстепенной задачей. Новые источники дают сведения о том, что партийные верхи с самого начала коллективизации были готовы к откровенно террористическим мерам в отношении репрессированных «кулаков» и не торопились с организацией рационального использования их труда в ссылке. На одном из закрытых московских совещаний в феврале 1930 г. В. М. Молотов, рассуждая о судьбах «раскулаченных», сначала высказал мысль о целесообразности их массовых утоплений и расстрелов, затем упомянул о заключении в сибирские «концентрационные лагеря, если у [секретаря Сибкрайкома ВКП (б) Р. И.] Эйхе они имеются», и только затем предложил «подумать, на какие работы мы их отправим, возможно, на лесоповал»[1].
Подобные настроения были распространены и у местных руководителей: в одной из сводок ОГПУ, адресованных в 1930 г. Сибкрайкому ВКП (б), отмечалось, что «у ряда районных работников и особенно низовых сложилось мнение, что выселение в данное время кулачества является началом их физического уничтожения, и на последовавшие директивы смотрели как на прикрытие, маскировку вышестоящими органами проводимой расправы с кулачеством»[2]. Аналогичные мнения высказывались низовыми работниками в 1933 г., когда, например, начальник сформированного в Пятигорске с помощью облав эшелона «трудпоселенцев» заявил узникам, отправленным на север без каких-либо съестных припасов: «Жаль в вас пустить пули», а врачи (!) объясняли вымиравшим от голода 6 тыс. ссыльным, попавшим на нарымский «остров смерти» Назино: «Вас привезли сюда для того, чтобы вы все здесь померли»[3].
Отношение к насильственно переселяемым государством было сформировано раз и навсегда: это люди исключительно сильно провинившиеся, поэтому заботиться о сохранении их жизни и способности к труду необязательно. Отношение к париям режима со стороны партийно-хозяйственных работников в этом отношении не отличалось от позиций карателей. В Красноярском крае на территории Северо-Енисейского приискового управления в течении 10 месяцев к началу 1941 г. из ссыльных польских осадников от голода и болезней умер 141 чел., включая 67 детей; при этом «почти все члены Тэйской партийной организации скупали у них вещи за бесценок вместе с работниками НКВД»[4].
Нередко единственными защитниками прав ссыльных, обрекаемых на смерть преступным отношением со стороны не только руководящих инстанций, но и руководителей хозяйственных структур, которым передавались «кулаки», были именно чекисты, обладавшие как прямыми каналами быстрой доставки информации, так и серьёзной административной властью. Понимая свою службу в качестве «недрёманного ока», органы ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ, когда считали нужным, информировали партийно-государственные структуры о бесчисленных провалах местных властей, вызывавших недовольство населения и нарушавших тем самым политическую стабильность. В этом отношении работники госбезопасности, конечно, не считали катастрофические условия жизни ссыльных чем-то недопустимым, но полагали, что эту категорию «неправового населения» следует не морить голодом, а добиваться от неё запланированных трудовых результатов.
Жизнь крестьянской и этнической ссылки полностью зависела от хозяев спецпоселений - работников комендатур и милиции, охранявших ссыльное население, организовавших скудное снабжение и подобие быта, а также вербовавших из них секретную агентуру. Комендатурная система была организована в первые месяцы 1930 г. работниками краевых комендантских отделов и передана из системы НКВД в распоряжение ОГПУ летом 1931 г., когда потоки репрессированных крестьян, оказавшиеся значительно крупнее прошлогодних, захлестнули систему спецпоселений, нарушая и без того относительную её управляемость. Недаром в архивах отсутствуют какие-то сводные цифры по демографическим потерям среди «раскулаченных» за 1930 и 1931 гг.
В первую ссыльную волну чекисты занимались совместно с местными властями составлением списков «кулаков», сопровождением ссыльных до мест поселения, а также организацией подавления антиправительственных выступлений. Собственно устройство крестьянской ссылки было возложено на аппарат НКВД РСФСР, который назначал комендантов участковых комендатур (среднее звено) и комендантов подчинённых им посёлков (низшее звено). Коменданты охраняли и учитывали ссыльных, а повседневная жизнь последних, согласно инструкции, должна была быть основана «на принципе развития хозяйственной инициативы самих расселенцев»[5]. Чекисты при этом осуществляли контролирующие функции, а также организовывали репрессии против недовольных ссыльных, во множестве фабрикуя дела об антисоветской агитации, саботаже и повстанческих намерениях.
Резкое увеличение штатов ОГПУ в начале 1930-х гг., связанное со строительством аппаратов в каждом районе и налаживанием лагерной системы, не смогло преодолеть острый кадровый кризис карательного ведомства. Лишь небольшая часть чекистов была выделена для устройства системы крестьянской ссылки, при этом речь в основном шла об использовании бывших сотрудников ВЧК-ОГПУ. Значительная часть работников комендатурной системы Сибири в начале 1930-х гг. была поставлена системой НКВД в лице краевого административного управления - куратора милиции и мест заключений. Между тем для организации жизни в сотнях спецпосёлков, сведённых в участковые комендатуры, требовались люди с существенным опытом административной работы. Но даже для должностей участковых комендантов, которые руководили (с помощью инспекторов, поселковых комендантов и милиционеров) массой в 10−20 тыс. ссыльных и пользовались правами глав райисполкомов, немного нашлось лиц из действующей хозяйственной номенклатуры требуемого уровня. Главными проблемами комендантов были как отсутствие должного организаторского опыта, элементарного образования и способностей, так и крайне низкий моральный уровень, склонность к преступлениям как корыстным, так и против личности.
Комендатурный аппарат, пронизанный работниками милицейско-тюремной системы, показал себя крайне неэффективным как в карательно-охранной, так и хозяйственно-бытовой сферах. Назначение значительной части руководящих комендантских работников из милицейских и военных чинов среднего и низового звена имело самые отрицательные последствия: эти лица оказались непригодными для создания приемлемых условий жизни в спецпосёлках. Советская милиция с первых лет своего существования была непрофессиональной и малодейственной, поскольку формировалась из малограмотных бывших военнослужащих и партизан, неразвитых, но политически лояльных и мотивированных в основном теми возможностями, которые у них появлялись. Низкая зарплата и тяжёлые условия труда в сочетании с наличием почти бесконтрольной власти превращали милицию в компанию постоянно нетрезвых взяточников, для которых борьба с преступностью была не главным занятием. На базе непрофессионализма и коррупции стремительно сложилась необыкновенно устойчивая традиция круговой поруки падких до криминала сотрудников милиции, благополучно пережившая советский период.
В мае 1921 г. начальник московского угрозыска И. Я. Фрейман писал, объясняя причины глубокой чистки как командного, так и рядового состава своего подразделения: «…Вакханалия расстрелов [всем] составом сотрудников, бесконтрольность и безотчётность - разнуздали инстинкты и сам угрозыск превратился в уголовщину. Он стал застенком, где обделывались всякие тёмные делишки - взятки, вымогательства и другие прелести… узаконились. Этим духом было проникнуто всё управление сверху донизу»[6]. Из-за огромной текучести милицейский аппарат 1920 - 1930-х гг. всё время лихорадочно обновлялся, ежегодно вбрасывая в общество «отработанные» десятки тысяч людей с приобретённой уголовной ментальностью и одновременно криминализируя значительную часть пополнения, что только стимулировало и без того огромный рост преступности.
Современные исследователи говорят о расцвете в 1920-е и 1930-е гг. по всей стране дикого хулиганства, приобретшего масштабы «национального бедствия»[7], и прочей уголовщины. Например, по Ачинскому округу Сибкрая в середине 1926 г. за неполные полтора месяца было зафиксировано около 500 убийств, а в «Барабинском округе во время одного праздника в одном только селе убито 25 чел.»[8]. Десятилетие спустя после революции абсурдные человеческие потери в залитой самогоном провинции не уступали тем, которые были в Гражданскую войну. Значительная доля вины за огромную преступность лежала на бездействии и непрофессионализме милиции.
Аппарат адмуправления и комендантского отдела Сибкрая состоял в основном из бывших крупных работников милиции и госбезопасности. С 1929 по 1930 г. Сибирский краевой адмотдел возглавлял С. А. Сумин[9]. В 1929 - начале 1930 г. заместителем и врид начальника Сибирского крайадмотдела являлся Д. М. Барышев, бывший подпольщик и начальник Одесского губернского адмотдела, автор учебного руководства для работников угрозыска. П. И. Арбузов, бывший начальник окружной милиции, с августа 1930 г. руководил оргинструкторским отделом крайадмотдела[10].
На должность сначала замначальника, а вскоре и начальника краевого адмотдела в 1930 г. был выдвинут опытный чекист, бывший начальник Барнаульского окротдела ОГПУ Ф. М. Скрипко, взявший на должность начальника комендантского отдела хорошо знакомого ему по работе в Барнауле начальника тюрьмы И.И. Долгих, бывшего партизана и командира частей ЧОН, известного жестокостью (лично рубил в 1922 г. пленных повстанцев) и пьянством. Впоследствии Скрипко оказался настолько скомпрометированным, что в 1932 г. его уволили с лишением наград, полученных от ОГПУ[11]. Среди его подчинённых также были конфликтовавшие с законом. Например, Н. С. Крутиков, заведуя общим отделом Киренского окротдела ОГПУ Сибкрая, пьянствовал и в 1929 г. находился под следствием за подлог денежных документов. Однако осенью 1930 г. он обнаруживается на ответственной должности помначальника краевого комендантского отдела[12].
Для руководящего состава выглядела типичной фигура М. Г. Китаева, бывшего начальника угрозыска милиции Туркестана, летом 1923 г. исключённого из РКП (б) за «неуместное вмешательство» в расследование отданных под суд работников Сырдарьинского облугрозыска. Затем он работал весовщиком на железнодорожной станции, а после восстановления в партии возглавлял сначала Томский угрозыск, затем - угрозыск Сибкрайадмотдела, а до 1930 г. - аппараты Томского и Кузнецкого окрадмотделов (в 1928 г. от Томской окрКК ВКП (б) имел предупреждение за бюрократизм). Затем Китаев учился в Томской промакадемии, выслужил скромную должность директора совхоза Сиблага ОГПУ, в 1934 г. был повышен до начальника Анжерского горотдела УРКМ УНКВД Западно-Сибирского края (ЗСК), но вскоре получил строгий партвыговор с предупреждением «за безответственное отношение к работе». В 1935 г., работая комендантом Томской участковой комендатуры отдела трудпоселений (ОТП) УНКВД ЗСК, Китаев был снят за развал работы и понижен до помощника коменданта там же[13].
Высокая текучесть руководящих кадров наблюдалась даже в краевом аппарате адмотдела. Организатор партизанского отряда П. Г. Конопелько с 1920 г. работал в милиции, а в 1929-1930 гг. являлся заместителем и первым заместителем начальника краевого адмотдела. Но в конце 1930 г. он ушёл на должность зампреда Новосибирского горисполкома[14]. И. С. Корзилов возглавлял Ачинский и Каменский окружные адмотделы Сибкрая, выполняя любые поручения (в т. ч. в декабре 1925 г. участвовал в расстреле 16 бандитов, осуждённых во внесудебном порядке); имел партвыговор от Каменской окрКК ВКП (б) Сибкрая «за склоку». В январе 1930 г. Корзилов являлся врид начальника Сибирского крайадмотдела, но в том же году был назначен руководить КУИТУ ЗСК[15]. В. Горский в 1930-1931 гг. был замначальника комендантского отдела крайадмотдела ЗСК и замначальника Комендантского управления ПП ОГПУ ЗСК[16].
Те же комендантские работники, которые были взяты из гражданских структур, обычно являлись лицами, тяжело скомпрометированными. Так, заместитель председателя Бирилюсского райисполкома ЗСК В. В. Маньков в 1933 г. лишился должности за пьянство, грубость, хулиганство и незаконную конфискацию имущества крестьян, после чего оказался направлен «для укрепления» Бирилюсской комендатуры Сиблага. Маньков быстро вырос до должности участкового коменданта Парбигской комендатуры Сиблага, был премирован, а к 1938 г. дослужился до поста начальника 1-го отделения ОТП УНКВД по Новосибирской области (НСО)[17].
При организации отделов спецпоселений ОГПУ летом 1931 г. приняло в свою систему комендантские кадры, тем самым существенно повысив статус последних. Руководить же отделами спецпоселений полномочных представительств ОГПУ назначались видные чекисты, в отношении которых у руководства имелись серьёзные претензии (при огромной криминализированности оперативного состава «органов», в т. ч. руководящих работников, подобных персон было достаточно). С этого времени инфильтрация системы ОСП чекистами, причём преимущественно штрафниками, усилилась. Мощное влияние выходцев из спецслужб на облик комендатурной системы органично дополнялось воздействием низовой партхозноменклатуры, обладавшей не меньшими запасами классовой ненависти к ссыльным.
Особую роль с 1931 г. в комендатурной системе Западной Сибири играл И. И. Долгих, в течение семи лет руководивший краевой ссылкой. Коллеги Долгих постоянно обвиняли его в грубости и пьянстве; он недоплачивал партвзносы, ссорился с секретарями райкомов Нарыма, позволял себе игнорировать собственное начальство, но был непотопляем и до 1950 г. занимал руководящие должности в системе ГУЛАГа[18]. Не менее отягощённым прошлым и настоящим отличался такой из его подчинённых, как бывший комендант Алтайской губЧК И. П. Белкин, отвечавший в начале 1920-х гг. за организацию массовых расстрелов: в 1931 г. он работал помкоменданта Парбигской участковой комендатуры и за помощь в ликвидации мифических «повстанческих организаций» был награждён часами[19]. Бывшие профессиональные палачи подвизались и на менее видных должностях: пулемётчик и комендант Особого отдела ВЧК в Севастополе Э. Я. Кристуль участвовал в массовом истреблении белых в Крыму, после чего лечился в психлечебнице; в середине 1930-х гг. он работал поселковым комендантом в Пудинской комендатуре ОТП УНКВД ЗСК[20].
В состав пенитенциарной системы сознательно зачисляли лиц, скомпрометированных криминальными делами и выгнанных со службы в силовых структурах. Эти коменданты и начальники лагерных пунктов должны были обеспечивать жёсткий охранный режим в отношении сотен тысяч «врагов», часть которых подлежала физическому истреблению. На службу в систему лагерей и спецпоселений в изобилии попадали всяческие отбросы, не нашедшие себе места в жизни, но согласившиеся помогать государству в уничтожении «врагов». Как отмечало руководство ПП ОГПУ ЗСК, к первой половине 1933 г. в северных районах края было расселено 57 905 «кулацких» семейств в составе 255 869 чел. По мнению чекистов, это была «резервная к[онтр]-р[еволюционная] армия, наиболее активные кадры которой уже вступили на путь самоорганизации для борьбы против существующего строя»[21]. Коменданты всецело разделяли подобный настрой своих старших коллег. Как пишут историки, в Нарыме при вселении имели место «случаи затопления барж, вмещавших от нескольких сотен до тысячи человек», а один из рядовых чекистов позднее хвастался, как «баржами топил» ссыльных крестьян[22].
В первой половине 1930 г. комендант «кулацкого» посёлка Мартынов в Кежемском районе Канского округа «без суда расстреливал людей», в чём ему помогали милиционеры вместе с партийцами и комсомольцами. В ночь на 3 сентября 1930 г. «комендант кулацкого посёлка с. Камышанки Алтайского района Синельников убил кулака Фефелова». Постоянно убивали ссыльных в первой половине 1930-х гг. работники нарымских комендатур. Один из таких персонажей, помощник участкового коменданта Тевризской комендатуры Вассерман в феврале 1934 г. был отдан под суд за издевательства и «дачу установок стрелкам на расстрелы» поселенцев[23].
Человеческое отношение к переселенцам расценивалось нередко как «правый уклон»[24]. Поэтому совершившие тяжкие преступления и снятые с оперативной работы чекисты были желанными гостями в системе спецпоселений. Уполномоченный Нарымского оперсектора ОГПУ по Чаинскому району К. О. Гладких в 1931 г. организовал отряд для ликвидации «кулацкой банды», совершивший ряд убийств, в т. ч. 8-летнего мальчика. Гладких отсидел семь месяцев, был возвращён в «органы» и прошёл к 1938 г. путь от милиционера до участкового коменданта в том же Чаинском районе[25]. Помощник уполномоченного Анжеро-Судженского райгоротделения ПП ОГПУ ЗСК П. Е. Селиванов в июле 1932 г. с группой коллег был арестован на 15 суток за участие в пытках арестованных, а в 1933 г. стал участковым комендантом Анжерской комендатуры ОТП[26]. Дефицит кадров распространялся и на низших сотрудников комендатур - стрелков охраны. В 1933 г. уволенные за уголовные преступления охранники Александро-Ваховской комендатуры Нарымского округа вскоре принимались на службу обратно, вновь практикуя бессудные расправы и ограбления ссыльных[27].
Но и «обычный» криминальный элемент составлял заметный процент руководящего звена системы спецпоселений. Фельдъегерь Ачинского РО ОГПУ А. П. Глазунов в 1932 г. был исключён из ВКП (б) за подделку денежных документов, а в 1935 г., уже будучи участковым комендантом в Томске, отправился на 5 лет в концлагерь за получение партбилета обманным путём. Судившийся до революции за убийство М. В. Борисов в 1933 г. был уволен с должности помкоменданта Северо-Енисейского отделения ОСП ПП ОГПУ Восточно-Сибирского края (ВСК) за систематическое пьянство[28].
Текучесть кадров в системе спецпоселений значительно превосходила существовавшую в оперативных отделах ОГПУ-НКВД: комендантский состав целиком обновлялся за два-три года[29]. Отчаянное положение с кадрами заставляло привлекать в комендатурную систему и юнцов без какого-либо опыта. Например, 20-летний кузнец Красноярского депо А.Г. Метелев стал в 1931 г. комендантом ОТП ПП ОГПУ ВСК в Усть-Порту на Енисее[30]. Как и в остальной чекистской системе, новое пополнение под страхом репрессий сразу было вынуждено принимать правила корпоративного поведения, не оказывая сопротивления. Но известны случаи и политических измен ведомству, которые в начале 1930-х гг. были характерны даже для оперативного состава ПП ОГПУ ЗСК. Так, комендант Кузнецовского посёлка П. М. Раков летом 1931 г. принял участие в восстании спецпереселенцев в Чаинском районе Нарымского округа. Конечно, такие эпизоды были исключением.
Говоря об участковых комендантах, следует отметить, что они считались солидными управленцами районного уровня: в 1937 г. из 19 таких комендантов четверо считались партийным руководством Запсибкрая пригодными для занятия должностей председателей райисполкомов[31]. Но сравнительно немногие коменданты смогли сделать карьеру после ухода из системы. Особенно сложно было воспользоваться социальными лифтами поселковым комендантам.
Лишь небольшая часть комендантов смогла выдвинуться на оперативную чекистскую работу. А. К. Эйсмонт, в 1933 г. работавший помощником участкового коменданта Ольховской комендатуры Сиблага, к 1937 г. стал помощником оперуполномоченного Юргинского РО НКВД, затем был переброшен в Томск, а в 1941 г. - утверждён начальником Барабинского РО НКВД-НКГБ[32]. Поселковый комендант нарымской Могочинской участковой комендатуры С. П. Чепоргин в 1937 г. окончил Новосибирскую межкраевую школу ГУГБ НКВД, работал помощником оперуполномоченного Куйбышевского РО УНКВД НСО и в 1938 г. был арестован за нарушения законности, получив в итоге 6 лет заключения[33]. Участковый комендант Александровской комендатуры ОТП Нарымского окротдела НКВД С. С. Зеленов был выдвинут на оперработу в 1939 г. и год спустя возглавил Асиновское РО УНКВД НСО[34]. Погребённые в глухомани гулаговской империи, комендантские работники в большинстве быстро или медленно спивались, успевая совершить немало служебных злоупотреблений и прямых преступлений.
<....>
Примечания
[1] Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009. С. 145.
[2] Гущин Н. Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928−1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996. С. 101.
[3] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 766. Л. 99; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 15. Д. 1445. Л. 9 об.
[4] ГАКК. Ф. П-26. Оп. 1. Д. 171. Л. 85 (сведения к.и.н. А. С. Ильина).
[5] Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 - весна 1931 г.: Сб. документов. Новосибирск, 1992. С. 202.
[6] Скоркин К. В. МВД России. Люди, структура, деятельность. Т. 2. НКВД РСФСР 1917−1923. М., 2008. С. 371.
[7] Панин С. Е. «Хозяин улиц городских». Хулиганство в советской России в 1920-е годы // Вестник Евразии. 2003. № 4; Богданов С. В. Советская Россия в 1920-е годы: власть, социальные аномалии, общество. Курск, 2006.
[8] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 137. Л. 116 об.
[9] ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 40. Л. 47.
[10] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 9. Д. 2738. Л. 38 - 38 об.; Д. 2733; ГАНО. Ф. 47. Оп. 5. Д. 114. Л. 32; Ф. П-2. Оп. 5а. Д. 107; ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 40. Л. 1; Д. 82. Л. 58.
[11] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 99. Л. 2, 3; Д. 151. Л. 134. Д. 405. Л. 70; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 579. Л. 759.
[12] ГАНО. Ф. 20. Оп. 2. Д. 198. Л. 15, 25; Ф. 47. Оп. 5. Д. 106. Л. 75.
[13] Ларьков Н. С., Чернова И. В. Полицмейстеры, комиссары, начальники: (Руководители правоохранительных органов Томской губернии, округа и области в ХIХ-ХХ вв.). Томск, 1999. С. 129−131; Архив УВД НСО. Ф. 19. Кор. 41. Т. 4. Л. 292.
[14] Енисейский энциклопедический словарь. Красноярск, 1998. С. 286; ГАНО. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1408. Л. 133; Ф. П-3. Оп. 3. Д. 363. Л. 7; Ф. П-76. Оп. 1. Д. 254. Л. 62 об.
[15] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 153. Л. 86; Д. 157. Л. 88 об.; Д. 293. Л. 173−174; ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 82. Л. 74; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 1. Д. 100. Л. 1; Ф. 20. Оп. 2. Д. 18. Л. 597.
[16] Архив УФСБ НСО. Д. П-17 386. Т. 3. Л. 525; ГАНО. Ф. 47. Оп. 5. Д. 106. Л. 128.
[17] Тепляков А. Г. Опричники Сталина. М., 2009. С. 98.
[18] Тепляков А. Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М., 2008. С. 431, 440, 528; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 1109. Л. 18 - 18 об.; Ф. П-1204. Оп. 1. Д. 24. Л. 12.
[19] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 9. Д. 2741. Л. 138 - 138 об.; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 763. Л. 204, 206; Управление ФСБ Российской Федерации по Новосибирской области. Новосибирск, 2002. С. 14.
[20] Нарымская хроника 1930−1945. Трагедия спецпереселенцев. Документы и воспоминания. М., 1997. С. 74; ГАНО. Ф. 1049. Оп. 1. Д. 265. Л. 44.
[21] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 7−8.
[22] Красильников С. А. Серп и Молох. М., 2003. С. 163; Нарымская хроника 1930−1945… С. 172.
[23] Тепляков А. Г. Машина террора С. 88; Спецпереселенцы в Западной Сибири 1933−1938. Вып. 3. Новосибирск, 1994. С. 187−188.
[24] См. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930−1940: В 2 кн. Кн. 2. М., 2005. С. 687.
[25] ЦДНИТО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 292. Л. 399−400; РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 155. Л. 27; Д. 320. Л. 5; Д. 361. Л. 165.
[26] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 168. Л. 19.
[27] ГАНО. Ф. П-3. Оп. 15. Д. 1445. Л. 10 об.
[28] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 534. Л. 152; Оп. 2. Д. 561. Л. 13; Оп. 1. Д. 250. Л. 99.
[29] Красильников С. А. Серп и Молох С. 202.
[30] Ленинский путь (Тара). 1979, 3 февр. С. 4.
[31] Тепляков А. Г. Машина террора С. 510−515, 428.
[32] ЦДНИТО. Ф. 80. Оп. 1. Д. 892. Л. 160; ГАНО. Ф. П-26. Оп. 1. Д. 38. Л. 183; Ф. П-29. Оп. 1. Д. 531. Л. 89.
[33] Архив УФСБ НСО. Д. П-547. Л. 99, 103; Д. П-8139. Л. 267−268; ЦДНИТО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 77. Л. 44.
[34] Архив УФСБ НСО. Д. П-4976. Л. 147; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 238б. Л. 131−133; ЦДНИТО. Ф. 537. Оп. 1. Д. 25. Л. 52.
Cтатью пришлось разбить на две части.
А.Г. Тепляков. Охранное отделение» режимной экономики: комендантский корпус спецпоселений в Сибири (1930−1940-е гг.) // История сталинизма: Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память. Материалы международной научной конференции. Москва, 28−29 октября 2011 г. - М.: РОССПЭН. С. 450−468.
"В отличие от созданной летом 1929 г. системы ГУЛАГа, которая должна была прибыльно функционировать за счёт бесплатного труда заключённых, крестьянская ссылка в начале 1930-х гг. носила характер репрессивный и имела главной целью основательную чистку деревни от «кулацких элементов»; организация жизни этой стремительно возникшей массовой политссылки была относительно второстепенной задачей. Новые источники дают сведения о том, что партийные верхи с самого начала коллективизации были готовы к откровенно террористическим мерам в отношении репрессированных «кулаков» и не торопились с организацией рационального использования их труда в ссылке. На одном из закрытых московских совещаний в феврале 1930 г. В. М. Молотов, рассуждая о судьбах «раскулаченных», сначала высказал мысль о целесообразности их массовых утоплений и расстрелов, затем упомянул о заключении в сибирские «концентрационные лагеря, если у [секретаря Сибкрайкома ВКП (б) Р. И.] Эйхе они имеются», и только затем предложил «подумать, на какие работы мы их отправим, возможно, на лесоповал»[1].
Подобные настроения были распространены и у местных руководителей: в одной из сводок ОГПУ, адресованных в 1930 г. Сибкрайкому ВКП (б), отмечалось, что «у ряда районных работников и особенно низовых сложилось мнение, что выселение в данное время кулачества является началом их физического уничтожения, и на последовавшие директивы смотрели как на прикрытие, маскировку вышестоящими органами проводимой расправы с кулачеством»[2]. Аналогичные мнения высказывались низовыми работниками в 1933 г., когда, например, начальник сформированного в Пятигорске с помощью облав эшелона «трудпоселенцев» заявил узникам, отправленным на север без каких-либо съестных припасов: «Жаль в вас пустить пули», а врачи (!) объясняли вымиравшим от голода 6 тыс. ссыльным, попавшим на нарымский «остров смерти» Назино: «Вас привезли сюда для того, чтобы вы все здесь померли»[3].
Отношение к насильственно переселяемым государством было сформировано раз и навсегда: это люди исключительно сильно провинившиеся, поэтому заботиться о сохранении их жизни и способности к труду необязательно. Отношение к париям режима со стороны партийно-хозяйственных работников в этом отношении не отличалось от позиций карателей. В Красноярском крае на территории Северо-Енисейского приискового управления в течении 10 месяцев к началу 1941 г. из ссыльных польских осадников от голода и болезней умер 141 чел., включая 67 детей; при этом «почти все члены Тэйской партийной организации скупали у них вещи за бесценок вместе с работниками НКВД»[4].
Нередко единственными защитниками прав ссыльных, обрекаемых на смерть преступным отношением со стороны не только руководящих инстанций, но и руководителей хозяйственных структур, которым передавались «кулаки», были именно чекисты, обладавшие как прямыми каналами быстрой доставки информации, так и серьёзной административной властью. Понимая свою службу в качестве «недрёманного ока», органы ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ, когда считали нужным, информировали партийно-государственные структуры о бесчисленных провалах местных властей, вызывавших недовольство населения и нарушавших тем самым политическую стабильность. В этом отношении работники госбезопасности, конечно, не считали катастрофические условия жизни ссыльных чем-то недопустимым, но полагали, что эту категорию «неправового населения» следует не морить голодом, а добиваться от неё запланированных трудовых результатов.
Жизнь крестьянской и этнической ссылки полностью зависела от хозяев спецпоселений - работников комендатур и милиции, охранявших ссыльное население, организовавших скудное снабжение и подобие быта, а также вербовавших из них секретную агентуру. Комендатурная система была организована в первые месяцы 1930 г. работниками краевых комендантских отделов и передана из системы НКВД в распоряжение ОГПУ летом 1931 г., когда потоки репрессированных крестьян, оказавшиеся значительно крупнее прошлогодних, захлестнули систему спецпоселений, нарушая и без того относительную её управляемость. Недаром в архивах отсутствуют какие-то сводные цифры по демографическим потерям среди «раскулаченных» за 1930 и 1931 гг.
В первую ссыльную волну чекисты занимались совместно с местными властями составлением списков «кулаков», сопровождением ссыльных до мест поселения, а также организацией подавления антиправительственных выступлений. Собственно устройство крестьянской ссылки было возложено на аппарат НКВД РСФСР, который назначал комендантов участковых комендатур (среднее звено) и комендантов подчинённых им посёлков (низшее звено). Коменданты охраняли и учитывали ссыльных, а повседневная жизнь последних, согласно инструкции, должна была быть основана «на принципе развития хозяйственной инициативы самих расселенцев»[5]. Чекисты при этом осуществляли контролирующие функции, а также организовывали репрессии против недовольных ссыльных, во множестве фабрикуя дела об антисоветской агитации, саботаже и повстанческих намерениях.
Резкое увеличение штатов ОГПУ в начале 1930-х гг., связанное со строительством аппаратов в каждом районе и налаживанием лагерной системы, не смогло преодолеть острый кадровый кризис карательного ведомства. Лишь небольшая часть чекистов была выделена для устройства системы крестьянской ссылки, при этом речь в основном шла об использовании бывших сотрудников ВЧК-ОГПУ. Значительная часть работников комендатурной системы Сибири в начале 1930-х гг. была поставлена системой НКВД в лице краевого административного управления - куратора милиции и мест заключений. Между тем для организации жизни в сотнях спецпосёлков, сведённых в участковые комендатуры, требовались люди с существенным опытом административной работы. Но даже для должностей участковых комендантов, которые руководили (с помощью инспекторов, поселковых комендантов и милиционеров) массой в 10−20 тыс. ссыльных и пользовались правами глав райисполкомов, немного нашлось лиц из действующей хозяйственной номенклатуры требуемого уровня. Главными проблемами комендантов были как отсутствие должного организаторского опыта, элементарного образования и способностей, так и крайне низкий моральный уровень, склонность к преступлениям как корыстным, так и против личности.
Комендатурный аппарат, пронизанный работниками милицейско-тюремной системы, показал себя крайне неэффективным как в карательно-охранной, так и хозяйственно-бытовой сферах. Назначение значительной части руководящих комендантских работников из милицейских и военных чинов среднего и низового звена имело самые отрицательные последствия: эти лица оказались непригодными для создания приемлемых условий жизни в спецпосёлках. Советская милиция с первых лет своего существования была непрофессиональной и малодейственной, поскольку формировалась из малограмотных бывших военнослужащих и партизан, неразвитых, но политически лояльных и мотивированных в основном теми возможностями, которые у них появлялись. Низкая зарплата и тяжёлые условия труда в сочетании с наличием почти бесконтрольной власти превращали милицию в компанию постоянно нетрезвых взяточников, для которых борьба с преступностью была не главным занятием. На базе непрофессионализма и коррупции стремительно сложилась необыкновенно устойчивая традиция круговой поруки падких до криминала сотрудников милиции, благополучно пережившая советский период.
В мае 1921 г. начальник московского угрозыска И. Я. Фрейман писал, объясняя причины глубокой чистки как командного, так и рядового состава своего подразделения: «…Вакханалия расстрелов [всем] составом сотрудников, бесконтрольность и безотчётность - разнуздали инстинкты и сам угрозыск превратился в уголовщину. Он стал застенком, где обделывались всякие тёмные делишки - взятки, вымогательства и другие прелести… узаконились. Этим духом было проникнуто всё управление сверху донизу»[6]. Из-за огромной текучести милицейский аппарат 1920 - 1930-х гг. всё время лихорадочно обновлялся, ежегодно вбрасывая в общество «отработанные» десятки тысяч людей с приобретённой уголовной ментальностью и одновременно криминализируя значительную часть пополнения, что только стимулировало и без того огромный рост преступности.
Современные исследователи говорят о расцвете в 1920-е и 1930-е гг. по всей стране дикого хулиганства, приобретшего масштабы «национального бедствия»[7], и прочей уголовщины. Например, по Ачинскому округу Сибкрая в середине 1926 г. за неполные полтора месяца было зафиксировано около 500 убийств, а в «Барабинском округе во время одного праздника в одном только селе убито 25 чел.»[8]. Десятилетие спустя после революции абсурдные человеческие потери в залитой самогоном провинции не уступали тем, которые были в Гражданскую войну. Значительная доля вины за огромную преступность лежала на бездействии и непрофессионализме милиции.
Аппарат адмуправления и комендантского отдела Сибкрая состоял в основном из бывших крупных работников милиции и госбезопасности. С 1929 по 1930 г. Сибирский краевой адмотдел возглавлял С. А. Сумин[9]. В 1929 - начале 1930 г. заместителем и врид начальника Сибирского крайадмотдела являлся Д. М. Барышев, бывший подпольщик и начальник Одесского губернского адмотдела, автор учебного руководства для работников угрозыска. П. И. Арбузов, бывший начальник окружной милиции, с августа 1930 г. руководил оргинструкторским отделом крайадмотдела[10].
На должность сначала замначальника, а вскоре и начальника краевого адмотдела в 1930 г. был выдвинут опытный чекист, бывший начальник Барнаульского окротдела ОГПУ Ф. М. Скрипко, взявший на должность начальника комендантского отдела хорошо знакомого ему по работе в Барнауле начальника тюрьмы И.И. Долгих, бывшего партизана и командира частей ЧОН, известного жестокостью (лично рубил в 1922 г. пленных повстанцев) и пьянством. Впоследствии Скрипко оказался настолько скомпрометированным, что в 1932 г. его уволили с лишением наград, полученных от ОГПУ[11]. Среди его подчинённых также были конфликтовавшие с законом. Например, Н. С. Крутиков, заведуя общим отделом Киренского окротдела ОГПУ Сибкрая, пьянствовал и в 1929 г. находился под следствием за подлог денежных документов. Однако осенью 1930 г. он обнаруживается на ответственной должности помначальника краевого комендантского отдела[12].
Для руководящего состава выглядела типичной фигура М. Г. Китаева, бывшего начальника угрозыска милиции Туркестана, летом 1923 г. исключённого из РКП (б) за «неуместное вмешательство» в расследование отданных под суд работников Сырдарьинского облугрозыска. Затем он работал весовщиком на железнодорожной станции, а после восстановления в партии возглавлял сначала Томский угрозыск, затем - угрозыск Сибкрайадмотдела, а до 1930 г. - аппараты Томского и Кузнецкого окрадмотделов (в 1928 г. от Томской окрКК ВКП (б) имел предупреждение за бюрократизм). Затем Китаев учился в Томской промакадемии, выслужил скромную должность директора совхоза Сиблага ОГПУ, в 1934 г. был повышен до начальника Анжерского горотдела УРКМ УНКВД Западно-Сибирского края (ЗСК), но вскоре получил строгий партвыговор с предупреждением «за безответственное отношение к работе». В 1935 г., работая комендантом Томской участковой комендатуры отдела трудпоселений (ОТП) УНКВД ЗСК, Китаев был снят за развал работы и понижен до помощника коменданта там же[13].
Высокая текучесть руководящих кадров наблюдалась даже в краевом аппарате адмотдела. Организатор партизанского отряда П. Г. Конопелько с 1920 г. работал в милиции, а в 1929-1930 гг. являлся заместителем и первым заместителем начальника краевого адмотдела. Но в конце 1930 г. он ушёл на должность зампреда Новосибирского горисполкома[14]. И. С. Корзилов возглавлял Ачинский и Каменский окружные адмотделы Сибкрая, выполняя любые поручения (в т. ч. в декабре 1925 г. участвовал в расстреле 16 бандитов, осуждённых во внесудебном порядке); имел партвыговор от Каменской окрКК ВКП (б) Сибкрая «за склоку». В январе 1930 г. Корзилов являлся врид начальника Сибирского крайадмотдела, но в том же году был назначен руководить КУИТУ ЗСК[15]. В. Горский в 1930-1931 гг. был замначальника комендантского отдела крайадмотдела ЗСК и замначальника Комендантского управления ПП ОГПУ ЗСК[16].
Те же комендантские работники, которые были взяты из гражданских структур, обычно являлись лицами, тяжело скомпрометированными. Так, заместитель председателя Бирилюсского райисполкома ЗСК В. В. Маньков в 1933 г. лишился должности за пьянство, грубость, хулиганство и незаконную конфискацию имущества крестьян, после чего оказался направлен «для укрепления» Бирилюсской комендатуры Сиблага. Маньков быстро вырос до должности участкового коменданта Парбигской комендатуры Сиблага, был премирован, а к 1938 г. дослужился до поста начальника 1-го отделения ОТП УНКВД по Новосибирской области (НСО)[17].
При организации отделов спецпоселений ОГПУ летом 1931 г. приняло в свою систему комендантские кадры, тем самым существенно повысив статус последних. Руководить же отделами спецпоселений полномочных представительств ОГПУ назначались видные чекисты, в отношении которых у руководства имелись серьёзные претензии (при огромной криминализированности оперативного состава «органов», в т. ч. руководящих работников, подобных персон было достаточно). С этого времени инфильтрация системы ОСП чекистами, причём преимущественно штрафниками, усилилась. Мощное влияние выходцев из спецслужб на облик комендатурной системы органично дополнялось воздействием низовой партхозноменклатуры, обладавшей не меньшими запасами классовой ненависти к ссыльным.
Особую роль с 1931 г. в комендатурной системе Западной Сибири играл И. И. Долгих, в течение семи лет руководивший краевой ссылкой. Коллеги Долгих постоянно обвиняли его в грубости и пьянстве; он недоплачивал партвзносы, ссорился с секретарями райкомов Нарыма, позволял себе игнорировать собственное начальство, но был непотопляем и до 1950 г. занимал руководящие должности в системе ГУЛАГа[18]. Не менее отягощённым прошлым и настоящим отличался такой из его подчинённых, как бывший комендант Алтайской губЧК И. П. Белкин, отвечавший в начале 1920-х гг. за организацию массовых расстрелов: в 1931 г. он работал помкоменданта Парбигской участковой комендатуры и за помощь в ликвидации мифических «повстанческих организаций» был награждён часами[19]. Бывшие профессиональные палачи подвизались и на менее видных должностях: пулемётчик и комендант Особого отдела ВЧК в Севастополе Э. Я. Кристуль участвовал в массовом истреблении белых в Крыму, после чего лечился в психлечебнице; в середине 1930-х гг. он работал поселковым комендантом в Пудинской комендатуре ОТП УНКВД ЗСК[20].
В состав пенитенциарной системы сознательно зачисляли лиц, скомпрометированных криминальными делами и выгнанных со службы в силовых структурах. Эти коменданты и начальники лагерных пунктов должны были обеспечивать жёсткий охранный режим в отношении сотен тысяч «врагов», часть которых подлежала физическому истреблению. На службу в систему лагерей и спецпоселений в изобилии попадали всяческие отбросы, не нашедшие себе места в жизни, но согласившиеся помогать государству в уничтожении «врагов». Как отмечало руководство ПП ОГПУ ЗСК, к первой половине 1933 г. в северных районах края было расселено 57 905 «кулацких» семейств в составе 255 869 чел. По мнению чекистов, это была «резервная к[онтр]-р[еволюционная] армия, наиболее активные кадры которой уже вступили на путь самоорганизации для борьбы против существующего строя»[21]. Коменданты всецело разделяли подобный настрой своих старших коллег. Как пишут историки, в Нарыме при вселении имели место «случаи затопления барж, вмещавших от нескольких сотен до тысячи человек», а один из рядовых чекистов позднее хвастался, как «баржами топил» ссыльных крестьян[22].
В первой половине 1930 г. комендант «кулацкого» посёлка Мартынов в Кежемском районе Канского округа «без суда расстреливал людей», в чём ему помогали милиционеры вместе с партийцами и комсомольцами. В ночь на 3 сентября 1930 г. «комендант кулацкого посёлка с. Камышанки Алтайского района Синельников убил кулака Фефелова». Постоянно убивали ссыльных в первой половине 1930-х гг. работники нарымских комендатур. Один из таких персонажей, помощник участкового коменданта Тевризской комендатуры Вассерман в феврале 1934 г. был отдан под суд за издевательства и «дачу установок стрелкам на расстрелы» поселенцев[23].
Человеческое отношение к переселенцам расценивалось нередко как «правый уклон»[24]. Поэтому совершившие тяжкие преступления и снятые с оперативной работы чекисты были желанными гостями в системе спецпоселений. Уполномоченный Нарымского оперсектора ОГПУ по Чаинскому району К. О. Гладких в 1931 г. организовал отряд для ликвидации «кулацкой банды», совершивший ряд убийств, в т. ч. 8-летнего мальчика. Гладких отсидел семь месяцев, был возвращён в «органы» и прошёл к 1938 г. путь от милиционера до участкового коменданта в том же Чаинском районе[25]. Помощник уполномоченного Анжеро-Судженского райгоротделения ПП ОГПУ ЗСК П. Е. Селиванов в июле 1932 г. с группой коллег был арестован на 15 суток за участие в пытках арестованных, а в 1933 г. стал участковым комендантом Анжерской комендатуры ОТП[26]. Дефицит кадров распространялся и на низших сотрудников комендатур - стрелков охраны. В 1933 г. уволенные за уголовные преступления охранники Александро-Ваховской комендатуры Нарымского округа вскоре принимались на службу обратно, вновь практикуя бессудные расправы и ограбления ссыльных[27].
Но и «обычный» криминальный элемент составлял заметный процент руководящего звена системы спецпоселений. Фельдъегерь Ачинского РО ОГПУ А. П. Глазунов в 1932 г. был исключён из ВКП (б) за подделку денежных документов, а в 1935 г., уже будучи участковым комендантом в Томске, отправился на 5 лет в концлагерь за получение партбилета обманным путём. Судившийся до революции за убийство М. В. Борисов в 1933 г. был уволен с должности помкоменданта Северо-Енисейского отделения ОСП ПП ОГПУ Восточно-Сибирского края (ВСК) за систематическое пьянство[28].
Текучесть кадров в системе спецпоселений значительно превосходила существовавшую в оперативных отделах ОГПУ-НКВД: комендантский состав целиком обновлялся за два-три года[29]. Отчаянное положение с кадрами заставляло привлекать в комендатурную систему и юнцов без какого-либо опыта. Например, 20-летний кузнец Красноярского депо А.Г. Метелев стал в 1931 г. комендантом ОТП ПП ОГПУ ВСК в Усть-Порту на Енисее[30]. Как и в остальной чекистской системе, новое пополнение под страхом репрессий сразу было вынуждено принимать правила корпоративного поведения, не оказывая сопротивления. Но известны случаи и политических измен ведомству, которые в начале 1930-х гг. были характерны даже для оперативного состава ПП ОГПУ ЗСК. Так, комендант Кузнецовского посёлка П. М. Раков летом 1931 г. принял участие в восстании спецпереселенцев в Чаинском районе Нарымского округа. Конечно, такие эпизоды были исключением.
Говоря об участковых комендантах, следует отметить, что они считались солидными управленцами районного уровня: в 1937 г. из 19 таких комендантов четверо считались партийным руководством Запсибкрая пригодными для занятия должностей председателей райисполкомов[31]. Но сравнительно немногие коменданты смогли сделать карьеру после ухода из системы. Особенно сложно было воспользоваться социальными лифтами поселковым комендантам.
Лишь небольшая часть комендантов смогла выдвинуться на оперативную чекистскую работу. А. К. Эйсмонт, в 1933 г. работавший помощником участкового коменданта Ольховской комендатуры Сиблага, к 1937 г. стал помощником оперуполномоченного Юргинского РО НКВД, затем был переброшен в Томск, а в 1941 г. - утверждён начальником Барабинского РО НКВД-НКГБ[32]. Поселковый комендант нарымской Могочинской участковой комендатуры С. П. Чепоргин в 1937 г. окончил Новосибирскую межкраевую школу ГУГБ НКВД, работал помощником оперуполномоченного Куйбышевского РО УНКВД НСО и в 1938 г. был арестован за нарушения законности, получив в итоге 6 лет заключения[33]. Участковый комендант Александровской комендатуры ОТП Нарымского окротдела НКВД С. С. Зеленов был выдвинут на оперработу в 1939 г. и год спустя возглавил Асиновское РО УНКВД НСО[34]. Погребённые в глухомани гулаговской империи, комендантские работники в большинстве быстро или медленно спивались, успевая совершить немало служебных злоупотреблений и прямых преступлений.
<....>
Примечания
[1] Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009. С. 145.
[2] Гущин Н. Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928−1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996. С. 101.
[3] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 766. Л. 99; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 15. Д. 1445. Л. 9 об.
[4] ГАКК. Ф. П-26. Оп. 1. Д. 171. Л. 85 (сведения к.и.н. А. С. Ильина).
[5] Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 - весна 1931 г.: Сб. документов. Новосибирск, 1992. С. 202.
[6] Скоркин К. В. МВД России. Люди, структура, деятельность. Т. 2. НКВД РСФСР 1917−1923. М., 2008. С. 371.
[7] Панин С. Е. «Хозяин улиц городских». Хулиганство в советской России в 1920-е годы // Вестник Евразии. 2003. № 4; Богданов С. В. Советская Россия в 1920-е годы: власть, социальные аномалии, общество. Курск, 2006.
[8] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 137. Л. 116 об.
[9] ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 40. Л. 47.
[10] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 9. Д. 2738. Л. 38 - 38 об.; Д. 2733; ГАНО. Ф. 47. Оп. 5. Д. 114. Л. 32; Ф. П-2. Оп. 5а. Д. 107; ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 40. Л. 1; Д. 82. Л. 58.
[11] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 99. Л. 2, 3; Д. 151. Л. 134. Д. 405. Л. 70; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 579. Л. 759.
[12] ГАНО. Ф. 20. Оп. 2. Д. 198. Л. 15, 25; Ф. 47. Оп. 5. Д. 106. Л. 75.
[13] Ларьков Н. С., Чернова И. В. Полицмейстеры, комиссары, начальники: (Руководители правоохранительных органов Томской губернии, округа и области в ХIХ-ХХ вв.). Томск, 1999. С. 129−131; Архив УВД НСО. Ф. 19. Кор. 41. Т. 4. Л. 292.
[14] Енисейский энциклопедический словарь. Красноярск, 1998. С. 286; ГАНО. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1408. Л. 133; Ф. П-3. Оп. 3. Д. 363. Л. 7; Ф. П-76. Оп. 1. Д. 254. Л. 62 об.
[15] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 153. Л. 86; Д. 157. Л. 88 об.; Д. 293. Л. 173−174; ИАОО. Ф. 1326. Оп. 1. Д. 82. Л. 74; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 1. Д. 100. Л. 1; Ф. 20. Оп. 2. Д. 18. Л. 597.
[16] Архив УФСБ НСО. Д. П-17 386. Т. 3. Л. 525; ГАНО. Ф. 47. Оп. 5. Д. 106. Л. 128.
[17] Тепляков А. Г. Опричники Сталина. М., 2009. С. 98.
[18] Тепляков А. Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М., 2008. С. 431, 440, 528; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 1109. Л. 18 - 18 об.; Ф. П-1204. Оп. 1. Д. 24. Л. 12.
[19] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 9. Д. 2741. Л. 138 - 138 об.; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 763. Л. 204, 206; Управление ФСБ Российской Федерации по Новосибирской области. Новосибирск, 2002. С. 14.
[20] Нарымская хроника 1930−1945. Трагедия спецпереселенцев. Документы и воспоминания. М., 1997. С. 74; ГАНО. Ф. 1049. Оп. 1. Д. 265. Л. 44.
[21] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 7−8.
[22] Красильников С. А. Серп и Молох. М., 2003. С. 163; Нарымская хроника 1930−1945… С. 172.
[23] Тепляков А. Г. Машина террора С. 88; Спецпереселенцы в Западной Сибири 1933−1938. Вып. 3. Новосибирск, 1994. С. 187−188.
[24] См. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930−1940: В 2 кн. Кн. 2. М., 2005. С. 687.
[25] ЦДНИТО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 292. Л. 399−400; РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 155. Л. 27; Д. 320. Л. 5; Д. 361. Л. 165.
[26] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 168. Л. 19.
[27] ГАНО. Ф. П-3. Оп. 15. Д. 1445. Л. 10 об.
[28] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 534. Л. 152; Оп. 2. Д. 561. Л. 13; Оп. 1. Д. 250. Л. 99.
[29] Красильников С. А. Серп и Молох С. 202.
[30] Ленинский путь (Тара). 1979, 3 февр. С. 4.
[31] Тепляков А. Г. Машина террора С. 510−515, 428.
[32] ЦДНИТО. Ф. 80. Оп. 1. Д. 892. Л. 160; ГАНО. Ф. П-26. Оп. 1. Д. 38. Л. 183; Ф. П-29. Оп. 1. Д. 531. Л. 89.
[33] Архив УФСБ НСО. Д. П-547. Л. 99, 103; Д. П-8139. Л. 267−268; ЦДНИТО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 77. Л. 44.
[34] Архив УФСБ НСО. Д. П-4976. Л. 147; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 238б. Л. 131−133; ЦДНИТО. Ф. 537. Оп. 1. Д. 25. Л. 52.