Изба-читальня. Первый израильский космонавт

[colonelcassad]

Первый израильский космонавт

For want of a nail the shoe was lost,
For want of a shoe the horse was lost,
For want of a horse the rider was lost,
For want of a rider the battle was lost,
For want of a battle the kingdom was lost,
And all for the want of horseshoe nail.


Марик Вигдорчик в детстве мечтал стать космонавтом. Мечтал, как и подавляющее большинство его сверстников. В песочнице, а затем, как только чуть подрос, и на речных пляжах, возводил из песка космодромы и марсианские города. Знал наперечёт все космические корабли, всех космонавтов и всех конструкторов ракет из тех, которые к тому времени были рассекречены. Собирал марки на космическую тематику. Перечитал уйму научно-фантастических книг о космических путешествиях и пересмотрел об этом такую же уйму фильмов.
В астрономию влюбился ещё в начальной школе, когда первый раз попал со своим классом в планетарий. Планетарий находился в полутора кварталах от школы. Они шли туда, разбившись по парам, в ожидании чего-то неизведанного. Долго рассаживались. А потом, когда выключили свет, и белая полусфера у них над головами стала чёрной и на ней зажглись звёзды, Марик узнал про созвездия, про Млечный Путь, научился находить Большую и Малую Медведицу с Полярной звездой. Потом было ещё несколько походов в планетарий. Марик познакомился с фазами Луны, стал различать, когда она растёт, а когда убывает. Понял, как отличить планету от звезды, как отыскать Марс по его красноте и Венеру по её ослепительной яркости и белизне. Услышал про зодиакальные созвездия, про пояс Ориона, про Кассиопею. Позднее, когда посмотрел «Москва-Кассиопея», очень часто в безоблачную ночь задирал голову и искал в испещрённом звёздами небе её дубль-вэ.

Но и о физической подготовке Марик тоже не забывал. А лет с двенадцати стал бегать с отцом по утрам, даже в самые лютые холода. Они вставали в 6 утра, бежали на расположенный неподалёку стадион, наворачивали там несколько кругов, потом делали зарядку, и, в добавок ко всему, Марик по возвращении домой вставал под холодный душ. Немудрено, что в беге на средние и длинные дистанции в школьном классе, а впоследствии и на потоке в ВУЗе, равных Марику практически не было, несмотря на его низкорослость и явно не богатырскую комплекцию. К слову сказать, низким ростом своим Марик на первых порах даже отчасти гордился, потому как знал, что космонавты все невысокие, ведь в космическом корабле того времени длинным-то и развернуться было негде.

В классе седьмом Марик от приятных, но малопродуктивных околокосмических увлечений решил перейти к их прикладному воплощению. Переход этот выразился в запуске двух твердотопливных ракет, для чего Марик взял в напарники Геру, своего школьного приятеля. В качестве корпуса они использовали полые металлические трубки, которые сплюснули с одного конца, заострили и запаяли. Ближе к другому концу припаяли стабилизаторы и набили ракеты серой, содранной со спичек и тщательно измельчённой почти
до пылеобразного состояния. "Добыча" серы была самой трудоёмкой частью проекта. На это ушла уйма коробков и не одна неделя. Также к корпусам ракет они припаяли по два небольших кольца, при помощи которых ракеты на стартовой позиции держались за направляющую, изготовленную из обычного арматурного прута. К соплу каждой ракеты подвели импровизированный бикфордов шнур - обыкновенную тонкую пробензиненную верёвку. Космодромом стал пустырь за домом приятеля, а укрытием кем-то вырытая на его краю яма, которую они ещё дополнительно углубили.

Первая ракета взлететь не смогла. Бикфордов шнур был подожжён, приятели проворно укрылись в яме, но ничего не произошло. Они ещё долго сидели в укрытии, не решаясь вылезти и проверить, что же случилось, однако время и любопытство пересилили опасения. Причиной оказался шнур, догоревший лишь до половины. Новый шнур догорел уже до конца, но ракету разнесло на куски прямо на старте.
Проанализировав обломки и внеся во вторую ракету некоторые доработки, приятели запустили и её. Вторая ракета, взмыв на уровень крыш и описав в воздухе крутую параболу, опустилась во дворе Герыного дома. Корпус ракеты был весь искорёжен, но не разорван. Разрывало уже как раз ребят, от радости: ведь ракета полетела! Да и просто счастьем было то, что не залетела в квартиру кого-то из соседей, и что двор в тот момент был пуст, а то такое бы началось... Ракеты получили названия «ГиМ-1» и «ГиМ-2», по первым буквам имён отважных конструкторов. Наименования, в общем-то, не очень. Но «МиГ», к сожалению, было уже занято Микояном и Гуревичем, а аббревиатура, состоящая из первых букв фамилий, вообще никуда не годилась. Сотворили бы они, конечно, и «ГиМ-3», и четвёртую, и пятую, тем более что в журнале «Техника - молодёжи» как раз обнаружили статью с выкладками и чертежами небольшой двухступенчатой ракеты уже на жидком топливе. Да только Герыны родители каким-то образом прознали про пуски и строго-настрого запретили ему этим впредь заниматься. Марика родители тоже были проинформированы и тоже наложили категорический запрет, тем самым вернув его околокосмические увлечения в созерцательное русло.

Летом после девятого класса Марика с одноклассниками и другими будущими десятиклассниками его и соседних школ вывезли дней на десять за город в военный лагерь, понюхать, так сказать, пороху перед будущим призывом. Жили они там в палатках по обычному армейскому распорядку: подъём, утренняя зарядка, построения, строевая подготовка на плацу, наряды, теоретические и практические занятия по военному делу, подобие учений в полевых условиях - "вспышка слева", "вспышка справа". В общем, рутина рутиной. Но раз в два вечера, перед отбоем, показывали кино. И какое кино! Там Марик посмотрел «Козерог-1», зародивший в нём сомнения по поводу полётов астронавтов на Луну. Там же он посмотрел и «Полёт с космонавтом», который произвёл на него неизгладимое впечатление и в чём-то даже оказал влияние, ведь все предыдущие фильмы, увиденные Мариком, были о космонавтах, а «Полёт с космонавтом» был про то, как им стать.



В конце фильма главный герой поступает в МАИ. До Московского авиационного института было неблизко, но в городе, где проживал Марик, находилось ракетостроительное отделение. Туда-то Марик и подал документы по окончании десятого класса.
В приёмной комиссии ему сказали, что нужно написать автобиографию и пройти медкомиссию. И то, и другое в соседних кабинетах. Марик сперва решил написать автобиографию.

В комнате уже сидели несколько абитуриентов и пыхтели каждый над своей историей жизни. Марик получил внушительных размеров двухстраничный бланк и сел за свободную парту. Помимо места для написания собственно автобиографии на этом бланке фигурировала ещё и уйма граф, часть из которых Марик заполнял впервые, и были они весьма странного содержания: "пребывал ли в плену", "находился ли на оккупированной территории", "были ли родственники в плену или на оккупированной территории". Какие конкретно родственники? До какого колена? Решив всё-таки не задавать лишних вопросов, Марик, теряясь в догадках и усиленно напрягая память, прокорпел над бланком часа полтора. И, тем не менее, некоторых требуемых подробностей биографии родителей он не знал. Как быть?
- Не страшно, - услышал Марик в ответ на свой вопрос. - Выяснишь дома, а завтра придёшь и допишешь… Нет-нет, бланк ты должен оставить здесь.
Чувствуя себя, как выжатый лимон, Марик направился на медкомиссию. Медкомиссия состояла из одной-единственной женщины-врача, проверявшей общее состояние здоровья с попутным измерением роста, веса и давления.
Рефлексы у Марика оказались в полном порядке, зрение и слух тоже, вес и рост были зафиксированы. Оставалось лишь измерить давление.
- Ну вот, - сказала врач. - У тебя давление 140 на 65, а у нас проходная норма 120-130 на 70-80. С таким давлением ты к нам поступать не можешь.
- Как так?! - сердце Марика ухнуло в бездонную пропасть. - У меня всегда нормальное давление. Это всё видимо потому, что я утром выпил кофе.
- Кофе, не кофе, но с давлением 140 на 65 я тебе никакое разрешение подписать не могу, - врач была неумолима.
- Я завтра всё равно должен сюда прийти. Кофе пить не буду. Завтра у меня точно будет нормальное давление. Вот увидите.
- Хорошо, - снисходительно улыбнулась женщина-врач. - Поглядим.

На следующий день Марик сразу же направился измерять давление, чтобы не тянуть резину. Сердце его колотилось, но он был полностью уверен в себе, поскольку домашний прибор выдал ему утром результат 125 на 70.
- Нет, - сказала врач. - Почти 140 на те же 65. Кофе тут, скорее всего, ни при чём.
- Не может быть! - Цифровая шкала прибора была Марику практически не видна, и, тем не менее, он был уверен, что краем глаза успел заметить подрагивание индикатора на других делениях. - Дайте, пожалуйста, мне. Я сам хочу в этом убедиться.
И он непроизвольно потянул стетоскоп на себя.
Женщина вдруг вскочила с места и выбежала из комнаты. Пока её не было Марик таки измерил себе давление. Оно оказалось 130 на 65.
- Вот, посмотрите, - сквозь дужки стетоскопа донёсся до Марика голос врача. - Сидит и сам себе меряет давление.

Марик поднял голову и увидел стоящего на пороге внушительных размеров мужчину в очках. Врачиха выглядывала где-то из-под его локтя. Мужчина галантно пропустил вперёд себя даму в белом халате, после чего вошёл в комнату сам и прикрыл дверь.
- Я ему русским языком говорю, что давление его не подходит, - продолжала врачиха, - а он у меня стал стетоскоп вырывать.
- Моё давление сейчас 130 на 65, вот, - Марика ткнул пальцем в прибор и искоса поглядел на очкастого. - Да, не на 70, но неужели эти несчастные пять единиц так важны?!..
Врач, не зная, что ответить, лишь перевела вопросительный взгляд на мужчину в очках.
- Давай-ка выйдем, - нарушил нависшую было паузу очкастый, и жестом показал Марику на дверь.
Они прошли в соседнюю пустую аудиторию. Мужчина по-простецки сел вполоборота за переднюю парту и указал Марику на место рядом с ним. Марик осторожно опустился на краешек сидения.
- Значит, ты решил поступать на ракетостроение, - сказал очкастый.
- Да, - ответил Марик, превозмогая дрожь в голосе, и для убедительности кивнул.
- И ты уверен в этом? Ты хорошо подумал?

Тут Марика прорвало. Он, почти захлёбываясь в хлынувшем потоке слов, принялся рассказывать о том, что с самого раннего детства интересуется космонавтикой, что обожает астрономию, что пересмотрел о космических полётах массу фильмов и перечитал уйму книг, что даже смастерил с приятелем две ракеты, небольшие такие, твердотопливные, и одна из них даже полетела.
Услышав о ракетах, мужчина в очках улыбнулся. Улыбка была добрая и располагающая.
- Ладно, - сказал мужчина, мягко прерывая Марика, - поступай, коли решил.
- А как же насчёт давления?
- Ну, я полагаю, что пять недостающих единиц для поступления не страшны. Но ты должен затем над этим поработать, физкультурой подзаняться. Сам понимаешь, - и мужчина вновь подкупающе улыбнулся.
Они вернулись в покинутый ими ранее кабинет. Внезапный добродетель с очень серьёзным видом повторил врачу то, что до этого сказал Марику про пять недостающих единиц, и ушёл, пожелав Марику удачи. Врачиха, вздохнув, поставила подпись и печать, и Марик, дописав в бланке автобиографии детали, связанные с биографией родителей, на всех парах помчался домой готовиться ко вступительным экзаменам



Тайная надежда тешила Марика первые полгода. С поступлением на "полузакрытый" факультет препонов ему никто не чинил, и он довольно легко оказался в числе студентов, что ещё больше подогрело его чаяния. Но перевестись на ракетостроение, даже чисто формально, Марик мог только при наличии свободного студенческого места, то есть там кто-либо должен был отсеяться на экзаменационной сессии или уйти в академический отпуск. Однако сессия проходила за сессией, а никто не отсеивался и в академотпуск не уходил, по крайней мере, так Марику об этом сообщалось.
После третьей сессии надежда Марика растаяла окончательно, и он решил всерьёз углубиться в свою непосредственную учёбу, к которой первые три семестра относился постольку-поскольку: все равно ведь часть предметов на ракетостроении ему не понадобится, а ещё часть придётся досдавать для ликвидации академразницы. Соответственно и на экзаменационных сессиях он получал преимущественно четвёрки лишь со слабым вкраплением пятёрок. Попутно даже тройку умудрился схватить. По марксистско-ленинской философии. В конце же четвёртого семестра собрался с силами и сдал все экзамены на отлично, чему сам порядком удивился.
А тут как раз в начале следующего учебного года на потоке объявили, что факультетской лаборатории структурного анализа требуется лаборант-третьекурсник для работы по хозяйственной теме на полставки. И претендовать на эту должность могут только те, кто сдал последнюю сессию на все пятёрки.

Работать лаборантом на факультете, да ещё на третьем курсе, было крайне престижно. Кроме того, что зарплата была побольше повышенной стипендии, студент-лаборант получал ещё и право свободного посещения лекций. А о явной возможности завести связи среди научно-преподавательского состава вообще говорить не приходилось.
Марик, понятное дело, был далеко не единственным претендентом, но взяли именно его.
Сама работа лаборанта оказалась нудной и монотонной. Марик часами напролёт изо дня в день должен был двигать специальный зонд крайне малых размеров под композитным, то есть многокомпонентным, а следовательно, и высокопрочным материалом с внесёнными в него различного рода дефектами. Зонд этот подключался к специальному прибору и крепился на небольшом приспособлении, обеспечивающем его пошаговое, с разрешающей способностью в доли миллиметра, перемещение. Марик получал испытуемый образец, крепил его над зондом и пускался в изнурительный многошагово-микрометровый путь по заданной траектории, записывая координаты зонда и показания прибора в специальную прошитую
тетрадь. Затем по результатам измерений от строил на миллиметровой бумаге причудливые графики, именуемые годографами. И так весь первый год.
Любой другой после нескольких месяцев подобного удовольствия сделал бы ноги, даже несмотря на все преференции должности лаборанта. Или, как минимум, тут и там начал бы филонить. Кому охота в 19 лет ежечасно гнобить себя на однообразной работе, когда организм встаёт от неё на дыбы и требует прямо противоположного. Любой другой, но не Марик. Да, и у него организм требовал того же, однако выработанные со временем терпение и трудолюбие пересилили первородные инстинкты. К тому же на второй год в работе появилось некоторое разнообразие.

К середине второго года лабораторной деятельности Марика основной объём опытов с образцами материалов и зондом был проделан, их интенсивность значительно снизилась, и Марик в дополнение к своим непосредственным обязанностям получил задание смоделировать на ЭВМ всё то, что до тех пор проделывал вручную. Писать и отлаживать программу было, разумеется, крайне интересно. Но потом вновь потянулись серые будни.
ЭВМ в те годы представляла собой несколько больших железных шкафов, считала крайне медленно, а модель, запрограммированная Мариком, насчитывала сотни тысяч итераций, то есть шагов циклического процесса. Да и не одну его программу обрабатывала эта ЭВМ. Там всякий раз ещё много программ из других лабораторий стояло в очереди на выполнение. В общем, от закладки исходных данных в программу до получения результатов проходило всегда несколько часов, а то и дней. А порций таких данных была масса. Да и вычислительный центр находился в десятке километров от здания факультета. Короче, в конечном итоге, к нудным опытам в лаборатории добавились ещё и монотонные поездки в вычислительный центр с многочасовыми ожиданиями.

Об окончательной цели всей этой научной работы Марику никто толком ничего не говорил. Его руководитель давал ему лишь задания - и всё. Завлаб и другие работники тоже при нём ни о чём таком не распространялись. Да Марик ни разу и не спрашивал. Понимал, что раз не говорят, значит знать ему об этом не положено. Лишь однажды лабораторный руководитель Марика, будучи очень доволен его работой, сказал, что Марик делает большое дело, и что без его старательности и скрупулёзности они не смогли бы добиться требуемой разрешающей способности, а, следовательно, и точности. А в другой раз Марик узнал, что исследуемый им материал применяется, в том числе, и в тепловой обшивке спускаемых космических аппаратов.
Понятное дело, что с дипломным проектом у Марика не было никаких проблем. Да и дорога в аспирантуру была, в общем-то, открыта. И вот тогда, в один из погожих дней, ему и показали тот датчик, который успешно разработала лаборатория. Это была ещё, конечно, не серийная, а только опытная модель, но тем не менее. Правда, ему не сказали, где конкретно датчик будет применяться, но сказали о том, что в Подмосковье есть НИИ, а в этом НИИ работает тот профессор, по методике которого Марик моделировал процесс, и что лаборатория готова рекомендовать Марика этому профессору, если Марик заинтересован распределиться в данный НИИ.

Марик был на седьмом небе. Он и представить себе не мог, что звёзды могут сойтись столь удачным образом. На предварительном распределении его имя записали в одной строке с названием вожделенного НИИ. Марик тем временем уже беспрестанно строил планы и
рисовал в воображении розовые картины будущего. И тут в день окончательного распределения из НИИ приехал особист, точнее сотрудник тамошнего Первого отдела. Он незамедлительно направился к председателю распределительной комиссии, затем в деканат, где затребовал личное дело Марика. Дело представляло собой личную карточку с анкетными данными и послужным списком студента. Ознакомившись с ней, он вернулся к председателю распределительной комиссии, вновь о чём-то переговорил, после чего вышел в коридор и прошествовал мимо группы ожидавших у дверей своей очереди студентов прямиком в факультетский буфет, находившийся неподалёку.

В той группе был и Марик. Его очередь уже почти подходила. И тут из комнаты буквально выскочил зампредседателя комиссии, он же замдекана, на несколько минут исчез в недрах факультета, а вернувшись, отозвал Марика в сторонку. Слегка помедлив и сперва почему-то посмотрев по сторонам, он приглушённым голосом сообщил, что с распределением Марика возникли некоторые проблемы, и для продолжения разговора настоятельно предложил подняться в лабораторию, в штате которой он также состоял.
В лаборатории присутствовали только завлаб и Марика научный руководитель. Первый стоял у огромного, во всю стену, окна, опершись поясницей о подоконник, а второй сидел по правую руку от него за своим столом, расположенным к окну боком. Марик, по инерции, встал у своего рабочего места и уставился на замдекана, который, пройдя к столу завлаба, тем самым как бы замкнув незримый четырёхугольник, с места в карьер, глядя чуть в сторону от Марика, поведал, что Марик не сможет распределиться в подмосковный НИИ, так как приехавший оттуда товарищ (тут последовал многозначительный кивок по направлению двери, как будто за нею и стоял упомянутый товарищ, готовый предстать в любой момент в качестве Каменного Гостя) ознакомился с его личным делом, и, в общем, Марик должен сам всё понимать…

Марик же не понимал ровным счётом ничего. То есть он знал, что НИИ этот является "почтовым ящиком", иначе говоря, режимно-секретной организацией. Умудрённый предыдущим, не очень обнадёживающим опытом, он подозревал, что евреям вход туда, по всей видимости, заказан. Он даже однажды узнал, что кроме него на всём факультете больше нет ни одного работника-еврея, по крайней мере, стопроцентного еврея как он. Но, с другой стороны, он ведь уже работает в данном проекте. Так какая, в самом деле, разница, где конкретно он этим занимается?! Тем более, что лаборатория его рекомендует. Они-то ведь понимают, что к чему. Марик с жаром принялся объяснять всем троим, что тут, вероятно, вышло некоторое недоразумение, что нужно всё подробно разъяснить "товарищу из НИИ", что товарищ, видимо, просто не в курсе.

Убеждённость Марика в какой-то момент подействовала на учёных мужей. Они обменялись неуверенными взглядами, а затем, после недолгого колебания, тяжело вздохнув, замдекана вышел из лаборатории. За ним поспешил и завлаб. В лаборатории повисла мучительная тишина. Марик рассеянно глядел то в окно, то на своего научного руководителя, сидевшего от него в профиль, но тот лишь блуждал неловким взглядом по поверхности собственного содержащегося в идеальном порядке стола, как бы выискивая какой-нибудь не замеченный ранее изъян. Поскольку же оный не наблюдался, его поиск, казалось, мог продолжиться до бесконечности.
Бесконечность, правда, продлилась не очень долго. Так ничего и не отыскав, Марика руководитель вдруг поднялся со стула и, уперев глаза в пол, тоже вышел из лаборатории, однако достаточно быстро вернулся вместе с завлабом и замдекана. Все трое подошли к Марику, обступив его полукольцом.

Передав сдержанным тоном однозначное "нет", замдекана вместе с тем пояснил, что, оказывается, очень даже не всё равно, где заниматься данным проектом, а завлаб, в свою очередь, заверил, что работать на факультете по той же хозтеме Марик может и далее. Затем его лабораторный руководитель выразил сожаление по поводу отсутствия в следующем году набора в аспирантуру по их профилю. На что замдекана, он же зампред распредкомиссии, сказал, что раз Марик по-любому обязан получить распределение, то ему стоит согласиться на какое-нибудь местное нережимное предприятие, дабы снова не возникли возражения со стороны товарищей из Первого отдела, а там уж при первом подходящем случае поступать в аспирантуру. Должность инженера на подобном местном заводе для него уже зарезервирована.
Что оставалось Марику в данной ситуации? А ничего. Он лишь утвердительно кивнул со сжатыми кулаками и комком в горле. На что замдекана, инстинктивно покосившись на входную дверь, одобрительно кивнул в ответ и тут же направился туда, куда только что косился, жестом указав Марику следовать за ним.
Внизу замдекана сопроводил Марика до аудитории, в которой заседала приёмная комиссия, а сам развернулся и пошёл в сторону факультетского буфета. Дойти до буфета он толком не успел, поскольку уже на полдороге был встречен "товарищем из НИИ" как раз вышедшим оттуда. Они обменялись несколькими словами, после чего "товарищ из НИИ", явно удовлетворённый ответом, направился в лобби к выходу. Больше ему на факультете делать было нечего.
А Марика, как ему и было обещано, распределили на обычный местный завод. Получив диплом с отличием, он и пошёл туда инженерить. Поскольку Марик был отчасти знаком с программированием, изучал алгоритмизацию, его взяли на заводской ВЦ в группу по разработке компьютеризированной системы управления. Но и из факультетской лаборатории он не ушёл. Продолжил работу по той же хозтеме на те же полставки. Опыты с образцами к тому времени практически сошли на нет. Однако материала для моделирования на ЭВМ оставалось ещё предостаточно, плюс Марик теперь готовил со своим руководителем большую научную статью для журнала Академии наук СССР, подытоживая проделанную работу. Занимался всем этим Марик, правда, как-то вяло, без малейшего желания, скорее по инерции. Платят деньги - ну и хорошо. Идею об аспирантуре вообще забросил.



В год, когда Марик окончил ВУЗ и приступил к работе на заводском ВЦ, в космос был запущен советский шаттл «Буран», 15 ноября. Полёт был непилотируемым, в автоматическом режиме, в котором «Буран» стартовал, совершил вокруг Земли два витка и благополучно приземлился. Марик тогда не знал, что самые теплонапряженные участки корпуса «Бурана», такие как носовой обтекатель и секции передних кромок крыла, были защищены специально разработанным углеродным композиционным материалом, прототипы которого он тестировал вдоль и поперёк. Не знал Марик и о том, стояли ли на «Буране» родные братья датчика, разработанного лабораторией.

Тем временем обстановка в СССР ухудшалась не по дням, а по часам, и Марик, в конечном итоге, волею судеб оказался в Израиле. Не то, чтобы он вообще стремился куда-либо эмигрировать, тем более будучи ярым приверженцем социалистической системы, которая-то и исчезала буквально на глазах. Израиль Мариком как раз и был выбран в качестве меньшего из зол.
Там, в Израиле, Марик поселился в кибуце. Жизнь в кибуце ему, в общем-то, пришлась по вкусу: столовая, иногда кино по вечерам, клуб, бассейн, теннисные корты - пользуйся не хочу. Марик и пользовался, и язык, прежде ему незнакомый, потихоньку изучал. Вот только работы по душе для Марика там не было и не предвиделось. На посудомоечной машине в столовой, или в прачечной, или с метлой в цехах кибуцного завода - какая ж это работа по душе?! Марик, как мог, попытался было объяснить в заводском отделе кадров, что он инженер, что знает то-то и то-то, что в этом качестве способен принести заводу гораздо больше пользы, нежели махая метлой. Попытался раз, другой, третий - да понял, что бестолку.
Тогда-то Марик и вспомнил о своей прошлой научно-исследовательской деятельности. Копия научной статьи была при нём. Вот в свободное от работы и изучения языка время он и стал потихоньку выяснять, занимается ли кто-нибудь из израильских научных работников хотя бы близкой тематикой. В конце концов поиски его увенчались относительным успехом: тема научных работ одного из профессоров оказалась из той же области, и Марик поспешил записаться к нему на приём. Да только не смог, секретарша категорически заявила, что профессор не принимает. Тем не менее, Марику удалось выяснить у неё номер профессорского рабочего телефона.

Собравшись с духом, Марик позвонил. В тот раз ему никто не ответил, однако следующая же попытка увенчалась успехом. Марик, воодушевлённый, на ломаном английском, поскольку его ломаный иврит был тогда ещё хуже, объяснил, что занимался в Советском Союзе такой-то тематикой и что был бы весьма заинтересован продолжить работу в этом же направлении и в Израиле. Да, он понимает, что по телефону обо всём не расскажешь, поэтому был бы рад назначить время и место для более детальной беседы. В ответ Марик узнал, что сначала ему следует обратиться к профессорскому референту, которого зовут так-то и принимает он там-то, рассказать ему всё, что Марик считает нужным, а уж затем, на основании составленного референтом мнения, профессор и будет решать: встречаться ему с Мариком или нет.

Имя и фамилия референта явно указывали на то, что тот говорит по-русски. Это Марика обнадёживало. По крайней мере, он сможет всё подробно разъяснить без каких-либо опасений быть неправильно понятым.
Референтом оказался в прошлом советский кандидат наук, приехавший в Израиль немногим раньше Марика. Об этом он обмолвился по ходу разговора. Но сперва Марику пришлось подождать у кабинета, пока там находился другой посетитель. Потом он вошёл, представился, обменялся с референтом парой кратких воспоминаний о прошлой жизни и приступил к обстоятельному объяснению причины своего визита.
Референт слушал Марика вполуха, а когда узнал, что у Марика была опубликована только одна научная статья, да ещё в которой Марик всего лишь соавтор, вообще прервал его повествование.
- И вот с этой одной-единственной статьёй ты ещё на что-то надеешься?! - недоумённо-пренебрежительно заявил референт. - Да меня еженедельно атакует масса наших родных докторов и кандидатов, и каждый с уймой рефератов, статей, монографий и тому подобным. Вот только сейчас, прямо перед тобой, тут был доктор наук с полусотней научных публикаций. У меня у самого их вышло десятка три. С твоим научным послужным списком я бы сюда даже не совался.
- Но ведь важна суть, важно качество, а не количество, - пытался возразить Марик. - Датчик по проверке целостности композитных материалов - вещь крайне необходимая. В космической отрасли, например.
- В космической отрасли, - заверил референт, - умы покрепче нашего с тобой будут. Ты что, думаешь в том же НАСА до такой элементарщины, как твой датчик, до сих пор ещё не допёрли?! Где НАСА, а где мы!
И он полубрезгливо двумя пальцами отодвинул от себя копию Мариковой научной статьи. "Мы" в его последнем восклицании прозвучало как-то уж очень двусмысленно. Было непонятно, кого он конкретно имеет в виду: Израиль или свою бывшую родину. А может, и тех и других?
Марик сидел не двигаясь. Он усиленно пытался подыскать веские аргументы, но никакие доводы ему в голову, увы, не приходили.
- Хотя, - снова заговорил референт, по-своему интерпретировав нависшее молчание, - если ты так уж настаиваешь, могу записать тебя в лист ожидания, - он достал из ящика стола папку и раскрыл её. - Не думаю, что профессор вообще пожелает с тобой встретиться после того, как узнает моё мнение, но мало ли… Будешь по очереди восемьдесят… э-э…
- Не нужно, - Марик резко встал и сгрёб в охапку копию статьи. - Счастливо оставаться.

Он несколько раз ещё пытался дозвониться до профессора, чтобы хотя бы убедить того в предвзятости референта, но телефонная трубка упорно выдавала лишь длинные гудки.
Марик тогда не знал, что среди его соотечественников - в прошлом аспирантов, кандидатов, докторов да и просто научных работников - было немало и таких, которые обращались сразу во все возможные научные учреждения Израиля, ко всем учёным, к каким только могли, практически без разбору, по принципу "авось повезёт". Профессор, с которым Марик так и не встретился, не был в том исключением, и к тому времени подобные обращения его уже порядком допекли. Поэтому он и взял себе русскоязычного референта главным образом для того, чтобы тот отфутболивал вышеозначенных назойливых посетителей куда подальше. Личные интересы референта тут как раз полностью совпадали с профессорскими.

Марик попытался было обратиться в два других дополнительных места, где научная тематика хоть отчасти совпадала с его лабораторной специализацией, но там услышал лишь дежурные предложения записаться к ним в аспирантуру на общих основаниях, естественно, за его, Марика счёт, и, разумеется, сперва с обязательной досдачей академической разницы, что вполне могло затянуть всю процедуру ещё года на два. Объяснения по поводу того, что Марик не в учёбе заинтересован, а в исследовательской работе, почему-то постоянно упирались в факт практически полного отсутствия у него научных работ и публикаций. То, что денег на учёбу у Марика не было вовсе, никого, конечно же, не волновало. Да Марика и не прельщала учёная степень как таковая. Его интересовала дальнейшая разработка методики контроля целостности материалов. Однако ж о предоставлении подобной возможности, как оказалось, речь с ним вести никто не хотел.
На каком-то этапе всё это Марику порядком надоело. Вскорости он покинул кибуц и занялся поисками работы по своей непосредственной инженерной специальности…



В начале 2003 года, когда Марик ни шатко ни валко трудился в ОТК одной американо-израильской фирмы, в космос полетел первый астронавт Израиля полковник израильских ВВС И́лан Рамо́н. Полетел в составе экипажа из семи человек на злосчастном шаттле «Колумбия».
На второй минуте после старта кусок изоляции, отделившийся от обтекателя крепления шаттла к внешнему баку, с силой ударил по панели теплоизолирующего покрытия левого крыла «Колумбии». Чего-либо, позволяющего оценить степень нанесённого защитной обшивке ущерба, на «Колумбии» не было. Астронавты могли лишь, облачившись в скафандры, выйти в открытый космос, со значительным риском для жизни приблизиться к левому крылу и попытаться визуально определить размер повреждения. Однако руководство НАСА на подобный шаг не пошло. Тем более, что специалисты, проанализировав внешние снимки, полученные во время старта «Колумбии», а также лабораторно смоделировав удары небольших осколков о теплозащитный слой, пришли к выводу о мизерности повреждений и, соответственно, о том, что критической опасности для космического челнока они представлять не могут.

1 февраля 2003 года во время возвращения на Землю при вхождении в плотные слои атмосферы шаттл «Колумбия» развалился на куски и сгорел вместе со всем своим экипажем. Комиссия по расследованию катастрофы пришла к выводу, что её причиной стало "разрушение наружного теплозащитного слоя на левой плоскости крыла челнока".



(с) Виктор Марикович