О преступлениях против русских в Чечне
пишет Анатолий Куликов в книге «Тяжёлые звёзды». Бесспорно, зверьё нужно уничтожать. Но и вот это не нужно забывать:
Очевидцы этого насилия рассказывали страшные вещи: тринадцатилетняя девочка - о том, как ее насиловали 15 чеченцев, преподаватель института - о том, как студент угрожал ему смертью за то, что он отказался принимать зачет у своего студента, проводники поездов - о зверствах налетчиков и грабежах проходящих через Чечню поездов. Убивали, чтобы вселиться в понравившуюся квартиру, чтобы забрать стариковскую пенсию, полученную накануне, убивали просто так... Ни за что, ни про что. Молодой чеченец на “Жигулях” насмерть сбивает на дороге русскую старуху, выходит из машины и пинком ноги спихивает человеческий труп в придорожную канаву...
Это не выдуманные, а реальные события, подтвержденные свидетельствами беженцев, которые все эти годы, пока в Чечне существовал бандитский режим, выходили из республики через наши контрольно-пропускные пункты в Северной Осетии и Ингушетии, в Ставропольском крае и в Калмыкии. Этот людской поток не иссякал: бывали дни, когда административную границу с Чечней только на одном из КПП пересекали по 30-40 семей. При этом чувствовалось, что давление на русских в республике усиливается с каждым часом. Первые вынужденные переселенцы еще имели возможность продавать дома, а вырученной за них суммы хватало хоть как-то устроиться в других регионах России. Но в 1993 и 1994 гг. с ними уже не церемонились: цену за проданное жилье предлагали такую, что ее едва хватало, чтобы добраться до первого КПП. При этом на каждом километре чеченской дороги надо было буквально откупаться от бандитов и республиканских чиновников, которые мало чем отличались от банальных грабителей. В селах и казачьих станицах, некогда населенных преимущественно русскими людьми, теперь чаще всего встречались размашистые надписи на домах и заборах: “Продается”, “Продается”, “Продается”... Достаточно сказать, что средняя стоимость добротного дома вместе с землей и хозяйственными постройками равнялась в то время моей зарплате всего за один месяц. А это была весьма скромная зарплата, на которую не разгуляешься.
<. . .>
Если называть вещи своими именами, это была настоящая резня, которую сами дудаевцы гордо именовали национально-освободительным движением, подразумевая под этим, вероятно, подлинное освобождение людей от права на жизнь, на защиту, на человеческое достоинство... Чтобы придать этому респектабельность и вызвать симпатии за рубежом, тактика борений чеченцев с центром чем-то напоминала ту, что ранее была избрана и успешно реализована бывшими прибалтийскими республиками. Та же риторика о многолетней оккупации, те же апелляции к праву народов на самоопределение и дословно совпадающие воззвания и обращения. Как заметил в свое время один из политологов, в этих документах повторялись даже орфографические ошибки.
Понимая, что рано или поздно федеральная власть будет вынуждена принять решение о наведении порядка на территории Чечни, с весны 1993 года я старался вникнуть в суть происходящих в этой республике событий. Сам часто выезжал на границу, контролируя работу контрольно-пропускных пунктов. Беседовал с беженцами, много читал, стараясь понять причины, отчего ни политически, ни экономически не подкрепленные мечты генерал-майора Дудаева о независимости Ичкерии многими чеченцами принимаются за чистую монету. Ведь мои собственные суждения о чеченском народе были далеки от того, чтобы причесывать всех под одну гребенку. Многих я знал. С уважением относился к традициям, отмечал личную отвагу, по-человечески был благодарен за гостеприимство. С иными чеченцами и вовсе был дружен еще с курсантских лет и искренне радовался их успешной службе.
Я не мог не верить беженцам. Понимал, что многие их них взвинчены, что обретенная свобода дает им возможность высказывать не только реальные факты, но слухи и страхи, копившиеся в них годами. Но разве можно было спокойно слушать рассказы измученных насилием детей, обворованных стариков, отчаявшихся мужчин, которые не могли защитить собственные семьи?.. Разве могли лгать эти люди, в глазах которых не читалось ничего, кроме ужаса?..
Есть в психологии очень точный термин “смерть души”. По-другому и нельзя описать состояние человека, когда о гибели близких, об испытанном сексуальном насилии, о своем собственном расстреле он говорит отстраненно, без всяких видимых эмоций. С точностью и бесстрастностью патологоанатома фиксируя мельчайшие детали пережитого потрясения, как если бы они происходили не с ним, а с другим человеком. Для него мало что значит твое сочувствие: его душа вытоптана, растерзана, выжжена... Вот это нельзя имитировать. Вот это может пробить любого, особенно если твоя собеседница - тринадцатилетняя девочка, которой со всем этим придется прожить всю свою оставшуюся жизнь.
Все это было, бесспорно, правдивым документом времени, и делом чести стало для командования внутренних войск МВД России донести до российского общества трагедию этих забытых людей. Тем более, что многие средства массовой информации по разным причинам тогда утратили интерес к теме униженных и растоптанных соотечественников. Поэтому на административную границу с Чечней я послал оператора нашей войсковой киностудии “Витязь” Валерия Жовтобрюха, отважного и талантливого человека, наказав ему снять беспристрастный документ - дословную запись рассказов людей, выходящих из республики.
Вскоре на моем рабочем столе появились видеокассеты: девять долгих часов, где день за днем описывались человеческие беды и пережитые унижения. Из этих часов мы сложили предельно сжатый, получасовой видеофильм, отдав предпочтения тем интервью, которые наиболее полно характеризовали обыденную и в тоже время страшную для людей жизнь в мятежной Чечне.
Этот ролик я сразу же показал министру внутренних дел Виктору Федоровичу Ерину, руководителю администрации президента Сергею Александровичу Филатову, руководителю российской контрразведки Сергею Вадимовичу Степашину и вице-премьеру Сергею Михайловичу Шахраю, в то время возглавлявшему Министерство по делам национальностей. Просил об одном: надо сделать так, чтобы этот фильм обязательно был показан по одному из основных телеканалов. У меня и в мыслях не было, что столь влиятельные политики не найдут возможности показать этот фильм всей стране. Одно дело, если пороги телекомпаний обивает командующий ВВ, и совершенно другое - если руководитель администрации президента высказывает пожелание, чтобы государственная телекомпания не только показала фильм, но и выстроила свою информационную политику так, чтобы рассказать людям всю правду о человеческой беде и об истинных виновниках этой трагедии.
И тогда, и потом я не раз буду задавать себе вопрос: в чем же, собственно, заключается причина того, что мои собеседники, как заговоренные, утрачивали интерес к этой теме уже на следующий день после просмотра фильма. Поначалу их реакция была совершенно естественной: “Конечно, это нужно показать людям!..” Но уже нерешительность чувствовалась в их голосе, когда я настаивал применить рычаги, имеющиеся у власти, и добиться того, чтобы фильм дошел до людей. Сколько ни просил, почему-то именно это никак не удавалось сделать.
И сегодня я не склонен бросать этим людям тягчайшие обвинения в саботаже и непрофессионализме. Это не так: каждый из них был пользователем очень конфиденциальной и объективной информации, каждый - искренним противником насилия и беззакония. Скорее, мои решительные действия оценивались ими как несвоевременные. Думаю, все помыслы высоких государственных чиновников в то время были прикованы к политическому противостоянию в столице. На этом фоне все другие проблемы казались второстепенными. Ясно, что никому не хотелось ворошить это осиное гнездо: еще неизвестно, заслужишь ли похвалу, а вот по шапке получить можно было запросто.