Окуджава
А ещё мы посмотрели (случайно: только что у Мблы поставили стекловолокно, ютюбы так и бегают, а до того спотыкались!) фильм "Арбатский романс". Я не думал, когда запускал, что досмотрю до конца, а сейчас вот про него пишу. Фильм правильный. Не гениальный, и с отдельными недостатками, отражающими, впрочем, жизнь - но не Окуджаву (очень ужасно, когда толпа КСПшников орёт "Простите пехоте"), но правильный.
И для меня - напоминание о той стране, которую мы потеряли. Тут "мы", потому что я не вижу здесь разницы между мною и теми жителями России, которые принадлежали этой стране. Вот разница между советским временем + 90е и сейчас, как она мне видится: тогда внутри по-разному гнусного государства была ещё и страна, у которой была душа. Извините за термин. Но другого не вижу. От нынешнего как бы интеллигентского издевательства над наивностью "возьмёмся за руки, друзья" (которую пела Джоан Баэз перед Нотр-Дам по-русски в Рождество 80 года, и это был не пустяк), мне холодно и хочется туда, где нет этой интеллигенции. "Ах, какие мы были тогда глупые, любили Окуджаву, прямо стыдно." Да, мне стыдно. За тех, кто так. Это предательство своей юности, это - цитируя Чуковского из "от двух до пяти" - "акулов не бывает":
"- Акулов не бывает!
Ибо ничего диковинного для них вообще на земле не бывает, а есть только хлеб да капуста, да сапоги, да рубли."
Ну, реалии изменились. Подумаешь.
Я давно думаю, почему именно Окуджава оказался так нужен. Он не крупный поэт, он не великий композитор. Из песенников - как поэт, Галич крупнее; как композитор, Клячкин куда интереснее. Но - извините за выражение, которое нынче неприлично - и этот факт, то, что оно неприлично, очень много скажет о времени будущему историку культуры - он сохранил народу душу. Именно он. Он западал в душу немедленно, он узнавался с первых нот, не мелодией, а интонацией мелодии, да и не только: вот я помню, как в физической лаборатории я стал на чём-то вроде телеграфного ключа выбивать ритм "вы слышите, грохочут сапоги"; оказалось, что оно узнаётся с полутакта, без мелодии даже. А потом как-то я услышал, как человек насвистывал "Дежурного по апрелю", и ни малейших сомнений, что это Окуджава, не могло возникнуть. Он эту душу не сохранил даже, а скорее воскресил, вытянул из-под коросты. А короста послевоенная и послесталинская была огого. Ну не он один, наверно. А вот никто больше поимённо в голову не приходит.
И вот - почему? Мне совсем недавно пришёл в голову ответ, который может показаться странным. Я искал общее в его текстах. Очевидное общее - "романтика", референции, которые возбуждают узнавание своих чувств, резонанс. То есть то, что характеризует именно непервоклассного поэта. И таких непервоклассных была тьма. Я уж и фамилий не помню - ну, скажем, Винокуров. Все забыты, а резонанс с Окуджавой оказался вдруг гигантским. "Из каждого окошка, где музыка слышна". Этот резонанс длился всё время, пока была надежда. (А она была). И исчез, когда жизнь стала "без акулов". (Это, кстати, не совсем верно: темой интересного исследования, которую мне не поднять, была бы трактовка прагматизма как романтики, потому что любая сверхидея может служить и служит основанием для романтики, любой человек чему-то служит, вот только то, чему он служит, может быть довольно ужасно. Посредине между романтикой человечности и романтикой фашизма лежит романтика прагматизма).
Так вот, ответ, с которым я играю сейчас - это достоинство. Любой текст Окуджавы или выражает достоинство, или просто является монологом человека, который имеет очевидное чувство собственного достоинства. Достоинство - это то, чего трагически не хватает в русской культуре. (От этого, в частности, и агрессия, и "ты меня уважаешь", и почти что поиск - кто бы меня (нас) ещё оскорбил? - и вставание с колен, и разговоры о том, где русских любят, а где не любят, которые так странно слушать, отвыкнув, и много что ещё). С Окуджавой человек испытывал чувство достоинства. Много что ещё, но, может быть, это самое важное. У Окуджавы всюду - чуть отдалённый автор, смотрящий на самого себя или на героя добро, но спокойно и без преувеличения. "Как обаятельны для тех, кто понимает, все наши глупости и мелкие злодейства... Фотограф щёлкает, и птичка вылетает". Антипод истерики и рванья рубахи на груди. Даже в как бы более напряжённых песнях - "А как первая любовь...", скажем - всё равно, за кадром отстранение: Окуджава антипод ещё и выходящей нынче на первый план во всём мире виктимности. ("Девочка по имени Отрада"...)
И вот сейчас, пока я это пишу, мне пришло в голову совсем странное сравнение, на котором я уж точно не буду настаивать. Я очень люблю Шагала. И люблю я его за две вещи, которые, может быть, одна и та же вещь: за колоссальное количество жизни - картина пропитана жизнью, она сама живёт - и за этих вот его животных, рассеянных по любому полотну, коз, рыб, коров, птиц - но это всё одно и то же: скорее всего, надо их назвать взглядом вечности. Шагал может сколько угодно писать на библейские сюжеты, он не иудей, не христианин и не совсем атеист: вечность (и даже Вечность) представлена взглядом шагаловских животных. Они - Наблюдатель всего прочего, что происходит на полотне. И вот - пусть Шагал гениальный художник, а Окуджаву никак не повернётся язык назвать гениальным - он тоже абсолютно жив и у него тоже есть Наблюдатель.
И для меня - напоминание о той стране, которую мы потеряли. Тут "мы", потому что я не вижу здесь разницы между мною и теми жителями России, которые принадлежали этой стране. Вот разница между советским временем + 90е и сейчас, как она мне видится: тогда внутри по-разному гнусного государства была ещё и страна, у которой была душа. Извините за термин. Но другого не вижу. От нынешнего как бы интеллигентского издевательства над наивностью "возьмёмся за руки, друзья" (которую пела Джоан Баэз перед Нотр-Дам по-русски в Рождество 80 года, и это был не пустяк), мне холодно и хочется туда, где нет этой интеллигенции. "Ах, какие мы были тогда глупые, любили Окуджаву, прямо стыдно." Да, мне стыдно. За тех, кто так. Это предательство своей юности, это - цитируя Чуковского из "от двух до пяти" - "акулов не бывает":
"- Акулов не бывает!
Ибо ничего диковинного для них вообще на земле не бывает, а есть только хлеб да капуста, да сапоги, да рубли."
Ну, реалии изменились. Подумаешь.
Click to viewЯ давно думаю, почему именно Окуджава оказался так нужен. Он не крупный поэт, он не великий композитор. Из песенников - как поэт, Галич крупнее; как композитор, Клячкин куда интереснее. Но - извините за выражение, которое нынче неприлично - и этот факт, то, что оно неприлично, очень много скажет о времени будущему историку культуры - он сохранил народу душу. Именно он. Он западал в душу немедленно, он узнавался с первых нот, не мелодией, а интонацией мелодии, да и не только: вот я помню, как в физической лаборатории я стал на чём-то вроде телеграфного ключа выбивать ритм "вы слышите, грохочут сапоги"; оказалось, что оно узнаётся с полутакта, без мелодии даже. А потом как-то я услышал, как человек насвистывал "Дежурного по апрелю", и ни малейших сомнений, что это Окуджава, не могло возникнуть. Он эту душу не сохранил даже, а скорее воскресил, вытянул из-под коросты. А короста послевоенная и послесталинская была огого. Ну не он один, наверно. А вот никто больше поимённо в голову не приходит.
И вот - почему? Мне совсем недавно пришёл в голову ответ, который может показаться странным. Я искал общее в его текстах. Очевидное общее - "романтика", референции, которые возбуждают узнавание своих чувств, резонанс. То есть то, что характеризует именно непервоклассного поэта. И таких непервоклассных была тьма. Я уж и фамилий не помню - ну, скажем, Винокуров. Все забыты, а резонанс с Окуджавой оказался вдруг гигантским. "Из каждого окошка, где музыка слышна". Этот резонанс длился всё время, пока была надежда. (А она была). И исчез, когда жизнь стала "без акулов". (Это, кстати, не совсем верно: темой интересного исследования, которую мне не поднять, была бы трактовка прагматизма как романтики, потому что любая сверхидея может служить и служит основанием для романтики, любой человек чему-то служит, вот только то, чему он служит, может быть довольно ужасно. Посредине между романтикой человечности и романтикой фашизма лежит романтика прагматизма).
Так вот, ответ, с которым я играю сейчас - это достоинство. Любой текст Окуджавы или выражает достоинство, или просто является монологом человека, который имеет очевидное чувство собственного достоинства. Достоинство - это то, чего трагически не хватает в русской культуре. (От этого, в частности, и агрессия, и "ты меня уважаешь", и почти что поиск - кто бы меня (нас) ещё оскорбил? - и вставание с колен, и разговоры о том, где русских любят, а где не любят, которые так странно слушать, отвыкнув, и много что ещё). С Окуджавой человек испытывал чувство достоинства. Много что ещё, но, может быть, это самое важное. У Окуджавы всюду - чуть отдалённый автор, смотрящий на самого себя или на героя добро, но спокойно и без преувеличения. "Как обаятельны для тех, кто понимает, все наши глупости и мелкие злодейства... Фотограф щёлкает, и птичка вылетает". Антипод истерики и рванья рубахи на груди. Даже в как бы более напряжённых песнях - "А как первая любовь...", скажем - всё равно, за кадром отстранение: Окуджава антипод ещё и выходящей нынче на первый план во всём мире виктимности. ("Девочка по имени Отрада"...)
И вот сейчас, пока я это пишу, мне пришло в голову совсем странное сравнение, на котором я уж точно не буду настаивать. Я очень люблю Шагала. И люблю я его за две вещи, которые, может быть, одна и та же вещь: за колоссальное количество жизни - картина пропитана жизнью, она сама живёт - и за этих вот его животных, рассеянных по любому полотну, коз, рыб, коров, птиц - но это всё одно и то же: скорее всего, надо их назвать взглядом вечности. Шагал может сколько угодно писать на библейские сюжеты, он не иудей, не христианин и не совсем атеист: вечность (и даже Вечность) представлена взглядом шагаловских животных. Они - Наблюдатель всего прочего, что происходит на полотне. И вот - пусть Шагал гениальный художник, а Окуджаву никак не повернётся язык назвать гениальным - он тоже абсолютно жив и у него тоже есть Наблюдатель.