Битва за слова
В истории вокруг Долгих, Митволя, Подрабинека и т.д. есть один аспект более общего характера - символичная расплывчатость ключевых слов, вызывающих такую острую реакцию.
Это прежде всего слова - "советский" (вместе с "антисоветский") и "ветеран".
В принципе, это вообще особенность нашего (чтобы не сказать "советского") режима. Описания общественных устройств и терминология, используемая для этих описаний, всегда не тождественны реальным общественным отношениям. Жизни не научишься "по книжкам". Красивые схемы учебников не отражают сложных межличностных связей. Но на этом общем фоне СССР отличался особенно кричащим несоответствием. Практически все, что описывалось в книгах как формы функционирования политической и экономической системы СССР - не просто отличалось от реальности, но чаще всего было ей почти противоположно. Могу судить по себе, по обучению в ЛФЭИ (финансово-экономическом институте). За исключением чисто технических предметов, типа бухучета, все, так сказать, обще-экономические курсы - вся политэкономия, теория народнохозяйственного планирования, ценообразования - были тотальным вздором. Все это никак не соответствовало практике. Человек получал диплом, получал распределение и начинал учиться реальной жизни. Но сказать, что все это было не нужно, тоже неправильно - такая шизофреническая индоктринация, хотя и не могла не привести к краху, все-таки служила одной из главных подпорок режима. Возникал эффект, схожий с описанием диглоссии, когда люди, живя и действуя по правилам реальной жизни, искренне воображали, что живут и действуют по схемам учебников. Сегодня в это может быть трудно поверить, но я наблюдал этот эффект постоянно и на всех уровнях.
То же и в политическом устройстве. Двоемыслие пронизывало все насквозь, проявлялось в каждом слове. Ярчайшим примером является использование слова "инстанция" - даже в закрытых, секретных документах чиновники использовали эвфемизм, избегая названия реального органа, принимавшего решение (политбюро или секретариат ЦК). После рассекречивания архивов (частичного, но масштабного) одним из наиболее неожиданных откровений для советологов было то, что высшие руководители в своем самом закрытом кругу использовали те же самые конвенции, термины, маскировочные формулы и понятия, что и в публичном, пропагандистском, прости господи, дискурсе. Маски они не сбрасывали даже перед собой.
Весь этот, прости господи, дискурс опирался на корпус особых слов, значение которых было одновременно и неопределенно-расплывчато, и всем понятно. Фельдман в своей книге "Технология власти" весьма искусно препарирует некоторые из эти слов, в частности, слова "репрессии", "реабилитация", "культ личности".
Кажется, достаточно изучен обманный термин "фашизм", активно использовуемый для замутнения реальных идеологических раскладов.
Но разбирал ли кто-нибудь слово "советский"?
Что вообще означает это слово, всем так привычное и, вроде бы, понятное?
Сразу можно сказать, что оно НЕ означает то, что должно было означать с самого начала. Сегодня, наверно, очень мало кто сможет сказать, в чем была формальная, конституционная специфика так называемой "советской системы" власти. Эта власть изначально вовсе не конституировалась как диктатура, а традиционной демократии она противопоставлялась классовым цензом, выбором представительных органов (советов) прямым голосованием по коллективам предприятий и воинским частям и механизмом формирования вышестоящих советов непрямым, косвенным голосованием (местные советы избирали депутатов в губернские советы и так далее до всесоюзного съезда советов, формирующего ЦИК). Естественно, вся эта машинерия очень быстро, за несколько месяцев, в лучшем случае за пару лет, превратилась в ширму партийной диктатуры, но даже и чисто формально этот особенный, "советский" механизм был отменен конституцией 1936 года, вернувшей традиционные механизмы демократии (естественно, исключительно для проформы).
Было ли слово "советский" синонимом слова "коммунистический" ("социалистический")? Вряд ли - не случайно оно никогда не использовалось по отношению к другим странам точно такого же общественного устройства. Можно было говорить про советскую Украину, но не про советскую Румынию.
Наибольшей аппроксимацией слова "советский", видимо, будет что-то объединяющее понятия "послереволюционный" (как противостоящее понятиям "царский", "старорежимный", "досоветский", "буржуазный") и "объединенный в единое государство с Россией". Таким образом, даже Монголия, где революция была практически частью русской революции, "советской" не стала - так как формально в состав СССР не вошла.
То есть "советский" было таким как бы полусинонимом слова "современный русский" - не в этническом смысле, а в том, который ближе к западному пониманию понятия "nationality". О коллизиях между концепциями русского и национального могу только сослаться на сделанные когда-то выписки из доклада Терри Мартина, с тех пор из сети исчезнувшего - http://bbb.livejournal.com/1118892.html?thread=4941484#t4941484
Не очень понятно, в какой степени слово "советский" включало отсылку к общественному и экономическому устройству. Скажем, если на минуту предположить невероятное, то есть что СССР мог реформироваться политически и экономически, но избежать распада - то называли бы мы свою страну "советской"? Мне ответ не очевиден.
На этом фоне появляется слово "антисоветский". Было ли оно полноценным антонимом слову "советский"? Вряд ли. Достаточно заметить, что если слово "советский" широко использовалось в нейтральном регистре ("советский пароход", "советский космонавт"), то слово "антисоветский" полностью принадлежало к области государственной пропаганды. Те, кого обзывали этим словом, сами его не использовали. Противники режима могли считать себя националистами, антикоммунистами и т.д., но я не припомню, чтобы кто-то из них называл свое движение "антисоветским". Иначе говоря, слово "антисоветский" не несло никакой положительной конотации даже в глазах тех, кто боролся с режимом. Оно служило очерняющим идеологическим штампом, навешивало на противников режима такой специфический ярлык, с которым вроде нельзя было и согласиться, и который вроде нельзя было и опровергнуть. "Антисоветский" - означало что-то вроде "антигосударственный", "антинародный", заведомо преступный по замыслу и целям.
Своя трансформация была и у слова "ветеран". Интересно было бы проследить, когда оно утвердилось - не в 70-е ли годы? Во всяком случае, из нынешних дискуссий отчетливо видно, что в сегодняшнем русском языке слово "ветеран" де-факто означает "ветеран войны", что, в свою очередь, означает "участник второй мировой войны на стороне СССР". По-моему, практически никто не обратил внимание на то, от имени какой организации написал свое обращение Долгих. А называется она очень интересно. На бланке письма (http://sao.mos.ru/img/news/6970_b_4.jpg) фигурируют два названия, краткое и полное. Краткое звучит "Московский городской совет ветеранов", а полное - "Московская городская общественная организация пенсионеров, ветеранов войны, труда, вооруженных сил и правоохранительных органов". То есть реально эта организация претендует на право говорить от имени стариков вообще, всех без исключения, зато слово "ветераны" в ее коротком названии сразу включает связь с формулой "ветеран войны". В письме Долгих (составленном, надо сказать, вполне корректно) нет никаких отсылок к войне и ветеранам войны, но, подписавшись как председатель городского совета ветеранов, он все эти отсылки - в головах читателей - фактически и сделал.
Таким образом, не только образ войны и победы стал национальной идеей современной России, но и слово "ветеран", безо всякой детализации, стало автоматическим триггером этого образа и всех сопряженных эмоций и комплексов.
Это прежде всего слова - "советский" (вместе с "антисоветский") и "ветеран".
В принципе, это вообще особенность нашего (чтобы не сказать "советского") режима. Описания общественных устройств и терминология, используемая для этих описаний, всегда не тождественны реальным общественным отношениям. Жизни не научишься "по книжкам". Красивые схемы учебников не отражают сложных межличностных связей. Но на этом общем фоне СССР отличался особенно кричащим несоответствием. Практически все, что описывалось в книгах как формы функционирования политической и экономической системы СССР - не просто отличалось от реальности, но чаще всего было ей почти противоположно. Могу судить по себе, по обучению в ЛФЭИ (финансово-экономическом институте). За исключением чисто технических предметов, типа бухучета, все, так сказать, обще-экономические курсы - вся политэкономия, теория народнохозяйственного планирования, ценообразования - были тотальным вздором. Все это никак не соответствовало практике. Человек получал диплом, получал распределение и начинал учиться реальной жизни. Но сказать, что все это было не нужно, тоже неправильно - такая шизофреническая индоктринация, хотя и не могла не привести к краху, все-таки служила одной из главных подпорок режима. Возникал эффект, схожий с описанием диглоссии, когда люди, живя и действуя по правилам реальной жизни, искренне воображали, что живут и действуют по схемам учебников. Сегодня в это может быть трудно поверить, но я наблюдал этот эффект постоянно и на всех уровнях.
То же и в политическом устройстве. Двоемыслие пронизывало все насквозь, проявлялось в каждом слове. Ярчайшим примером является использование слова "инстанция" - даже в закрытых, секретных документах чиновники использовали эвфемизм, избегая названия реального органа, принимавшего решение (политбюро или секретариат ЦК). После рассекречивания архивов (частичного, но масштабного) одним из наиболее неожиданных откровений для советологов было то, что высшие руководители в своем самом закрытом кругу использовали те же самые конвенции, термины, маскировочные формулы и понятия, что и в публичном, пропагандистском, прости господи, дискурсе. Маски они не сбрасывали даже перед собой.
Весь этот, прости господи, дискурс опирался на корпус особых слов, значение которых было одновременно и неопределенно-расплывчато, и всем понятно. Фельдман в своей книге "Технология власти" весьма искусно препарирует некоторые из эти слов, в частности, слова "репрессии", "реабилитация", "культ личности".
Кажется, достаточно изучен обманный термин "фашизм", активно использовуемый для замутнения реальных идеологических раскладов.
Но разбирал ли кто-нибудь слово "советский"?
Что вообще означает это слово, всем так привычное и, вроде бы, понятное?
Сразу можно сказать, что оно НЕ означает то, что должно было означать с самого начала. Сегодня, наверно, очень мало кто сможет сказать, в чем была формальная, конституционная специфика так называемой "советской системы" власти. Эта власть изначально вовсе не конституировалась как диктатура, а традиционной демократии она противопоставлялась классовым цензом, выбором представительных органов (советов) прямым голосованием по коллективам предприятий и воинским частям и механизмом формирования вышестоящих советов непрямым, косвенным голосованием (местные советы избирали депутатов в губернские советы и так далее до всесоюзного съезда советов, формирующего ЦИК). Естественно, вся эта машинерия очень быстро, за несколько месяцев, в лучшем случае за пару лет, превратилась в ширму партийной диктатуры, но даже и чисто формально этот особенный, "советский" механизм был отменен конституцией 1936 года, вернувшей традиционные механизмы демократии (естественно, исключительно для проформы).
Было ли слово "советский" синонимом слова "коммунистический" ("социалистический")? Вряд ли - не случайно оно никогда не использовалось по отношению к другим странам точно такого же общественного устройства. Можно было говорить про советскую Украину, но не про советскую Румынию.
Наибольшей аппроксимацией слова "советский", видимо, будет что-то объединяющее понятия "послереволюционный" (как противостоящее понятиям "царский", "старорежимный", "досоветский", "буржуазный") и "объединенный в единое государство с Россией". Таким образом, даже Монголия, где революция была практически частью русской революции, "советской" не стала - так как формально в состав СССР не вошла.
То есть "советский" было таким как бы полусинонимом слова "современный русский" - не в этническом смысле, а в том, который ближе к западному пониманию понятия "nationality". О коллизиях между концепциями русского и национального могу только сослаться на сделанные когда-то выписки из доклада Терри Мартина, с тех пор из сети исчезнувшего - http://bbb.livejournal.com/1118892.html?thread=4941484#t4941484
Не очень понятно, в какой степени слово "советский" включало отсылку к общественному и экономическому устройству. Скажем, если на минуту предположить невероятное, то есть что СССР мог реформироваться политически и экономически, но избежать распада - то называли бы мы свою страну "советской"? Мне ответ не очевиден.
На этом фоне появляется слово "антисоветский". Было ли оно полноценным антонимом слову "советский"? Вряд ли. Достаточно заметить, что если слово "советский" широко использовалось в нейтральном регистре ("советский пароход", "советский космонавт"), то слово "антисоветский" полностью принадлежало к области государственной пропаганды. Те, кого обзывали этим словом, сами его не использовали. Противники режима могли считать себя националистами, антикоммунистами и т.д., но я не припомню, чтобы кто-то из них называл свое движение "антисоветским". Иначе говоря, слово "антисоветский" не несло никакой положительной конотации даже в глазах тех, кто боролся с режимом. Оно служило очерняющим идеологическим штампом, навешивало на противников режима такой специфический ярлык, с которым вроде нельзя было и согласиться, и который вроде нельзя было и опровергнуть. "Антисоветский" - означало что-то вроде "антигосударственный", "антинародный", заведомо преступный по замыслу и целям.
Своя трансформация была и у слова "ветеран". Интересно было бы проследить, когда оно утвердилось - не в 70-е ли годы? Во всяком случае, из нынешних дискуссий отчетливо видно, что в сегодняшнем русском языке слово "ветеран" де-факто означает "ветеран войны", что, в свою очередь, означает "участник второй мировой войны на стороне СССР". По-моему, практически никто не обратил внимание на то, от имени какой организации написал свое обращение Долгих. А называется она очень интересно. На бланке письма (http://sao.mos.ru/img/news/6970_b_4.jpg) фигурируют два названия, краткое и полное. Краткое звучит "Московский городской совет ветеранов", а полное - "Московская городская общественная организация пенсионеров, ветеранов войны, труда, вооруженных сил и правоохранительных органов". То есть реально эта организация претендует на право говорить от имени стариков вообще, всех без исключения, зато слово "ветераны" в ее коротком названии сразу включает связь с формулой "ветеран войны". В письме Долгих (составленном, надо сказать, вполне корректно) нет никаких отсылок к войне и ветеранам войны, но, подписавшись как председатель городского совета ветеранов, он все эти отсылки - в головах читателей - фактически и сделал.
Таким образом, не только образ войны и победы стал национальной идеей современной России, но и слово "ветеран", безо всякой детализации, стало автоматическим триггером этого образа и всех сопряженных эмоций и комплексов.