Таки щитоносицы, да
Продолжение главы "Мудрые женщины, щитоносицы, нимфы и богини" из книги Марджори Бернс "Гиблые земли". Перевод Анны Блейз (с).
Однако с любовными отношениями в романтическом смысле дело в мире Толкина обстоит значительно сложнее. Несмотря на то, что узы любви во всех ее проявлениях для Толкина чрезвычайно важны, от подробного изображения взаимоотношений между мужчиной и женщиной его удерживают как условности жанра (место для романтической любви в квесте отводится лишь в начале или в конце повествования - любовь может служить либо источником вдохновения для героя, либо заслуженной наградой, и третьего не дано), так и его сугубо викторианские вкусы во всех подобных вопросах.
«Сильмариллион» и «История Срединной земли» отличаются меньшей скованностью - возможно, благодаря тому, что эти произведения выдержаны в более формальном и торжественном, более мифологичном и, как следствие, более отстраненном тоне. Здесь Толкин может позволить себе упоминания о «нечистой похоти», обуявшей Моргота при виде Лютиен («Сильмариллион» 180), о том, как тот видит в ней «прелестную игрушку, что может скрасить ему часы досуга», и грозится «отведать мед» ее губ (III 300). Но чем ближе Толкин подходит к Первичному миру - миру, в котором живет он сам и его читатели, - тем острее он чувствует необходимость соблюдать приличия, предписанные его эпохой и воспитанием, а Срединная земля из книг о хоббитах схожа с нашим миром куда больше, чем какой бы то ни было эпизод «Сильмариллиона». Поэтому вместо того, чтобы открыто живописать во «Властелине Колец» темы любовной страсти или соперничества, Толкин предпочитает формализовать и свести к минимуму линию влюбленности Эовин, намекнуть лишь в самых общих чертах на тайное вожделение Гримы и представить роман Арагорна и Арвен исключительно косвенными средствами, главным образом через параллели с древней повестью о Берене и Лютиен. Несмотря на то, что Арагорн должен стать «королем над Гондором и Арнором» (RK, Appendix A, 342), чтобы получить в жены Арвен, при первом прочтении тема его любви к дочери Элронда обычно ускользает от читательского внимания и становится очевидной только ближе к финалу. По сути дела, вся концепция романтической любви занимает во «Властелине Колец» то же место, какое отведено Арвен в зале совета в Ривенделле: и та, и другая едва различимо и ненавязчиво витают где-то на заднем плане, ни при каких обстоятельствах не вторгаясь в основную линию повествования, не отвлекая героев от цели квеста, ни на миг при этом не теряясь из виду полностью, но и не оказываясь в центре внимания ни на миг.
Даже в тех редких эпизодах, когда Толкин позволяет романтике выйти на первый план и заявить о себе открыто, мужские персонажи у него сохраняют самообладание до такой степени, что может показаться, будто они попросту глухи к любви или неспособны на самостоятельные шаги в этой области. Из того скудного материала, которым мы располагаем, напрашивается вывод, что в мире Толкина активную роль в любовных отношениях чаще играют женщины. Так Эовин пытается завоевать сердце Арагорна; так Рози Коттон откровенно подталкивает нерешительного Сэма к брачному предложению: «И так уже целый год зазря потратил, чего еще дожидаться?» (RK 304). Препоручая эту задачу Рози, Толкин исподволь опирается на традиционный образ «дерзкой женщины», который то и дело мелькает на страницах артуровских легенд (вспомним хотя бы супругу Бертилака из «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря») и возрождается в конце XIX века как femme fatale, время от времени фигурирующая в викторианских и эдвардианских приключенческих романах (особенно ярко - у Морриса и Хаггарда).
Не в последнюю очередь такой подход связан с определенными религиозными убеждениями - с представлением о том, что физическое тело по сути своей низменно, а сексуальность является главным препятствием на пути духовного развития. Именно поэтому готовность средневековых или ренессансных героев отказаться (по крайней мере на время) от романтической любви свидетельствует об их приверженности высокой цели; и к этому же идеалу - на свой лад, более ханжески, - стремились викторианцы. Во «Властелине Колец» чем более высокое положение занимает персонаж, тем позже он женится и тем меньше вероятность, что он обзаведется потомством. Эта тенденция распространяется даже на хоббитов. Наследником Бильбо - зажиточного холостяка - становится его племянник, и сам этот наследник, Фродо, также остается холостяком. Отцовство же выпадает главным образом на долю Сэма - сына садовника. Немаловажно и то, что персонажи, служащие природе или олицетворяющие ее на символическом или квазимагическом уровне, чаще всего бездетны: место родительской роли в их жизни занимают обязанности, возложенные на них как на защитников и хранителей земли. Златиника домовито «моет» землю дождем; Том «хозяйствует»; оба они заботятся о своем мире, но растить детей им не дано. Схожим образом в Лотлориене время как будто стоит на месте: эльфы сохраняют в неизменности то, что уже есть, но не создают ничего нового и не производят потомства.
Однако не следует полагать, будто подобная неспособность к продолжению рода вызывает у Толкина одобрение. Несомненно, тема размножения его смущала, однако неспособность созидать новую жизнь он столь же несомненно воспринимал как определенный недостаток, признак упадка и угасания жизненных сил или же следствие неверного выбора цели. Минас-Тирит - почти обезлюдевший город [1]. Ни единого энта больше не родится в Срединной земле. Эльфы уходят на Запад; былая сила их истощается. «Они погрузились в печаль, - пишет Толкин. - Искусство их стало, как мы выразились бы сейчас, антикварным, и все их усилия направлены лишь на то, чтобы в той или иной форме забальзамировать прошлое, - хотя в них и живо еще издревле присущее их роду стремление украшать землю и врачевать ее раны» (Letters 151-152). Таким образом, возродить и обновить мир способны только те хоббиты и люди, которые принимают неизбежность перемен, необходимость циклов рождения и смерти, и которые прочно привязаны к тому, что Толкин называет «обыденной жизнью», - к «дыханию, питанию, работе, продолжению рода» (Letters 161).
Все обуревающие Толкина смешанные чувства, все его стеснение и смущение, все его благоговение перед материнской заботой и плодовитостью и перед женщиной как таковой (переплетенное с исключительно традиционными и в значительной мере викторианскими представлениями о ролях, подобающих мужчине и женщине) - одним словом, все это напряженное противостояние между мирским и духовным приобретает особый интерес, когда дело доходит до анализа конкретных женских персонажей толкиновских произведений. Толкиновский мир - мир без женщин-домохозяек и без близких любовных отношений, мир мужского братства, где власть и активная деятельность за редчайшими исключениями остаются прерогативой мужчин. Какое же место в этом мире может занимать Эовин - «щитоносица», которая по своему происхождению принадлежит к англо-саксонской (и, следовательно, героической) культуре, которая на время отъезда своего дяди остается «вместо владыки над Эорлингами» (ТТ 128), которая участвует в Битве на Пеленнорских полях и, наконец, играет активную и решающую роль в победе над Предводителем назгулов?
Образцов для характера Эовин Толкину было не занимать. Образ женщины-воительницы известен с глубокой древности - по историческим сочинениям, мифам, легендам, художественной литературе и реальной жизни: это и античные амазонки, и кельтская королева Медб, и валькирии скандинавской мифологии, и Бритомарта из «Королевы фей», Зорайя из хаггардовского «Алана Кватермэна» и историческая Жанна д’Арк. Однако характер Эовин не сводится к литературным штампам. Страстные речи, в которых Эовин изливает свое негодование по поводу того, что Всадники бросают ее с женщинами и детьми, а сами скачут «завоевывать славу» (RK 57-58), и слова Гэндальфа, оправдывающего ее стремление в битву и восхваляющего ее «храбрость и отвагу» (RK 143), настолько убедительны, что не оставляют сомнений в том, что Толкин глубоко сочувствовал Эовин и доставшейся ей непростой роли. Ибо все уважение к установленному порядку и предопределенному месту не мешало Толкину питать сочувствие к тем, кто страдает от навязанных ему ограничений. Подобно Древобраду, который освобождает Сарумана и предпочитает вольные и дикие растения укрощенным, или подобно эльфам, которые стараются поменьше стеснять Голлума, в результате чего тому удается сбежать, Толкин чрезвычайно высоко ценит свободу. Кажется, что его сострадание к тем, кто ограничен в свободе передвижения, распространяется даже на деревья Старого леса с их «ненавистью ко всем, кто может свободно ходить по земле» (FR 141).
Толкин хорошо понимает желание поучаствовать, сыграть свою роль в свершающихся событиях величайшей важности. Об этом наглядно свидетельствуют жалобы Пиппина и Мерри, сетующих на то, что их не берут с собой, или, когда их все же берут, опасающихся, что в походе они - всего лишь бесполезная «поклажа», «мешки». «Что толку от меня было? - рассуждает про себя Пиппин, когда его с Мерри захватывают в плен орки. - Пустое место! Лишний рот, бесполезная поклажа» (TT 48). Столь же красноречиво и не единожды Эовин высказывает надежду на то, что ей удастся совершить нечто значительное, и страх того, что ей этого не позволят. Впрочем, это не отменяет того несомненного факта, что Толкин предпочел бы уберечь обоих хоббитов и Эовин (Эовин - в особенности!) от скверны и грязи войны. Именно поэтому он никогда не торопится допустить лучших своих персонажей в сражение. Те, кто выступает на стороне добра, не должны запятнать себя подозрениями в том, что битва им желанней мирного исхода. И только когда находится достаточно веское оправдание, только когда не извлечь меч из ножен становится попросту невозможно, Толкин нехотя дарует своим воинам - настоящим воинам-мужчинам, нормального роста - некую joie de guerre, радость битвы, ярче всего выраженную в том эпизоде, когда воинство Рохана «с песней разит врага» (RK 113).
Очевидно, что хоббитам и Эовин подобный восторг не к лицу. Предел для хоббитов в этом отношении - «огонь», блестящий в глазах Сэма, когда тот убивает орка в Мории. Пиппину и Мерри дозволяется взять в руки оружие, чтобы освободить от захватчиков Удел (RK 289), но и здесь они сражаются лишь по необходимости. А Бильбо и Фродо, главным героям толкиновских книг о хоббитах, воевать доводится еще меньше, чем Пиппину и Мерри. Битва Пяти Воинств была «самым ужасным из всего, что Бильбо довелось пережить на своем веку». И хотя участием в этой битве он «впоследствии больше всего гордился и больше всего любил вспоминать» (H 328), на самом деле он в ней практически не участвует. Он сразу же надевает кольцо на палец и исчезает из виду. Более того, от созерцания драматической развязки сражения его милосердно спасает случайный удар по голове. Фродо же, знающий о природе зла куда больше, чем Бильбо, относится к войне с куда меньшим энтузиазмом. По ходу повествования он все менее и менее приемлет насилие любого рода; дело доходит до того, что он требует «никого не убивать» при «Очищении Удела» (RK 289) и щадит даже Сарумана, покушавшегося на его жизнь [2].
Однако Эовин навязываются ограничения несколько иного рода и значительно более суровые. Хотя она и утверждает, что сердце ее радуется только «песням битвы» (RK 243), хотя и настаивает на своем статусе щитоносицы и гордится своим умением обращаться с оружием, Толкин всеми средствами старается смягчить воинственные черты ее образа. Да, она обучена владеть оружием, - но ни разу не выходила на поле боя до Битвы на Пеленнорских полях; когда же настает ее час, в сердце ее нет восторга - только угрюмая решимость и скорбь. Взор ее «тверд и суров», но на щеках блестят слезы (RK 116).
Смягчению образа Эовин служит даже само ее воинское звание - «щитоносица». Это вовсе не толкиновский неологизм: в «Оксфордском словаре английского языка» приводится четыре примера со словом «щитоносица» (shieldmaiden), и все они относятся к XIX веку. Однако, использовав именно этот термин, Толкин косвенным образом намекает на то, что роль Эовин в сражении связана скорее с защитой, со сдерживанием противника, а также, возможно, с девственностью [3], нежели с искусным владением оружием.
В свете столь очевидного стремления оградить хоббитов и Эовин от жестокостей войны, решение Толкина свести Предводителя назгулов в бою с полуростком и девой (двумя образами невинности) кажется особенно изобретательным: столкновение двух почти беспомощных - в сравнении с настоящими воинами - персонажей с самым могучим из неприятельских воинов в Битве на Пеленнорских полях обостряет драматичность сцены, вызывает подлинный ужас и в итоге придает победе над противником больший вес. Но несмотря на всю напряженность этого эпизода, Толкин ухитряется спасти и Эовин, и Мерри от клейма, которое неизбежно оставляет война на участниках сражений. Прежде всего, они выступают против Предводителя назгулов вдвоем, тем самым частично снимая друг с друга воинское бремя. Немаловажно и то, что гибель их противника бескровна: тот попросту лишается тела и исчезает. Далее, играет свою роль то, что поединок с Предводителем назгулов происходит почти в самом начале сражения, после чего Эовин (как Бильбо в Битве Пяти Воинств) падает без чувств, и ни она, ни Мерри больше не видят происходящего на поле боя. Наконец, выйти из образа воинов им обоим помогает отдых в Палатах врачевания - немедленный переход от активного участия в битве к полному бездействию.
Но и здесь смягчающие меры направлены скорее на Эовин, чем на Мерри. Чтобы восстановить силы после сражения, ей требуется гораздо больше времени (за которое с ней, вдобавок, происходят существенные перемены), что само по себе также помогает ей вернуться к женской роли - расхожий прием викторианской литературы, где героиня, проявив самостоятельность и отвагу, выраженную в физическом действии, обычно лишается сил, как только кризис останется позади (достаточно вспомнить мисс Голкомб из «Женщины в белом» Уилки Коллинза или Маргарет Хейл из романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг»). Кроме того, Мерри, как и остальныым хоббитам, воздают заслуженные почести, а Эовин - в основном тексте «Властелина Колец» - ни разу не удостаивается прилюдной похвалы.
Можно предположить, что Толкин ограждает Эовин от общественного внимания потому, что принимает в расчет ее собственную мотивацию. Но уже одно то, что он приписывает ей подобную мотивацию, наглядно свидетельствует о том, какая роль отводилась женщине в его представлениях. Несмотря на все заявления о желании остаться щитоносицей и сопровождать своего дядю, поступки Эовин по большей части определяются иным мотивом, а именно - ее влюбленностью в Арагорна. Даже Боромир (при всем своем стремлении к личной славе) служит делу победы над Темным Властелином более искренне, нежели Эовин. Боромир, подобно воинам Рохана и Гондора и другим членам Братства, идет на риск ради великой цели.
И хотя личную преданность Толкин ценит весьма высоко, задача его героев - выйти за рамки сугубо личного. Эовин же это не удается. Все, почти без исключения, мотивы ее поступков - это мотивы личные [4]. Отправляясь на битву под видом «Дернхельма», Эовин повинуется не только и не столько желанию сражаться как воин и оставаться рядом с Теоденом, сколько самоубийственному отчаянию от неразделенной любви. В отличие от Арагорна, ставящего нужды Срединной земли выше своей любви к Арвен, Эовин не возвышается до подлинного самопожертвования. Она не столько готова пойти на смерть, сколько жаждет смерти. Как это, с точки зрения Толкина, подобает женщине, источник ее воодушевления - слишком личный и эмоциональный: это скорее преданность страсти, чем преданность братству, народу, миру в целом или хотя бы своему господину. Поэтому Эовин оказывается несостоятельной - в том же смысле (хотя и в значительно меньшей степени - благодаря своей принадлежности к женскому полу), что и Денетор, которым также движут неуместные амбиции и, отчасти, неправильный выбор объекта личной симпатии, и который также жаждет смерти. Денетор теряет все, что имел и что надеялся получить; Эовин же хоть и побеждает Предводителя назгулов, но после Битвы на Пеленнорских полях лишается звания щитоносицы и не удостаивается воинских почестей.
Возможно, следует учесть еще одно соображение: отправляясь на битву, Эовин нарушает приказ Теодена и пренебрегает своим долгом перед страной. Быть может, именно поэтому она лишается права на принародную похвалу. Однако здесь нужна осторожность: проблемы повиновения и неповиновения для Толкина исключительно важны и возникают на протяжении всего повествования вновь и вновь. Они тесно связаны со столь же важными и неоднозначными для Толкина вопросами служения и выбора, преданности и свободы воли; и поскольку Эовин - не единственная из персонажей, предпочитающих ослушаться приказа, необходимо понять, чем именно ее неповиновение отличается от других подобных случаев.
Берегонд покидает свой пост, чтобы спасти Фарамира от погребального костра. Эомер вопреки закону своей страны пропускает Гэндальфа, Леголаса и Гимли на землю Рохана. Даже Хама, позволяя Гэндальфу оставить при себе магический посох, отступает тем самым от своих обязанностей. Но ближе всего к случаю Эовин стоит решение Мерри последовать за Всадниками на войну, не подчинившись приказу. «Но для чего же, господин, - протестует Мерри, - ты принял меня в меченосцы, как не затем, чтобы я следовал за тобой повсюду? Да и не хочется, чтобы в песнях обо мне пели как о том, кого всегда оставляли дома» (RK 77).
Во всех перечисленных случаях независимый и благонамеренный выбор ведет к добру, хотя и может навлечь на персонажа некое условное наказание. И все эти персонажи удостаиваются почестей или, по меньшей мере благодарности, - все, за исключением Эовин. Вместо похвалы за героическое деяние ей достается лишь сочувствие по поводу того, что ей довелось вынести. «Увы! Ведь ей пришлось выступить против врага, для встречи с которым слишком слабы ее дух и тело, - восклицает Арагорн в Палатах врачевания. - Злой рок свел ее с ним в бою» (RK 142). Разумеется, сочувствие к ее страданиям вполне понятно, но умолчание о ее победе, как и здесь, так и в последующих эпизодах, кажется несколько несправедливым. О почестях, возданных Эовин, упоминается только в приложениях к «Властелину Колец», но почести в приложении - это всего лишь жалкая подачка [5].
Напрашивается вывод, что основной причиной такого отношения является принадлежность Эовин к женскому полу: Толкин обделил Эовин похвалой из-за того, что мысль о женщине, выходящей на всеобщее обозрение и принимающей знаки всенародного признания, была неприятна ему самому. Настанет время, когда Фродо и Сэму многократно вознесут «великие хвалы» и песнь о «Фродо Девятипалом и Кольце Рока» услышат «владыки, воины и мужи, не посрамившие чести своей, короли и князья, славные жители Гондора и Всадники Рохана, и вы, о сыны Элронда, и северные дунэдайн, и эльф, и гном, и благородные сердца Удела, и весь вольный западный народ» (RK 232). Настанет время, когда Долгоногий Бродяга примет корону Запада, Эомер взойдет на трон Марки, а Берегонд (после формального выговора) получит заслуженную награду. Даже Боромир удостоится (пусть даже посмертно и в куда более скромном обществе, чем он бы предпочел) высоких почестей в песне и торжественного погребения. Мерри, который, подобно Эовин, так боялся остаться бесполезным, будет причислен к Всадникам Рохана и назван «Верным другом Марки», а по возвращении домой снискает всеобщее преклонение: историки Удела, описывая Битву за Приречье, неизменно будут помещать имена «Предводителей Мериадока и Перегрина» «во главе Списка» (RK 295). Сэма тоже примут дома с почестями и семь раз подряд изберут мэром. И только Эовин по-прежнему останется в тени.
Вплоть до финальной части повествования, в которой Арвен и Галадриэль наконец покидают свои замкнутые безопасные мирки, Эовин остается единственной женщиной, которая решается расстаться с домом и привычной обстановкой. Она - единственная женщина во «Властелине Колец», идущая на смертельный риск. Но в конце концов она вновь принимает ограничения и теряет в глазах читателя свою особую значимость. Правда, и об этом следует судить с осторожностью. Развязка истории Эовин во многих отношениях сходна с теми ожиданиями, которые Толкин возлагает на мужских персонажей своего эпоса. Лучшие из них также предпочитают врачевание битвам, и в финале «Властелина Колец» они также слагают оружие и принимают на себя рутинные обязанности мирной жизни. Однако Эовин, отказываясь от своих честолюбивых устремлений, жертвует бОльшим, нежели прочие персонажи, и тем самым превращается в фигуру, близкую Арвен (точнее, тому образу, в котором Арвен предстает во «Властелине Колец»), - фигуру смутную и неопределенную, далекую не только от поля битвы, но и от мира в целом. Теперь она уже не наместница и не защитница: теперь ее саму защищают, опекают и передают из-под опеки врачевателей под покровительство «наместника Города вплоть до возвращения ее брата» (RK 243). Брат же ее, Эомер, удостаивается похвалы за то, что отдал ее в жены Фарамиру, даровав тем самым «Гондору самое прекрасное, чем владела [его] земля» (RK 255).
Все это, повторим еще раз, вполне объяснимо и понятно в контексте того времени и обстоятельств, в которых был воспитан Толкин. Прочные ассоциации женского пола с пассивностью, замкнутым образом жизни и домашними обязанностями попросту не позволяли ему представить Эовин в какой-либо определенной и постоянной роли вне брака и семьи. Женщина, покидающая домашний очаг, хозяйство и отведенное ей место, с этой точки зрения пренебрегает своей ролью подательницы и хранительницы жизни. Подобный отказ от своих важнейших обязательств влечет за собой хаос, распад и пресечение рода, как это произошло в случае с женами энтов.
Поэтому не стоит удивляться, что Толкин предпочитает модифицировать характер Эовин и несколько внезапно пристроить ее замуж за первого подвернувшегося жениха. Сама уместность кандидатуры Фарамира, разумеется, не подлежит сомнению, однако преображение Эовин и ее обращение к новой любви изображены недостаточно правдоподобно: эти перемены совершаются слишком быстро, а информации о них предоставляется слишком мало. Все это кажется чересчур удобным и чересчур поспешным, как будто Толкин на этом этапе стремится лишь поскорее убрать Эовин со сцены и утвердить ее в новой роли - приличной и приемлемой, но, увы, гораздо менее интересной [6].
И все же… все же… щитоносица Эовин остается одним из самых впечатляющих персонажей толкиновского эпоса. Эовин протестует против навязываемых ей ограничений, и невозможно забыть ее страстный возглас: «Но разве я нянька, а не щитоносица из дома Эорла?!» (RK57). И не менее великолепен мрачный смех, с которым Эовин поднимает меч против чудовищного назгула. Памятуя об этом, современный читатель должен отнестись терпимо и с пониманием к тому, что может показаться ему недостатками в проработке образа.
Примечания
[1] У жителей Минас-Тирита, с его Обителями мертвых и Рат Динен, Дорогой Безмолвия, много общего с нуменорцами, чье «желание избегнуть смерти породило культ мертвых» (Letters 155).
[2] «Отношение Фродо к оружию - это его личная особенность, - пишет Толкин. - “Пацифистом” в современном понимании он не был. Разумеется, главным образом его пугала перспектива гражданской войны между хоббитами; но кроме того (как мне представляется), он пришел к выводу, что сражение во плоти в конечном счете куда менее эффективно, чем полагают большинство (добрых) людей!» (Letters 255).
[3] В скандинавских сагах «щитоносица» (skjaldmo) - именование девы, участвовавшей в битвах наравне с мужчинами и хранившей целомудрие. Английское слово shieldmaiden буквально переводится как «дева щита». - Примеч. перев.
[4] В письме 1941 года к своему сыну Майклу Толкин утверждает: «Испытывая сексуальное влечение, женщина становится… сочувственной и понимающей или же очень хочет быть (или казаться) таковой, и с готовностью разделяет, насколько может, все интересы… молодого человека, к которому ее влечет. … Под влиянием такого увлечения она нередко достигает удивительной прозорливости и понимания, даже относительно тех предметов, которые не входят в круг ее естественных склонностей; ибо дар ее - в том, чтобы принимать то, что дает мужчина, отзываться на его влияние и быть им оплодотворяемой (далеко не в одном только в физическом смысле). Это известно каждому учителю. Он прекрасно знает, как быстро может учиться умная женщина, на лету схватывая его идеи и воспринимая его указания, - и как (за редкими исключениями) перестает продвигаться дальше, лишившись его руководства или утратив личный интерес к нему» (Letters 49).
[5] В разделе, где описывается положение и жизнь Эомера после провозглашения королем Рохана, встречается такая фраза: «Эовин в эти дни также снискала славу, ибо она сражалась в той битве, отправившись в поход под видом простого воина; и после в Марке ее величали Госпожой Щитовой руки» (RK 351). Трудно назвать это полновесным признанием всего, что она совершила!
[6] В черновике письма, датируемого, по всей вероятности, 1963-м годом, Толкин защищается от критики по поводу «стремительного развития отношений» между Фарамиром и Эовин. В состоянии «нервного напряжения» (из-за войны и смертей) чувства нередко «созревают очень быстро», утверждает он (324).
Окончание главы в следующем посте.
Однако с любовными отношениями в романтическом смысле дело в мире Толкина обстоит значительно сложнее. Несмотря на то, что узы любви во всех ее проявлениях для Толкина чрезвычайно важны, от подробного изображения взаимоотношений между мужчиной и женщиной его удерживают как условности жанра (место для романтической любви в квесте отводится лишь в начале или в конце повествования - любовь может служить либо источником вдохновения для героя, либо заслуженной наградой, и третьего не дано), так и его сугубо викторианские вкусы во всех подобных вопросах.
«Сильмариллион» и «История Срединной земли» отличаются меньшей скованностью - возможно, благодаря тому, что эти произведения выдержаны в более формальном и торжественном, более мифологичном и, как следствие, более отстраненном тоне. Здесь Толкин может позволить себе упоминания о «нечистой похоти», обуявшей Моргота при виде Лютиен («Сильмариллион» 180), о том, как тот видит в ней «прелестную игрушку, что может скрасить ему часы досуга», и грозится «отведать мед» ее губ (III 300). Но чем ближе Толкин подходит к Первичному миру - миру, в котором живет он сам и его читатели, - тем острее он чувствует необходимость соблюдать приличия, предписанные его эпохой и воспитанием, а Срединная земля из книг о хоббитах схожа с нашим миром куда больше, чем какой бы то ни было эпизод «Сильмариллиона». Поэтому вместо того, чтобы открыто живописать во «Властелине Колец» темы любовной страсти или соперничества, Толкин предпочитает формализовать и свести к минимуму линию влюбленности Эовин, намекнуть лишь в самых общих чертах на тайное вожделение Гримы и представить роман Арагорна и Арвен исключительно косвенными средствами, главным образом через параллели с древней повестью о Берене и Лютиен. Несмотря на то, что Арагорн должен стать «королем над Гондором и Арнором» (RK, Appendix A, 342), чтобы получить в жены Арвен, при первом прочтении тема его любви к дочери Элронда обычно ускользает от читательского внимания и становится очевидной только ближе к финалу. По сути дела, вся концепция романтической любви занимает во «Властелине Колец» то же место, какое отведено Арвен в зале совета в Ривенделле: и та, и другая едва различимо и ненавязчиво витают где-то на заднем плане, ни при каких обстоятельствах не вторгаясь в основную линию повествования, не отвлекая героев от цели квеста, ни на миг при этом не теряясь из виду полностью, но и не оказываясь в центре внимания ни на миг.
Даже в тех редких эпизодах, когда Толкин позволяет романтике выйти на первый план и заявить о себе открыто, мужские персонажи у него сохраняют самообладание до такой степени, что может показаться, будто они попросту глухи к любви или неспособны на самостоятельные шаги в этой области. Из того скудного материала, которым мы располагаем, напрашивается вывод, что в мире Толкина активную роль в любовных отношениях чаще играют женщины. Так Эовин пытается завоевать сердце Арагорна; так Рози Коттон откровенно подталкивает нерешительного Сэма к брачному предложению: «И так уже целый год зазря потратил, чего еще дожидаться?» (RK 304). Препоручая эту задачу Рози, Толкин исподволь опирается на традиционный образ «дерзкой женщины», который то и дело мелькает на страницах артуровских легенд (вспомним хотя бы супругу Бертилака из «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря») и возрождается в конце XIX века как femme fatale, время от времени фигурирующая в викторианских и эдвардианских приключенческих романах (особенно ярко - у Морриса и Хаггарда).
Не в последнюю очередь такой подход связан с определенными религиозными убеждениями - с представлением о том, что физическое тело по сути своей низменно, а сексуальность является главным препятствием на пути духовного развития. Именно поэтому готовность средневековых или ренессансных героев отказаться (по крайней мере на время) от романтической любви свидетельствует об их приверженности высокой цели; и к этому же идеалу - на свой лад, более ханжески, - стремились викторианцы. Во «Властелине Колец» чем более высокое положение занимает персонаж, тем позже он женится и тем меньше вероятность, что он обзаведется потомством. Эта тенденция распространяется даже на хоббитов. Наследником Бильбо - зажиточного холостяка - становится его племянник, и сам этот наследник, Фродо, также остается холостяком. Отцовство же выпадает главным образом на долю Сэма - сына садовника. Немаловажно и то, что персонажи, служащие природе или олицетворяющие ее на символическом или квазимагическом уровне, чаще всего бездетны: место родительской роли в их жизни занимают обязанности, возложенные на них как на защитников и хранителей земли. Златиника домовито «моет» землю дождем; Том «хозяйствует»; оба они заботятся о своем мире, но растить детей им не дано. Схожим образом в Лотлориене время как будто стоит на месте: эльфы сохраняют в неизменности то, что уже есть, но не создают ничего нового и не производят потомства.
Однако не следует полагать, будто подобная неспособность к продолжению рода вызывает у Толкина одобрение. Несомненно, тема размножения его смущала, однако неспособность созидать новую жизнь он столь же несомненно воспринимал как определенный недостаток, признак упадка и угасания жизненных сил или же следствие неверного выбора цели. Минас-Тирит - почти обезлюдевший город [1]. Ни единого энта больше не родится в Срединной земле. Эльфы уходят на Запад; былая сила их истощается. «Они погрузились в печаль, - пишет Толкин. - Искусство их стало, как мы выразились бы сейчас, антикварным, и все их усилия направлены лишь на то, чтобы в той или иной форме забальзамировать прошлое, - хотя в них и живо еще издревле присущее их роду стремление украшать землю и врачевать ее раны» (Letters 151-152). Таким образом, возродить и обновить мир способны только те хоббиты и люди, которые принимают неизбежность перемен, необходимость циклов рождения и смерти, и которые прочно привязаны к тому, что Толкин называет «обыденной жизнью», - к «дыханию, питанию, работе, продолжению рода» (Letters 161).
Все обуревающие Толкина смешанные чувства, все его стеснение и смущение, все его благоговение перед материнской заботой и плодовитостью и перед женщиной как таковой (переплетенное с исключительно традиционными и в значительной мере викторианскими представлениями о ролях, подобающих мужчине и женщине) - одним словом, все это напряженное противостояние между мирским и духовным приобретает особый интерес, когда дело доходит до анализа конкретных женских персонажей толкиновских произведений. Толкиновский мир - мир без женщин-домохозяек и без близких любовных отношений, мир мужского братства, где власть и активная деятельность за редчайшими исключениями остаются прерогативой мужчин. Какое же место в этом мире может занимать Эовин - «щитоносица», которая по своему происхождению принадлежит к англо-саксонской (и, следовательно, героической) культуре, которая на время отъезда своего дяди остается «вместо владыки над Эорлингами» (ТТ 128), которая участвует в Битве на Пеленнорских полях и, наконец, играет активную и решающую роль в победе над Предводителем назгулов?
Образцов для характера Эовин Толкину было не занимать. Образ женщины-воительницы известен с глубокой древности - по историческим сочинениям, мифам, легендам, художественной литературе и реальной жизни: это и античные амазонки, и кельтская королева Медб, и валькирии скандинавской мифологии, и Бритомарта из «Королевы фей», Зорайя из хаггардовского «Алана Кватермэна» и историческая Жанна д’Арк. Однако характер Эовин не сводится к литературным штампам. Страстные речи, в которых Эовин изливает свое негодование по поводу того, что Всадники бросают ее с женщинами и детьми, а сами скачут «завоевывать славу» (RK 57-58), и слова Гэндальфа, оправдывающего ее стремление в битву и восхваляющего ее «храбрость и отвагу» (RK 143), настолько убедительны, что не оставляют сомнений в том, что Толкин глубоко сочувствовал Эовин и доставшейся ей непростой роли. Ибо все уважение к установленному порядку и предопределенному месту не мешало Толкину питать сочувствие к тем, кто страдает от навязанных ему ограничений. Подобно Древобраду, который освобождает Сарумана и предпочитает вольные и дикие растения укрощенным, или подобно эльфам, которые стараются поменьше стеснять Голлума, в результате чего тому удается сбежать, Толкин чрезвычайно высоко ценит свободу. Кажется, что его сострадание к тем, кто ограничен в свободе передвижения, распространяется даже на деревья Старого леса с их «ненавистью ко всем, кто может свободно ходить по земле» (FR 141).
Толкин хорошо понимает желание поучаствовать, сыграть свою роль в свершающихся событиях величайшей важности. Об этом наглядно свидетельствуют жалобы Пиппина и Мерри, сетующих на то, что их не берут с собой, или, когда их все же берут, опасающихся, что в походе они - всего лишь бесполезная «поклажа», «мешки». «Что толку от меня было? - рассуждает про себя Пиппин, когда его с Мерри захватывают в плен орки. - Пустое место! Лишний рот, бесполезная поклажа» (TT 48). Столь же красноречиво и не единожды Эовин высказывает надежду на то, что ей удастся совершить нечто значительное, и страх того, что ей этого не позволят. Впрочем, это не отменяет того несомненного факта, что Толкин предпочел бы уберечь обоих хоббитов и Эовин (Эовин - в особенности!) от скверны и грязи войны. Именно поэтому он никогда не торопится допустить лучших своих персонажей в сражение. Те, кто выступает на стороне добра, не должны запятнать себя подозрениями в том, что битва им желанней мирного исхода. И только когда находится достаточно веское оправдание, только когда не извлечь меч из ножен становится попросту невозможно, Толкин нехотя дарует своим воинам - настоящим воинам-мужчинам, нормального роста - некую joie de guerre, радость битвы, ярче всего выраженную в том эпизоде, когда воинство Рохана «с песней разит врага» (RK 113).
Очевидно, что хоббитам и Эовин подобный восторг не к лицу. Предел для хоббитов в этом отношении - «огонь», блестящий в глазах Сэма, когда тот убивает орка в Мории. Пиппину и Мерри дозволяется взять в руки оружие, чтобы освободить от захватчиков Удел (RK 289), но и здесь они сражаются лишь по необходимости. А Бильбо и Фродо, главным героям толкиновских книг о хоббитах, воевать доводится еще меньше, чем Пиппину и Мерри. Битва Пяти Воинств была «самым ужасным из всего, что Бильбо довелось пережить на своем веку». И хотя участием в этой битве он «впоследствии больше всего гордился и больше всего любил вспоминать» (H 328), на самом деле он в ней практически не участвует. Он сразу же надевает кольцо на палец и исчезает из виду. Более того, от созерцания драматической развязки сражения его милосердно спасает случайный удар по голове. Фродо же, знающий о природе зла куда больше, чем Бильбо, относится к войне с куда меньшим энтузиазмом. По ходу повествования он все менее и менее приемлет насилие любого рода; дело доходит до того, что он требует «никого не убивать» при «Очищении Удела» (RK 289) и щадит даже Сарумана, покушавшегося на его жизнь [2].
Однако Эовин навязываются ограничения несколько иного рода и значительно более суровые. Хотя она и утверждает, что сердце ее радуется только «песням битвы» (RK 243), хотя и настаивает на своем статусе щитоносицы и гордится своим умением обращаться с оружием, Толкин всеми средствами старается смягчить воинственные черты ее образа. Да, она обучена владеть оружием, - но ни разу не выходила на поле боя до Битвы на Пеленнорских полях; когда же настает ее час, в сердце ее нет восторга - только угрюмая решимость и скорбь. Взор ее «тверд и суров», но на щеках блестят слезы (RK 116).
Смягчению образа Эовин служит даже само ее воинское звание - «щитоносица». Это вовсе не толкиновский неологизм: в «Оксфордском словаре английского языка» приводится четыре примера со словом «щитоносица» (shieldmaiden), и все они относятся к XIX веку. Однако, использовав именно этот термин, Толкин косвенным образом намекает на то, что роль Эовин в сражении связана скорее с защитой, со сдерживанием противника, а также, возможно, с девственностью [3], нежели с искусным владением оружием.
В свете столь очевидного стремления оградить хоббитов и Эовин от жестокостей войны, решение Толкина свести Предводителя назгулов в бою с полуростком и девой (двумя образами невинности) кажется особенно изобретательным: столкновение двух почти беспомощных - в сравнении с настоящими воинами - персонажей с самым могучим из неприятельских воинов в Битве на Пеленнорских полях обостряет драматичность сцены, вызывает подлинный ужас и в итоге придает победе над противником больший вес. Но несмотря на всю напряженность этого эпизода, Толкин ухитряется спасти и Эовин, и Мерри от клейма, которое неизбежно оставляет война на участниках сражений. Прежде всего, они выступают против Предводителя назгулов вдвоем, тем самым частично снимая друг с друга воинское бремя. Немаловажно и то, что гибель их противника бескровна: тот попросту лишается тела и исчезает. Далее, играет свою роль то, что поединок с Предводителем назгулов происходит почти в самом начале сражения, после чего Эовин (как Бильбо в Битве Пяти Воинств) падает без чувств, и ни она, ни Мерри больше не видят происходящего на поле боя. Наконец, выйти из образа воинов им обоим помогает отдых в Палатах врачевания - немедленный переход от активного участия в битве к полному бездействию.
Но и здесь смягчающие меры направлены скорее на Эовин, чем на Мерри. Чтобы восстановить силы после сражения, ей требуется гораздо больше времени (за которое с ней, вдобавок, происходят существенные перемены), что само по себе также помогает ей вернуться к женской роли - расхожий прием викторианской литературы, где героиня, проявив самостоятельность и отвагу, выраженную в физическом действии, обычно лишается сил, как только кризис останется позади (достаточно вспомнить мисс Голкомб из «Женщины в белом» Уилки Коллинза или Маргарет Хейл из романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг»). Кроме того, Мерри, как и остальныым хоббитам, воздают заслуженные почести, а Эовин - в основном тексте «Властелина Колец» - ни разу не удостаивается прилюдной похвалы.
Можно предположить, что Толкин ограждает Эовин от общественного внимания потому, что принимает в расчет ее собственную мотивацию. Но уже одно то, что он приписывает ей подобную мотивацию, наглядно свидетельствует о том, какая роль отводилась женщине в его представлениях. Несмотря на все заявления о желании остаться щитоносицей и сопровождать своего дядю, поступки Эовин по большей части определяются иным мотивом, а именно - ее влюбленностью в Арагорна. Даже Боромир (при всем своем стремлении к личной славе) служит делу победы над Темным Властелином более искренне, нежели Эовин. Боромир, подобно воинам Рохана и Гондора и другим членам Братства, идет на риск ради великой цели.
И хотя личную преданность Толкин ценит весьма высоко, задача его героев - выйти за рамки сугубо личного. Эовин же это не удается. Все, почти без исключения, мотивы ее поступков - это мотивы личные [4]. Отправляясь на битву под видом «Дернхельма», Эовин повинуется не только и не столько желанию сражаться как воин и оставаться рядом с Теоденом, сколько самоубийственному отчаянию от неразделенной любви. В отличие от Арагорна, ставящего нужды Срединной земли выше своей любви к Арвен, Эовин не возвышается до подлинного самопожертвования. Она не столько готова пойти на смерть, сколько жаждет смерти. Как это, с точки зрения Толкина, подобает женщине, источник ее воодушевления - слишком личный и эмоциональный: это скорее преданность страсти, чем преданность братству, народу, миру в целом или хотя бы своему господину. Поэтому Эовин оказывается несостоятельной - в том же смысле (хотя и в значительно меньшей степени - благодаря своей принадлежности к женскому полу), что и Денетор, которым также движут неуместные амбиции и, отчасти, неправильный выбор объекта личной симпатии, и который также жаждет смерти. Денетор теряет все, что имел и что надеялся получить; Эовин же хоть и побеждает Предводителя назгулов, но после Битвы на Пеленнорских полях лишается звания щитоносицы и не удостаивается воинских почестей.
Возможно, следует учесть еще одно соображение: отправляясь на битву, Эовин нарушает приказ Теодена и пренебрегает своим долгом перед страной. Быть может, именно поэтому она лишается права на принародную похвалу. Однако здесь нужна осторожность: проблемы повиновения и неповиновения для Толкина исключительно важны и возникают на протяжении всего повествования вновь и вновь. Они тесно связаны со столь же важными и неоднозначными для Толкина вопросами служения и выбора, преданности и свободы воли; и поскольку Эовин - не единственная из персонажей, предпочитающих ослушаться приказа, необходимо понять, чем именно ее неповиновение отличается от других подобных случаев.
Берегонд покидает свой пост, чтобы спасти Фарамира от погребального костра. Эомер вопреки закону своей страны пропускает Гэндальфа, Леголаса и Гимли на землю Рохана. Даже Хама, позволяя Гэндальфу оставить при себе магический посох, отступает тем самым от своих обязанностей. Но ближе всего к случаю Эовин стоит решение Мерри последовать за Всадниками на войну, не подчинившись приказу. «Но для чего же, господин, - протестует Мерри, - ты принял меня в меченосцы, как не затем, чтобы я следовал за тобой повсюду? Да и не хочется, чтобы в песнях обо мне пели как о том, кого всегда оставляли дома» (RK 77).
Во всех перечисленных случаях независимый и благонамеренный выбор ведет к добру, хотя и может навлечь на персонажа некое условное наказание. И все эти персонажи удостаиваются почестей или, по меньшей мере благодарности, - все, за исключением Эовин. Вместо похвалы за героическое деяние ей достается лишь сочувствие по поводу того, что ей довелось вынести. «Увы! Ведь ей пришлось выступить против врага, для встречи с которым слишком слабы ее дух и тело, - восклицает Арагорн в Палатах врачевания. - Злой рок свел ее с ним в бою» (RK 142). Разумеется, сочувствие к ее страданиям вполне понятно, но умолчание о ее победе, как и здесь, так и в последующих эпизодах, кажется несколько несправедливым. О почестях, возданных Эовин, упоминается только в приложениях к «Властелину Колец», но почести в приложении - это всего лишь жалкая подачка [5].
Напрашивается вывод, что основной причиной такого отношения является принадлежность Эовин к женскому полу: Толкин обделил Эовин похвалой из-за того, что мысль о женщине, выходящей на всеобщее обозрение и принимающей знаки всенародного признания, была неприятна ему самому. Настанет время, когда Фродо и Сэму многократно вознесут «великие хвалы» и песнь о «Фродо Девятипалом и Кольце Рока» услышат «владыки, воины и мужи, не посрамившие чести своей, короли и князья, славные жители Гондора и Всадники Рохана, и вы, о сыны Элронда, и северные дунэдайн, и эльф, и гном, и благородные сердца Удела, и весь вольный западный народ» (RK 232). Настанет время, когда Долгоногий Бродяга примет корону Запада, Эомер взойдет на трон Марки, а Берегонд (после формального выговора) получит заслуженную награду. Даже Боромир удостоится (пусть даже посмертно и в куда более скромном обществе, чем он бы предпочел) высоких почестей в песне и торжественного погребения. Мерри, который, подобно Эовин, так боялся остаться бесполезным, будет причислен к Всадникам Рохана и назван «Верным другом Марки», а по возвращении домой снискает всеобщее преклонение: историки Удела, описывая Битву за Приречье, неизменно будут помещать имена «Предводителей Мериадока и Перегрина» «во главе Списка» (RK 295). Сэма тоже примут дома с почестями и семь раз подряд изберут мэром. И только Эовин по-прежнему останется в тени.
Вплоть до финальной части повествования, в которой Арвен и Галадриэль наконец покидают свои замкнутые безопасные мирки, Эовин остается единственной женщиной, которая решается расстаться с домом и привычной обстановкой. Она - единственная женщина во «Властелине Колец», идущая на смертельный риск. Но в конце концов она вновь принимает ограничения и теряет в глазах читателя свою особую значимость. Правда, и об этом следует судить с осторожностью. Развязка истории Эовин во многих отношениях сходна с теми ожиданиями, которые Толкин возлагает на мужских персонажей своего эпоса. Лучшие из них также предпочитают врачевание битвам, и в финале «Властелина Колец» они также слагают оружие и принимают на себя рутинные обязанности мирной жизни. Однако Эовин, отказываясь от своих честолюбивых устремлений, жертвует бОльшим, нежели прочие персонажи, и тем самым превращается в фигуру, близкую Арвен (точнее, тому образу, в котором Арвен предстает во «Властелине Колец»), - фигуру смутную и неопределенную, далекую не только от поля битвы, но и от мира в целом. Теперь она уже не наместница и не защитница: теперь ее саму защищают, опекают и передают из-под опеки врачевателей под покровительство «наместника Города вплоть до возвращения ее брата» (RK 243). Брат же ее, Эомер, удостаивается похвалы за то, что отдал ее в жены Фарамиру, даровав тем самым «Гондору самое прекрасное, чем владела [его] земля» (RK 255).
Все это, повторим еще раз, вполне объяснимо и понятно в контексте того времени и обстоятельств, в которых был воспитан Толкин. Прочные ассоциации женского пола с пассивностью, замкнутым образом жизни и домашними обязанностями попросту не позволяли ему представить Эовин в какой-либо определенной и постоянной роли вне брака и семьи. Женщина, покидающая домашний очаг, хозяйство и отведенное ей место, с этой точки зрения пренебрегает своей ролью подательницы и хранительницы жизни. Подобный отказ от своих важнейших обязательств влечет за собой хаос, распад и пресечение рода, как это произошло в случае с женами энтов.
Поэтому не стоит удивляться, что Толкин предпочитает модифицировать характер Эовин и несколько внезапно пристроить ее замуж за первого подвернувшегося жениха. Сама уместность кандидатуры Фарамира, разумеется, не подлежит сомнению, однако преображение Эовин и ее обращение к новой любви изображены недостаточно правдоподобно: эти перемены совершаются слишком быстро, а информации о них предоставляется слишком мало. Все это кажется чересчур удобным и чересчур поспешным, как будто Толкин на этом этапе стремится лишь поскорее убрать Эовин со сцены и утвердить ее в новой роли - приличной и приемлемой, но, увы, гораздо менее интересной [6].
И все же… все же… щитоносица Эовин остается одним из самых впечатляющих персонажей толкиновского эпоса. Эовин протестует против навязываемых ей ограничений, и невозможно забыть ее страстный возглас: «Но разве я нянька, а не щитоносица из дома Эорла?!» (RK57). И не менее великолепен мрачный смех, с которым Эовин поднимает меч против чудовищного назгула. Памятуя об этом, современный читатель должен отнестись терпимо и с пониманием к тому, что может показаться ему недостатками в проработке образа.
Примечания
[1] У жителей Минас-Тирита, с его Обителями мертвых и Рат Динен, Дорогой Безмолвия, много общего с нуменорцами, чье «желание избегнуть смерти породило культ мертвых» (Letters 155).
[2] «Отношение Фродо к оружию - это его личная особенность, - пишет Толкин. - “Пацифистом” в современном понимании он не был. Разумеется, главным образом его пугала перспектива гражданской войны между хоббитами; но кроме того (как мне представляется), он пришел к выводу, что сражение во плоти в конечном счете куда менее эффективно, чем полагают большинство (добрых) людей!» (Letters 255).
[3] В скандинавских сагах «щитоносица» (skjaldmo) - именование девы, участвовавшей в битвах наравне с мужчинами и хранившей целомудрие. Английское слово shieldmaiden буквально переводится как «дева щита». - Примеч. перев.
[4] В письме 1941 года к своему сыну Майклу Толкин утверждает: «Испытывая сексуальное влечение, женщина становится… сочувственной и понимающей или же очень хочет быть (или казаться) таковой, и с готовностью разделяет, насколько может, все интересы… молодого человека, к которому ее влечет. … Под влиянием такого увлечения она нередко достигает удивительной прозорливости и понимания, даже относительно тех предметов, которые не входят в круг ее естественных склонностей; ибо дар ее - в том, чтобы принимать то, что дает мужчина, отзываться на его влияние и быть им оплодотворяемой (далеко не в одном только в физическом смысле). Это известно каждому учителю. Он прекрасно знает, как быстро может учиться умная женщина, на лету схватывая его идеи и воспринимая его указания, - и как (за редкими исключениями) перестает продвигаться дальше, лишившись его руководства или утратив личный интерес к нему» (Letters 49).
[5] В разделе, где описывается положение и жизнь Эомера после провозглашения королем Рохана, встречается такая фраза: «Эовин в эти дни также снискала славу, ибо она сражалась в той битве, отправившись в поход под видом простого воина; и после в Марке ее величали Госпожой Щитовой руки» (RK 351). Трудно назвать это полновесным признанием всего, что она совершила!
[6] В черновике письма, датируемого, по всей вероятности, 1963-м годом, Толкин защищается от критики по поводу «стремительного развития отношений» между Фарамиром и Эовин. В состоянии «нервного напряжения» (из-за войны и смертей) чувства нередко «созревают очень быстро», утверждает он (324).
Окончание главы в следующем посте.