Приложение-примечание (17д): Свобода которая внутри
Тата размышляет:
В посте про стихи, в перечне "этапов понимания", я заметила пробел и задумалась:
"1. Стихи должны служить людям!" - у меня ассоциируется с моей мамой. Хотя, конечно, она уже давно не та, что стыдилась своего ребёнка перед "обществом".
"3. Я - на стороне стихов, которые сражаются!" - с отцом. Хотя и он не вполне такой, нет, я рисую некоторый оттиск моего детского восприятия.
Так, а пункт второй? - "2. Настоящие стихи открывают правоту автора!" - кто в таком случае стоит для меня за этими словами?
Чисто логически предположила: раз тут мама, а там папа - посередине должна быть Бабушка Вера? Сперва удивилась, подумала: да нет, не работает расклад, "три первых пункта эволюции - трое моих старших" просто случайное совпадение. А потом поняла - даа! Таки да!
Потому что вспомнила, как бабушка читала одну книжку в моём детстве. Вообще это была моя книжка, а не бабушкина - мы категорически расходились во вкусах. Я находила её любимого Бальзака довольно нудным, а она настолько презирала фантастику (которой я зачитывалась с младших классов), что даже отказывалась почитать на пробу.
Бабушка говорила: "Вот зачем я буду читать всякие выдумки про то, чего не бывает и никогда не было! Ну вот какой смысл, если написано, что кто-то там стоял на крыше небоскрёба, увидел вдалеке, что ребёнок может попасть под машину, прыгнул прямо с крыши и спас ребёнка? Зачем это мне?" Я прыгала от возмущения: да где ты видела, чтобы фантасты писали такую ерунду? смотри, тут совсем другое! - но она только рукой махала.
И тут вдруг эта книга. Научно-фантастическая повесть про учёного, который создал живую машину для хождения под землёй, дружил со своим созданием, а потом в той стране к власти пришли всякие сволочи и изобретателю пришлось плохо, так что он поневоле расстался со своим другом-машиной и покинул страну, но к счастью, взял с собой средство связи и они периодически общались, и кажется под конец истории придумали, как машине уйти к своему изобретателю. Так я запомнила сюжет.
И вот я вижу, как моя Бабушка Вера сидит над этой книгой и явственно роняет слёзы на страницы. А потом говорит мне, сама, очень серьёзно: "Вот это настоящая книга! Это написал очень хороший человек. Что здесь написано - это всё про жизнь! Это всё правда!" Но конкретно не стала мне объяснять, хотя может быть прозвучало "вот так люди и жили". Я поняла, что она имеет в виду эволюцию в умах и поступках людей во время прихода к власти диктатора - я на неё обратила внимание, хотя меня больше интересовали события вокруг главного героя, чем кто что сказал и каким тоном.
Этого эпизода я не забыла; и вот теперь, когда задумалась над вторым пунктом: "Настоящие стихи открывают правоту автора!" - чей тут голос мне слышится? - то представила Бабушку Веру и её лицо, когда она мне сказала: "Это написал очень хороший человек".
Мне захотелось выяснить, а кто собственно этот человек, что за автор, и вообще - насколько я помню саму повесть. К счастью, можно погуглить! - а камертон всей той истории, строфу из внутрисюжетной песни, я помню (даже пела иногда) -- да плюс ещё имя подземнохода. Яндекс сразу дал мне ответ:
"Захвати с собой улыбку на дорогу" Наталья Соколова (написано в 1964)
Я перечитала повесть, благо она маленькая, нашла и биографию автора. Для полноты вгруза в эпоху разыскала ещё одну памятную нам небольшую вещь, во многом созвучную теме:
"Софья Петровна" Лидия Чуковская (написано ноябрь 1939-февраль 1940 - это само по себе подвиг)
И вот как бы объяснить, что я почувствовала.
Нетрудно догадаться, что речь идёт о начале периода культа личности. Моя бабушка считай ровесница авторов, все три в середине тридцатых годов были молодыми женщинами пусть не одного круга, но из одной социальной группы. Героиня Л. Чуковской Софья Петровна почти на поколение старше их, но и с ней многое Бабушку Веру Петровну роднит: не только одинаковые отчества, но даже именины в один день, схожие профессии (героиня - старшая машинистка в издательстве, моя бабушка - бухгалтер), навыки воспитанной барышни в сочетании с перфекционизмом, тяга к участию в "общественной жизни коллектива", любовь к сыну - и даже то, что неожиданно для безмятежно лояльной матери сына арестуют "за политику", причём обе мамы остаются искренними (хотя и наивными) патриотками.
Бабушка Вера - бывшая жена партийца в чинах и сама партийная - сохранила простодушную приверженность "коммунистическим идеалам". Когда нас приняли в пионеры - неожиданно для меня дома ждал чай со сладостями, она устроила мне маленький праздник. Относительно советских правителей, даже и тех, кого принято было поругивать, она держалась правила как о покойниках - "хорошо или ничего". Всю компанию "Колокольчиков" принимала неизменно радушно, но именно как хозяйка дома - как друзей сына и невестки: ни в каких разговорах не участвовала, присаживалась за праздничный стол ненадолго, в основном хлопотала на кухне.
С тех кошмарных лет, о которых ей напомнила фантастическая повесть, прошла, можно сказать, целая жизнь, за это время успели вырасти дети и народить ей внуков. И вот она на моих глазах сидит над книгой, настигнутая той правдой, той болью. На страницах разворачивается эпизод за эпизодом нарастающая череда предательств - для меня-тогдашней это просто "их поганые нравы", для меня-сегодняшней это "даа, я знаю эту мерзость в лицо!", а для Бабушки Веры это что? Я могу только гадать: кажется, никто из близких не был репрессирован, но не сомневаюсь, что вокруг неё, рядом с ней - а может быть и с ней самой - творилось вот это вот всё.
Причём самое убойное - это не предательства друг друга под угрозой смерти, а предательство самого себя под угрозой "оторваться от коллектива" или оказаться "недостаточно хорошим" в глазах значимых лиц. Поразительно, но и "старорежимно" выученные почтению (к папенькам-маменькам и к властям "от бога") и "классово-сознательные" (преданные коллективу и "народной власти") люди совершенно одинаково наступают на себя пошагово:
Сперва: "всё это мне странно… с другой стороны, это лишь мои личные мысли и ощущения, я могу многого не понимать, судить пристрастно или однобоко… Нет, не может быть, чтобы такие достойные люди были неправы, а я один прав - к счастью, так не бывает!"
Затем: "но это же очевидная фантасмагория! но… раз это делается, и так широко, значит, благо от этого превышает вред? общественная польза несомненна, даже не беря в расчёт мою выгоду и безопасность… и строго говоря, весь вред единственно в том, что это заведомая неправда… но если так считаю только я, а все остальные считают это правдой - то правильнее - и мудрее, и благороднее, и по большому счёту именно честнее! - будет мне своё "знание" оставить при себе… Вообще всякая истина ведь относительна!"
Наконец: "всё это бред, чудовищная ошибка! всех как подменили! все с ума посходили! что думают те, кто должен об этом думать?! надо чтобы они как можно скорее всё узнали и приняли меры!... Или они всё уже знают - и всё идёт как надо? но я, но мы?... может по большому счёту всё правильно, а что мы гибнем - то побочные эффекты великого процесса…"
Вот так они и жили: выбрав путь молчаливого претерпевания "отдельных незначительных непринципиальных" фактов - человек соскальзывал к принятию очевидной фальши как нормы общежития ("международная обстановка и интересы страны обязывают нас") - и обрушивался в беспомощное отречение и покорность ("не то хуже будет"), уже не в силах задаться вопросом "кому хуже? чем хуже? ради кого все эти жертвы?"
И если человек остался жив, после того как через него (или вплотную к нему) прокатилось такое - у него огромный соблазн всё это забыть как кошмар: не только заморозить память о своих чувствах ("как я это пережил, что я тогда про всё это думал?"), но и замуровать воспоминания о фактах. В этом смысле "официальная точка зрения на историю" кажется якорем спасения для успокоения раздёрганной души: "я-то в точности не помню ничего, как-то жили, но вот тут компетентные инстанции расписали, что было а чего не было, разобрались кто виноват и почему это больше не повторится".
И что бы мешало Бабушке Вере передоверить "дорогòй партии" право судить о тех годах? Тем паче причин обижаться на власть у неё как матери осуждённого не было: не десять лет страшной Колымы ни за что, а всего четыре года мордовских лагерей за листовки. Тем паче не резон укреплять в Танечке критические пап-мамины взгляды, растить в семье ещё одно поколение врагов общества. Тем паче плетью обуха…
Однако бабушка сама, своей волей, без моего вопроса сказала таковы слова: "Это написал очень хороший человек. Что здесь написано - это всё про жизнь!" Значит рассудила, что прав и праведен повествователь, который вытаскивает на свет боль и позор тридцатилетней давности - ради рассказа о мужестве остаться Человеком среди торжества фальши, трусости, подхалимажа и жажды господства.
Стало быть, вот так она воспитала моего отца, стало быть, так и меня. Здесь, значит, корни моей уверенности, что человек может своим умом отличать добро от зла, правду ото лжи, вопреки всем. И моей опоры на дружбу и любовь как на великие силы внутри человека и в этом мире. И не странно, что отсюда и моё желание "глаголом жечь", открывая правду об оклеветанных. И делиться с миром восхищением - как личность восстанавливает себя вопреки запретам и предрассудкам.
Спасибо Бабушке Вере.
* * *
И ещё в тему про актуальное.
Приятно, наверное, думать "люди больше никогда-никогда такими не будут, потому что тогда был Сталин, репрессии, кровавая гебня, совок - а теперь их больше нет!"
Так же приятно, наверное, как "ненавижу насилие, знаю что всё зло от насилия, никогда не допущу себя до насилия - и значит, никогда-никогда не стану таким как шовинисты, фашисты, сталинисты и им подобные".
Ага-ага.
В годы написания своей нетленки (2008-2010) "Два слова о молодёжном подполье" я в простоте душевной думала: ох, нелегко мне будет объяснить нынешней молодёжи, выросшей в свободной России, как мы жили рабами! Ведь нынешние подростки, ожидала я, нас в недоумении спросят: как вы могли быть НУ ТАКИМИ трусами? ведь несогласных в ваше время уже не расстреливали! И растолковать детям обновлённой Родины наши резоны, страхи и психологические барьеры - помышляла я - будет потруднее, чем описать нюансы жизни при керосиновой лампе и особенности готовки на керогазе.
Теперь "керогазы тоталитаризма" не столь раритетны, как десять лет назад. А о причинах капитуляции умного-честного-доброго индивида перед тупой-лживой-злобной машиной подавления выскажусь.
Протест против насилия у нынешних юных-умных-светлых принимает форму страха запятнать себя насилием: хуже всего, конечно, физическим, буквальным! - стать как те сталинские палачи или как тюремная охрана… ужель человек настолько раб социального статуса, что назначь сегодня студента тюремщиком - и послезавтра он будет бить однокурсников плёткой-семихвосткой? И лично я тоже? Нет, ни за что!...
Ой, да вас и не назначат ничьим тюремщиком. Но отсутствие физического насилия - не равно свободе.
Читаем психологов - всё начинается с семьи. С того, что ребёнка всячески побуждают терпеть, молчать и соглашаться: "всем так лучше". Ни в коем разе не бьют ремнём, а взывают к сознательности - где вы видите насилие? Сплошное воспитание полезных качеств. И ребёнок соглашается продавить свои личные границы "ради общего блага" - точнее, ради одобрения значимых старших. Свои же потребности добровольно ограничить - где вы видите насилие? Сплошное самопожертвование.
"Тебе уже не годик, можешь ты немного помолчать, не дёргать свою маму, мама устала!" "Доча, тётя пришла в гости, поцелуй тётю! нуу, не отворачивайся, тётя обидится, мама расстроится!" "Сынуля, слушай воспитательницу, играй с детьми! что значит не хочу? ойёйёй, слёзы рекой, плакса-вакса!" "Ну и кто тебя обидел? ну и в чём тут обида? ну а ты не обижайся! фууу, ябеда-корябеда, не ожидали от тебя!" "Да прямо тебе тесно в красивом платье, да так уж закусало оно тебя! да прямо уж бантик тугой, принцесса на горошинке! потерпи, зато нарядная с нами в гости пойдёшь, бабушка как обрадуется!"
Ребёнка выучивают доверять не своим ощущениям и отношению, а указующему персту взрослых - чужому авторитету там, где находится его собственная внутренняя территория. За подавление собственных желаний его хвалят, за "дисциплинированность" превозносят. Эмоциональные выплески, гнев, протест, громкие требования и прочие "капризы" обозначаются как враждебные действия против семейного мира и покоя: либо как эгоистическое причинение боли и неприятностей близким ("эх, а о нас ты совсем не думаешь!") - либо как "одержимость", тёмные-де чувства довлеют над хорошим ребёнком ("плохую девочку не люблю, пусть уходит, где моя хорошая дочка? ты же моя хорошая девочка, давай вместе прогоним злую капризулю") Но ребёнка же не бьют, не запирают и даже голоса на него могут не повышать - где вы видите насилие?
(А между тем, пожалуйста: вот уже оформляется тот будущий добропорядочный гражданин, который верит во вредителей-шпионов-фашистов с их зверствами и видит спасение в ударном труде, оптимизме и субботниках. А главное - не допускать себя ни до какого насилия, не кричать, кулаками властям не грозить ногами на старших не топать.)
Дальше ещё будет "прекрати, учительница не может быть "дурой"!" "а я запрещаю тебе с ним дружить" "что ты тут такое накарябал?" "в какое положение перед людьми ты ставишь меня своим видом?" "я от стыда за тебя просто заболею" и коронное "родители тебе всё дали, а ты?!"
В дополнение к предыдущему подросток выучивается скрывать огромную часть себя даже перед близкими - ибо бесполезно, дабы не влетело, чтобы не расстраивать - или отказывается от неё, чтобы не стать невольно предателем Родины губителем близких. И всё равно, как ни старайся, что ни делай, вина-стыд-неоплатный долг… Но - где вы видите насилие?
Взрослому окружению этого человека нет нужды его "строить": ему и самому проще "не выпячивать", "не высовываться", "не выпендриваться" (что не мешает числиться среди "активных", "общительных", "позитивных"). Ну и скажите: какой ему резон "в минуту единодушного осуждения-одобрения" цепляться за такие пустяки (по сравнению с тем, что он и так уже в себе обкарнал и выжег), как собственное мнение, как ощущение фальши и абсурда, как отвращение к отвратительному? Почему же ему не промолчать, когда все молчат, и не подписать то, что все подписывают? Во внутреннем споре с собой на своё "но мне это всё не нравится!" он сам же себе ответит: "а кто вообще ты такой, чтобы это имело значение?"
Он теперь свой собственный тюремщик. Но …где вы видите насилие? - он же самому себе рот затыкает, и только. И только, да? Ага-ага.
А ещё другому такому же, не доверяющему своим чувствам, соседу - затыкает рот своим молчанием, лишая поддержки его внутренний протест. А ещё своему ребёнку, калибрующему по родителю своё представление о месте правды в этом мире - затыкает рот "ради общего блага": чтобы ребёнок не сделался жертвой большинства сам, и чтобы не подвёл семью, и чтобы не попал в социопатическую компанию врагов общества. А ещё каждому, кто смеет поднять голос - спешит заткнуть рот, потому как иначе за безответственные заявления одного спросят со всех!
И таким образом отказ от защиты своих личных границ шаг за шагом приведёт к тому, чтобы стать пассивным проводником чужого насилия в отношении Другого.
Стать не тюремщиком-палачом - нет, одним из множества элементом мягкой обивки в камере, скотчем для связывания рук и заклеивания рта: чем-то таким инертным, пассивным, неумолимым и неинтерактивным (в отличие от тюремщика и палача, с которыми хоть можно спорить и бороться).
Вы скажете: "Да, пусть не герой. Да, пусть свой собственный тюремщик, может даже палач. Но никому другому не насильник, не палач и не предатель!"
Ага-ага. А вот представьте…
* * *
В повести "Мой Аэр" arico_samaa про юную магиню Яну есть примечательный эпизод. Барбара, куратор проекта по превращению одарённых детей в "элиту общества", беседует с Яной, сытой по горло "элитным воспитанием" (всяческим унижением со стороны "приёмной семьи": обесцениванием, недоверием, двуличием, клеветой и пр.) и поэтому настроенной очень решительно, убеждая девушку отказаться от намерения выйти из проекта. Барбара её не бьёт, не угрожает ей, не повышает голоса, не приводит никаких новых аргументов. Каким-то странным образом оказывается, однако, что Яна таки произносит "да", отступаясь от своего желания расстаться с этой публикой.
Чем таким Барбара воздействовала на визави? Яна убеждена, что это - магия. Я убеждена, что это - суггестия (грубо говоря - управление "родителя" сознанием "ребёнка"). И героиня не может этому сходу противостоять, несмотря на свои необычайные дары, потому что она в достаточной мере - "воспитанный ребёнок", социализованный подросток, русская школьница "на хорошем счету" с соответствующим отношением к своим личным границам. С готовностью ощутить себя всецело виноватой за всё то, к чему хоть чуть-чуть причастна, с привычкой отмалчиваться или соглашаться с обвинениями "общественного мнения" (плетью обуха…), с неспособностью сказать "нет", когда взрослые ждут "да". При этом с равными Яна готова вступить в поединок или дать насмешливый отпор - но не позволит себе произнести в лицо "старшим" ни одного резкого слова из тех, что сказала в их адрес наедине с собой; в борьбе с миром взрослых она предпочитает из всех приёмов один - гордо уходит сама.
Пользуясь случайным тайм-аутом, Яна успевает почерпнуть в дуновении своего Аэра внутреннюю ясность и решимость - и, стряхнув "морок", находит силы по телефону аннулировать своё согласие продолжать дела с проектом. В дальнейшей протяжённой борьбе со глубинными демонами магических миров юная волшебница являет мужество и стойкость, но шансов на победу в экспресс-поединке с машиной подавления у социального "я" героини мало. И будь куратор Барбара не чиновник в обществе, где за наезд и вторжение в личную жизнь можно огрести, а например тайный сотрудник органов безопасности тоталитарной страны, Яна не отделалась бы ни устным "да", ни телефонным "забудьте моё да".
Барбара, например, сказала бы девушке:
можем хоть сейчас вычеркнуть вас из проекта, но сперва вот вам бумага и будьте добры написать объяснение, что там у вас произошло; и не качайте головой, таковы правила, не я и не вы их устанавливаете, с меня спросят отчёт и накажут если его не будет. Мало ли что у вас нет ни к кому претензий и вы считаете что это просто не сложились личные отношения, вы в проекте значит вы не одна тут решаете. Не надо прошу вас таких выражений как "не люблю ябедать", вы нас обижаете, это не очень красиво в то время как мы вам идём навстречу. Вы думаете только о себе, а мы должны заботиться о безопасности других детей в проекте, а то мало ли, вдруг в вашей приёмной семье вы подвергались избиениям и сексуальной эксплуатации. Ну вот так и напишите, чего не было и что было, а мы разберёмся не волнуйтесь, никто не собирается обижать невиновных. Да, вот конкретно укажите "в интимной связи с мужем и с зятем хозяйки я не состояла и с указанными лицами разговоров об одобрении терроризма не поддерживала". Ну что вы так смотрите, я вас не понимаю, я же правду вас прошу написать, вы ведь и не состояли, и не одобряете, и не разговаривали про это с ними, верно, вот и пишите как я вам сказала. Вы же не хотите быть замешаны в терроризме, если что вдруг выяснится про них, и мы не хотим, вот и надо это оговорить, я для вашей же пользы диктую, как правильно написать. И будьте добры указать три-четыре фамилии ваших знакомых, в качестве свидетелей правоты ваших слов, не опасайтесь, это чисто для проформы, мы к ним не собираемся обращаться и им никогда этого документа не дадим в руки. И укажите, с кем из этих лиц вы в хороших отношениях, а с кем - в не очень, так положено для объективности свидетельства. В каком смысле "смущает", как же так, я вам поверила, а вы мне почему-то не хотите верить, вы меня обижаете. В конце концов, я могу дать вам своё личное честное слово, что это всё будет убрано в архив и больше ничего. Мне-то лично вы верите, надеюсь? Так, этот Энрике - он что, приставал? ну от меня-то можно не скрывать, мы женщины; а к другим девушкам? точно нет, вы уверены? Ну тогда так и напишите, "у меня нет точной информации, к кому он приставал с домогательствами и угрозами"; пишите-пишите, как я диктую, это стандартная формулировка для документа. Да не переживайте за этого козла, вот не стоит, эти чёрные всегда выйдут сухими из воды, они же у нас бедные-угнетённые, им всё прощают а то вы не сталкивались как порядочная белая девушка. А что там с запрещёнными адресами интернета? нашего проекта это вообще не касается и нам это неинтересно, но раз упомянули, просто укажите, чтобы к вам потом не было отдельных вопросов, когда вернётесь домой, чтобы вас из-за этой мелочи не стали вызывать в те инстанции, вот там тупые бюрократы, скажу вам по секрету, не как мы, загоняют по кабинетам объясняться, что тут никакого криминала. Ещё и по месту учёбы напишут, с них станется. Так что лучше сюда и впишите, откуда у вас эти адреса, кто их вам дал, ну кого-нибудь из знакомых, и забота с плеч долой. Ну давайте, давайте, милая, скорее пишите и заканчиваем, не заставляйте меня за моё доброе отношение к вам до ночи тут сидеть, у вас и у меня есть повеселее планы на вечер, хоть и приятно было с вами пообщаться, нашли общий язык, вижу что вы у нас умница, так что насчёт участия-неучастия в проекте вам виднее, хотите вычеркну, в нашей свободной стране каждый свободен сам решать свои дела, ну вот и отлично распишитесь ФИО полностью.
И что ты, интеллигентный ребёнок, противопоставишь железобетонному "Вы спорите, потому что думаете только о себе" и "Ну мне-то лично вы верите, надеюсь?" Секрет перманентного успеха таких бесед - в том, что визави захватывает "родительскую позицию" и из неё действует привычным для социализованного ребёнка образом: вот-вот, это с пелёнок вьевшееся, что твоё несогласие и сопротивление - каприз и эгоизм, что старшим виднее, и что усомниться их доброй воле - это подлое предательство.
И если, заглушив ощущение "не знаю, кому это надо, но мне это противно", позволишь продавить свои границы и выполнишь привычно "на от*сь" то, чего от тебя хотят ("в конце концов, кому от этого хуже кроме меня?") - то однажды в урочный час тебе напомнят, что в архиве лежат доказательства, написанные тобой собственноручно и добровольно (да, добровольно - где вы видите насилие?) твоей работы на структуры безопасности - так что не надо-де изображать недотрогу, давайте продолжим сотрудничество (ради общего блага и только один раз, естественно).
Или твоим друзьям и недругам сообщат (появись надобность взять их в клещи), что такая-то ты про них всё-всё подробно доносила в своё время - и помашут перед их носом твоим автографом, и среди твоей рукой написанного укажут им строчку "вот, смотрите, здесь ваша фамилия, мы вас не берём на пушку, она про вас нам действительно рассказывала".
А твои знакомые не будут знать, что именно ты про них рассказала и, главное, почему!? - а пойдут ли к тебе с вопросом, если они такие же как ты - с детства сроднились с привычкой молча принимать обвинения и произносить их тоже молча?
И у кого из вас, с любимой стратегией "уходить первым" и "атаковать последним", хватит сил тогда противостать разделению, шантажу, вине, отчаянию? хватит решимости на насильственное вторжение в личные границы друг друга, на прямое и болезненное выяснение: "что мы думаем друг о друге и почему? что вообще происходит?" Между тем, ничто другое не спасёт ваших отношений и, может быть, даже свободы твоего друга или недруга.
Сказать правду себе и близким - это раз, а два - решиться в отношении "покровителей и доброжелателей" на бессовестное "я отказываюсь", кощунственное "а я сам разберусь как мне лучше" и чудовищное "нет, я вам не верю!" Как показала практика, победителями из таких поединков выходят только "плохие дети" - те кто готов на контр-суггестию.
Вот это и происходит с героями упомянутых мной книг. Несмотря на то, что Софья Петровна продукт воспитания конца 19-го века, Яна - конца 20-го, а изобретатель подземного Зверя и вовсе жил в фантастической стране, это всё истории про трагедию "хороших детей", стыдящихся собственного недовольства и несогласия, готовых отступать на своей территории, лишь бы не начинать схватку первыми, ибо своя агрессия их напрягает более чем последствия чужой-общественной.
"Добровольно" поступаясь своим всецелым правом на себя (на свои планы, на своё чувство правды, на свои отношения с дорогими существами) они наносят себе и близким больше вреда, чем успела причинить враждебная сила. Если решаются на протест, то возвращают себе внутреннюю свободу и - в том или ином смысле - восстанавливают целостность своего мира. Показательно, что во всех случаях эту "восстановленную связь" маркирует некий символ "раскола внутри". Зеркальце, через которое Изобретатель беседует в изгнании со Зверем, расколото трещиной. Яну с другом на пути к спасению сквозь бред обступают картины катастроф, ядерного распада, гибели миров. А к Софье Петровне, так и не решившейся на протест, репрессированный возвращается лишь в её иллюзии - то есть трещину даёт сам рассудок, не могущий совместить любовь и доверие сыну с верой в непогрешимость властей.
И сдаётся мне: этот знак "расколотости" (при том, что герой вроде бы наконец "внутренне собран") - это внутриличностное отражение "изгнания непослушного ребёнка во тьму кромешную". В сознании восставшего это: "Вы мне угрожаете разрывом - так нате-подавитесь всем своим во мне, отрываю это от себя с мясом и ухожу, и мне там без вас будет ЛУЧШЕ!"
Говорю так из своего опыта: в отрочестве я не раз почти физически ощущала, насколько "я-социальная" несвободна, повязана мягкими путами негласных обязательств ближним, доверительных от меня ожиданий, морального долга и вообще "хороших отношений" - и сбросить всю эту паутину с себя-настоящей могу только вместе с этой "одеждой-рассудком" (как я это воспринимала): стать дикой-безумной, нагой и босой как зверь - и тогда уйти в леса свободы, смеясь окрикам вдогонку "опомнись, как не стыдно, мы запрещаем!"
Это сколько же прошло времени, прежде чем я поняла: чем себя рассекать и сбрасывать "одежды разума" - лучше прорастать собой-настоящим сквозь них и отращивать себе всё что хочется - крылья, хвосты, когти и клыки. Не уходить "во тьму кромешную" - а гнать нафиг со своей территории "в свет кромешный" (или где там их территория с любезными им порядками) тех, кому ужасен "плохой ребёнок" с его драконами.
* * *
И ещё одна история в тему.
Девочка Наташа живёт с мамой и бабушкой, как Яна. Она тоже необыкновенный ребёнок (вместо магии у неё поэзия) и инициативный вдобавок, так что её взрослым от неё много неприятностей, она и сама это понимает. Ласки и нежные слова с детьми в семье не приняты, но Наташа знает, что её любят. Дома принято говорить только правду, ну или уж молчать. Наташа храбрая: если чего и боялась в жизни - так это огорчить близких. Вот её по какому-то недоразумению отправляют из школы "приходи только с матерью!", и девятилетняя Наташа не домой бежит жаловаться родным или советоваться, а рассудив, что лучше пойдёт-ка она работать, идёт трудоустраиваться на бывшую мамину работу.
Всё обошлось, благополучно доучилась. После школы поступает на филологию - и встречает в институте замечательных товарищей, настоящих поэтов, умных и смелых людей. Живёт в этой атмосфере - стихи, музыка, свобода, разговоры обо всём сердце к сердцу - и тут её держава вводит войска в братскую страну "в ответ на просьбу о помощи трудящихся". Общество "единодушно одобряет".
Кто-то из друзей Наташи пишет и разбрасывает листовки, что это агрессия и предательство братства. Наташу вдруг арестовывают и на три дня сажают в тюрьму со словами: вот посидите и подумайте, что вам скажет ваша совесть и дочерний долг о вашем отношении к Родине, которая вам всё дала, в её трудный час, и к вашим близким, которые вас вырастили. И Наташа в слезах начинает признаваться в недавних своих насмешках и хулах; рассказывает-то она о себе, но её то и дело переспрашивают и уточняют про тех, кто её окружал. Итог: Наташа - свидетель обвинения на суде над соучениками. Ей двадцать лет.
Проходит десятилетие. Друзья тогда не отвергли Наташу, не дали замкнуться, хотя она не прощала себя, мучилась, ходила к психиатру. Но теперь всё позади, жизнь идёт, у Наташи рождается второй ребёнок. И тут опять держава вводит войска, в другую братскую страну, опять "по просьбе" тамошних трудящихся. Опять все молчат или "единодушно одобряют".
На главную площадь своей столицы с протестом против своих танков в братской столице выходят всего восемь человек из всей державы. В их числе Наташа с грудным ребёнком. Она держит плакат "За вашу и нашу свободу".
Далее аресты-допросы-принудительное_психиатрическое_лечение-освобождение-борьба_за_других_заключённых-эмиграция-возвращение.
Знавшие Наташу говорят, что она была очень хорошим матриархом, идеальной бабушкой - не только для своих прямых потомков (притом что большинство из них получились разнообразно внебрачными), но и для многих других.
А для меня она - любимый поэт моего отрочества, именно ей посвящены мои строки о несминаемо-чистых цветах стихов из того самого второго этапа осознаний , с размышлений о котором начался этот пост.
Вот как причудливо всё связано в этом мире:)
===============================
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
В посте про стихи, в перечне "этапов понимания", я заметила пробел и задумалась:
"1. Стихи должны служить людям!" - у меня ассоциируется с моей мамой. Хотя, конечно, она уже давно не та, что стыдилась своего ребёнка перед "обществом".
"3. Я - на стороне стихов, которые сражаются!" - с отцом. Хотя и он не вполне такой, нет, я рисую некоторый оттиск моего детского восприятия.
Так, а пункт второй? - "2. Настоящие стихи открывают правоту автора!" - кто в таком случае стоит для меня за этими словами?
Чисто логически предположила: раз тут мама, а там папа - посередине должна быть Бабушка Вера? Сперва удивилась, подумала: да нет, не работает расклад, "три первых пункта эволюции - трое моих старших" просто случайное совпадение. А потом поняла - даа! Таки да!
Потому что вспомнила, как бабушка читала одну книжку в моём детстве. Вообще это была моя книжка, а не бабушкина - мы категорически расходились во вкусах. Я находила её любимого Бальзака довольно нудным, а она настолько презирала фантастику (которой я зачитывалась с младших классов), что даже отказывалась почитать на пробу.
Бабушка говорила: "Вот зачем я буду читать всякие выдумки про то, чего не бывает и никогда не было! Ну вот какой смысл, если написано, что кто-то там стоял на крыше небоскрёба, увидел вдалеке, что ребёнок может попасть под машину, прыгнул прямо с крыши и спас ребёнка? Зачем это мне?" Я прыгала от возмущения: да где ты видела, чтобы фантасты писали такую ерунду? смотри, тут совсем другое! - но она только рукой махала.
И тут вдруг эта книга. Научно-фантастическая повесть про учёного, который создал живую машину для хождения под землёй, дружил со своим созданием, а потом в той стране к власти пришли всякие сволочи и изобретателю пришлось плохо, так что он поневоле расстался со своим другом-машиной и покинул страну, но к счастью, взял с собой средство связи и они периодически общались, и кажется под конец истории придумали, как машине уйти к своему изобретателю. Так я запомнила сюжет.
И вот я вижу, как моя Бабушка Вера сидит над этой книгой и явственно роняет слёзы на страницы. А потом говорит мне, сама, очень серьёзно: "Вот это настоящая книга! Это написал очень хороший человек. Что здесь написано - это всё про жизнь! Это всё правда!" Но конкретно не стала мне объяснять, хотя может быть прозвучало "вот так люди и жили". Я поняла, что она имеет в виду эволюцию в умах и поступках людей во время прихода к власти диктатора - я на неё обратила внимание, хотя меня больше интересовали события вокруг главного героя, чем кто что сказал и каким тоном.
Этого эпизода я не забыла; и вот теперь, когда задумалась над вторым пунктом: "Настоящие стихи открывают правоту автора!" - чей тут голос мне слышится? - то представила Бабушку Веру и её лицо, когда она мне сказала: "Это написал очень хороший человек".
Мне захотелось выяснить, а кто собственно этот человек, что за автор, и вообще - насколько я помню саму повесть. К счастью, можно погуглить! - а камертон всей той истории, строфу из внутрисюжетной песни, я помню (даже пела иногда) -- да плюс ещё имя подземнохода. Яндекс сразу дал мне ответ:
"Захвати с собой улыбку на дорогу" Наталья Соколова (написано в 1964)
Я перечитала повесть, благо она маленькая, нашла и биографию автора. Для полноты вгруза в эпоху разыскала ещё одну памятную нам небольшую вещь, во многом созвучную теме:
"Софья Петровна" Лидия Чуковская (написано ноябрь 1939-февраль 1940 - это само по себе подвиг)
И вот как бы объяснить, что я почувствовала.
Нетрудно догадаться, что речь идёт о начале периода культа личности. Моя бабушка считай ровесница авторов, все три в середине тридцатых годов были молодыми женщинами пусть не одного круга, но из одной социальной группы. Героиня Л. Чуковской Софья Петровна почти на поколение старше их, но и с ней многое Бабушку Веру Петровну роднит: не только одинаковые отчества, но даже именины в один день, схожие профессии (героиня - старшая машинистка в издательстве, моя бабушка - бухгалтер), навыки воспитанной барышни в сочетании с перфекционизмом, тяга к участию в "общественной жизни коллектива", любовь к сыну - и даже то, что неожиданно для безмятежно лояльной матери сына арестуют "за политику", причём обе мамы остаются искренними (хотя и наивными) патриотками.
Бабушка Вера - бывшая жена партийца в чинах и сама партийная - сохранила простодушную приверженность "коммунистическим идеалам". Когда нас приняли в пионеры - неожиданно для меня дома ждал чай со сладостями, она устроила мне маленький праздник. Относительно советских правителей, даже и тех, кого принято было поругивать, она держалась правила как о покойниках - "хорошо или ничего". Всю компанию "Колокольчиков" принимала неизменно радушно, но именно как хозяйка дома - как друзей сына и невестки: ни в каких разговорах не участвовала, присаживалась за праздничный стол ненадолго, в основном хлопотала на кухне.
С тех кошмарных лет, о которых ей напомнила фантастическая повесть, прошла, можно сказать, целая жизнь, за это время успели вырасти дети и народить ей внуков. И вот она на моих глазах сидит над книгой, настигнутая той правдой, той болью. На страницах разворачивается эпизод за эпизодом нарастающая череда предательств - для меня-тогдашней это просто "их поганые нравы", для меня-сегодняшней это "даа, я знаю эту мерзость в лицо!", а для Бабушки Веры это что? Я могу только гадать: кажется, никто из близких не был репрессирован, но не сомневаюсь, что вокруг неё, рядом с ней - а может быть и с ней самой - творилось вот это вот всё.
Причём самое убойное - это не предательства друг друга под угрозой смерти, а предательство самого себя под угрозой "оторваться от коллектива" или оказаться "недостаточно хорошим" в глазах значимых лиц. Поразительно, но и "старорежимно" выученные почтению (к папенькам-маменькам и к властям "от бога") и "классово-сознательные" (преданные коллективу и "народной власти") люди совершенно одинаково наступают на себя пошагово:
Сперва: "всё это мне странно… с другой стороны, это лишь мои личные мысли и ощущения, я могу многого не понимать, судить пристрастно или однобоко… Нет, не может быть, чтобы такие достойные люди были неправы, а я один прав - к счастью, так не бывает!"
Затем: "но это же очевидная фантасмагория! но… раз это делается, и так широко, значит, благо от этого превышает вред? общественная польза несомненна, даже не беря в расчёт мою выгоду и безопасность… и строго говоря, весь вред единственно в том, что это заведомая неправда… но если так считаю только я, а все остальные считают это правдой - то правильнее - и мудрее, и благороднее, и по большому счёту именно честнее! - будет мне своё "знание" оставить при себе… Вообще всякая истина ведь относительна!"
Наконец: "всё это бред, чудовищная ошибка! всех как подменили! все с ума посходили! что думают те, кто должен об этом думать?! надо чтобы они как можно скорее всё узнали и приняли меры!... Или они всё уже знают - и всё идёт как надо? но я, но мы?... может по большому счёту всё правильно, а что мы гибнем - то побочные эффекты великого процесса…"
Вот так они и жили: выбрав путь молчаливого претерпевания "отдельных незначительных непринципиальных" фактов - человек соскальзывал к принятию очевидной фальши как нормы общежития ("международная обстановка и интересы страны обязывают нас") - и обрушивался в беспомощное отречение и покорность ("не то хуже будет"), уже не в силах задаться вопросом "кому хуже? чем хуже? ради кого все эти жертвы?"
И если человек остался жив, после того как через него (или вплотную к нему) прокатилось такое - у него огромный соблазн всё это забыть как кошмар: не только заморозить память о своих чувствах ("как я это пережил, что я тогда про всё это думал?"), но и замуровать воспоминания о фактах. В этом смысле "официальная точка зрения на историю" кажется якорем спасения для успокоения раздёрганной души: "я-то в точности не помню ничего, как-то жили, но вот тут компетентные инстанции расписали, что было а чего не было, разобрались кто виноват и почему это больше не повторится".
И что бы мешало Бабушке Вере передоверить "дорогòй партии" право судить о тех годах? Тем паче причин обижаться на власть у неё как матери осуждённого не было: не десять лет страшной Колымы ни за что, а всего четыре года мордовских лагерей за листовки. Тем паче не резон укреплять в Танечке критические пап-мамины взгляды, растить в семье ещё одно поколение врагов общества. Тем паче плетью обуха…
Однако бабушка сама, своей волей, без моего вопроса сказала таковы слова: "Это написал очень хороший человек. Что здесь написано - это всё про жизнь!" Значит рассудила, что прав и праведен повествователь, который вытаскивает на свет боль и позор тридцатилетней давности - ради рассказа о мужестве остаться Человеком среди торжества фальши, трусости, подхалимажа и жажды господства.
Стало быть, вот так она воспитала моего отца, стало быть, так и меня. Здесь, значит, корни моей уверенности, что человек может своим умом отличать добро от зла, правду ото лжи, вопреки всем. И моей опоры на дружбу и любовь как на великие силы внутри человека и в этом мире. И не странно, что отсюда и моё желание "глаголом жечь", открывая правду об оклеветанных. И делиться с миром восхищением - как личность восстанавливает себя вопреки запретам и предрассудкам.
Спасибо Бабушке Вере.
* * *
И ещё в тему про актуальное.
Приятно, наверное, думать "люди больше никогда-никогда такими не будут, потому что тогда был Сталин, репрессии, кровавая гебня, совок - а теперь их больше нет!"
Так же приятно, наверное, как "ненавижу насилие, знаю что всё зло от насилия, никогда не допущу себя до насилия - и значит, никогда-никогда не стану таким как шовинисты, фашисты, сталинисты и им подобные".
Ага-ага.
В годы написания своей нетленки (2008-2010) "Два слова о молодёжном подполье" я в простоте душевной думала: ох, нелегко мне будет объяснить нынешней молодёжи, выросшей в свободной России, как мы жили рабами! Ведь нынешние подростки, ожидала я, нас в недоумении спросят: как вы могли быть НУ ТАКИМИ трусами? ведь несогласных в ваше время уже не расстреливали! И растолковать детям обновлённой Родины наши резоны, страхи и психологические барьеры - помышляла я - будет потруднее, чем описать нюансы жизни при керосиновой лампе и особенности готовки на керогазе.
Теперь "керогазы тоталитаризма" не столь раритетны, как десять лет назад. А о причинах капитуляции умного-честного-доброго индивида перед тупой-лживой-злобной машиной подавления выскажусь.
Протест против насилия у нынешних юных-умных-светлых принимает форму страха запятнать себя насилием: хуже всего, конечно, физическим, буквальным! - стать как те сталинские палачи или как тюремная охрана… ужель человек настолько раб социального статуса, что назначь сегодня студента тюремщиком - и послезавтра он будет бить однокурсников плёткой-семихвосткой? И лично я тоже? Нет, ни за что!...
Ой, да вас и не назначат ничьим тюремщиком. Но отсутствие физического насилия - не равно свободе.
Читаем психологов - всё начинается с семьи. С того, что ребёнка всячески побуждают терпеть, молчать и соглашаться: "всем так лучше". Ни в коем разе не бьют ремнём, а взывают к сознательности - где вы видите насилие? Сплошное воспитание полезных качеств. И ребёнок соглашается продавить свои личные границы "ради общего блага" - точнее, ради одобрения значимых старших. Свои же потребности добровольно ограничить - где вы видите насилие? Сплошное самопожертвование.
"Тебе уже не годик, можешь ты немного помолчать, не дёргать свою маму, мама устала!" "Доча, тётя пришла в гости, поцелуй тётю! нуу, не отворачивайся, тётя обидится, мама расстроится!" "Сынуля, слушай воспитательницу, играй с детьми! что значит не хочу? ойёйёй, слёзы рекой, плакса-вакса!" "Ну и кто тебя обидел? ну и в чём тут обида? ну а ты не обижайся! фууу, ябеда-корябеда, не ожидали от тебя!" "Да прямо тебе тесно в красивом платье, да так уж закусало оно тебя! да прямо уж бантик тугой, принцесса на горошинке! потерпи, зато нарядная с нами в гости пойдёшь, бабушка как обрадуется!"
Ребёнка выучивают доверять не своим ощущениям и отношению, а указующему персту взрослых - чужому авторитету там, где находится его собственная внутренняя территория. За подавление собственных желаний его хвалят, за "дисциплинированность" превозносят. Эмоциональные выплески, гнев, протест, громкие требования и прочие "капризы" обозначаются как враждебные действия против семейного мира и покоя: либо как эгоистическое причинение боли и неприятностей близким ("эх, а о нас ты совсем не думаешь!") - либо как "одержимость", тёмные-де чувства довлеют над хорошим ребёнком ("плохую девочку не люблю, пусть уходит, где моя хорошая дочка? ты же моя хорошая девочка, давай вместе прогоним злую капризулю") Но ребёнка же не бьют, не запирают и даже голоса на него могут не повышать - где вы видите насилие?
(А между тем, пожалуйста: вот уже оформляется тот будущий добропорядочный гражданин, который верит во вредителей-шпионов-фашистов с их зверствами и видит спасение в ударном труде, оптимизме и субботниках. А главное - не допускать себя ни до какого насилия, не кричать, кулаками властям не грозить ногами на старших не топать.)
Дальше ещё будет "прекрати, учительница не может быть "дурой"!" "а я запрещаю тебе с ним дружить" "что ты тут такое накарябал?" "в какое положение перед людьми ты ставишь меня своим видом?" "я от стыда за тебя просто заболею" и коронное "родители тебе всё дали, а ты?!"
В дополнение к предыдущему подросток выучивается скрывать огромную часть себя даже перед близкими - ибо бесполезно, дабы не влетело, чтобы не расстраивать - или отказывается от неё, чтобы не стать невольно предателем Родины губителем близких. И всё равно, как ни старайся, что ни делай, вина-стыд-неоплатный долг… Но - где вы видите насилие?
Взрослому окружению этого человека нет нужды его "строить": ему и самому проще "не выпячивать", "не высовываться", "не выпендриваться" (что не мешает числиться среди "активных", "общительных", "позитивных"). Ну и скажите: какой ему резон "в минуту единодушного осуждения-одобрения" цепляться за такие пустяки (по сравнению с тем, что он и так уже в себе обкарнал и выжег), как собственное мнение, как ощущение фальши и абсурда, как отвращение к отвратительному? Почему же ему не промолчать, когда все молчат, и не подписать то, что все подписывают? Во внутреннем споре с собой на своё "но мне это всё не нравится!" он сам же себе ответит: "а кто вообще ты такой, чтобы это имело значение?"
Он теперь свой собственный тюремщик. Но …где вы видите насилие? - он же самому себе рот затыкает, и только. И только, да? Ага-ага.
А ещё другому такому же, не доверяющему своим чувствам, соседу - затыкает рот своим молчанием, лишая поддержки его внутренний протест. А ещё своему ребёнку, калибрующему по родителю своё представление о месте правды в этом мире - затыкает рот "ради общего блага": чтобы ребёнок не сделался жертвой большинства сам, и чтобы не подвёл семью, и чтобы не попал в социопатическую компанию врагов общества. А ещё каждому, кто смеет поднять голос - спешит заткнуть рот, потому как иначе за безответственные заявления одного спросят со всех!
И таким образом отказ от защиты своих личных границ шаг за шагом приведёт к тому, чтобы стать пассивным проводником чужого насилия в отношении Другого.
Стать не тюремщиком-палачом - нет, одним из множества элементом мягкой обивки в камере, скотчем для связывания рук и заклеивания рта: чем-то таким инертным, пассивным, неумолимым и неинтерактивным (в отличие от тюремщика и палача, с которыми хоть можно спорить и бороться).
Вы скажете: "Да, пусть не герой. Да, пусть свой собственный тюремщик, может даже палач. Но никому другому не насильник, не палач и не предатель!"
Ага-ага. А вот представьте…
* * *
В повести "Мой Аэр" arico_samaa про юную магиню Яну есть примечательный эпизод. Барбара, куратор проекта по превращению одарённых детей в "элиту общества", беседует с Яной, сытой по горло "элитным воспитанием" (всяческим унижением со стороны "приёмной семьи": обесцениванием, недоверием, двуличием, клеветой и пр.) и поэтому настроенной очень решительно, убеждая девушку отказаться от намерения выйти из проекта. Барбара её не бьёт, не угрожает ей, не повышает голоса, не приводит никаких новых аргументов. Каким-то странным образом оказывается, однако, что Яна таки произносит "да", отступаясь от своего желания расстаться с этой публикой.
Чем таким Барбара воздействовала на визави? Яна убеждена, что это - магия. Я убеждена, что это - суггестия (грубо говоря - управление "родителя" сознанием "ребёнка"). И героиня не может этому сходу противостоять, несмотря на свои необычайные дары, потому что она в достаточной мере - "воспитанный ребёнок", социализованный подросток, русская школьница "на хорошем счету" с соответствующим отношением к своим личным границам. С готовностью ощутить себя всецело виноватой за всё то, к чему хоть чуть-чуть причастна, с привычкой отмалчиваться или соглашаться с обвинениями "общественного мнения" (плетью обуха…), с неспособностью сказать "нет", когда взрослые ждут "да". При этом с равными Яна готова вступить в поединок или дать насмешливый отпор - но не позволит себе произнести в лицо "старшим" ни одного резкого слова из тех, что сказала в их адрес наедине с собой; в борьбе с миром взрослых она предпочитает из всех приёмов один - гордо уходит сама.
Пользуясь случайным тайм-аутом, Яна успевает почерпнуть в дуновении своего Аэра внутреннюю ясность и решимость - и, стряхнув "морок", находит силы по телефону аннулировать своё согласие продолжать дела с проектом. В дальнейшей протяжённой борьбе со глубинными демонами магических миров юная волшебница являет мужество и стойкость, но шансов на победу в экспресс-поединке с машиной подавления у социального "я" героини мало. И будь куратор Барбара не чиновник в обществе, где за наезд и вторжение в личную жизнь можно огрести, а например тайный сотрудник органов безопасности тоталитарной страны, Яна не отделалась бы ни устным "да", ни телефонным "забудьте моё да".
Барбара, например, сказала бы девушке:
можем хоть сейчас вычеркнуть вас из проекта, но сперва вот вам бумага и будьте добры написать объяснение, что там у вас произошло; и не качайте головой, таковы правила, не я и не вы их устанавливаете, с меня спросят отчёт и накажут если его не будет. Мало ли что у вас нет ни к кому претензий и вы считаете что это просто не сложились личные отношения, вы в проекте значит вы не одна тут решаете. Не надо прошу вас таких выражений как "не люблю ябедать", вы нас обижаете, это не очень красиво в то время как мы вам идём навстречу. Вы думаете только о себе, а мы должны заботиться о безопасности других детей в проекте, а то мало ли, вдруг в вашей приёмной семье вы подвергались избиениям и сексуальной эксплуатации. Ну вот так и напишите, чего не было и что было, а мы разберёмся не волнуйтесь, никто не собирается обижать невиновных. Да, вот конкретно укажите "в интимной связи с мужем и с зятем хозяйки я не состояла и с указанными лицами разговоров об одобрении терроризма не поддерживала". Ну что вы так смотрите, я вас не понимаю, я же правду вас прошу написать, вы ведь и не состояли, и не одобряете, и не разговаривали про это с ними, верно, вот и пишите как я вам сказала. Вы же не хотите быть замешаны в терроризме, если что вдруг выяснится про них, и мы не хотим, вот и надо это оговорить, я для вашей же пользы диктую, как правильно написать. И будьте добры указать три-четыре фамилии ваших знакомых, в качестве свидетелей правоты ваших слов, не опасайтесь, это чисто для проформы, мы к ним не собираемся обращаться и им никогда этого документа не дадим в руки. И укажите, с кем из этих лиц вы в хороших отношениях, а с кем - в не очень, так положено для объективности свидетельства. В каком смысле "смущает", как же так, я вам поверила, а вы мне почему-то не хотите верить, вы меня обижаете. В конце концов, я могу дать вам своё личное честное слово, что это всё будет убрано в архив и больше ничего. Мне-то лично вы верите, надеюсь? Так, этот Энрике - он что, приставал? ну от меня-то можно не скрывать, мы женщины; а к другим девушкам? точно нет, вы уверены? Ну тогда так и напишите, "у меня нет точной информации, к кому он приставал с домогательствами и угрозами"; пишите-пишите, как я диктую, это стандартная формулировка для документа. Да не переживайте за этого козла, вот не стоит, эти чёрные всегда выйдут сухими из воды, они же у нас бедные-угнетённые, им всё прощают а то вы не сталкивались как порядочная белая девушка. А что там с запрещёнными адресами интернета? нашего проекта это вообще не касается и нам это неинтересно, но раз упомянули, просто укажите, чтобы к вам потом не было отдельных вопросов, когда вернётесь домой, чтобы вас из-за этой мелочи не стали вызывать в те инстанции, вот там тупые бюрократы, скажу вам по секрету, не как мы, загоняют по кабинетам объясняться, что тут никакого криминала. Ещё и по месту учёбы напишут, с них станется. Так что лучше сюда и впишите, откуда у вас эти адреса, кто их вам дал, ну кого-нибудь из знакомых, и забота с плеч долой. Ну давайте, давайте, милая, скорее пишите и заканчиваем, не заставляйте меня за моё доброе отношение к вам до ночи тут сидеть, у вас и у меня есть повеселее планы на вечер, хоть и приятно было с вами пообщаться, нашли общий язык, вижу что вы у нас умница, так что насчёт участия-неучастия в проекте вам виднее, хотите вычеркну, в нашей свободной стране каждый свободен сам решать свои дела, ну вот и отлично распишитесь ФИО полностью.
И что ты, интеллигентный ребёнок, противопоставишь железобетонному "Вы спорите, потому что думаете только о себе" и "Ну мне-то лично вы верите, надеюсь?" Секрет перманентного успеха таких бесед - в том, что визави захватывает "родительскую позицию" и из неё действует привычным для социализованного ребёнка образом: вот-вот, это с пелёнок вьевшееся, что твоё несогласие и сопротивление - каприз и эгоизм, что старшим виднее, и что усомниться их доброй воле - это подлое предательство.
И если, заглушив ощущение "не знаю, кому это надо, но мне это противно", позволишь продавить свои границы и выполнишь привычно "на от*сь" то, чего от тебя хотят ("в конце концов, кому от этого хуже кроме меня?") - то однажды в урочный час тебе напомнят, что в архиве лежат доказательства, написанные тобой собственноручно и добровольно (да, добровольно - где вы видите насилие?) твоей работы на структуры безопасности - так что не надо-де изображать недотрогу, давайте продолжим сотрудничество (ради общего блага и только один раз, естественно).
Или твоим друзьям и недругам сообщат (появись надобность взять их в клещи), что такая-то ты про них всё-всё подробно доносила в своё время - и помашут перед их носом твоим автографом, и среди твоей рукой написанного укажут им строчку "вот, смотрите, здесь ваша фамилия, мы вас не берём на пушку, она про вас нам действительно рассказывала".
А твои знакомые не будут знать, что именно ты про них рассказала и, главное, почему!? - а пойдут ли к тебе с вопросом, если они такие же как ты - с детства сроднились с привычкой молча принимать обвинения и произносить их тоже молча?
И у кого из вас, с любимой стратегией "уходить первым" и "атаковать последним", хватит сил тогда противостать разделению, шантажу, вине, отчаянию? хватит решимости на насильственное вторжение в личные границы друг друга, на прямое и болезненное выяснение: "что мы думаем друг о друге и почему? что вообще происходит?" Между тем, ничто другое не спасёт ваших отношений и, может быть, даже свободы твоего друга или недруга.
Сказать правду себе и близким - это раз, а два - решиться в отношении "покровителей и доброжелателей" на бессовестное "я отказываюсь", кощунственное "а я сам разберусь как мне лучше" и чудовищное "нет, я вам не верю!" Как показала практика, победителями из таких поединков выходят только "плохие дети" - те кто готов на контр-суггестию.
Вот это и происходит с героями упомянутых мной книг. Несмотря на то, что Софья Петровна продукт воспитания конца 19-го века, Яна - конца 20-го, а изобретатель подземного Зверя и вовсе жил в фантастической стране, это всё истории про трагедию "хороших детей", стыдящихся собственного недовольства и несогласия, готовых отступать на своей территории, лишь бы не начинать схватку первыми, ибо своя агрессия их напрягает более чем последствия чужой-общественной.
"Добровольно" поступаясь своим всецелым правом на себя (на свои планы, на своё чувство правды, на свои отношения с дорогими существами) они наносят себе и близким больше вреда, чем успела причинить враждебная сила. Если решаются на протест, то возвращают себе внутреннюю свободу и - в том или ином смысле - восстанавливают целостность своего мира. Показательно, что во всех случаях эту "восстановленную связь" маркирует некий символ "раскола внутри". Зеркальце, через которое Изобретатель беседует в изгнании со Зверем, расколото трещиной. Яну с другом на пути к спасению сквозь бред обступают картины катастроф, ядерного распада, гибели миров. А к Софье Петровне, так и не решившейся на протест, репрессированный возвращается лишь в её иллюзии - то есть трещину даёт сам рассудок, не могущий совместить любовь и доверие сыну с верой в непогрешимость властей.
И сдаётся мне: этот знак "расколотости" (при том, что герой вроде бы наконец "внутренне собран") - это внутриличностное отражение "изгнания непослушного ребёнка во тьму кромешную". В сознании восставшего это: "Вы мне угрожаете разрывом - так нате-подавитесь всем своим во мне, отрываю это от себя с мясом и ухожу, и мне там без вас будет ЛУЧШЕ!"
Говорю так из своего опыта: в отрочестве я не раз почти физически ощущала, насколько "я-социальная" несвободна, повязана мягкими путами негласных обязательств ближним, доверительных от меня ожиданий, морального долга и вообще "хороших отношений" - и сбросить всю эту паутину с себя-настоящей могу только вместе с этой "одеждой-рассудком" (как я это воспринимала): стать дикой-безумной, нагой и босой как зверь - и тогда уйти в леса свободы, смеясь окрикам вдогонку "опомнись, как не стыдно, мы запрещаем!"
Это сколько же прошло времени, прежде чем я поняла: чем себя рассекать и сбрасывать "одежды разума" - лучше прорастать собой-настоящим сквозь них и отращивать себе всё что хочется - крылья, хвосты, когти и клыки. Не уходить "во тьму кромешную" - а гнать нафиг со своей территории "в свет кромешный" (или где там их территория с любезными им порядками) тех, кому ужасен "плохой ребёнок" с его драконами.
* * *
И ещё одна история в тему.
Девочка Наташа живёт с мамой и бабушкой, как Яна. Она тоже необыкновенный ребёнок (вместо магии у неё поэзия) и инициативный вдобавок, так что её взрослым от неё много неприятностей, она и сама это понимает. Ласки и нежные слова с детьми в семье не приняты, но Наташа знает, что её любят. Дома принято говорить только правду, ну или уж молчать. Наташа храбрая: если чего и боялась в жизни - так это огорчить близких. Вот её по какому-то недоразумению отправляют из школы "приходи только с матерью!", и девятилетняя Наташа не домой бежит жаловаться родным или советоваться, а рассудив, что лучше пойдёт-ка она работать, идёт трудоустраиваться на бывшую мамину работу.
Всё обошлось, благополучно доучилась. После школы поступает на филологию - и встречает в институте замечательных товарищей, настоящих поэтов, умных и смелых людей. Живёт в этой атмосфере - стихи, музыка, свобода, разговоры обо всём сердце к сердцу - и тут её держава вводит войска в братскую страну "в ответ на просьбу о помощи трудящихся". Общество "единодушно одобряет".
Кто-то из друзей Наташи пишет и разбрасывает листовки, что это агрессия и предательство братства. Наташу вдруг арестовывают и на три дня сажают в тюрьму со словами: вот посидите и подумайте, что вам скажет ваша совесть и дочерний долг о вашем отношении к Родине, которая вам всё дала, в её трудный час, и к вашим близким, которые вас вырастили. И Наташа в слезах начинает признаваться в недавних своих насмешках и хулах; рассказывает-то она о себе, но её то и дело переспрашивают и уточняют про тех, кто её окружал. Итог: Наташа - свидетель обвинения на суде над соучениками. Ей двадцать лет.
Проходит десятилетие. Друзья тогда не отвергли Наташу, не дали замкнуться, хотя она не прощала себя, мучилась, ходила к психиатру. Но теперь всё позади, жизнь идёт, у Наташи рождается второй ребёнок. И тут опять держава вводит войска, в другую братскую страну, опять "по просьбе" тамошних трудящихся. Опять все молчат или "единодушно одобряют".
На главную площадь своей столицы с протестом против своих танков в братской столице выходят всего восемь человек из всей державы. В их числе Наташа с грудным ребёнком. Она держит плакат "За вашу и нашу свободу".
Далее аресты-допросы-принудительное_психиатрическое_лечение-освобождение-борьба_за_других_заключённых-эмиграция-возвращение.
Знавшие Наташу говорят, что она была очень хорошим матриархом, идеальной бабушкой - не только для своих прямых потомков (притом что большинство из них получились разнообразно внебрачными), но и для многих других.
А для меня она - любимый поэт моего отрочества, именно ей посвящены мои строки о несминаемо-чистых цветах стихов из того самого второго этапа осознаний , с размышлений о котором начался этот пост.
Вот как причудливо всё связано в этом мире:)
===============================
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.