Мэлор Стуруа: Сапожки царицы Тамары - 2
Начало здесь - https://adamashek.livejournal.com/1928468.html
Лишившись советского рынка и советских взяточников, наши доморощенные рокфеллеры сначала растерялись, а затем, слегка очухавшись, принялись за старое, но уже в грузинских масштабах, и стали грабить свою плоть и кровь, свой народ. Но грузинский народ, вопреки легендам, оказался бедным. Навару с него почти никакого. Поэтому наиболее удачливые, ограбив своих соотечественников в целях «первоначального накопления», ринулись на российские и даже международные просторы, став ландскнехтами, подобно своим тезкам - военным. Ну а народ, брошенный на произвол судьбы, не смог выдвинуть из своих рядов ни капитанов индустрии, наподобие Карнеги или хотя бы Тевосяна, ни капитанов банковского депа, таких, как Морганы или хотя бы Гулбекяны. Сказалось давнее отношение к деньгам как к სელის ჭუჭყი - грязи, прилипающей к рукам, - давнее дворянское легкомыслие. Вот и оказалась Грузия в финансовом отношении «гигиенически чистой». Никакой «грязи» на ее руках, все чаще протягиваемых сейчас за подаянием. - Сказалась, разумеется, и специфика Грузии. Согласно древней легенде, святая Нина - покровительница Грузии сделала так, что Бог, пролетая над нами, приспустил подол своего хитона, и блага посыпались на землю иверскую, как из рога изобилия. Но, к сожалению, святая Нина не была экономистом. В противном случае она одарила бы нас не вином, а нефтью, не газированной водой, а промышленным газом, не царицыными сапожками, наконец, а энергетической достаточностью и независимостью. Святая Нина - святая простота - не понимала, что алмазы и золото на сапожках царицы Тамары не могут тягаться с алмазами и золотом Якутии. Она не смогла защитить нашу экономику, как не смогли защитить наши границы Верико и Нато. К стыду наших мужчин-рыцарей, с удовольствием взваливших это тяжкое бремя бога войны Марса и бога торговли Меркурия на слабые женские плечи. Слишком долго подымали мы бокалы за ангелов-хранитепей Грузии, за то, чтобы у нее «было больше таких сынов, как мы». Вот и оказались у разбитого корыта, когда пришлось взять в руки вместо бокалов мечи и весы. «Все куплю», - сказало злато. «Все возьму», - сказал булат», - говорится в знаменитом пушкинском стихотворении. Но именно по части злата и булата мы оказались в полном мизере. А что касается ангелов-хранителей, то они в первую очередь помогают тем, кто сам себя хранит. На Бога надейся, да сам не плошай.
И наконец, субъективный момент, но от этого не менее важный. Ни первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа, ни второй - Эдуард Шеварднадзе не имели вкуса, что ли, к свободному предприниматепьству. Оба тяготели к централизованной экономике. Один потому, что видел себя неограниченным самодержцем, у другого, видимо, сказалась коммунистическая наследственность. Так, к несчастью для Грузии, противоположности - бывший диссидент и бывший первый секретарь республиканского ЦК - сошлись в своем неприятии свободного рынка.
Размышляя о нынешних бедах Грузии, я все чаще вспоминаю о своем давнем путешествии в Бирму. В одном из отдаленных уголков этой экзотичной страны Юго-Восточной Азии живет племя, женщины которого славятся необычайно высокой шеей. Эта черта не наследственная, а благоприобретенная. С самого раннего детства девочкам здесь надевают на шею изящный железный обруч. С каждым годом количество обручей растет, и шея все больше искусственно вытягивается. Чем больше обручей, тем длиннее шея. И тем красивее считается женщина этого племени. Новые бирманские власти, пришедшие к руководству страной после того, как Бирма перестала быть британской колонией и обрела независимость, посчитали этот обычай варварским пережитком прошлого и решили освободить женщин этого племени от «унизительных» обручей. Но не тут-то было. Головы на искусственно вытянутых шеях держались исключительно благодаря обручам, а естественные шейные позвонки были полностью атрофированы. Когда женщин этого племени начали «эмансипировать», это привело к ужасным трагедиям. Длинные, как у лебедей, но бессильные шеи не могли выдерживать тяжести голов и ломались. Женщины или гибли, или вынуждены были лежать без движения. словно парализованные, полностью зависимые от окружающих.
Так вот, современная Грузия напоминает мне тех бирманских женщин, которых независимость освободила от обручей и обрекла на мучительную смерть. Советский тоталитаризм с его суперцентрализованной властью эконсмикой подмял под себя все проявления независимости и изобретательности как отдельных индивидуумов, так и всего общества. Выражения вроде «Сталин думает о нас» или «Сталин заботится о нас» были отнюдь не только данью культу личности Сквозь искривленную этим культом призму проступали вполне реальные контуры общества, где все делается сверху - и плохое и хорошее, где инициативе снизу не оставлено почти ничего - ни в общественно-политической, ни в экономической, ни даже в частной жизни.
Убийство в человеке и обществе инициативы было, пожалуй, самым страшным / преступлением режима, ибо оно привело к универсальному рабству, причем самому худшему, страшному и постыдному виду рабства - относительно сытому. Как ни прискорбно это признавать, но грузинский народ, благодаря определенным чертам его национального характера, природы и экономики, это относительно сытое рабство долгое время устраивало. Его границы оберегали русские и среднеазиатские пограничники; его тяжелую промышленность тащила на себе Москва; его финансами управлял Кремль. Короче, никаких забот. Можно было заниматься «своим делом», как грузин из вышеприведенного анекдота, и торговать на всесоюзном рынке дарами своей земли, поддерживая относительно сносный уровень жизни, а по сравнению с остальной страной - даже высокий, на зависть соседям.
Но, как говорят американцы, такой вещи, как бесплатные обеды, не существует, то есть все имеет свою цену, за все надо рано или поздно платить. За свою относительную сытость Грузия расплачивалась безотносительным рабством; за свое относительное благополучие - безотносительной безынициативностью, переходящей в национальную таткаридзевскую лень. Наше общество стало напоминать табак без никотина, кофе без кофеина, вино без танина. На шею Грузии. один за' другим нанизывались красивые обручи, которые были во много раз опаснее и тяжелее обычных, элементарных рабских цепей, оков и кандалов.
Почему?
Во-первых, обручи на шее выглядели скорее украшениями, чем оковами. Они создавали иплюзию свободы.
Во-вторых, они выглядепи менее унизительными, чем оковы. Их можно было терпеть.
И наконец, в-третьих, благодаря этим «прельстительным» качествам обручей воля к свободе притуплялась. Кандалы - зримое клеймо рабства - звоном своим зовут к борьбе за освобождение. Обручи, которые можно выдать за украшение, звоном своим создают атмосферу «всенародного праздника». Они парализуют волю раба, мечтающего уже не о свободе, а о том, чтобы набить свое брюхо и в отдаленном идеале стать вольноотпущенником.
В отличие от большинства других республик шея у Грузии оказалась много длиннее, а ее обручи - много красивее и прельстительнее. Талант нашего народа, его творческий гений сыграли с ним злую шутку. Наши, мягко говоря, недостатки оказались продолжением наших преимуществ. Традиции высокой культуры, уходящие в глубь веков, помноженные на «свободу» от общественного служения и национального долга, узурпированных центральной властью, дали грузинской интеллигенции возможность и время заниматься «своим делом». Грузинская поэзия, грузинская школа кино, театр Руставели при моем племяннике Роберте Стуруа-младшем, театр марионеток Резо Габриадзе, блестящая плеяда живописцев, скульпторов и чеканщиков, с одной стороны, не менее блестящая плеяда математиков, физиков и физиологов, медиков - с другой, создавали картину благоденствия и цивилизованности. Добавьте ко всему этому еще несоизмеримые с ничтожным населением и территорией Грузии спортивные достижения - и вы получите полный набор веселящих глаз обручей, маскировавших длинную, красивую, как у лебедей, шею с атрофированными позвонками национальной воли.
Когда пробил час Свободы и Грузия - в самозабвении - сорвала с себя дьявольские обручи, шея ее бессильно повисла и почти что надломилась. Трагедия освобождения усугубилась еще и тем, что освобождение шеи, как и рабство, пришло извне - из Москвы. Сначала перестройка, а затем крах Советского Союза создали условия, при которых свобода свалилась нам на голову. Грузия, страдавшая от отсутствия свободы, ее не выстрадала, не оказалась, да и не могла быть к ней подготовленной. Как символично: независимость Грузии провозгласил романтик-диктатор Гамсахурдиа, а ее защита легла на плечи бывшего коммунистического лидера Шеварднадзе! И тот и другой были сделаны из того же металла, что и прельстительные обручи, которые, к сожалению, в отличие от кандалов, в мечи не перековываются. Привилегированный доминион советской коммунистической империи превратился буквально с ночи на утро в евро-азиатские задворки. «Азиатский Париж» - Тбилиси перестал быть Парижем, оставшись азиатским. Вот почему кровь, пролитая на его улицах российскими сатрапами, оказалась лишь каплей по сравнению с междоусобным кровопусканием, котороё мы сами себе учинили. Голова, еле держащаяся на обессиленной шее, плохо соображает...
Я не случайно связал образ обручей на шее бирманских женщин с блеском нашей творческой и научной интеллигенции. Ее грехи перед грузинским народом неисчислимы и велики настолько, что вряд ли их можно простить или замолить. Дело не только в том, что наша интеллигенция объективно служила, так сказать, культурной потемкинской деревней, разузоренной ширмой, за которой грабили и насиловали народ. Дело в том, что такое положение ее устраивало. Она сама принимала участие в строительстве потемкинских деревень, паразитируя на бедах народных. Она перестала служить народу, заставляя народ прислуживать ей. Она оторвалась от народа, сделав одновременно народ-коренник пристяжной лошадью, да еще к тому же тягловой.
Эта постыдная и насильственная рокировка народ-интеллигенция проходила на всех уровнях, начиная с географического и демографического, когда Тбилиси подмял под себя всю страну, узурпировав ее имя, кончая чисто житейским. Интеллигенция вспоминала о деревне лишь по праздникам, во время застолий, свадеб и похорон, когда возникала необходимость «держать большие столы». Бочки с вином, битая птица и дичь, овощи и фрукты поставлялись к этим «большим столам» из маленьких деревень полузабытыми родственниками ипи местными властями в виде постыдной дани за право быть допущенными в прихожую, за право похваляться «столичными связями». В «Похищении Луны» Константинэ Гамсахурдиа писал, что он может еще «вынести» запах пота грузинского крестьянина, но уж никак не его привычку говорить громко. Наша интеллигенция, воротя нос, еще «выносила» визиты своих пропахших трудовым потом деревенских родственников, которых помещали в передней или в подвале, но вот говорить отучила. Народ остался безъязыким. Он делегировал свое право голоса интелпигенции, а она его предала. В ее рядах не оказалось Ильи или Акакия, чтобы артикулировать беды Грузии, ее народа. «Соль земли» оказалась хуже агзеванской (Агзевани - район добычи соли). Ею посыпали не трапезу, а раны.
Вместо того чтобы стать колоколом на башне вечевой во дни торжеств и бед народных, наша интеллигенция превратилась в тетерева на току, упивающегося собственными руладами, причем весьма специфического тетерева, который не замечал, что происходит у него под носом, но зорко следил за дальними берегами. Поэмы и фильмы, спектакли и скульптуры создавались не для народа, а для зарубежной княжны Марьи Алексеевны, проживавшей в Москве и Париже, в Лондоне и Нью-Йорке. Культура все больше делалась в «экспортном исполнении», пародируя народное творчество, а не аранжируя его по Глинке. Московский Дом кино или нью-йоркский «Карнеги холл» стали куда важнее Грузии, а их аудитория - важнее собственного народа, который не мог ни наслаждаться, ни восхищаться творениями «соли земли», не мог хотя бы потому, что у него вырвали язык.
Грехопадение грузинской интеллигенции началось задолго до 25 февраля 1921 года, когда «дикие магрибские разбойники» во главе с Серго Орджоникидзе и Сергеем Кировым водрузили над Тбилиси красное знамя. Национальная лень не позволила нам создать компрадорскую буржуазию. Национальный гений «помог» нам создать компрадорскую интеллигенцию. Служение Российской империи послужило хорошей школой для прислуживания империи коммунистической. Но если до 25 февраля 1921 года, когда два Серго - грузинскйй и русский - подвели черту под недолгой и призрачной независимостью меньшевистской Грузии, наша интеллигенция все еще сохраняла свое лицо, придавая ему «необщее выражение», еще дорожила такими понятиями, как честь и совесть, и пыталась «оформить» законным браком свое грехопадение, притворяясь Ниной Чавчавадзе, пошедшей под венец с трубадуром русского колониализма Александром Грибоедовым, автором ходившей в списках гениальной комедии «Горе от ума», если в недрах этой интеллигенции все еще дремала национальная идея, дышавшая - по Акакию Церетели - на ладан и были еще живы ее носители и хранители огня - аристократы крови и духа, не чуравшиеся запаха пота и громкой речи своих вчерашних крепостных, то после 25 февраля 1921 года - даты, вписанной в «Житие Грузии» в четыре руки Навуходоносором и Мефистофелем, начался сплошной и безудержный обвал. «Законная жена» превратилась в наложницу, а дворянское собрание - в дом терпимости, где говорить о чести и совести считалось дурным тоном. Дышавшая на ладан национальная идея приказала долго жить. В рабстве. Если не с оковами на руках и кандалами на ногах, то, во всяком случае, с обручами на шее - когда-то гордой, а ныне покорно согнутой.
Грехопадение сопровождалось вырождением и перерождением. Это тоже был процесс, но уже акселерированный советской властью. Часть потомственной интеллигенции эмигрировала, большая часть пала жертвой сталинско-бериевских репрессий. Те, кто уцелел, или вынуждены были пойти в услужение большевикам, или затаились, затаились до такой степени, что утратили свою социальную функцию. Образовавшуюся пустоту стала заполнять интеллигенция новой формации - советская интеллигенция. Внешне она мало чем отличалась от потомственной, а по таланту иногда превосходила ее. Дело в том, что, в отличие от других национальных окраин Российской империи, грузинская интеллигенция «советского розлива» не была так называемой «народной интеллигенцией», то есть вышедшей из провинции. (Эта последняя стадия загнивания грузинской интеллигенции пришлась на последние же агонизирующие годы советской власти.) Грузинская советская интеллигенция рекрутировалась в подавляющем масштабе своем из городского - более того, столичного - тбилисского резервуара. Это были в основном дети образованных слоев, вчерашних интеллигентов.
Внешне, повторяю, они мало чем отличались от своих отцов, а по таланту даже
превосходили их. (Отсюда знаменитый «культурный фпюс» Грузии на удлиненной коммунистическим тоталитаризмом шее.) Но по сути своей они утратили основное родовое качество интеллигенции и интеллигентности: бескорыстие - бескорыстие вообще и в первую голову бескорыстное служение своему народу. Впрочем, глагол «утратили» не совсем корректен. Они, подобно гетевскому Фаусту, заключили сделку с коммунистическим Мефистофелем, продали ему душу за право заниматься «своим делом».
В основе этой сделки лежал не только страх, лежало естественное желание самовыражения и самореализации. Вот почему многие интеллигенты работали на советскую власть и за страх, и за совесть (при всей сопротивляемости этого последнего слова). Принято считать, что платой за эту ограниченную творческую свободу-лицензию, назначенной коммунистическим Мефистофелем, было «воспевание» режима, его приукрашивание (теория бесконфликтности, борьба отличного с хорошим и прочие прелести соцреализма). Разумеется, такой пункт в контракте с дьяволом наличествовал. Но не он был главным. Главным пунктом - негласным и незафиксированным - было обязательство интеллигенции отказаться от роли народного поводыря и заступника, которая безраздельно переходила к Партии.
Отказ от этой роли сделал бессмысленным бескорыстие. Оно превратилось в ненужную добродетель, в слишком громоздкую мебель, которая мозолит глаза, а главное - совесть, которая «съедает» простор твоей творческой квартиры. Но пространство, из которого улетучивается бескорыстие, неминуемо заполняется субстанцией-антиподом-корыстью. Интеллигенция стала корыстной, эгоистичной и в результате этого - продажной. Прирожденный талант грузинской интеллигенции «уберег» ее от судьбы уличной девки, сделав прелестной весталкой и куртизанкой. Но основной принцип - продажная любовь - остался тем же. Вместо бескорыстной любви к народу, к людям продажная любовь к Партии. Отсюда моральный, вернее, аморальный солипсизм грузинской интеллигенции, ее нравственная слепота. Для нее уже ничего на свете не существовало, кроме собственного Я и Партии. (И то и другое с прописной буквы).
Партия коварно поощряла эгоцентризм интеллигенции, лицемерно журя ее за «отрыв от масс», за добровольное затворничество в башне из слоновой кости. Отрыв и затворничество не поощрялись и наказывались лишь в том случае, если они были формой протеста. Коммунисты хорошо знали древнегреческую мифологию. Недаром в знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» приводится миф об Антее. Чтобы сломать непокорство интеллигенции, Партия отрывала ее от народа. «Массы» же были синонимом рабов. С другой стороны, она разжижала интеллигенцию «массами». Противоположности сходились. (Но в Грузии этот процесс, как уже было сказано выше, начался значительно позже, чем в других бывших колониях Российской империи.)
Политическая активизация грузинской интеллигенции началась с перестройкой. Не случайно фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» стал символом этого последнего этапа вырождавшейся советской власти. Но вскоре выяснилось, что грузинской интеллигенции не осилить дорогу к Храму. К старту перестройки она подошла не только коррумпированной, но и разжиженной, не только продажной, но и провинциальной. Деревня к тому времени взяла роковой реванш у города. Запах крестьянского пота и звук его громкой речи захлестнули Тбилиси. Мне отмщение, и аз воздам. Нет, это не народ вломился в стены стольного града; это провинция взяла его изнутри, согласно древней грузинской традиции - крепость берется изнутри.
В то время как истеблишмент грузинской интеллигенции заседал в горбачевском Верховном Совете в Москве, реальная власть в Тбилиси, а следовательно, в Грузии, все больше переходила в руки интеллигенции провинциальной. Именно она явилась той социальной силой, опираясь на которую пришел к власти Звиад Гамсахурдиа, превративший ради этого Тбилиси в Зугдиди. Грузинские интеллигенты-диссиденты оказались куда большими эгоцентриками и эгоманьяками, чем промосковский истеблишмент. Вацлава Гавела среди них не нашлось. Их эгоцентризм был тем более опасен и чреват трагедией, ибо он прекрасно уживался с бесстыдным популизмом их вождей. Звиад Гамсахурдиа был не только рафинированным потомственным интеллигентом из дворян, хотя и обедневших, он был одновременно провинциальным Савонаролой, который мог разговаривать не только на языка Тбилиси, но и на языке Кутаиси, Зугдиди, Абаши. Он был законченным эгоманьяком, который, как и многие диссиденты, понимал свободу Родины как свой собственный выход из тюрьмы. У него не было мировоззрения, но у него была харизма. И народ с которым грузинская интеллигенция давно обрубила национальную пуповину, с которым она перестала, по сути дела, разговаривать, прислушался к слову Звиада и пошел за ним.
Провинциальная интеллигенция (я имею в виду не столько географические, сколько сущностные факторы) так же относится к интеллигенции, как чернь к народу. Она толпа. И Звиад Гамсахурдиа стал не лидером нации, а кумиром толпы. Отсюда такой феномен, как гонения на интеллигенцию в дни недолгого царствования Звиада I. Я вспоминаю встречи с грузинскими делегациями, приезжавшими тогда в Соединенные Штаты. По старой советской традиции они состояли из функционеров - на сей раз звиадовских, а не коммунистических, и «для украшения» - из видных деятелей науки и культуры. Последние, выступая совместно с функционерами, пели осанну Звиаду, а оставшись наедине, со страхом озираясь и понизив голос, шептались о том, что «жить стало невозможно», имея в виду хлеб не насущный. а духовный.
Как это ни больно, но надо признать: низменная месть толпы была исковерканной, искаженной, извращенной формой справедливого наказания за реальные преступления нашей интеллигенции, за ее перерождение, за ее эгоизм и высокомерную элитарность, за ее легкомыслие, за ее забвение своей миссии и предназначения, за подмену национальной идеи контрактом с коммунистическим Мефистофелем. Звиад Гамсахурдиа с проницательностью и коварством злого гения нащупал слабую точку нашей интеллигенции и начал бить по ней, приглашая к тому же и толпу. Этой слабой точкой была прорусская ориентация нашей интеллигенции, скорее культурная, чем политическая, скорее прикладная, чем корневая. Мы понимали, что без России нам грозит удушье, варение в собственном соку. Россия была для нас окном и дверью в большой мир. Наши творческие достижения так и остались бы кантовской «вещью в себе» и задохнулись бы, если бы их не переводили на русский язык, а с него - на мировые; если бы наши кино и театр не «обкатывались» на русском, главным образом московском, зрителе, чтобы затем с подмостков столичных театров, с экранов столичных кино шагнуть за пределы Советского Союза - в Европу и Америку.
Космополитизм грузинской интеллигенции Звиад и провинциальная толпа приравняли к коллаборационизму. Это был дьявольски мастерский ход! Он оказался чрезвычайно действенным потому, что в этой подмене понятий присутствовала огромная доля истины. Грань между космополитизмом и коллаборационизмом была в советских условиях весьма прозрачной, субтильной. (Я имею, конечно, в виду не «безродный космополитизм».) И грузинская интеллигенция сплошь и рядом эту грань переходила. Когда умышленно, когда непроизвольно, ибо за роскошь космополитизма приходилось платить иудиными сребрениками коллаборационизма.
Мне кажется, что одной из главнейших причин. почему грузинская интеллигенция не дала сразу же бой Гамсахурдиа, не приструнила его, не ограничила его злую волю и больную фантазию, было сознание ею своей вины, парализовавшее ее гражданскую дееспособность. Имея рыльце в пушку, она не посмела выступить с открытым забралом против Звиада и не решилась обратиться с открытым лицом к народу. Значительную роль в этой пассивности сыграла и атрофированная шея грузинской интеллигенции, к которой прибавился еще один новый обруч - надежда на горбачевскую перестройку и лично на Михаила Сергеевича. Бойня в Тбилиси расстреляла веру в этого либерального кремлевского властителя. Но плодами этого отрезвления воспользовался опять-таки Гамсахурдиа, а грузинская интеллигенция в который уже раз была обвинена в коллаборационизме. В свою очередь она проморгала или не ощутила то, что этап покаяния - даже искреннего - прошел и наступил новый - искупления.
Наконец, нельзя сбрасывать со счетов обнаженную, откровенную грубую силу - толщину запястий. Грузинскую интеллигенцию запугали и терроризировали угрозами физической расправы. Актеры, певшие в Большом театре, получали письма, равносильные смертному приговору, который анонимы обещали привести в исполнение, если те осмелятся выступить на сцене театра имени Палиашвили, моей I дорогой опере. Режиссеры, ставившие спектакли в российских театрах, скульпторы, ставившие свои монументы в российских городах, писатели, печатавшие свои книги в российских издательствах, были объявлены «врагами народа». Реминисценции прошлого, призраки 37-38 годов заставляли трепетать людей от этих двух слов.
140
Головорезы Гамсахурдиа мало чем отличались от чекистов Берии. А грузинская интеллигенция, повторяю, в самых глубоких закоулках своей смятенной души чувствовала себя «немного» «врагом народа». Вот она и затаилась, опасаясь физической расправы и придавленная чувством неискупленной вины. Затем началась эмиграция в Россию и на Запад, которую подхлестнул экономический крах Грузии. Страна осталась и без сапожек царицы, и без экономической независимости.
Свержение Гамсахурдиа не было делом рук грузинской интеллигенции, ее заслугой. Он пал жертвой разборок среди себе подобных. Гражданская война на улицах Тбилиси, штурм Дома правительства, в котором засел Звиад, в чем-то напоминали штурм Белого дома в Москве в октябре 1993 года. Здесь я опускаю целый ряд аналогий, которые не относятся непосредственно к моему повествованию. Ограничусь лишь одной. В обоих случаях русская и грузинская интеллигенция проявили трусость и жестокость. Укрывшись за плечами «человека с ружьем», они требовали от него крови. В моих ушах до сих пор звучит сопрано фурии российской интеллигенции Галины Вишневской: «Я вас умоляю! Только не щадите их!» Были свой сопрано и у Грузии, равно как и басы и баритоны. Потеряв голову от страха, они требовали головы Гамсахурдиа. «Соль земли» превратилась в английскую соль, вызвавшую кровавый понос.
Гамсахурдиа тогда ушел из Тбилиси, но все остальное осталось, как и было. Униженный и оскорбленный народ, покинутый своим недостойным пастырем-интеллигенцией; крестьяне, разучившиеся сеять пшеницу и кукурузу; «властители умов», разучившиеся сеять разумное, доброе, вечное; нахрапистая и нахальная провинция, задающая тон сплошь из фальшивых нот и мстящая когда-то заносчивой столице, насилующая ее, как орангутанг Джако княгиню Хевистави из знаменитого романа Михаила Джавахишвили; пустые обещания и пустые прилавки; холод и голод; гапоны и купоны; уже не борьба, а драка за власть; четвертование территориальной неприкосновенности земли Иверской; разбой на больших дорогах и средь бела дня; разборки феодальных мафиози и мафиозных феодалов.
Короче, Грузия погрузилась во мглу и в прямом, и в переносном смысле слова, словно после татаро-монгольского нашествия. Нет света электрического и света надежды. Нет воды из крана и воды бессмертия из Цхрадкаро. Нет хлеба насущного и хлеба духовного. Правда, зрелища остались. Позорные.
В этой непроглядной мгле - хоть глаз выколи - серебрится венчик седых волос на голове Эдуарда Шеварднадзе. Независимо от того, что он делает или не делает, сам факт его присутствия на сцене политического театра Грузии оберегает ее от полного развала и национального самоубийства. Ненавидящие Шеварднадзе провинциальные наполеончики при всем своем скудоумии понимают: они не в его весовой категории. Они не могут вести переговоры с Севером и добывать деньги на Западе. Но даже не это самое главное. Пока Шеварднадзе жив и правит в Грузии, никто не смеет бросить ему вызов в чисто личном плане - дескать, а чем я хуже тебя?! Но, если он сойдет со сцены, исчезнет аршин Арсена, все пигмеи подравняются, и каждый из них будет вправе сказать другому: «А чем я хуже тебя?!» И в самом деле - чем? Ведь все они стрижены под одну гребенку, под первый номер, как новобранцы и тюремные заключенные, как «скинхэды» и тифозные больные. Это равенство в ничтожестве непременно нарушит хрупкий баланс сил, и начнется вязкая - в крови и грязи - борьба за власть, которая окончательно доконает Грузию:
Кто возмечтает о ее смерти, Мгновенно убьет ее.
Акакий Церетели
Значит, каждый грузин, озабоченный судьбами своей многострадальной Родины, именовавшейся в недалеком прошлом «солнечной Грузией», должен ставить на Шеварднадзе, не так ли? Так и не совсем так. Любой политический и государственный деятель, впрочем, как и любой человек, имеет энное количество позитивной динамики, отпущенной ему Богом, Судьбой и Историей. Пока он ее не исчерпал, его деятельность несет благо или, во всяком случае, объективно льет воду на колесо прогресса. Но, когда позитивная динамика исчерпана, когда начинается стагнация, а затем откат, вождь-реформатор превращается, как говорится, в и.о. ржавого гвоздя на пути прогресса, а то и в отнюдь не просвещенного диктатора. Происходит трансформация лидера нации в «отца народа», который, вместо того чтобы думать о нем, начинает думать за него, становится обручем на шее народа, истощая его волю, самостоятельность, предприимчивость, то есть свободолюбие.
Грузинская интеллигенция должна поддерживать Эдуарда Шеварднадзе лишь до того момента, пока он не начнет украшать шею Грузии обручами. Причем это может произойти независимо от его доброй воли и внутренних побуждений. Поэтому ныне очевидная незаменимость грузинского лидера должна носить тактический, а не стратегический характер. Он дал Грузии судьбоносную передышку. Это не так мало, как может показаться на первый взгпяд. Но этой передышкой необходимо по-хозяйски распорядиться, чтобы закат Шеварднадзе не стал одновременно и закатом Грузии.
Распорядиться этой передышкой, воспользоваться ею - историческая миссия грузинской интеллигенции. Это и будет ее искуплением, которое я, теолог-любитель, трактую как активное покаяние. Дорогу к Храму мало найти. Ее надо построить. С самого начала и основания. И осилить в ходе строительства. Но я убежден, что, построив и осилив дорогу к Храму, мы и его найдем поруганным и порушенным, И Храм нам придется создавать заново.
Однако распорядиться передышкой, чтобы проложить дорогу к Храму и восстановить сам Храм, грузинская интеллигенция сможет лишь в том случае, если она начнет эти «строительные работы» с самой себя. Она должна перегруппироваться политически и возродиться этически. И то и другое требует «хождения в народ». Долг и задача интеллигенции отвоевать народ у провинции (это не парадокс) и дать ему заговорить в полный голос, который так раздражал Гамсахурдиа-старшего. Слезы и кровь уже больше не могут оплодотворить землю Грузии. Только трудовой пот может, запах которого Гамсахурдиа-старший еще кое-как выносил...
В своем знаменитом стихотворении «Грядущие гунны» Валерий Брюсов писал:
Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном.
Трагедия русской дореволюционной интеллигенции, приветствовавшей Октябрьскую революцию, состояла в том, что она, ослепшая от стыда и чувства собственной вины перед народом, потеряла ценностные ориентиры. Народ и гунны стали для нее едины, как впоследствии народ и Партия - народ с маленькой буквы, Партия - с большой. Русской, как и грузинской, интеллигенции не удался даже красивый жест самопожертвования. Ее вздернули на дыбу, и вместо приветственного гимна их полупридушенное горло и атрофированная шея исторгли унизительную мольбу о пощаде и еще более унизительные признания в связях со всеми империалистическими разведками мира. Заступники народа каяпись и признавались в том, что они враги народа. Без кавычек.
Грузинская интеллигенция тоже приветствовала Великий Октябрь. Его воспел царь грузинских поэтов Галактион Табидзе, Но, рожденный лётать, он не смог ползать в ногах у гуннов и выбросился из окна. Грузинская интеллигенция приветствовала и провозглашение независимости республики Звиадом Гамсахурдиа. К тому времени она, к сожалению, уже разучилась летать. Поэтому плоды независимости достались не ей, как поводырю народа, а провинциальным гуннам, жестоким и алчным. И близоруким.
Так что опыт у нас есть. Хоть отбавляй. Главное - сделать из него правильные выводы: возродить и падший дух нации, и ее материальное благополучие - экономическую независимость. Если грузинская интеллигенция выполнит эту историческую миссию, то, я уверен, она сможет с чистым сердцем провозгласить тост:
- Выпьем за то, чтобы у Грузии было больше таких сынов, как мы!
И, я в этом тоже уверен, весь грузинский народ этот тост поддержит. От чистой души.
Миннеаполис, США
Р.З. Вся критика в адрес грузинской интеллигенции, которая содержится в этом опусе, полностью относится и к автору, Я писал не столько портрет, сколько автопортрет.
Лишившись советского рынка и советских взяточников, наши доморощенные рокфеллеры сначала растерялись, а затем, слегка очухавшись, принялись за старое, но уже в грузинских масштабах, и стали грабить свою плоть и кровь, свой народ. Но грузинский народ, вопреки легендам, оказался бедным. Навару с него почти никакого. Поэтому наиболее удачливые, ограбив своих соотечественников в целях «первоначального накопления», ринулись на российские и даже международные просторы, став ландскнехтами, подобно своим тезкам - военным. Ну а народ, брошенный на произвол судьбы, не смог выдвинуть из своих рядов ни капитанов индустрии, наподобие Карнеги или хотя бы Тевосяна, ни капитанов банковского депа, таких, как Морганы или хотя бы Гулбекяны. Сказалось давнее отношение к деньгам как к სელის ჭუჭყი - грязи, прилипающей к рукам, - давнее дворянское легкомыслие. Вот и оказалась Грузия в финансовом отношении «гигиенически чистой». Никакой «грязи» на ее руках, все чаще протягиваемых сейчас за подаянием. - Сказалась, разумеется, и специфика Грузии. Согласно древней легенде, святая Нина - покровительница Грузии сделала так, что Бог, пролетая над нами, приспустил подол своего хитона, и блага посыпались на землю иверскую, как из рога изобилия. Но, к сожалению, святая Нина не была экономистом. В противном случае она одарила бы нас не вином, а нефтью, не газированной водой, а промышленным газом, не царицыными сапожками, наконец, а энергетической достаточностью и независимостью. Святая Нина - святая простота - не понимала, что алмазы и золото на сапожках царицы Тамары не могут тягаться с алмазами и золотом Якутии. Она не смогла защитить нашу экономику, как не смогли защитить наши границы Верико и Нато. К стыду наших мужчин-рыцарей, с удовольствием взваливших это тяжкое бремя бога войны Марса и бога торговли Меркурия на слабые женские плечи. Слишком долго подымали мы бокалы за ангелов-хранитепей Грузии, за то, чтобы у нее «было больше таких сынов, как мы». Вот и оказались у разбитого корыта, когда пришлось взять в руки вместо бокалов мечи и весы. «Все куплю», - сказало злато. «Все возьму», - сказал булат», - говорится в знаменитом пушкинском стихотворении. Но именно по части злата и булата мы оказались в полном мизере. А что касается ангелов-хранителей, то они в первую очередь помогают тем, кто сам себя хранит. На Бога надейся, да сам не плошай.
И наконец, субъективный момент, но от этого не менее важный. Ни первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа, ни второй - Эдуард Шеварднадзе не имели вкуса, что ли, к свободному предприниматепьству. Оба тяготели к централизованной экономике. Один потому, что видел себя неограниченным самодержцем, у другого, видимо, сказалась коммунистическая наследственность. Так, к несчастью для Грузии, противоположности - бывший диссидент и бывший первый секретарь республиканского ЦК - сошлись в своем неприятии свободного рынка.
Размышляя о нынешних бедах Грузии, я все чаще вспоминаю о своем давнем путешествии в Бирму. В одном из отдаленных уголков этой экзотичной страны Юго-Восточной Азии живет племя, женщины которого славятся необычайно высокой шеей. Эта черта не наследственная, а благоприобретенная. С самого раннего детства девочкам здесь надевают на шею изящный железный обруч. С каждым годом количество обручей растет, и шея все больше искусственно вытягивается. Чем больше обручей, тем длиннее шея. И тем красивее считается женщина этого племени. Новые бирманские власти, пришедшие к руководству страной после того, как Бирма перестала быть британской колонией и обрела независимость, посчитали этот обычай варварским пережитком прошлого и решили освободить женщин этого племени от «унизительных» обручей. Но не тут-то было. Головы на искусственно вытянутых шеях держались исключительно благодаря обручам, а естественные шейные позвонки были полностью атрофированы. Когда женщин этого племени начали «эмансипировать», это привело к ужасным трагедиям. Длинные, как у лебедей, но бессильные шеи не могли выдерживать тяжести голов и ломались. Женщины или гибли, или вынуждены были лежать без движения. словно парализованные, полностью зависимые от окружающих.
Так вот, современная Грузия напоминает мне тех бирманских женщин, которых независимость освободила от обручей и обрекла на мучительную смерть. Советский тоталитаризм с его суперцентрализованной властью эконсмикой подмял под себя все проявления независимости и изобретательности как отдельных индивидуумов, так и всего общества. Выражения вроде «Сталин думает о нас» или «Сталин заботится о нас» были отнюдь не только данью культу личности Сквозь искривленную этим культом призму проступали вполне реальные контуры общества, где все делается сверху - и плохое и хорошее, где инициативе снизу не оставлено почти ничего - ни в общественно-политической, ни в экономической, ни даже в частной жизни.
Убийство в человеке и обществе инициативы было, пожалуй, самым страшным / преступлением режима, ибо оно привело к универсальному рабству, причем самому худшему, страшному и постыдному виду рабства - относительно сытому. Как ни прискорбно это признавать, но грузинский народ, благодаря определенным чертам его национального характера, природы и экономики, это относительно сытое рабство долгое время устраивало. Его границы оберегали русские и среднеазиатские пограничники; его тяжелую промышленность тащила на себе Москва; его финансами управлял Кремль. Короче, никаких забот. Можно было заниматься «своим делом», как грузин из вышеприведенного анекдота, и торговать на всесоюзном рынке дарами своей земли, поддерживая относительно сносный уровень жизни, а по сравнению с остальной страной - даже высокий, на зависть соседям.
Но, как говорят американцы, такой вещи, как бесплатные обеды, не существует, то есть все имеет свою цену, за все надо рано или поздно платить. За свою относительную сытость Грузия расплачивалась безотносительным рабством; за свое относительное благополучие - безотносительной безынициативностью, переходящей в национальную таткаридзевскую лень. Наше общество стало напоминать табак без никотина, кофе без кофеина, вино без танина. На шею Грузии. один за' другим нанизывались красивые обручи, которые были во много раз опаснее и тяжелее обычных, элементарных рабских цепей, оков и кандалов.
Почему?
Во-первых, обручи на шее выглядели скорее украшениями, чем оковами. Они создавали иплюзию свободы.
Во-вторых, они выглядепи менее унизительными, чем оковы. Их можно было терпеть.
И наконец, в-третьих, благодаря этим «прельстительным» качествам обручей воля к свободе притуплялась. Кандалы - зримое клеймо рабства - звоном своим зовут к борьбе за освобождение. Обручи, которые можно выдать за украшение, звоном своим создают атмосферу «всенародного праздника». Они парализуют волю раба, мечтающего уже не о свободе, а о том, чтобы набить свое брюхо и в отдаленном идеале стать вольноотпущенником.
В отличие от большинства других республик шея у Грузии оказалась много длиннее, а ее обручи - много красивее и прельстительнее. Талант нашего народа, его творческий гений сыграли с ним злую шутку. Наши, мягко говоря, недостатки оказались продолжением наших преимуществ. Традиции высокой культуры, уходящие в глубь веков, помноженные на «свободу» от общественного служения и национального долга, узурпированных центральной властью, дали грузинской интеллигенции возможность и время заниматься «своим делом». Грузинская поэзия, грузинская школа кино, театр Руставели при моем племяннике Роберте Стуруа-младшем, театр марионеток Резо Габриадзе, блестящая плеяда живописцев, скульпторов и чеканщиков, с одной стороны, не менее блестящая плеяда математиков, физиков и физиологов, медиков - с другой, создавали картину благоденствия и цивилизованности. Добавьте ко всему этому еще несоизмеримые с ничтожным населением и территорией Грузии спортивные достижения - и вы получите полный набор веселящих глаз обручей, маскировавших длинную, красивую, как у лебедей, шею с атрофированными позвонками национальной воли.
Когда пробил час Свободы и Грузия - в самозабвении - сорвала с себя дьявольские обручи, шея ее бессильно повисла и почти что надломилась. Трагедия освобождения усугубилась еще и тем, что освобождение шеи, как и рабство, пришло извне - из Москвы. Сначала перестройка, а затем крах Советского Союза создали условия, при которых свобода свалилась нам на голову. Грузия, страдавшая от отсутствия свободы, ее не выстрадала, не оказалась, да и не могла быть к ней подготовленной. Как символично: независимость Грузии провозгласил романтик-диктатор Гамсахурдиа, а ее защита легла на плечи бывшего коммунистического лидера Шеварднадзе! И тот и другой были сделаны из того же металла, что и прельстительные обручи, которые, к сожалению, в отличие от кандалов, в мечи не перековываются. Привилегированный доминион советской коммунистической империи превратился буквально с ночи на утро в евро-азиатские задворки. «Азиатский Париж» - Тбилиси перестал быть Парижем, оставшись азиатским. Вот почему кровь, пролитая на его улицах российскими сатрапами, оказалась лишь каплей по сравнению с междоусобным кровопусканием, котороё мы сами себе учинили. Голова, еле держащаяся на обессиленной шее, плохо соображает...
Я не случайно связал образ обручей на шее бирманских женщин с блеском нашей творческой и научной интеллигенции. Ее грехи перед грузинским народом неисчислимы и велики настолько, что вряд ли их можно простить или замолить. Дело не только в том, что наша интеллигенция объективно служила, так сказать, культурной потемкинской деревней, разузоренной ширмой, за которой грабили и насиловали народ. Дело в том, что такое положение ее устраивало. Она сама принимала участие в строительстве потемкинских деревень, паразитируя на бедах народных. Она перестала служить народу, заставляя народ прислуживать ей. Она оторвалась от народа, сделав одновременно народ-коренник пристяжной лошадью, да еще к тому же тягловой.
Эта постыдная и насильственная рокировка народ-интеллигенция проходила на всех уровнях, начиная с географического и демографического, когда Тбилиси подмял под себя всю страну, узурпировав ее имя, кончая чисто житейским. Интеллигенция вспоминала о деревне лишь по праздникам, во время застолий, свадеб и похорон, когда возникала необходимость «держать большие столы». Бочки с вином, битая птица и дичь, овощи и фрукты поставлялись к этим «большим столам» из маленьких деревень полузабытыми родственниками ипи местными властями в виде постыдной дани за право быть допущенными в прихожую, за право похваляться «столичными связями». В «Похищении Луны» Константинэ Гамсахурдиа писал, что он может еще «вынести» запах пота грузинского крестьянина, но уж никак не его привычку говорить громко. Наша интеллигенция, воротя нос, еще «выносила» визиты своих пропахших трудовым потом деревенских родственников, которых помещали в передней или в подвале, но вот говорить отучила. Народ остался безъязыким. Он делегировал свое право голоса интелпигенции, а она его предала. В ее рядах не оказалось Ильи или Акакия, чтобы артикулировать беды Грузии, ее народа. «Соль земли» оказалась хуже агзеванской (Агзевани - район добычи соли). Ею посыпали не трапезу, а раны.
Вместо того чтобы стать колоколом на башне вечевой во дни торжеств и бед народных, наша интеллигенция превратилась в тетерева на току, упивающегося собственными руладами, причем весьма специфического тетерева, который не замечал, что происходит у него под носом, но зорко следил за дальними берегами. Поэмы и фильмы, спектакли и скульптуры создавались не для народа, а для зарубежной княжны Марьи Алексеевны, проживавшей в Москве и Париже, в Лондоне и Нью-Йорке. Культура все больше делалась в «экспортном исполнении», пародируя народное творчество, а не аранжируя его по Глинке. Московский Дом кино или нью-йоркский «Карнеги холл» стали куда важнее Грузии, а их аудитория - важнее собственного народа, который не мог ни наслаждаться, ни восхищаться творениями «соли земли», не мог хотя бы потому, что у него вырвали язык.
Грехопадение грузинской интеллигенции началось задолго до 25 февраля 1921 года, когда «дикие магрибские разбойники» во главе с Серго Орджоникидзе и Сергеем Кировым водрузили над Тбилиси красное знамя. Национальная лень не позволила нам создать компрадорскую буржуазию. Национальный гений «помог» нам создать компрадорскую интеллигенцию. Служение Российской империи послужило хорошей школой для прислуживания империи коммунистической. Но если до 25 февраля 1921 года, когда два Серго - грузинскйй и русский - подвели черту под недолгой и призрачной независимостью меньшевистской Грузии, наша интеллигенция все еще сохраняла свое лицо, придавая ему «необщее выражение», еще дорожила такими понятиями, как честь и совесть, и пыталась «оформить» законным браком свое грехопадение, притворяясь Ниной Чавчавадзе, пошедшей под венец с трубадуром русского колониализма Александром Грибоедовым, автором ходившей в списках гениальной комедии «Горе от ума», если в недрах этой интеллигенции все еще дремала национальная идея, дышавшая - по Акакию Церетели - на ладан и были еще живы ее носители и хранители огня - аристократы крови и духа, не чуравшиеся запаха пота и громкой речи своих вчерашних крепостных, то после 25 февраля 1921 года - даты, вписанной в «Житие Грузии» в четыре руки Навуходоносором и Мефистофелем, начался сплошной и безудержный обвал. «Законная жена» превратилась в наложницу, а дворянское собрание - в дом терпимости, где говорить о чести и совести считалось дурным тоном. Дышавшая на ладан национальная идея приказала долго жить. В рабстве. Если не с оковами на руках и кандалами на ногах, то, во всяком случае, с обручами на шее - когда-то гордой, а ныне покорно согнутой.
Грехопадение сопровождалось вырождением и перерождением. Это тоже был процесс, но уже акселерированный советской властью. Часть потомственной интеллигенции эмигрировала, большая часть пала жертвой сталинско-бериевских репрессий. Те, кто уцелел, или вынуждены были пойти в услужение большевикам, или затаились, затаились до такой степени, что утратили свою социальную функцию. Образовавшуюся пустоту стала заполнять интеллигенция новой формации - советская интеллигенция. Внешне она мало чем отличалась от потомственной, а по таланту иногда превосходила ее. Дело в том, что, в отличие от других национальных окраин Российской империи, грузинская интеллигенция «советского розлива» не была так называемой «народной интеллигенцией», то есть вышедшей из провинции. (Эта последняя стадия загнивания грузинской интеллигенции пришлась на последние же агонизирующие годы советской власти.) Грузинская советская интеллигенция рекрутировалась в подавляющем масштабе своем из городского - более того, столичного - тбилисского резервуара. Это были в основном дети образованных слоев, вчерашних интеллигентов.
Внешне, повторяю, они мало чем отличались от своих отцов, а по таланту даже
превосходили их. (Отсюда знаменитый «культурный фпюс» Грузии на удлиненной коммунистическим тоталитаризмом шее.) Но по сути своей они утратили основное родовое качество интеллигенции и интеллигентности: бескорыстие - бескорыстие вообще и в первую голову бескорыстное служение своему народу. Впрочем, глагол «утратили» не совсем корректен. Они, подобно гетевскому Фаусту, заключили сделку с коммунистическим Мефистофелем, продали ему душу за право заниматься «своим делом».
В основе этой сделки лежал не только страх, лежало естественное желание самовыражения и самореализации. Вот почему многие интеллигенты работали на советскую власть и за страх, и за совесть (при всей сопротивляемости этого последнего слова). Принято считать, что платой за эту ограниченную творческую свободу-лицензию, назначенной коммунистическим Мефистофелем, было «воспевание» режима, его приукрашивание (теория бесконфликтности, борьба отличного с хорошим и прочие прелести соцреализма). Разумеется, такой пункт в контракте с дьяволом наличествовал. Но не он был главным. Главным пунктом - негласным и незафиксированным - было обязательство интеллигенции отказаться от роли народного поводыря и заступника, которая безраздельно переходила к Партии.
Отказ от этой роли сделал бессмысленным бескорыстие. Оно превратилось в ненужную добродетель, в слишком громоздкую мебель, которая мозолит глаза, а главное - совесть, которая «съедает» простор твоей творческой квартиры. Но пространство, из которого улетучивается бескорыстие, неминуемо заполняется субстанцией-антиподом-корыстью. Интеллигенция стала корыстной, эгоистичной и в результате этого - продажной. Прирожденный талант грузинской интеллигенции «уберег» ее от судьбы уличной девки, сделав прелестной весталкой и куртизанкой. Но основной принцип - продажная любовь - остался тем же. Вместо бескорыстной любви к народу, к людям продажная любовь к Партии. Отсюда моральный, вернее, аморальный солипсизм грузинской интеллигенции, ее нравственная слепота. Для нее уже ничего на свете не существовало, кроме собственного Я и Партии. (И то и другое с прописной буквы).
Партия коварно поощряла эгоцентризм интеллигенции, лицемерно журя ее за «отрыв от масс», за добровольное затворничество в башне из слоновой кости. Отрыв и затворничество не поощрялись и наказывались лишь в том случае, если они были формой протеста. Коммунисты хорошо знали древнегреческую мифологию. Недаром в знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» приводится миф об Антее. Чтобы сломать непокорство интеллигенции, Партия отрывала ее от народа. «Массы» же были синонимом рабов. С другой стороны, она разжижала интеллигенцию «массами». Противоположности сходились. (Но в Грузии этот процесс, как уже было сказано выше, начался значительно позже, чем в других бывших колониях Российской империи.)
Политическая активизация грузинской интеллигенции началась с перестройкой. Не случайно фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» стал символом этого последнего этапа вырождавшейся советской власти. Но вскоре выяснилось, что грузинской интеллигенции не осилить дорогу к Храму. К старту перестройки она подошла не только коррумпированной, но и разжиженной, не только продажной, но и провинциальной. Деревня к тому времени взяла роковой реванш у города. Запах крестьянского пота и звук его громкой речи захлестнули Тбилиси. Мне отмщение, и аз воздам. Нет, это не народ вломился в стены стольного града; это провинция взяла его изнутри, согласно древней грузинской традиции - крепость берется изнутри.
В то время как истеблишмент грузинской интеллигенции заседал в горбачевском Верховном Совете в Москве, реальная власть в Тбилиси, а следовательно, в Грузии, все больше переходила в руки интеллигенции провинциальной. Именно она явилась той социальной силой, опираясь на которую пришел к власти Звиад Гамсахурдиа, превративший ради этого Тбилиси в Зугдиди. Грузинские интеллигенты-диссиденты оказались куда большими эгоцентриками и эгоманьяками, чем промосковский истеблишмент. Вацлава Гавела среди них не нашлось. Их эгоцентризм был тем более опасен и чреват трагедией, ибо он прекрасно уживался с бесстыдным популизмом их вождей. Звиад Гамсахурдиа был не только рафинированным потомственным интеллигентом из дворян, хотя и обедневших, он был одновременно провинциальным Савонаролой, который мог разговаривать не только на языка Тбилиси, но и на языке Кутаиси, Зугдиди, Абаши. Он был законченным эгоманьяком, который, как и многие диссиденты, понимал свободу Родины как свой собственный выход из тюрьмы. У него не было мировоззрения, но у него была харизма. И народ с которым грузинская интеллигенция давно обрубила национальную пуповину, с которым она перестала, по сути дела, разговаривать, прислушался к слову Звиада и пошел за ним.
Провинциальная интеллигенция (я имею в виду не столько географические, сколько сущностные факторы) так же относится к интеллигенции, как чернь к народу. Она толпа. И Звиад Гамсахурдиа стал не лидером нации, а кумиром толпы. Отсюда такой феномен, как гонения на интеллигенцию в дни недолгого царствования Звиада I. Я вспоминаю встречи с грузинскими делегациями, приезжавшими тогда в Соединенные Штаты. По старой советской традиции они состояли из функционеров - на сей раз звиадовских, а не коммунистических, и «для украшения» - из видных деятелей науки и культуры. Последние, выступая совместно с функционерами, пели осанну Звиаду, а оставшись наедине, со страхом озираясь и понизив голос, шептались о том, что «жить стало невозможно», имея в виду хлеб не насущный. а духовный.
Как это ни больно, но надо признать: низменная месть толпы была исковерканной, искаженной, извращенной формой справедливого наказания за реальные преступления нашей интеллигенции, за ее перерождение, за ее эгоизм и высокомерную элитарность, за ее легкомыслие, за ее забвение своей миссии и предназначения, за подмену национальной идеи контрактом с коммунистическим Мефистофелем. Звиад Гамсахурдиа с проницательностью и коварством злого гения нащупал слабую точку нашей интеллигенции и начал бить по ней, приглашая к тому же и толпу. Этой слабой точкой была прорусская ориентация нашей интеллигенции, скорее культурная, чем политическая, скорее прикладная, чем корневая. Мы понимали, что без России нам грозит удушье, варение в собственном соку. Россия была для нас окном и дверью в большой мир. Наши творческие достижения так и остались бы кантовской «вещью в себе» и задохнулись бы, если бы их не переводили на русский язык, а с него - на мировые; если бы наши кино и театр не «обкатывались» на русском, главным образом московском, зрителе, чтобы затем с подмостков столичных театров, с экранов столичных кино шагнуть за пределы Советского Союза - в Европу и Америку.
Космополитизм грузинской интеллигенции Звиад и провинциальная толпа приравняли к коллаборационизму. Это был дьявольски мастерский ход! Он оказался чрезвычайно действенным потому, что в этой подмене понятий присутствовала огромная доля истины. Грань между космополитизмом и коллаборационизмом была в советских условиях весьма прозрачной, субтильной. (Я имею, конечно, в виду не «безродный космополитизм».) И грузинская интеллигенция сплошь и рядом эту грань переходила. Когда умышленно, когда непроизвольно, ибо за роскошь космополитизма приходилось платить иудиными сребрениками коллаборационизма.
Мне кажется, что одной из главнейших причин. почему грузинская интеллигенция не дала сразу же бой Гамсахурдиа, не приструнила его, не ограничила его злую волю и больную фантазию, было сознание ею своей вины, парализовавшее ее гражданскую дееспособность. Имея рыльце в пушку, она не посмела выступить с открытым забралом против Звиада и не решилась обратиться с открытым лицом к народу. Значительную роль в этой пассивности сыграла и атрофированная шея грузинской интеллигенции, к которой прибавился еще один новый обруч - надежда на горбачевскую перестройку и лично на Михаила Сергеевича. Бойня в Тбилиси расстреляла веру в этого либерального кремлевского властителя. Но плодами этого отрезвления воспользовался опять-таки Гамсахурдиа, а грузинская интеллигенция в который уже раз была обвинена в коллаборационизме. В свою очередь она проморгала или не ощутила то, что этап покаяния - даже искреннего - прошел и наступил новый - искупления.
Наконец, нельзя сбрасывать со счетов обнаженную, откровенную грубую силу - толщину запястий. Грузинскую интеллигенцию запугали и терроризировали угрозами физической расправы. Актеры, певшие в Большом театре, получали письма, равносильные смертному приговору, который анонимы обещали привести в исполнение, если те осмелятся выступить на сцене театра имени Палиашвили, моей I дорогой опере. Режиссеры, ставившие спектакли в российских театрах, скульпторы, ставившие свои монументы в российских городах, писатели, печатавшие свои книги в российских издательствах, были объявлены «врагами народа». Реминисценции прошлого, призраки 37-38 годов заставляли трепетать людей от этих двух слов.
140
Головорезы Гамсахурдиа мало чем отличались от чекистов Берии. А грузинская интеллигенция, повторяю, в самых глубоких закоулках своей смятенной души чувствовала себя «немного» «врагом народа». Вот она и затаилась, опасаясь физической расправы и придавленная чувством неискупленной вины. Затем началась эмиграция в Россию и на Запад, которую подхлестнул экономический крах Грузии. Страна осталась и без сапожек царицы, и без экономической независимости.
Свержение Гамсахурдиа не было делом рук грузинской интеллигенции, ее заслугой. Он пал жертвой разборок среди себе подобных. Гражданская война на улицах Тбилиси, штурм Дома правительства, в котором засел Звиад, в чем-то напоминали штурм Белого дома в Москве в октябре 1993 года. Здесь я опускаю целый ряд аналогий, которые не относятся непосредственно к моему повествованию. Ограничусь лишь одной. В обоих случаях русская и грузинская интеллигенция проявили трусость и жестокость. Укрывшись за плечами «человека с ружьем», они требовали от него крови. В моих ушах до сих пор звучит сопрано фурии российской интеллигенции Галины Вишневской: «Я вас умоляю! Только не щадите их!» Были свой сопрано и у Грузии, равно как и басы и баритоны. Потеряв голову от страха, они требовали головы Гамсахурдиа. «Соль земли» превратилась в английскую соль, вызвавшую кровавый понос.
Гамсахурдиа тогда ушел из Тбилиси, но все остальное осталось, как и было. Униженный и оскорбленный народ, покинутый своим недостойным пастырем-интеллигенцией; крестьяне, разучившиеся сеять пшеницу и кукурузу; «властители умов», разучившиеся сеять разумное, доброе, вечное; нахрапистая и нахальная провинция, задающая тон сплошь из фальшивых нот и мстящая когда-то заносчивой столице, насилующая ее, как орангутанг Джако княгиню Хевистави из знаменитого романа Михаила Джавахишвили; пустые обещания и пустые прилавки; холод и голод; гапоны и купоны; уже не борьба, а драка за власть; четвертование территориальной неприкосновенности земли Иверской; разбой на больших дорогах и средь бела дня; разборки феодальных мафиози и мафиозных феодалов.
Короче, Грузия погрузилась во мглу и в прямом, и в переносном смысле слова, словно после татаро-монгольского нашествия. Нет света электрического и света надежды. Нет воды из крана и воды бессмертия из Цхрадкаро. Нет хлеба насущного и хлеба духовного. Правда, зрелища остались. Позорные.
В этой непроглядной мгле - хоть глаз выколи - серебрится венчик седых волос на голове Эдуарда Шеварднадзе. Независимо от того, что он делает или не делает, сам факт его присутствия на сцене политического театра Грузии оберегает ее от полного развала и национального самоубийства. Ненавидящие Шеварднадзе провинциальные наполеончики при всем своем скудоумии понимают: они не в его весовой категории. Они не могут вести переговоры с Севером и добывать деньги на Западе. Но даже не это самое главное. Пока Шеварднадзе жив и правит в Грузии, никто не смеет бросить ему вызов в чисто личном плане - дескать, а чем я хуже тебя?! Но, если он сойдет со сцены, исчезнет аршин Арсена, все пигмеи подравняются, и каждый из них будет вправе сказать другому: «А чем я хуже тебя?!» И в самом деле - чем? Ведь все они стрижены под одну гребенку, под первый номер, как новобранцы и тюремные заключенные, как «скинхэды» и тифозные больные. Это равенство в ничтожестве непременно нарушит хрупкий баланс сил, и начнется вязкая - в крови и грязи - борьба за власть, которая окончательно доконает Грузию:
Кто возмечтает о ее смерти, Мгновенно убьет ее.
Акакий Церетели
Значит, каждый грузин, озабоченный судьбами своей многострадальной Родины, именовавшейся в недалеком прошлом «солнечной Грузией», должен ставить на Шеварднадзе, не так ли? Так и не совсем так. Любой политический и государственный деятель, впрочем, как и любой человек, имеет энное количество позитивной динамики, отпущенной ему Богом, Судьбой и Историей. Пока он ее не исчерпал, его деятельность несет благо или, во всяком случае, объективно льет воду на колесо прогресса. Но, когда позитивная динамика исчерпана, когда начинается стагнация, а затем откат, вождь-реформатор превращается, как говорится, в и.о. ржавого гвоздя на пути прогресса, а то и в отнюдь не просвещенного диктатора. Происходит трансформация лидера нации в «отца народа», который, вместо того чтобы думать о нем, начинает думать за него, становится обручем на шее народа, истощая его волю, самостоятельность, предприимчивость, то есть свободолюбие.
Грузинская интеллигенция должна поддерживать Эдуарда Шеварднадзе лишь до того момента, пока он не начнет украшать шею Грузии обручами. Причем это может произойти независимо от его доброй воли и внутренних побуждений. Поэтому ныне очевидная незаменимость грузинского лидера должна носить тактический, а не стратегический характер. Он дал Грузии судьбоносную передышку. Это не так мало, как может показаться на первый взгпяд. Но этой передышкой необходимо по-хозяйски распорядиться, чтобы закат Шеварднадзе не стал одновременно и закатом Грузии.
Распорядиться этой передышкой, воспользоваться ею - историческая миссия грузинской интеллигенции. Это и будет ее искуплением, которое я, теолог-любитель, трактую как активное покаяние. Дорогу к Храму мало найти. Ее надо построить. С самого начала и основания. И осилить в ходе строительства. Но я убежден, что, построив и осилив дорогу к Храму, мы и его найдем поруганным и порушенным, И Храм нам придется создавать заново.
Однако распорядиться передышкой, чтобы проложить дорогу к Храму и восстановить сам Храм, грузинская интеллигенция сможет лишь в том случае, если она начнет эти «строительные работы» с самой себя. Она должна перегруппироваться политически и возродиться этически. И то и другое требует «хождения в народ». Долг и задача интеллигенции отвоевать народ у провинции (это не парадокс) и дать ему заговорить в полный голос, который так раздражал Гамсахурдиа-старшего. Слезы и кровь уже больше не могут оплодотворить землю Грузии. Только трудовой пот может, запах которого Гамсахурдиа-старший еще кое-как выносил...
В своем знаменитом стихотворении «Грядущие гунны» Валерий Брюсов писал:
Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном.
Трагедия русской дореволюционной интеллигенции, приветствовавшей Октябрьскую революцию, состояла в том, что она, ослепшая от стыда и чувства собственной вины перед народом, потеряла ценностные ориентиры. Народ и гунны стали для нее едины, как впоследствии народ и Партия - народ с маленькой буквы, Партия - с большой. Русской, как и грузинской, интеллигенции не удался даже красивый жест самопожертвования. Ее вздернули на дыбу, и вместо приветственного гимна их полупридушенное горло и атрофированная шея исторгли унизительную мольбу о пощаде и еще более унизительные признания в связях со всеми империалистическими разведками мира. Заступники народа каяпись и признавались в том, что они враги народа. Без кавычек.
Грузинская интеллигенция тоже приветствовала Великий Октябрь. Его воспел царь грузинских поэтов Галактион Табидзе, Но, рожденный лётать, он не смог ползать в ногах у гуннов и выбросился из окна. Грузинская интеллигенция приветствовала и провозглашение независимости республики Звиадом Гамсахурдиа. К тому времени она, к сожалению, уже разучилась летать. Поэтому плоды независимости достались не ей, как поводырю народа, а провинциальным гуннам, жестоким и алчным. И близоруким.
Так что опыт у нас есть. Хоть отбавляй. Главное - сделать из него правильные выводы: возродить и падший дух нации, и ее материальное благополучие - экономическую независимость. Если грузинская интеллигенция выполнит эту историческую миссию, то, я уверен, она сможет с чистым сердцем провозгласить тост:
- Выпьем за то, чтобы у Грузии было больше таких сынов, как мы!
И, я в этом тоже уверен, весь грузинский народ этот тост поддержит. От чистой души.
Миннеаполис, США
Р.З. Вся критика в адрес грузинской интеллигенции, которая содержится в этом опусе, полностью относится и к автору, Я писал не столько портрет, сколько автопортрет.