Женщины правого крыла - Аборты, часть 1
Перевод первой части главы "Abortion" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females".
Оригинал перевода можно найти здесь.
Благодарю caballo_marino за помощь в редакторской правке.
Перейти к началу книги
Я никогда не испытывала сожалений из-за сделанного аборта - только о том, что вышла замуж и родила детей.
- Свидетельские показания о принуждении к рождению ребенка, Международный трибунал по преступлениям в отношении женщин,[1] март 1976
До того, как в 1973 году постановлением Верховного суда производство абортов было исключено из разряда уголовных преступлений, искусственное прерывание беременности преследовалось по закону. Иногда его проведение дозволялось по медицинским показаниям, но эти случаи составляли лишь крошечную часть общего числа реально сделанных операций. А потому мы не располагаем документальными данными о подпольных абортах (каждый из них был преступлением, каждый держался в тайне), после них не осталось ни историй болезни, ни записей, ни статистических данных. Сведения о них почерпнуты из следующих источников: 1) свидетельства женщин, прошедших эту процедуру; 2) вещественные доказательства неудачно произведенных абортов - живые улики, каждый божий день поступавшие в отделения неотложной помощи по всей стране: прободения матки, всевозможные заражения, включая гангреозные, сильные кровотечения, неполные аборты (при которых часть ткани плода остается в матке, что, если ее не удалить, приводит к летальному исходу); 3) вещественные доказательства гибели женщин (так, почти половина материнских смертей была вызвана последствиями внебольничного аборта); 4) воспоминания врачей, получавших просьбы о «помощи» от доведенных до отчаяния женщин. Из этих данных складывается портрет среднестатистической женщины, которая нуждалась в аборте и сделала его нелегально.
Можно с уверенностью утверждать, что эта женщина состояла в браке и имела детей: «…неоднократно демонстрировалось, что большинство незаконных абортов на сегодняшний день делается замужними женщинами с детьми», - пишут Джером И. Бэйтс и Эдвард С. Завадский в своей работе «Криминальный аборт», вышедшей в 1964 году. По приблизительным подсчетам, до двух третей женщин, решившихся на подпольную операцию, были замужем. [2] Другими словами, до двух третей неудачно произведенных абортов приходилось на замужних женщин; до двух третей погибших были замужними; две трети выживших, по всей вероятности, тоже составляли замужние женщины.
Это означает, что большинство женщин, которые рисковали смертью или увечьями, чтобы не рожать ребенка, состояли в браке - возможно, около миллиона женщин шли на это каждый год. Они не были бесстыдными шлюхами - если только не считать всех женщин шлюхами по определению. Они не были безнравственны с точки зрения традиционной морали - и, несмотря на это, даже тогда считалось, что аборты - удел незамужних развратниц. Однако это были не уличные, а домашние женщины; не дочери в домах отцов, а жены в домах мужей - иными словами, это были добропорядочные и респектабельные американки. Столь категоричное приравнивание прерывания беременности к сексуальной распущенности - странное искажение настоящей истории женщин и абортов, слишком далекое от действительности, чтобы быть приемлемым даже в Соединенных Штатах, где историческая память не живет долее десятилетия. Производство абортов было узаконено всего-то десять лет назад, [3] не рановато ли начинать переписывать историю? Миллионы уважаемых богобоязненных замужних женщин сделали подпольный аборт. Они благодарят своего бога за то, что выжили, и держат рот на замке.
Причины их молчания - типично женские причины. Они женщины - а потому их сексуальность или даже чужое мнение об их сексуальности грозит им потерей репутации, всевозможными неприятностями, возможно, гибелью; способна вызвать беспричинный стыд в них самих и сделать их мишенью ярости, насмешек и изнасилований со стороны мужчин.
Самым безопасным в такой ситуации всегда будет отмежеваться от других женщин. Сами-то они не гулящие, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, спали со всеми подряд. Сами-то они пытались предохраняться (во многих частях страны средства контрацепции оставались под запретом вплоть до 1973 года), однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, были непростительно беспечны. Сами-то они любят своих детей, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, равнодушные матери, бесчувственные матери, жестокие мегеры. Сами-то они - люди порядочные и нравственные, и лишь обстоятельства непреодолимой силы вынудили их решиться на крайний шаг, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, как-то согрешили, где-то оступились, в определенном смысле все одинаковы и неразличимы: не сумев подняться над первородной женской скверной как индивидуумы, они так и остались абстрактным олицетворением пола, а не живыми людьми.
Храня аборт в тайне, женщины пытаются дистанцироваться от других женщин: они отгораживаются от позора других женщин, от позора быть такой же, как другие женщины, от позора быть женщиной. Они стыдятся этого кровавого опыта и этого женского тела, в которое нещадно вторгаются снова, и снова, и снова; которое истекает кровью и может умереть от этих разрывов, кровотечения, боли и грязи. Они стыдятся того, что над их телом в который раз надругались - на этот раз кюреткой абортиста. Признание в незаконном аборте сродни признанию в перенесенном изнасиловании: собеседник может проиграть эту сцену в своем воображении: раздеть тебя, раздвинуть ноги, полюбоваться, как эта штука входит внутрь, увидеть твою кровь, и боль, и почти осязаемый страх, и почти ощутимое отчаяние. Рассказывая о пережитом подпольном аборте, женщина дает возможность узреть ее - ее как конкретного человека в вот этой злосчастной плоти - во всей ее невыносимой уязвимости, по существу, караемую только за то, что родилась в женском теле. Это картина женщины, которую пытают в наказание за секс.
Она боится, что совершила убийство: не убийство человека, не настоящее убийство, но какую-то роковую непоправимую ошибку. Она узнала (хотя «узнала» - не самое удечное слово для описания того, что с ней произошло), что любая жизнь важнее ее собственной; что ее жизнь обретает ценность только в материнстве, в акте своеобразного благодатного заражения. В своем воображении она заводила детей и получала ценность через них с тех пор, как сама была ребенком. Маленькие девочки верят, что куклы - самые настоящие дети. Маленькие девочки баюкают, кормят, купают их, меняют им подгузники, нянчатся с ними, учат ходить, говорить, одеваться - любят их. Аборт и впрямь превращает женщину в убийцу: она убивает в себе этого ребенка, беременного еще со времен своего детства; убивает свою верность Материнству Прежде Всего. Это преступление. Она виновна: в том, что не хочет ребенка.
Она боится, что совершила убийство, потому что столько мужчин исступленно верит в это. Многие мужчины видят в прерывании беременности убийство сына, а в убитом сыне - самого себя. Его мать убила бы его, если бы ей предоставили такую возможность. Этим мужчинам свойственно особое ретроспективное и абстрактное восприятие убийства: будь моей матери выбор, меня бы не было на свете - а это убийство. Мужское «я», противящееся мысли о собственной смертности, цепляется теперь за прошлое, за бытие до рождения. Когда-то я был оплодотворенной яйцеклеткой; а потому абортирование оплодотворенной яйцеклетки равнозначно убийству меня.
Женщины молчат о сделанных абортах, потому что боятся истерики мужчин, одолеваемых страхом перед фантомной угрозой прекращения своего существования. «Если бы вы добились своего, - говорят феминисткам мужчины, - моя мать абортировала бы меня. Убила бы меня». «… Я был рожден вне брака (и вопреки совету врача, полученному моей матерью), - пишет Джесси Джексон в своем страстном протесте против абортов, - а потому вопрос абортов имеет ко мне далеко не косвенное отношение». Ответственность женщины перед оплодотворенной яйцеклеткой с фантазией и огромной убежденностью изображается ими как отношения, связывающие ее со взрослым мужчиной: по меньшей мере, следует запретить ей убивать его, но также нельзя допускать, чтобы она бросала вызов его существованию этим утверждением своей обособленности, своей отличности от него, своей значимости как человека, существующего независимо от него.
Такую склонность отождествлять себя с оплодотворенной яйцеклеткой, проявляемую взрослыми мужчинами, можно рассматривать и как вопрос власти: его законной власти над безликой безымянной женщиной (с функциональной точки зрения все женщины идентичны). «У меня никогда больше не будет той власти влиять на свою среду обитания, которой я пользовался в ту пору, когда был еще одной-единственной клеткой», - сокрушается Р.Д. Лейнг в своих андроцентричных размышлениях о дородовом эго. Под «своей средой обитания» он понимает женщину; и взрослый мужчина, даже когда он был всего лишь оплодотворенной яйцеклеткой, одной маленькой клеточкой, имеет право завладевать ее телом - законное право находиться в нем и перестраивать его под свои нужды. Такое отношение к процессу вынашивания характерно только для мужчин: женщины, думая о беременности или аборте, не представляют себя в утробе матери; мужчины же, как правило, осмысливают их как события, затрагивающие непосредственно их самих, вызывают в воображении картины того, что произошло или могло произойти с ними в материнской утробе в те далекие времена, когда они, даже будучи одной-единственной клеткой, уже были самими собой.
Женщины молчат о сделанных ими абортах, абортах под-польных, из-за чувства унижения, связанного с этими воспоминаниями - воспоминаниями об отчаянии, панике, поиске денег, поиске акушера, стыде, опасности, тайне. Женщины испывают унижение, вспоминая о том, как просили о помощи, молили о помощи, воспоминаниями о тех, кто отвернулся, бросив их на произвол судьбы. Женщины испывают унижение, помня о чувстве страха. Женщины испывают унижение, вспоминая о физическом вторжении: проникновении, боли, надругательстве; огромное количество женщин подверглись сексуальному насилию со стороны акушера до или после аборта; воспоминания им ненавистны. Женщины испытывают унижение, потому что в тот момент они ненавидели себя, свой пол, свое женское тело, ненавидели быть женщиной. Женщины ненавидят воспоминания о подпольных абортах потому, что чуть не умерли, могли умереть, желали умереть, надеялись не умереть, молили Бога не дать им умереть; они боялись умереть до, во время и после аборта; никогда в жизни им не было так страшно и так одиноко. Кроме того, воспоминания о подпольных абортах ненавистны женщинам еще и по той причине, что их мужей ничего из этого не коснулось; ни одна женщина не в силах это простить.
Женщины также молчат о подпольных абортах именно потому, что секс, за который им пришлось расплачиваться такой дорогой ценой, был супружеским: их мужья наваливались на них, трахали, оплодотворяли; их мужья решали, когда, и где, и как это произойдет. Женщина могла не испытать ни желания, ни удовольствия, ни оргазма, но именно она в конечном итоге оказывалась на разделочном столе; абортист доводил до конца дело, начатое мужем. Никто не хочет помнить такое.
Женщины молчат о перенесенных абортах также потому, что хотели ребенка, но мужчина был против; потому что они хотели еще детей, но не могли себе этого позволить; потому что они никогда не сожалели об аборте и жалели о родившихся впоследствии детях; потому что они сделали несколько абортов - а это, как и изнасилование, только закрепляет чувство вины. Женщины молчат об абортах, потому что аборт в браке - поступок эгоистичный и безнравственный, на который способна лишь бессердечная и нелюбящая женщина, - и тем не менее они этот поступок совершили.
Женщины молчат о перенесенных абортах, абортах подпольных, еще и потому, что той, кто сделала аборт или пыталась вызвать выкидыш, никогда и ни в чем не будет больше доверия. Если она способна сотворить с собой такое - обречь себя на эту муку, изорвать собственное нутро, лишь бы не рожать, - она, должно быть, сумасшедшая, помешанная, чокнутая; это женщина, взбунтовавшаяся против собственного тела - а стало быть, против мужчины и Бога; женщина, внушающая ужас и ненависть; Медея под маской любящей жены и матери; дикая женщина; женщина, доведенная до исступления этим источником скорби между ног; женщина, раздавленная горем от того, как мужчины распорядились ее чревом; женщина, которая наконец отказалась подчиняться, а потому должна быть наказана болью и кровью, разрывами и страхом.
Закон дает мужу право трахать свою жену, когда ему того захочется; он же обязывал женщину вынашивать все беременности, которые могли последовать за этим. Нелегальный аборт был последним, отчаянным, опасным, тайным, ужасным способом сказать «нет». Немудрено, что так много респектабельных замужних богобоязненных женщин ненавидят аборты.
Примечания:
[1] См. показания о принуждении к рождению ребенка, насильственной стерилизации и насильственном сексе, опубликованные в сборнике «Преступления против женщин: протоколы международного трибунала» под ред. Дайаны Рассел и Николь Ван де Вен (Millbrae, Calif.: Les Femmes, 1976).
[2] Бейтс и Завадский в своем исследовании 1964 года провели анализ данных, полученных от 111 акушеров, осужденных за незаконное производство аборта. По их подчетам, доля замужних женщин составляла 67.6% от всех пациенток. Другие исследования предлагают оценки, колеблющиеся от скромных 49.6%, полученных из записей двух подпольных абортмахеров за 1948 год (цифра довольно низкая по сравнению с другими данными и оценками - скорее всего, из-за того что женщины, знавшие, что совершают уголовное преступление, давали неправдивую информацию о своем семейном статусе) до 75% (эта выборка состояла из женщин, поступивших в благотворительные больницы после неудачно произведенного аборта). Бэйтс и Завадский в своей работе обсуждают обе полученные цифры и утверждают, что им «не удалось найти ни экспертов, ни исследований, чьи данные позволяли бы прийти к заключению, что большинство сделавших аборт женщин были незамужними» («Криминальный аборт», стр. 44).
[3] На момент публикации этой книги прошло менее десяти лет с тех пор, как женщины получили право на легальный аборт. Но даже это право подлежало некоторым ограничениям, оговоренным Верховным судом и могущим быть введенными законодательными органами штатов. Иногда оно урезалось и неконституциональными ограничениями, наложенными органами власти штата или местного самоуправления, которые могли быть отменены по решению федерального суда (например, требование родительского или отцовского согласия).
Перейти ко второй части главы
Оригинал перевода можно найти здесь.
Благодарю caballo_marino за помощь в редакторской правке.
Перейти к началу книги
Я никогда не испытывала сожалений из-за сделанного аборта - только о том, что вышла замуж и родила детей.
- Свидетельские показания о принуждении к рождению ребенка, Международный трибунал по преступлениям в отношении женщин,[1] март 1976
До того, как в 1973 году постановлением Верховного суда производство абортов было исключено из разряда уголовных преступлений, искусственное прерывание беременности преследовалось по закону. Иногда его проведение дозволялось по медицинским показаниям, но эти случаи составляли лишь крошечную часть общего числа реально сделанных операций. А потому мы не располагаем документальными данными о подпольных абортах (каждый из них был преступлением, каждый держался в тайне), после них не осталось ни историй болезни, ни записей, ни статистических данных. Сведения о них почерпнуты из следующих источников: 1) свидетельства женщин, прошедших эту процедуру; 2) вещественные доказательства неудачно произведенных абортов - живые улики, каждый божий день поступавшие в отделения неотложной помощи по всей стране: прободения матки, всевозможные заражения, включая гангреозные, сильные кровотечения, неполные аборты (при которых часть ткани плода остается в матке, что, если ее не удалить, приводит к летальному исходу); 3) вещественные доказательства гибели женщин (так, почти половина материнских смертей была вызвана последствиями внебольничного аборта); 4) воспоминания врачей, получавших просьбы о «помощи» от доведенных до отчаяния женщин. Из этих данных складывается портрет среднестатистической женщины, которая нуждалась в аборте и сделала его нелегально.
Можно с уверенностью утверждать, что эта женщина состояла в браке и имела детей: «…неоднократно демонстрировалось, что большинство незаконных абортов на сегодняшний день делается замужними женщинами с детьми», - пишут Джером И. Бэйтс и Эдвард С. Завадский в своей работе «Криминальный аборт», вышедшей в 1964 году. По приблизительным подсчетам, до двух третей женщин, решившихся на подпольную операцию, были замужем. [2] Другими словами, до двух третей неудачно произведенных абортов приходилось на замужних женщин; до двух третей погибших были замужними; две трети выживших, по всей вероятности, тоже составляли замужние женщины.
Это означает, что большинство женщин, которые рисковали смертью или увечьями, чтобы не рожать ребенка, состояли в браке - возможно, около миллиона женщин шли на это каждый год. Они не были бесстыдными шлюхами - если только не считать всех женщин шлюхами по определению. Они не были безнравственны с точки зрения традиционной морали - и, несмотря на это, даже тогда считалось, что аборты - удел незамужних развратниц. Однако это были не уличные, а домашние женщины; не дочери в домах отцов, а жены в домах мужей - иными словами, это были добропорядочные и респектабельные американки. Столь категоричное приравнивание прерывания беременности к сексуальной распущенности - странное искажение настоящей истории женщин и абортов, слишком далекое от действительности, чтобы быть приемлемым даже в Соединенных Штатах, где историческая память не живет долее десятилетия. Производство абортов было узаконено всего-то десять лет назад, [3] не рановато ли начинать переписывать историю? Миллионы уважаемых богобоязненных замужних женщин сделали подпольный аборт. Они благодарят своего бога за то, что выжили, и держат рот на замке.
Причины их молчания - типично женские причины. Они женщины - а потому их сексуальность или даже чужое мнение об их сексуальности грозит им потерей репутации, всевозможными неприятностями, возможно, гибелью; способна вызвать беспричинный стыд в них самих и сделать их мишенью ярости, насмешек и изнасилований со стороны мужчин.
Самым безопасным в такой ситуации всегда будет отмежеваться от других женщин. Сами-то они не гулящие, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, спали со всеми подряд. Сами-то они пытались предохраняться (во многих частях страны средства контрацепции оставались под запретом вплоть до 1973 года), однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, были непростительно беспечны. Сами-то они любят своих детей, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, равнодушные матери, бесчувственные матери, жестокие мегеры. Сами-то они - люди порядочные и нравственные, и лишь обстоятельства непреодолимой силы вынудили их решиться на крайний шаг, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, как-то согрешили, где-то оступились, в определенном смысле все одинаковы и неразличимы: не сумев подняться над первородной женской скверной как индивидуумы, они так и остались абстрактным олицетворением пола, а не живыми людьми.
Храня аборт в тайне, женщины пытаются дистанцироваться от других женщин: они отгораживаются от позора других женщин, от позора быть такой же, как другие женщины, от позора быть женщиной. Они стыдятся этого кровавого опыта и этого женского тела, в которое нещадно вторгаются снова, и снова, и снова; которое истекает кровью и может умереть от этих разрывов, кровотечения, боли и грязи. Они стыдятся того, что над их телом в который раз надругались - на этот раз кюреткой абортиста. Признание в незаконном аборте сродни признанию в перенесенном изнасиловании: собеседник может проиграть эту сцену в своем воображении: раздеть тебя, раздвинуть ноги, полюбоваться, как эта штука входит внутрь, увидеть твою кровь, и боль, и почти осязаемый страх, и почти ощутимое отчаяние. Рассказывая о пережитом подпольном аборте, женщина дает возможность узреть ее - ее как конкретного человека в вот этой злосчастной плоти - во всей ее невыносимой уязвимости, по существу, караемую только за то, что родилась в женском теле. Это картина женщины, которую пытают в наказание за секс.
Она боится, что совершила убийство: не убийство человека, не настоящее убийство, но какую-то роковую непоправимую ошибку. Она узнала (хотя «узнала» - не самое удечное слово для описания того, что с ней произошло), что любая жизнь важнее ее собственной; что ее жизнь обретает ценность только в материнстве, в акте своеобразного благодатного заражения. В своем воображении она заводила детей и получала ценность через них с тех пор, как сама была ребенком. Маленькие девочки верят, что куклы - самые настоящие дети. Маленькие девочки баюкают, кормят, купают их, меняют им подгузники, нянчатся с ними, учат ходить, говорить, одеваться - любят их. Аборт и впрямь превращает женщину в убийцу: она убивает в себе этого ребенка, беременного еще со времен своего детства; убивает свою верность Материнству Прежде Всего. Это преступление. Она виновна: в том, что не хочет ребенка.
Она боится, что совершила убийство, потому что столько мужчин исступленно верит в это. Многие мужчины видят в прерывании беременности убийство сына, а в убитом сыне - самого себя. Его мать убила бы его, если бы ей предоставили такую возможность. Этим мужчинам свойственно особое ретроспективное и абстрактное восприятие убийства: будь моей матери выбор, меня бы не было на свете - а это убийство. Мужское «я», противящееся мысли о собственной смертности, цепляется теперь за прошлое, за бытие до рождения. Когда-то я был оплодотворенной яйцеклеткой; а потому абортирование оплодотворенной яйцеклетки равнозначно убийству меня.
Женщины молчат о сделанных абортах, потому что боятся истерики мужчин, одолеваемых страхом перед фантомной угрозой прекращения своего существования. «Если бы вы добились своего, - говорят феминисткам мужчины, - моя мать абортировала бы меня. Убила бы меня». «… Я был рожден вне брака (и вопреки совету врача, полученному моей матерью), - пишет Джесси Джексон в своем страстном протесте против абортов, - а потому вопрос абортов имеет ко мне далеко не косвенное отношение». Ответственность женщины перед оплодотворенной яйцеклеткой с фантазией и огромной убежденностью изображается ими как отношения, связывающие ее со взрослым мужчиной: по меньшей мере, следует запретить ей убивать его, но также нельзя допускать, чтобы она бросала вызов его существованию этим утверждением своей обособленности, своей отличности от него, своей значимости как человека, существующего независимо от него.
Такую склонность отождествлять себя с оплодотворенной яйцеклеткой, проявляемую взрослыми мужчинами, можно рассматривать и как вопрос власти: его законной власти над безликой безымянной женщиной (с функциональной точки зрения все женщины идентичны). «У меня никогда больше не будет той власти влиять на свою среду обитания, которой я пользовался в ту пору, когда был еще одной-единственной клеткой», - сокрушается Р.Д. Лейнг в своих андроцентричных размышлениях о дородовом эго. Под «своей средой обитания» он понимает женщину; и взрослый мужчина, даже когда он был всего лишь оплодотворенной яйцеклеткой, одной маленькой клеточкой, имеет право завладевать ее телом - законное право находиться в нем и перестраивать его под свои нужды. Такое отношение к процессу вынашивания характерно только для мужчин: женщины, думая о беременности или аборте, не представляют себя в утробе матери; мужчины же, как правило, осмысливают их как события, затрагивающие непосредственно их самих, вызывают в воображении картины того, что произошло или могло произойти с ними в материнской утробе в те далекие времена, когда они, даже будучи одной-единственной клеткой, уже были самими собой.
Женщины молчат о сделанных ими абортах, абортах под-польных, из-за чувства унижения, связанного с этими воспоминаниями - воспоминаниями об отчаянии, панике, поиске денег, поиске акушера, стыде, опасности, тайне. Женщины испывают унижение, вспоминая о том, как просили о помощи, молили о помощи, воспоминаниями о тех, кто отвернулся, бросив их на произвол судьбы. Женщины испывают унижение, помня о чувстве страха. Женщины испывают унижение, вспоминая о физическом вторжении: проникновении, боли, надругательстве; огромное количество женщин подверглись сексуальному насилию со стороны акушера до или после аборта; воспоминания им ненавистны. Женщины испытывают унижение, потому что в тот момент они ненавидели себя, свой пол, свое женское тело, ненавидели быть женщиной. Женщины ненавидят воспоминания о подпольных абортах потому, что чуть не умерли, могли умереть, желали умереть, надеялись не умереть, молили Бога не дать им умереть; они боялись умереть до, во время и после аборта; никогда в жизни им не было так страшно и так одиноко. Кроме того, воспоминания о подпольных абортах ненавистны женщинам еще и по той причине, что их мужей ничего из этого не коснулось; ни одна женщина не в силах это простить.
Женщины также молчат о подпольных абортах именно потому, что секс, за который им пришлось расплачиваться такой дорогой ценой, был супружеским: их мужья наваливались на них, трахали, оплодотворяли; их мужья решали, когда, и где, и как это произойдет. Женщина могла не испытать ни желания, ни удовольствия, ни оргазма, но именно она в конечном итоге оказывалась на разделочном столе; абортист доводил до конца дело, начатое мужем. Никто не хочет помнить такое.
Женщины молчат о перенесенных абортах также потому, что хотели ребенка, но мужчина был против; потому что они хотели еще детей, но не могли себе этого позволить; потому что они никогда не сожалели об аборте и жалели о родившихся впоследствии детях; потому что они сделали несколько абортов - а это, как и изнасилование, только закрепляет чувство вины. Женщины молчат об абортах, потому что аборт в браке - поступок эгоистичный и безнравственный, на который способна лишь бессердечная и нелюбящая женщина, - и тем не менее они этот поступок совершили.
Женщины молчат о перенесенных абортах, абортах подпольных, еще и потому, что той, кто сделала аборт или пыталась вызвать выкидыш, никогда и ни в чем не будет больше доверия. Если она способна сотворить с собой такое - обречь себя на эту муку, изорвать собственное нутро, лишь бы не рожать, - она, должно быть, сумасшедшая, помешанная, чокнутая; это женщина, взбунтовавшаяся против собственного тела - а стало быть, против мужчины и Бога; женщина, внушающая ужас и ненависть; Медея под маской любящей жены и матери; дикая женщина; женщина, доведенная до исступления этим источником скорби между ног; женщина, раздавленная горем от того, как мужчины распорядились ее чревом; женщина, которая наконец отказалась подчиняться, а потому должна быть наказана болью и кровью, разрывами и страхом.
Закон дает мужу право трахать свою жену, когда ему того захочется; он же обязывал женщину вынашивать все беременности, которые могли последовать за этим. Нелегальный аборт был последним, отчаянным, опасным, тайным, ужасным способом сказать «нет». Немудрено, что так много респектабельных замужних богобоязненных женщин ненавидят аборты.
Примечания:
[1] См. показания о принуждении к рождению ребенка, насильственной стерилизации и насильственном сексе, опубликованные в сборнике «Преступления против женщин: протоколы международного трибунала» под ред. Дайаны Рассел и Николь Ван де Вен (Millbrae, Calif.: Les Femmes, 1976).
[2] Бейтс и Завадский в своем исследовании 1964 года провели анализ данных, полученных от 111 акушеров, осужденных за незаконное производство аборта. По их подчетам, доля замужних женщин составляла 67.6% от всех пациенток. Другие исследования предлагают оценки, колеблющиеся от скромных 49.6%, полученных из записей двух подпольных абортмахеров за 1948 год (цифра довольно низкая по сравнению с другими данными и оценками - скорее всего, из-за того что женщины, знавшие, что совершают уголовное преступление, давали неправдивую информацию о своем семейном статусе) до 75% (эта выборка состояла из женщин, поступивших в благотворительные больницы после неудачно произведенного аборта). Бэйтс и Завадский в своей работе обсуждают обе полученные цифры и утверждают, что им «не удалось найти ни экспертов, ни исследований, чьи данные позволяли бы прийти к заключению, что большинство сделавших аборт женщин были незамужними» («Криминальный аборт», стр. 44).
[3] На момент публикации этой книги прошло менее десяти лет с тех пор, как женщины получили право на легальный аборт. Но даже это право подлежало некоторым ограничениям, оговоренным Верховным судом и могущим быть введенными законодательными органами штатов. Иногда оно урезалось и неконституциональными ограничениями, наложенными органами власти штата или местного самоуправления, которые могли быть отменены по решению федерального суда (например, требование родительского или отцовского согласия).
Перейти ко второй части главы