НАРОДНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИОННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ-28
(ОТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ПРАВДЫ К ГУМАНИЗМУ А.И. ГЕРЦЕНА, Н.П. ОГАРЕВА, В.Г. БЕЛИНСКОГО)
Глава I-2. Народная культура в становлении личностей Герцена, Огарева, Белинского
Выход из идейного тупика конца 30-х годов
Нет необходимости останавливаться на многажды описанном "примирении" Белинского. Но стоит констатировать то, что до сих пор недостаточно оценено в литературе: идейно-политический кризис Белинского конца 30-х годов по происхождению и характеру был очень близок к тому, что в это же время переживали Герцен и Огарев. И дело не только в том, что последние впали в религиозность и мистику. Воинственность "примирения" критика побудила Огарева говорить о "гнусных статьях Белинского" (429, 2), хотя сам Огарев в октябре 1840 г. писал Герцену, колебавшемуся в решении принимать ли должность начальника отделения в самодержавной администрации: "Друг! Я вижу один выход из теперешнего душного воздуха. Надо быть ничем, не искать никакого значения, а просто наслаждаться жизнью... Попробуем с любовью... принимать участие в людях, не рассчитывая заранее, принесем или нет им пользу - и право примиримся с жизнью... Из сего следует, что ты можешь взять место начальника отделения..." (367).
Эти же настроения хорошо выражены и в письме к Герцену в июле 1842 г., когда Белинский уже проклял свое "гнусное примирение с гнусной действительностью". "Враждебные элементы нас задавили, сил нет подняться". Поэтому Огарев призывал "отказаться от всякого огромного социального интереса и удовлетвориться в маленьком круге действия... заключиться в маленький круг близких людей" (433, 6-7).
Огарев не предлагал абсолютного эгоизма, но он недалек, по сути, от "гнусных статей Белинского".
В конце 30-х годов и Герцен с Огаревым, и Белинский, выйдя с разных пунктов жизненного пути и развиваясь не совсем одинаково, зашли в принципиально одинаковый мировоззренческий и идейно-политический тупик. Исторические предпосылки этого ясны: сила самодержавно-крепостнических порядков при темноте и косности народных масс, отсутствие возможностей реализации идеалов, воодушевлявших революционно настроенных молодых людей. Многих сломила, искалечила, погубила страшная сила николаевской действительности. Об одном из таких (В.С. Печерине) рассказал сам Герцен в "Былом и думах". Тем поучительнее разобраться, как и почему Герцен, Огарев и Белинский преодолели идейный кризис конца 30-х годов и вступили на путь революционной демократии во имя социализма.
Начиная с такого блестящего историка общественной мысли, как Г.В. Плеханов, многие исследователи искали объяснения идейного развития Герцена, Огарева и Белинского в самом развитии их идей (о том, как неверно понятая формула Гегеля "все действительное разумно" запутала "неистового Виссариона" и как лучше понятый Гегель же помог критику заключить, что против неразумной действительности борьба разумна). Однако, еще Н.Г. Чернышевский в "Очерках гоголевского периода русской литературы" подчеркивал глубокую логичность идейного развития великого критика при всех его самых неожиданных поворотах. Н.Г. Чернышевский имел в виду логичность развития личности Белинского.
Что же касается Герцена и Огарева, то в конце 30-х годов силлогизмы гегельянства никак не могли объяснять их развития. Работа над Гегелем была еще впереди. И вообще из трясины религии и "примирения" их вывела не логика идей. Сам Герцен свое тогдашнее миропонимание характеризовал как "путаницу серьезных идей", "опасных мыслей и кучу несбыточных проектов" (412, 378). Такая идейная "смута" была характерна для всех троих.
Разгадка преодоления ими идейного кризиса конца 30-х годов таилась в закономерностях развития нравственной основы их личностей. В связи с таким подходом к вопросу уместно напомнить заключение о закономерностях развития социального типа личности патриархального крестьянина в обстановке развития товарно-денежных и капиталистических отношений. Изменения социально-экономических условий жизни села естественно изменяли социальное положение патриархального крестьянина, а это социальное положение детерминировало остальные компоненты структуры личности - характер его деятельности, картину мира, самосознание, совесть, интересы, волю. В результате в соответствии с разными социально-экономическими условиями образовывались два разных новых социальных типа: сельской буржуазии и сельского предпролетария (если иметь в виду процессы в их "чистом" виде). В массовом производстве этих новых социальных типов никакого саморазвития. Гораздо сложнее формирование личностей Герцена, Огарева, Белинского. В этом случае социальное положение личности оказывается на ее развитии, но не определяет его, оно само изменяется под воздействием ментальных компонентов структуры личности. Здесь мы встречаемся с ясно выраженным саморазвитием ее. Чтобы уловить закономерности этого процесса, рассмотрим функционирование и развитие основных компонентов структуры личностей Герцена, Огарева и Белинского к концу 30-х годов. Задача облегчается тем, что биографический материал об этих людях хорошо известен.
Социальное происхождение Белинского, выходца из бедной разночинной среды, сильно отличалось от социального происхождения Герцена и Огарева, принадлежавших к среде богатой аристократии. Да и социальное положение Герцена и Огарева, живших доходами с крупных родовых имений, не похоже на положение Белинского, вынужденного продавать свою интеллектуальную рабочую силу предпринимателям, издателям журналов. Однако уже по социальным связям процесса своей деятельности критик был близок к Герцену и Огареву - это связи с передовыми кругами дворянского и разночинского общества.
Еще ближе они по структуре и динамике однотипных в сущности деятельностей. Это были напряженные поиски истины общественной и народной жизни, литературно-публицистическая борьба с целью формирования прогрессивного общества как мощного фактора общественно-политической жизни страны ради сокрушения самодержавно-крепостнических порядков, освобождения народных масс и общества.
Деятельность человека целесообразна, и цели он ставит себе соответственно своей способности осмыслить жизненные процессы, поэтому так важны для понимания развития этих людей их духовные способности, в этом отношении природа была к ним необычайно щедра, а сами они не только не зарыли своих талантов, но с поразительной энергией обогащали их в процессе творческой деятельности. Если говорить о самом главном и общем для них в складе их духовной одаренности, то, прежде всего, следует назвать могучий и ясный разум. Сам Белинский со свойственной ему искренностью в одном из писем к Герцену удивлялся, зачем тому на одного человека столько ума. Герцен "встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени", - писал В.И. Ленин (77, 256). Несомненно, что в поэтической одаренности Огарев сильно уступал одаренности Герцена-публициста и писателя, одаренности Белинского-критика и публициста, но как мыслитель он был под стать своему другу. В понимании некоторых труднейших вопросов революционной теории он, как и Белинский, кое-что видел немного лучше, чем Герцен (838, 66-68). У великого критика эта проницательность объясняется жизненной позицией, точкой зрения разночинца. Но Огарев, как и Герцен, был дворянским революционером.
Констатируя исключительную силу интеллекта всех троих, важно учесть, что необычайная и эстетическая их одаренность, особенно Белинского и Герцена, вооружила их способностями художественно-образного познания жизни.
Такая деятельность при таких способностях породила уже к концу 30-х годов у всех троих однотипные картины мира, в основе которых был опыт истории всего человечества, освещенный такими титанами философской и социологической мысли как Гегель, Сен-Симон, Фурье. На первом месте в этой картине мира Россия, судьбы русского народа с однотипным пониманием бедственности положения и масс и общества.
Сильные материалистические тенденции идеалиста и диалектика Гегеля (в понимании исторического значения производства, орудий труда, роли народных масс в истории, значения политической экономии для осмысления общественного развития) так же, как и сильные материалистические и диалектические тенденции Сен-Симона и Фурье, благотворно влияли на складывание теории познания, как Белинского, так и Герцена с Огаревым.
Мучительные раздумья над судьбами родины и активная деятельность с целью ее коренного преобразования - свидетельство однотипного, высокого самосознания. У Герцена и Огарева оно определилось очень рано и было высказано еще в пронесенной через всю жизнь клятве детей на Воробьевых горах: "Пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу" (412, 81). "Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови", - писал Белинский.
Деятельность и даже картина мира Герцена, Огарева, Белинского по мере их развития все более зависели от их самосознания, поскольку оно побуждало их изучать жизнь и бороться за ее переустройство, познавая ее в практике борьбы. Объяснение такого нарушения субординации базисных и надстроечных компонентов структуры личности и объяснение революционной роли личности в истории - в "работе" совести, самого глубинного и таинственного компонента. "Глубочайшее внутреннее одиночество... уединение внутри самого себя" (Гегель) (402, 155).
Выше приводилось высказывание К. Маркса о связи совести и с экономическим положением человека, и с его политическими убеждениями, и с его способностью мыслить (14, 140). Это помогает понять сопоставление происхождения и функций уже охарактеризованной совести патриархального крестьянина с происхождением и "работой" совести Герцена, Огарева, Белинского. Вспомним, что в традициях феодального крестьянства совесть - нечто чрезвычайно важное, она отождествлялась с душой. И в этом случае поучительно совпадение заключений стихийного материализма трудящихся с выводами гения спекулятивного мышления объективного идеалиста Гегеля. Для него совесть, наряду с добром, основная категория теории морали. Чтобы уловить рациональное зерно в его рассуждениях, стоит заметить, что и для крестьянина-общинника доброта - свойство очень важное, осознавалось оно как качество божественное, но в действительности имело вполне земное происхождение от "добра", "жита", "жизни". Для Гегеля "...Само добро без субъективной воли есть только лишенная реальности абстракция, и эту реальность оно должно получить лишь через субъективную волю" (402, 150). "... Процесс внутреннего определения добра есть совесть" (402, 150). Причем, Гегель подчеркивал рациональную, мыслительную природу добра, оно "имеется исключительно лишь в мышлении и через мышление" (157, 150). И "совесть знает себя как мышление, она знает, что единственно только это мышление обязательно для меня" (402, 155). У Гегеля добро появилось рядом с совестью в качестве основной категории теории морали, так как идеалисту не на что было опереть совесть как мыслительный процесс. Исторический материализм и в этом историчнее и диалектичнее великого диалектика.
При своем возникновении совесть - естественное порождение жизни, массового сознания трудящихся; по мере исторического развития она может представлять разные классовые интересы, но она всегда сопровождающее самосознание, порождение мировоззрения личности. И в этом отношении она может быть более или менее связана с идеологией. Вместе с тем, она, будучи компонентом самосознания, всегда выражает убеждения и принадлежит к сфере социальной психологии.
И Гегель, и З. Фрейд видели в совести основную категорию нравственного сознания. Но если два человека говорят одно и то же, это не одно и то же. Д.М. Архангельский обращает внимание на несостоятельность фрейдовского представления о совести и ее роли движущей силы социального и психологического развития (517, 155-156). Однако говорить прямо противоположное - ненадежный способ вскрытия несостоятельности ошибочной точки зрения. Думается, что З.А. Бербешкина резонно пишет: "... Понятие совести не просто как бы суммирует нравственные принципы определенного общества или класса... а выражает отношение человека к этим нормам, принципам" (533, 71). Понимание совести как феномена общественной психологии позволило болгарскому философу Василу Вичеву рассмотреть ее в системе родственных этических категорий и увидеть в ней "источник активности, моральных побуждений к действию во имя общественных интересов" (571, 279).
Все вышеизложенное позволяет сказать, что совесть в структуре личности порождается мировоззрением в качестве "общественного контролера" самосознания, представляя в нем интересы тех, в социальной единстве с которыми личность убеждена. Прямая связь совести с мировоззрением и, вместе с тем, обусловленность ее теми или иными социальными интересами позволяют видеть в ней основную категорию нравственного сознания и теории морали. Такай дефиниция позволяет учитывать и социальное наполнение (классовое содержание) совести, и ее историчность, и динамику ее связей как с социальной психологией, так и с идеологией.
Такое понимание места и функций совести в структуре личности позволяет оценить ее роль в развитии индивида, ее прямое влияние на его деятельность, в том числе и теоретическую.
Естественно предположить, что совесть возникла с появлением у личности интересов, отличавшихся от интересов общины, но на протяжении многих веков она была основана на убеждениях в единстве в главном интересов личности и общины. Совесть и представляла тогда не только интересы общины, но и ее традиционное общественное мнение, ее правду. По мере развития личности, приобретая все более идеологическое происхождение, совесть предъявляла к убеждениям все более теоретические и научные требования. Когда-нибудь психологи и социологи, возможно, найдут способы экспериментального исследования сложнейшего взаимодействия мировоззрения, самосознания и совести. Пока же наиболее ценным подтверждением такой роли совести в развитии революционера являются результаты самонаблюдений людей такого типа. И, конечно же, особенно интересны в этом отношении свидетельства революционера и социалиста К. Маркса, который писал, что идеи, овладевающие нашей мыслью, "подчиняют себе наши убеждения... к которым разум приковывает нашу совесть, - это узы, из которых нельзя вырваться, не разорив собственного сердца" (2, 118).
Можно сказать, что историческое значение совести каждого определяется ее умом (об интеллектуальных способностях Герцена, Огарева, Белинского уже шла речь) и ее социальным содержанием, чьи социальные интересы представляет она в убеждениях человека. Выше было показано, что Герцен, Огарев и Белинский убежденно сознавали себя выразителями интересов русского народа. Причем, такие убеждения у Герцена и Огарева с детства складывались под воздействием крестьянской культуры, ее патриотизма, рационализма, примитивного гуманизма, стремления к справедливости, ненависти к угнетателям; Белинский к тождественным убеждениям пришел под влиянием народной культуры от разночинской правды.
Можно сказать, что совесть в самосознании Герцена, Огарева, Вышинского, представлявшая интересы народных масс, определяла точку зрения этих мыслителей на жизнь. Такая точка зрения и позволила Герцену, Огареву и Белинскому достичь вершин философской, социологической и исторической мысли России той эпохи. Их превосходство над такими весьма одаренными и образованными современниками, как Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, П.В. Анненков, В.П. Боткин не столько в абсолютной мощи интеллекта или, как тогда говорили, спекулятивных способностях, а, прежде всего, в сложившейся под влиянием народной культуры точке зрения на жизнь. И действительно, разобраться в кажущемся хаосе процессов истории, в жизненных противоречиях современности можно было, лишь ориентируясь на самое главное - на судьбы трудящихся масс, их интересы. Специфика человеческой истории как объекта научного изучения обусловливала то, что научное социологическое мышление могло сложиться только на основе последовательного материалистического миропонимания и абсолютной диалектичности. Рассмотрение жизни с точки зрения трудящихся предрасполагало к материализму и диалектике. Дело не только в естественном стихийном материализме ясного взгляда, не искаженного классовыми предрассудками. Первостепенная важность материальных условий жизни крестьянина и трудящихся города была очевидной.
И к восприятию диалектической теории познания первые социалисты были подготовлены своей точкой зрения на жизнь и всем своим развитием. С детства в центре внимания была борьба правды и кривды, а горячее сочувствие к революциям предрасполагало к неприятно закономерностей диалектики качественных скачков.
Но дело не только в том, что сложившаяся под влиянием народной культуры точка зрения на жизнь предрасполагала к материалистическому миропониманию и диалектичности. Ничуть не менее важно и то, что представлявшая интересы народных масс совесть Герцена, Огарева, Белинского, будучи нравственным свойством, работала и в качестве мощного стимулятора развития важнейших достоинств их интеллекта. Вспомним, что первое условие развития познавательных способностей обществоведа - активная мыслительная деятельность социальной направленности - началась у этих людей очень рано под влиянием крестьянской (у Герцена и Огарева) и детской и разночинской правды (у Белинского) с размышлений о несправедливости либо с самозабвенного сочувствия к страданиям самых близких людей, либо с детски горячего отрицания несправедливости к самому себе и таким как он. Дети в жизни сильно и наглядно зависимы от окружающих, им легче, чем "самостоятельным" взрослым, дается коллективизм (если обстоятельства не культивируют индивидуализм). Справедливость во взаимоотношениях людей была первой серьезной проблемой в истории духовного развития Герцена, Огарева, Белинского. Возникла она перед ними в максимально упрощенном и потому доступном для детского восприятия виде как проблема взаимоотношений двух людей: барина и дворового, отца и сына. Решение было элементарным - справедливость со всей силой детского отрицания попрания человека человеком требовала не только того, чтобы каждый относился к другому, как к себе, но и, чтобы к себе относились, как к другому. Для детского максимализма это естественно. Отношение к себе, как к другому (самокритичность) стала особенностью их самосознания и точки зрения на жизнь. С годами она углублялась, обосновывалась и мощным действием народного патриотизма 1812г., подвигом 14 декабря 1825 г. и настроенностью студенческой среды Московского университета - ведь все эти явления и события отрицали эгоизм, воспитывали "социальность", общественный интерес как доминанту совести, учили смотреть на себя с точки зрения интересов общества. Таково происхождение их беспощадной критичности к самим себе - от нравственного своего облика до знаний и интеллектуальных способностей.
Будучи человеком цельным, лишенным всяких элементов болезненной рефлексии, Герцен записывал в дневнике: "У меня характер ничтожный, легкомысленный - людям нравится во мне широкий взгляд, человеческие симпатии, теплая дружба, доброта и они не видят, что fond (основа. - П.М.) всему - слабый характер... суетливо слабый, и, как таковой, склонный к прекрасным порывам и гнуснейшим поступкам. После гнусного поступка я понимаю всю отвратительность его, то есть слишком поздно, а твердой хранительной силы нет" (406, 280).
Огарев в конце 30-х годов писал Герцену, что очень недоволен собой, своей ничтожностью и гадким себялюбием. "Если бы все, что думаем, тут же печаталось, то каждый человек был бы достоин каторги" (428, 4-10). Он бичевал в себе и лень, и недостаток воли и энергии в характере, и слабость памяти, и неспособность к математике, и недостаток знаний (458, 345, 357, 363, 389). Он с детства много читал, много учился и все же летом 1844 г. писал Герцену: "Мое невежество стало для меня убийственным" (434, 5).
А вот Белинский о себе: "... Как человек, я - дрянь, о моих знаниях и содержании того, что и о чем я пишу, не стоит и говорить" (392, 503). "Моя главная сторона - сила чувства, и если бы вся воля хоть сколько-нибудь соответствовала чувству, я, право, а был бы порядочный человек. А то - дрянь, совершенная дрянь. Характеришка слабый, воля бессильная - вот что сокрушает" (393, 139).
Для абсолютности их самокритичности показательна и их взаимная беспощадная придирчивость в кругу ближайших людей. Истина была прежде всего. Поскольку и дружба была во имя истины. Пристально следя за развитием друг друга, они тотчас реагируют на появление у товарища всего фальшивого, несимпатичного и, если пишут об этом не виновному в подмеченном недостатке, то требуют адресата, чтобы письмо было показано виновному.
Самым беспощадным к окружающим был, пожалуй, Герцен. Современники вспоминали, что редко кто уходил от него не уязвленным. И, тем не менее, эти наиболее придирчивые люди были душой всего дружеского круга.
Самокритичность была выражением того "инстинкта истины", который влек их к новым открытиям, побуждая постоянно учиться и преодолевать самое трудное - самих себя. Наиболее ярко это свойство ума было выражено у Белинского: "Кто в самых глубоких... убеждениях своих не предполагает возможности ошибки с своей стороны - тот чужд истине и никогда в ней не будет", - писал великий критик (392, 312). "... Лучше хочу, чтобы сердце мое разорвалось в куски от истины, нежели блаженствовать ложью" (392, 438). "... Я не могу оставаться долго во лжи", - писал он летом 1838 г., не подозревая, как он прав, поскольку исповедовал в этой вере одну из наиболее ложных систем своих взглядов (392, 273). "... Почти каждый день рассчитываюсь с каким-нибудь своим прежним убеждением... Вот уже не в моей натуре засесть в какое-нибудь узенькое определеньице и блаженствовать в нем" (392, 374). И таким он был до последних дней своей жизни.
Таким образом, сильное стремление к справедливости, характерное для их высокой совести, способствовало выработке важнейшего качества разума этих людей - его диалектичности, развития через самоотрицание. Порожденная разумом правдивость - качество нравственное, если она изначально определяет развитие личности, может, по-видимому, сильнейшим образом сказываться на качествах самого разума. Тайна преобразования правдивости (качества нравственного) в специфику интеллекта была постигнута откровением поэта. "Правдивость гениальности сродни" (Тютчев).
Совесть, обогащенная доходившей до них человечностью современной отечественной и зарубежной культуры, стимулировала развитие и идейного содержания морального кодекса Герцена, Огарева, Белинского, того, что они сами называли гуманизмом. В один из тяжелейших периодов крайнего одиночества Огарев писал Герцену и его жене, что их спасет "весьма простое чувство, которое зовут... гуманность. Наш Grundton (основной тон, подоплека. - П.М.) гуманность" (458, 383). И Белинский в своем обзоре русской литературы за 1847 г., разъясняя читателю самое главное в содержании творчества Герцена-писателя, подчеркивал, что Искандер был преимущественно пропагандистом гуманности (391, 319-320). О себе самом великий критик писал: "Во мне развилась какая-то дикая, бешенная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести" (393, 51).
Человечность - гуманность, свобода личности, а поскольку человек живет в обществе - правда человеческих отношений, социальность ("... Социальность - или смерть!") - краеугольный камень общественных взглядов Белинского уже в "Дмитрии Калинине", к этому же на более высоком этапе развития вернулся он и в начале 40-х годов (393, 38, 51, 69).
В личное счастье и "малые дела", "по возможности", они не могли уйти, так как это было несовместимо с идейной сутью их совести, с их "гуманностью". Они не могли не доискиваться ответа, что же, все ж таки, нужно делать. Огарев писал своим самым близким друзьям Герцену и Грановскому: "У меня как-то уж не вмещается в уме различие личной и общественной жизни. Все есть личная жизнь... Любовь к женщине и любовь к человечеству равно составляет мой личный мир..." (458, 338). И это у них не громкие слова. За три дня до венчания Огарев писал своей невесте в 4 часа утра: "Ваша любовь, Мария, заключает в себе зерно освобождения человечества" (432, 7). "Если есть одно счастие на земле, для человека, одно предчувствие неба, то это любовь женщины", - писал он в другом письме (428, 1). Но счастье любви для него было неотделимо от счастья борьбы за свободу человечества. И эти мысли для него не случайная вспышка любовного бреда, а устойчивая нравственная основа его личности. Мария, к которой обращены приведение пылкие слова, став из невесты женой и получив в руки огромное состояние, скоро поняла, что у нее нет внутренней потребности лишаться радостей светской жизни ради спасения человечества. Она оставила Огарева, сохранив за собой хорошую долю его состояния. Огарев пережил эту трагедию, а потом снова полюбил. И снова он верит в любовь, и снова мечты о счастье связаны с мечтами... о гибели с любимой на баррикаде. В письме к ней он выражал надежду, что на следующий год он сможет встретиться с друзьями (Герценами) и с ней. "Может, в жизни лучшей минуты не будет, разве на баррикаде. Не забудьте, что если нам суждено погибнуть на баррикаде, то я с вами вдвоем хочу погибнуть..." (458, 424).
Что касается участия любимых женщин в революционной борьбе, то у Герцена было иное мнение. Он сомневался, имеют ли они право увлекать за собой на тернистый путь революции прекрасные, но слабые существа. Однако неразделимость личной и общественной его жизни коренилась в самой основе его существа.
Такие нравственные качества были фундаментом органической цельности их натур. Мысль нужна была им для дела. "Tat… (дело, практика, - П.М.) моя стихия", - писал Белинский в январе 1841 г. (393, 13). Герцен зло и вдохновенно говорил в "Дилетантизме в науке" об ученых, которые прячутся от жизни в храмах науки. Теория, которая не переходит в практику, и копейки не стоит, - считал Огарев (458, 373). "Жить не сообразно с своим принципом есть умирание. Прятать истину есть подлость. Лгать из боязни есть трусость. Жертвовать истиной есть преступление" (458, 367). Конечно, не могли эти люди долго пребывать в примирении с самодержавно-крепостническими порядками. Совесть самосознания, стимулировавшая "инстинкт истины", провела их тернистыми путями поисков решения труднейших жизненных проблем. В результате наука своим авторитетом утвердила в качестве доминирующего интереса освобождение крестьянства и всего общества от самодержавия и крепостничества.
Если сопоставить развитие личности патриархального крестьянина (определявшееся, главным образом, изменениями его социального положения) с эволюцией личностей Герцена, Огарева и Белинского (с решающим значением совести, присущей их самосознанию), то можно, пожалуй, сказать, что соотношение социального положения и самосознания с его более или менее развитой совестью является структурообразующим началом исторического развития личности. Начинается оно обычно с изменения социального положения. В общине, при тождестве интересов личности и "мира" в главном, совесть "подправляла" поведение личности с ее крестьянским эгоизмом соответственно общинным традициям. В классово антагонистическом обществе, в условиях коренного расхождения интересов личности крестьянина с феодальными порядками классовая борьба стимулировала сознание единства интересов угнетенных и соответствующие идеологические образования их общественной мысли, убежденность в необходимости борьбы за интересы трудящихся. Представлявшая такие идеи и убеждения совесть вопреки сиюминутным эгоистическим интересам личности воодушевляла и направляла новую, творческую общественную деятельность. В процессе такого творчества личность творила и саму себя. Таковы С.Н. Олейничук, Ф.И. Подшивалов, Т.Г. Шевченко.
Саморазвитие личности может объясняться лишь самосознанием без участия совести (Гитлер), но, чем более деятельность человека противоречит его эгоизму, тем значительнее роль совести. Совесть толкала Герцена, Огарева, Белинского на революционную борьбу с господствовавшими общественными порядками. В поисках истины этой борьбы они подымались до идей, подчинявших убеждения, к которым была прикована совесть. К началу сороковых годов они вышли на прямую дорогу поисков "правильной революционной теории" и с этих пор шли вперед, руководствуясь своими идеями. Это не была прямая, гладкая дорога, но шли они ею в согласил и со своей совестью. Эволюция их революционной теории стала определять их интересы, а их интересы направляли деятельность.
И Белинский, и Огарев жаловались на слабость воли, но у историка есть все основания констатировать, что у этих людей в реализации выбранной ими программы хватило воли для преодоления труднейших препятствий, уготованных им жизнью.
Таким образом, народная культура повлияла не только на формирование в лице Герцена, Огарева, Белинского нового социального типа личности с присущей ему точкой зрения на жизнь, она сказалась на мировоззренческих свойствах и "разрешающих способностях" их интеллекта.
Глава I-2. Народная культура в становлении личностей Герцена, Огарева, Белинского
Выход из идейного тупика конца 30-х годов
Нет необходимости останавливаться на многажды описанном "примирении" Белинского. Но стоит констатировать то, что до сих пор недостаточно оценено в литературе: идейно-политический кризис Белинского конца 30-х годов по происхождению и характеру был очень близок к тому, что в это же время переживали Герцен и Огарев. И дело не только в том, что последние впали в религиозность и мистику. Воинственность "примирения" критика побудила Огарева говорить о "гнусных статьях Белинского" (429, 2), хотя сам Огарев в октябре 1840 г. писал Герцену, колебавшемуся в решении принимать ли должность начальника отделения в самодержавной администрации: "Друг! Я вижу один выход из теперешнего душного воздуха. Надо быть ничем, не искать никакого значения, а просто наслаждаться жизнью... Попробуем с любовью... принимать участие в людях, не рассчитывая заранее, принесем или нет им пользу - и право примиримся с жизнью... Из сего следует, что ты можешь взять место начальника отделения..." (367).
Эти же настроения хорошо выражены и в письме к Герцену в июле 1842 г., когда Белинский уже проклял свое "гнусное примирение с гнусной действительностью". "Враждебные элементы нас задавили, сил нет подняться". Поэтому Огарев призывал "отказаться от всякого огромного социального интереса и удовлетвориться в маленьком круге действия... заключиться в маленький круг близких людей" (433, 6-7).
Огарев не предлагал абсолютного эгоизма, но он недалек, по сути, от "гнусных статей Белинского".
В конце 30-х годов и Герцен с Огаревым, и Белинский, выйдя с разных пунктов жизненного пути и развиваясь не совсем одинаково, зашли в принципиально одинаковый мировоззренческий и идейно-политический тупик. Исторические предпосылки этого ясны: сила самодержавно-крепостнических порядков при темноте и косности народных масс, отсутствие возможностей реализации идеалов, воодушевлявших революционно настроенных молодых людей. Многих сломила, искалечила, погубила страшная сила николаевской действительности. Об одном из таких (В.С. Печерине) рассказал сам Герцен в "Былом и думах". Тем поучительнее разобраться, как и почему Герцен, Огарев и Белинский преодолели идейный кризис конца 30-х годов и вступили на путь революционной демократии во имя социализма.
Начиная с такого блестящего историка общественной мысли, как Г.В. Плеханов, многие исследователи искали объяснения идейного развития Герцена, Огарева и Белинского в самом развитии их идей (о том, как неверно понятая формула Гегеля "все действительное разумно" запутала "неистового Виссариона" и как лучше понятый Гегель же помог критику заключить, что против неразумной действительности борьба разумна). Однако, еще Н.Г. Чернышевский в "Очерках гоголевского периода русской литературы" подчеркивал глубокую логичность идейного развития великого критика при всех его самых неожиданных поворотах. Н.Г. Чернышевский имел в виду логичность развития личности Белинского.
Что же касается Герцена и Огарева, то в конце 30-х годов силлогизмы гегельянства никак не могли объяснять их развития. Работа над Гегелем была еще впереди. И вообще из трясины религии и "примирения" их вывела не логика идей. Сам Герцен свое тогдашнее миропонимание характеризовал как "путаницу серьезных идей", "опасных мыслей и кучу несбыточных проектов" (412, 378). Такая идейная "смута" была характерна для всех троих.
Разгадка преодоления ими идейного кризиса конца 30-х годов таилась в закономерностях развития нравственной основы их личностей. В связи с таким подходом к вопросу уместно напомнить заключение о закономерностях развития социального типа личности патриархального крестьянина в обстановке развития товарно-денежных и капиталистических отношений. Изменения социально-экономических условий жизни села естественно изменяли социальное положение патриархального крестьянина, а это социальное положение детерминировало остальные компоненты структуры личности - характер его деятельности, картину мира, самосознание, совесть, интересы, волю. В результате в соответствии с разными социально-экономическими условиями образовывались два разных новых социальных типа: сельской буржуазии и сельского предпролетария (если иметь в виду процессы в их "чистом" виде). В массовом производстве этих новых социальных типов никакого саморазвития. Гораздо сложнее формирование личностей Герцена, Огарева, Белинского. В этом случае социальное положение личности оказывается на ее развитии, но не определяет его, оно само изменяется под воздействием ментальных компонентов структуры личности. Здесь мы встречаемся с ясно выраженным саморазвитием ее. Чтобы уловить закономерности этого процесса, рассмотрим функционирование и развитие основных компонентов структуры личностей Герцена, Огарева и Белинского к концу 30-х годов. Задача облегчается тем, что биографический материал об этих людях хорошо известен.
Социальное происхождение Белинского, выходца из бедной разночинной среды, сильно отличалось от социального происхождения Герцена и Огарева, принадлежавших к среде богатой аристократии. Да и социальное положение Герцена и Огарева, живших доходами с крупных родовых имений, не похоже на положение Белинского, вынужденного продавать свою интеллектуальную рабочую силу предпринимателям, издателям журналов. Однако уже по социальным связям процесса своей деятельности критик был близок к Герцену и Огареву - это связи с передовыми кругами дворянского и разночинского общества.
Еще ближе они по структуре и динамике однотипных в сущности деятельностей. Это были напряженные поиски истины общественной и народной жизни, литературно-публицистическая борьба с целью формирования прогрессивного общества как мощного фактора общественно-политической жизни страны ради сокрушения самодержавно-крепостнических порядков, освобождения народных масс и общества.
Деятельность человека целесообразна, и цели он ставит себе соответственно своей способности осмыслить жизненные процессы, поэтому так важны для понимания развития этих людей их духовные способности, в этом отношении природа была к ним необычайно щедра, а сами они не только не зарыли своих талантов, но с поразительной энергией обогащали их в процессе творческой деятельности. Если говорить о самом главном и общем для них в складе их духовной одаренности, то, прежде всего, следует назвать могучий и ясный разум. Сам Белинский со свойственной ему искренностью в одном из писем к Герцену удивлялся, зачем тому на одного человека столько ума. Герцен "встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени", - писал В.И. Ленин (77, 256). Несомненно, что в поэтической одаренности Огарев сильно уступал одаренности Герцена-публициста и писателя, одаренности Белинского-критика и публициста, но как мыслитель он был под стать своему другу. В понимании некоторых труднейших вопросов революционной теории он, как и Белинский, кое-что видел немного лучше, чем Герцен (838, 66-68). У великого критика эта проницательность объясняется жизненной позицией, точкой зрения разночинца. Но Огарев, как и Герцен, был дворянским революционером.
Констатируя исключительную силу интеллекта всех троих, важно учесть, что необычайная и эстетическая их одаренность, особенно Белинского и Герцена, вооружила их способностями художественно-образного познания жизни.
Такая деятельность при таких способностях породила уже к концу 30-х годов у всех троих однотипные картины мира, в основе которых был опыт истории всего человечества, освещенный такими титанами философской и социологической мысли как Гегель, Сен-Симон, Фурье. На первом месте в этой картине мира Россия, судьбы русского народа с однотипным пониманием бедственности положения и масс и общества.
Сильные материалистические тенденции идеалиста и диалектика Гегеля (в понимании исторического значения производства, орудий труда, роли народных масс в истории, значения политической экономии для осмысления общественного развития) так же, как и сильные материалистические и диалектические тенденции Сен-Симона и Фурье, благотворно влияли на складывание теории познания, как Белинского, так и Герцена с Огаревым.
Мучительные раздумья над судьбами родины и активная деятельность с целью ее коренного преобразования - свидетельство однотипного, высокого самосознания. У Герцена и Огарева оно определилось очень рано и было высказано еще в пронесенной через всю жизнь клятве детей на Воробьевых горах: "Пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу" (412, 81). "Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови", - писал Белинский.
Деятельность и даже картина мира Герцена, Огарева, Белинского по мере их развития все более зависели от их самосознания, поскольку оно побуждало их изучать жизнь и бороться за ее переустройство, познавая ее в практике борьбы. Объяснение такого нарушения субординации базисных и надстроечных компонентов структуры личности и объяснение революционной роли личности в истории - в "работе" совести, самого глубинного и таинственного компонента. "Глубочайшее внутреннее одиночество... уединение внутри самого себя" (Гегель) (402, 155).
Выше приводилось высказывание К. Маркса о связи совести и с экономическим положением человека, и с его политическими убеждениями, и с его способностью мыслить (14, 140). Это помогает понять сопоставление происхождения и функций уже охарактеризованной совести патриархального крестьянина с происхождением и "работой" совести Герцена, Огарева, Белинского. Вспомним, что в традициях феодального крестьянства совесть - нечто чрезвычайно важное, она отождествлялась с душой. И в этом случае поучительно совпадение заключений стихийного материализма трудящихся с выводами гения спекулятивного мышления объективного идеалиста Гегеля. Для него совесть, наряду с добром, основная категория теории морали. Чтобы уловить рациональное зерно в его рассуждениях, стоит заметить, что и для крестьянина-общинника доброта - свойство очень важное, осознавалось оно как качество божественное, но в действительности имело вполне земное происхождение от "добра", "жита", "жизни". Для Гегеля "...Само добро без субъективной воли есть только лишенная реальности абстракция, и эту реальность оно должно получить лишь через субъективную волю" (402, 150). "... Процесс внутреннего определения добра есть совесть" (402, 150). Причем, Гегель подчеркивал рациональную, мыслительную природу добра, оно "имеется исключительно лишь в мышлении и через мышление" (157, 150). И "совесть знает себя как мышление, она знает, что единственно только это мышление обязательно для меня" (402, 155). У Гегеля добро появилось рядом с совестью в качестве основной категории теории морали, так как идеалисту не на что было опереть совесть как мыслительный процесс. Исторический материализм и в этом историчнее и диалектичнее великого диалектика.
При своем возникновении совесть - естественное порождение жизни, массового сознания трудящихся; по мере исторического развития она может представлять разные классовые интересы, но она всегда сопровождающее самосознание, порождение мировоззрения личности. И в этом отношении она может быть более или менее связана с идеологией. Вместе с тем, она, будучи компонентом самосознания, всегда выражает убеждения и принадлежит к сфере социальной психологии.
И Гегель, и З. Фрейд видели в совести основную категорию нравственного сознания. Но если два человека говорят одно и то же, это не одно и то же. Д.М. Архангельский обращает внимание на несостоятельность фрейдовского представления о совести и ее роли движущей силы социального и психологического развития (517, 155-156). Однако говорить прямо противоположное - ненадежный способ вскрытия несостоятельности ошибочной точки зрения. Думается, что З.А. Бербешкина резонно пишет: "... Понятие совести не просто как бы суммирует нравственные принципы определенного общества или класса... а выражает отношение человека к этим нормам, принципам" (533, 71). Понимание совести как феномена общественной психологии позволило болгарскому философу Василу Вичеву рассмотреть ее в системе родственных этических категорий и увидеть в ней "источник активности, моральных побуждений к действию во имя общественных интересов" (571, 279).
Все вышеизложенное позволяет сказать, что совесть в структуре личности порождается мировоззрением в качестве "общественного контролера" самосознания, представляя в нем интересы тех, в социальной единстве с которыми личность убеждена. Прямая связь совести с мировоззрением и, вместе с тем, обусловленность ее теми или иными социальными интересами позволяют видеть в ней основную категорию нравственного сознания и теории морали. Такай дефиниция позволяет учитывать и социальное наполнение (классовое содержание) совести, и ее историчность, и динамику ее связей как с социальной психологией, так и с идеологией.
Такое понимание места и функций совести в структуре личности позволяет оценить ее роль в развитии индивида, ее прямое влияние на его деятельность, в том числе и теоретическую.
Естественно предположить, что совесть возникла с появлением у личности интересов, отличавшихся от интересов общины, но на протяжении многих веков она была основана на убеждениях в единстве в главном интересов личности и общины. Совесть и представляла тогда не только интересы общины, но и ее традиционное общественное мнение, ее правду. По мере развития личности, приобретая все более идеологическое происхождение, совесть предъявляла к убеждениям все более теоретические и научные требования. Когда-нибудь психологи и социологи, возможно, найдут способы экспериментального исследования сложнейшего взаимодействия мировоззрения, самосознания и совести. Пока же наиболее ценным подтверждением такой роли совести в развитии революционера являются результаты самонаблюдений людей такого типа. И, конечно же, особенно интересны в этом отношении свидетельства революционера и социалиста К. Маркса, который писал, что идеи, овладевающие нашей мыслью, "подчиняют себе наши убеждения... к которым разум приковывает нашу совесть, - это узы, из которых нельзя вырваться, не разорив собственного сердца" (2, 118).
Можно сказать, что историческое значение совести каждого определяется ее умом (об интеллектуальных способностях Герцена, Огарева, Белинского уже шла речь) и ее социальным содержанием, чьи социальные интересы представляет она в убеждениях человека. Выше было показано, что Герцен, Огарев и Белинский убежденно сознавали себя выразителями интересов русского народа. Причем, такие убеждения у Герцена и Огарева с детства складывались под воздействием крестьянской культуры, ее патриотизма, рационализма, примитивного гуманизма, стремления к справедливости, ненависти к угнетателям; Белинский к тождественным убеждениям пришел под влиянием народной культуры от разночинской правды.
Можно сказать, что совесть в самосознании Герцена, Огарева, Вышинского, представлявшая интересы народных масс, определяла точку зрения этих мыслителей на жизнь. Такая точка зрения и позволила Герцену, Огареву и Белинскому достичь вершин философской, социологической и исторической мысли России той эпохи. Их превосходство над такими весьма одаренными и образованными современниками, как Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, П.В. Анненков, В.П. Боткин не столько в абсолютной мощи интеллекта или, как тогда говорили, спекулятивных способностях, а, прежде всего, в сложившейся под влиянием народной культуры точке зрения на жизнь. И действительно, разобраться в кажущемся хаосе процессов истории, в жизненных противоречиях современности можно было, лишь ориентируясь на самое главное - на судьбы трудящихся масс, их интересы. Специфика человеческой истории как объекта научного изучения обусловливала то, что научное социологическое мышление могло сложиться только на основе последовательного материалистического миропонимания и абсолютной диалектичности. Рассмотрение жизни с точки зрения трудящихся предрасполагало к материализму и диалектике. Дело не только в естественном стихийном материализме ясного взгляда, не искаженного классовыми предрассудками. Первостепенная важность материальных условий жизни крестьянина и трудящихся города была очевидной.
И к восприятию диалектической теории познания первые социалисты были подготовлены своей точкой зрения на жизнь и всем своим развитием. С детства в центре внимания была борьба правды и кривды, а горячее сочувствие к революциям предрасполагало к неприятно закономерностей диалектики качественных скачков.
Но дело не только в том, что сложившаяся под влиянием народной культуры точка зрения на жизнь предрасполагала к материалистическому миропониманию и диалектичности. Ничуть не менее важно и то, что представлявшая интересы народных масс совесть Герцена, Огарева, Белинского, будучи нравственным свойством, работала и в качестве мощного стимулятора развития важнейших достоинств их интеллекта. Вспомним, что первое условие развития познавательных способностей обществоведа - активная мыслительная деятельность социальной направленности - началась у этих людей очень рано под влиянием крестьянской (у Герцена и Огарева) и детской и разночинской правды (у Белинского) с размышлений о несправедливости либо с самозабвенного сочувствия к страданиям самых близких людей, либо с детски горячего отрицания несправедливости к самому себе и таким как он. Дети в жизни сильно и наглядно зависимы от окружающих, им легче, чем "самостоятельным" взрослым, дается коллективизм (если обстоятельства не культивируют индивидуализм). Справедливость во взаимоотношениях людей была первой серьезной проблемой в истории духовного развития Герцена, Огарева, Белинского. Возникла она перед ними в максимально упрощенном и потому доступном для детского восприятия виде как проблема взаимоотношений двух людей: барина и дворового, отца и сына. Решение было элементарным - справедливость со всей силой детского отрицания попрания человека человеком требовала не только того, чтобы каждый относился к другому, как к себе, но и, чтобы к себе относились, как к другому. Для детского максимализма это естественно. Отношение к себе, как к другому (самокритичность) стала особенностью их самосознания и точки зрения на жизнь. С годами она углублялась, обосновывалась и мощным действием народного патриотизма 1812г., подвигом 14 декабря 1825 г. и настроенностью студенческой среды Московского университета - ведь все эти явления и события отрицали эгоизм, воспитывали "социальность", общественный интерес как доминанту совести, учили смотреть на себя с точки зрения интересов общества. Таково происхождение их беспощадной критичности к самим себе - от нравственного своего облика до знаний и интеллектуальных способностей.
Будучи человеком цельным, лишенным всяких элементов болезненной рефлексии, Герцен записывал в дневнике: "У меня характер ничтожный, легкомысленный - людям нравится во мне широкий взгляд, человеческие симпатии, теплая дружба, доброта и они не видят, что fond (основа. - П.М.) всему - слабый характер... суетливо слабый, и, как таковой, склонный к прекрасным порывам и гнуснейшим поступкам. После гнусного поступка я понимаю всю отвратительность его, то есть слишком поздно, а твердой хранительной силы нет" (406, 280).
Огарев в конце 30-х годов писал Герцену, что очень недоволен собой, своей ничтожностью и гадким себялюбием. "Если бы все, что думаем, тут же печаталось, то каждый человек был бы достоин каторги" (428, 4-10). Он бичевал в себе и лень, и недостаток воли и энергии в характере, и слабость памяти, и неспособность к математике, и недостаток знаний (458, 345, 357, 363, 389). Он с детства много читал, много учился и все же летом 1844 г. писал Герцену: "Мое невежество стало для меня убийственным" (434, 5).
А вот Белинский о себе: "... Как человек, я - дрянь, о моих знаниях и содержании того, что и о чем я пишу, не стоит и говорить" (392, 503). "Моя главная сторона - сила чувства, и если бы вся воля хоть сколько-нибудь соответствовала чувству, я, право, а был бы порядочный человек. А то - дрянь, совершенная дрянь. Характеришка слабый, воля бессильная - вот что сокрушает" (393, 139).
Для абсолютности их самокритичности показательна и их взаимная беспощадная придирчивость в кругу ближайших людей. Истина была прежде всего. Поскольку и дружба была во имя истины. Пристально следя за развитием друг друга, они тотчас реагируют на появление у товарища всего фальшивого, несимпатичного и, если пишут об этом не виновному в подмеченном недостатке, то требуют адресата, чтобы письмо было показано виновному.
Самым беспощадным к окружающим был, пожалуй, Герцен. Современники вспоминали, что редко кто уходил от него не уязвленным. И, тем не менее, эти наиболее придирчивые люди были душой всего дружеского круга.
Самокритичность была выражением того "инстинкта истины", который влек их к новым открытиям, побуждая постоянно учиться и преодолевать самое трудное - самих себя. Наиболее ярко это свойство ума было выражено у Белинского: "Кто в самых глубоких... убеждениях своих не предполагает возможности ошибки с своей стороны - тот чужд истине и никогда в ней не будет", - писал великий критик (392, 312). "... Лучше хочу, чтобы сердце мое разорвалось в куски от истины, нежели блаженствовать ложью" (392, 438). "... Я не могу оставаться долго во лжи", - писал он летом 1838 г., не подозревая, как он прав, поскольку исповедовал в этой вере одну из наиболее ложных систем своих взглядов (392, 273). "... Почти каждый день рассчитываюсь с каким-нибудь своим прежним убеждением... Вот уже не в моей натуре засесть в какое-нибудь узенькое определеньице и блаженствовать в нем" (392, 374). И таким он был до последних дней своей жизни.
Таким образом, сильное стремление к справедливости, характерное для их высокой совести, способствовало выработке важнейшего качества разума этих людей - его диалектичности, развития через самоотрицание. Порожденная разумом правдивость - качество нравственное, если она изначально определяет развитие личности, может, по-видимому, сильнейшим образом сказываться на качествах самого разума. Тайна преобразования правдивости (качества нравственного) в специфику интеллекта была постигнута откровением поэта. "Правдивость гениальности сродни" (Тютчев).
Совесть, обогащенная доходившей до них человечностью современной отечественной и зарубежной культуры, стимулировала развитие и идейного содержания морального кодекса Герцена, Огарева, Белинского, того, что они сами называли гуманизмом. В один из тяжелейших периодов крайнего одиночества Огарев писал Герцену и его жене, что их спасет "весьма простое чувство, которое зовут... гуманность. Наш Grundton (основной тон, подоплека. - П.М.) гуманность" (458, 383). И Белинский в своем обзоре русской литературы за 1847 г., разъясняя читателю самое главное в содержании творчества Герцена-писателя, подчеркивал, что Искандер был преимущественно пропагандистом гуманности (391, 319-320). О себе самом великий критик писал: "Во мне развилась какая-то дикая, бешенная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести" (393, 51).
Человечность - гуманность, свобода личности, а поскольку человек живет в обществе - правда человеческих отношений, социальность ("... Социальность - или смерть!") - краеугольный камень общественных взглядов Белинского уже в "Дмитрии Калинине", к этому же на более высоком этапе развития вернулся он и в начале 40-х годов (393, 38, 51, 69).
В личное счастье и "малые дела", "по возможности", они не могли уйти, так как это было несовместимо с идейной сутью их совести, с их "гуманностью". Они не могли не доискиваться ответа, что же, все ж таки, нужно делать. Огарев писал своим самым близким друзьям Герцену и Грановскому: "У меня как-то уж не вмещается в уме различие личной и общественной жизни. Все есть личная жизнь... Любовь к женщине и любовь к человечеству равно составляет мой личный мир..." (458, 338). И это у них не громкие слова. За три дня до венчания Огарев писал своей невесте в 4 часа утра: "Ваша любовь, Мария, заключает в себе зерно освобождения человечества" (432, 7). "Если есть одно счастие на земле, для человека, одно предчувствие неба, то это любовь женщины", - писал он в другом письме (428, 1). Но счастье любви для него было неотделимо от счастья борьбы за свободу человечества. И эти мысли для него не случайная вспышка любовного бреда, а устойчивая нравственная основа его личности. Мария, к которой обращены приведение пылкие слова, став из невесты женой и получив в руки огромное состояние, скоро поняла, что у нее нет внутренней потребности лишаться радостей светской жизни ради спасения человечества. Она оставила Огарева, сохранив за собой хорошую долю его состояния. Огарев пережил эту трагедию, а потом снова полюбил. И снова он верит в любовь, и снова мечты о счастье связаны с мечтами... о гибели с любимой на баррикаде. В письме к ней он выражал надежду, что на следующий год он сможет встретиться с друзьями (Герценами) и с ней. "Может, в жизни лучшей минуты не будет, разве на баррикаде. Не забудьте, что если нам суждено погибнуть на баррикаде, то я с вами вдвоем хочу погибнуть..." (458, 424).
Что касается участия любимых женщин в революционной борьбе, то у Герцена было иное мнение. Он сомневался, имеют ли они право увлекать за собой на тернистый путь революции прекрасные, но слабые существа. Однако неразделимость личной и общественной его жизни коренилась в самой основе его существа.
Такие нравственные качества были фундаментом органической цельности их натур. Мысль нужна была им для дела. "Tat… (дело, практика, - П.М.) моя стихия", - писал Белинский в январе 1841 г. (393, 13). Герцен зло и вдохновенно говорил в "Дилетантизме в науке" об ученых, которые прячутся от жизни в храмах науки. Теория, которая не переходит в практику, и копейки не стоит, - считал Огарев (458, 373). "Жить не сообразно с своим принципом есть умирание. Прятать истину есть подлость. Лгать из боязни есть трусость. Жертвовать истиной есть преступление" (458, 367). Конечно, не могли эти люди долго пребывать в примирении с самодержавно-крепостническими порядками. Совесть самосознания, стимулировавшая "инстинкт истины", провела их тернистыми путями поисков решения труднейших жизненных проблем. В результате наука своим авторитетом утвердила в качестве доминирующего интереса освобождение крестьянства и всего общества от самодержавия и крепостничества.
Если сопоставить развитие личности патриархального крестьянина (определявшееся, главным образом, изменениями его социального положения) с эволюцией личностей Герцена, Огарева и Белинского (с решающим значением совести, присущей их самосознанию), то можно, пожалуй, сказать, что соотношение социального положения и самосознания с его более или менее развитой совестью является структурообразующим началом исторического развития личности. Начинается оно обычно с изменения социального положения. В общине, при тождестве интересов личности и "мира" в главном, совесть "подправляла" поведение личности с ее крестьянским эгоизмом соответственно общинным традициям. В классово антагонистическом обществе, в условиях коренного расхождения интересов личности крестьянина с феодальными порядками классовая борьба стимулировала сознание единства интересов угнетенных и соответствующие идеологические образования их общественной мысли, убежденность в необходимости борьбы за интересы трудящихся. Представлявшая такие идеи и убеждения совесть вопреки сиюминутным эгоистическим интересам личности воодушевляла и направляла новую, творческую общественную деятельность. В процессе такого творчества личность творила и саму себя. Таковы С.Н. Олейничук, Ф.И. Подшивалов, Т.Г. Шевченко.
Саморазвитие личности может объясняться лишь самосознанием без участия совести (Гитлер), но, чем более деятельность человека противоречит его эгоизму, тем значительнее роль совести. Совесть толкала Герцена, Огарева, Белинского на революционную борьбу с господствовавшими общественными порядками. В поисках истины этой борьбы они подымались до идей, подчинявших убеждения, к которым была прикована совесть. К началу сороковых годов они вышли на прямую дорогу поисков "правильной революционной теории" и с этих пор шли вперед, руководствуясь своими идеями. Это не была прямая, гладкая дорога, но шли они ею в согласил и со своей совестью. Эволюция их революционной теории стала определять их интересы, а их интересы направляли деятельность.
И Белинский, и Огарев жаловались на слабость воли, но у историка есть все основания констатировать, что у этих людей в реализации выбранной ими программы хватило воли для преодоления труднейших препятствий, уготованных им жизнью.
Таким образом, народная культура повлияла не только на формирование в лице Герцена, Огарева, Белинского нового социального типа личности с присущей ему точкой зрения на жизнь, она сказалась на мировоззренческих свойствах и "разрешающих способностях" их интеллекта.