(no subject)
Запись для Сереги.
)
Сон.
Мы идем по узкой улице, в метель, вдвоем с Лехой. Стены сужаются, впереди - невидимая темнота и тупик с уходящими лестницами в никуда. Мы идем одни, без детей, хотя они все время с нами.
Леха тихо объясняет, что он покинет меня раньше, и обо мне будут заботиться его друзья. Я обиженно отнекиваюсь, что тогда уеду нафиг в Норильск и буду там жить остаток дней, хотя мне этого совершенно не хочется. А также пойду на болото и наемся жабонят.
Друзей-то не осталось, елы.
Мне очень не хочется оставаться одной. Я устала. В голове - звонок из некой поликлиники, где объясняют - у меня первичный иммунодефицит. В голове - задние мысли о том, что только этого не хватало. В мыслях - обрывки картинок из предыдущего сна, где я спускаюсь по шею в полный молочной водой подпол, а с бортиков следит за мной очень злыми глазами множество белых котов. В картинках - пятна Роршаха.
Утром не влезла даже наполовину в прошлогодние штаны.
Днем катаюсь с Вованом, прикидывая, когда же делать халтуру.
Вспоминаю, какая я непутевая мать: окружена нытьем "ну когда же ты поиграешь со мной". И правда, когда? Вечером, после садика и гуляний - захотел кушать один. Приготовила, накормила, убрала. Захотел кушать второй: приготовила, накормила, убрала. Поиграли десять минут: захотел какать первый. Посидела рядом - без меня никак. Захотел какать второй: пришлось мыть все, в том числе и его. Прошло полтора часа, пора укладывать спать. С боем. Помыла первого. Разобрала диваны. Собрала на завтра. Еле уложила. Ушла рядом в коматоз и просмотр дебильных снов.
Лежат рядом с кроватью так и наигранные шахматы. Не успела с ним поиграть. А Егор так ждал... Как привести в порядок все это дерьмо?
В шахматах затесался пакетик с мелкими ракушками - насобирала в тринадцатом году на пляже в Одессе, побывав в ней первый, и вероятно, последний раз.
Хотела сделать себе тогда ожерелье. Застопорилась, а сейчас это уже гнусно, словно бусы из отрезанных пальцев. Так мне видится.
Где-то под Одессой застыло невидимое фото: дедова родня, место, где стояла глиняная мазанка, Алексеевка, Федосеевка, каменоломни, колодец-журавль - в получае ходьбы под горой. Семьдесят пятый год, и моя белобрысая тогда мама с ненавистной сестрой ездят редко из Одессы - стипендии не хватает.
Где-то там еще полно Гулимовских. Кто жив, дедова родня, ау? Внуки есть? Есть зеленоглазые кряжистые великаны с ворчливым басом? Брат мой становится похож на него все больше и больше. Сильно пьющий, неласковый папа, которого в нем видит моя мама день за днем, через которого идет кровь. Что ты такое, кровь?.. Откуда и куда...
За какие польские давние грехи в нас все это?
А я знаю: истеричность, самодурство, жестокость и садизм. Чувствую. Именно они.
Нарисовал нас с подругой как-то художник в виде фашистских надсмотрщиц. Я как завороженная смотрела. Надо было забрать себе. От я дура. Но сохранился еще один его рисунок меня: там была изображена моя бабушка. На лице - скорбное нытье. На меня тогдашнюю не похожа, но художник был - гений. На то и гений! Юра Фоменко. Он жив, по киношкам работает, по рекламе, по декорациям, по пятидесятым годам. Может, уже и в другую степь.
Дед рассказывал маме, как перестал верить в бога: ехали они с отцом на телеге в церковь, везли дары - домашние куличи, яйца. Что-то освятить - домой, большую часть - церкви. Приехали поздно, народ разошелся. Несите сюда, - показал им поп и ушел. Зашли они на задний двор, а там этими куличами, салом, яйцами, привезенными дарами крестьянскими, попы кормят свиней.
Батя шапку бросил, обиделся, уехали. С тех пор, говорит, не верил.
Хотя где попы, где бог?
Избываю, верю, кровь смешалась дальше. Пытаюсь. Получается - на волосок.