Длинный кусок из длинного предлинного, которое я длинно пишу. Про Лизу. Ташкент, 1940
Наутро она пошла в прозекторскую. Мертвецкая - как говорила санитарка.
Это было отдельное здание из желтого кирпича, одноэтажное, с кочегаркой и высокой печной трубой, скрепленной широкими ржавыми обручами. Штепперъ и Со, выбито на каждом.
- Здравствуйте, кто нибудь есть тут? - прокричала с порога. Голос отдавался эхом.
Никто не отвечал. Она оставила дверь приоткрытой, заложила камень в щель. По краям от двери - узкие комнаты со столами. Над одним из них анатом ковырялся в кровавом месиве.
- Что кричишь, девочка?
- Я думала никого нет. Вчера привези нашего... Нашего соседа.
- Новые внизу.
Вниз вела широкая обитая дерматином дверь, за ней маленький тамбур кончался каменной лестницей в два пролета. Лестница была скользкая, с бурыми следами. К стене прислонен крюк на дллинной ручке. Ручка была привязана к мотку веревки. Очевидно, трупы скидывали вниз. А потом подтягивали на крюке.
- Впервые тут? Привыкнешь. Анатом незаметно подошел сзади.
- Тебе притащить или сама найдешь?
- Сама найду.
- Я Савдара позову, он у нас тут Азазель, поможет тебе.
- Кто?
- Азазель, демон адский, ваше поколение не знает уже. Вечной книги не читали.
Она стала спускаться, держась за стену. Снизу несло карболкой. Сбитые подошвы сандалий скользили. Наконец она внизу, под самыми ступенями лежала маленькая женщина, рот открыт, посверкивает золотыми зубами, тело ее было искорежено, наверно, сбило трамваем.
Она перешагнула через нее - лампочка в железной сетке освещала пронзительно. Несколько кубов льда в деревянных ящиках, лед таял, вокруг лужи. Щербатые плитки на полу, изморозь по стенам. Всего четыре трупа. Он лежал лицом к стене, единственная рука неестественно вытянута за спину.
Она перевернула, лицо, застывшее, с открытым ртом и остатками желтых зубов.
- Кызымка*, - позвали ее сверху, - тебе поднять?
- Да, пожалуйста помогите мне.
- На обмывку? Родственник?
К ней спускался санитар с крюком в сером коротком халате, громко шлепал галошами.
- Этот? Эх, коченелый уже, с силой вонзил крюк под ребра и потащил по полу. На лестнице велел ей идти впереди.
- Не оглядывайся кызымка.
Азазель поднялся за ней, потом стал подтягивать тело, в темноте лестницы оно ударялось о ступени, звук отлетал эхом.
Наконец вытащил на свет, вынул крюк из рваной почти бескровной дыры.
Азазель легко охватил тело руками и отнес на стол.
- Вот он твой, кызымка. Справишься?
- Справлюсь, идите. Спасибо большое спасибо.
Хотела дать ему денег, он отказался: это у меня по должности их таскать.
В длинной комнате была раковина с краном, шланг, жестяной черпак.
- Смотри как надо, - в комнату возвратился Азазель, легко стнял с него гимнастерку, штаны, накрыл полотенцем живот. Стал прикручивать шланг к крану.
- Нет, я сама, идите, спасибо, идите.
Она налила в черпак воды, поставила рядом. Стала мыть лицо платком, она никогда не видела его так близко, морщины, шрамы, распутывала его серые волосы. Приглаживала. Тело его было грязное, темное, очень худое, криво выступали перебитые ребра, дыра от крюка понемногу затягивалась кровяным сгустком. Она собрала его одежду, обмывала тело тщательно, осторожно, боясь причинить боль. Она ласково гладила его, впервые в жизни гладила мужское тело, властно, любовно и в ней разливалась сладкая тоска.
- Ну что, кызымка? Давай побыстрей, стол на вскрытия ждут.
Она очнулась, подвязала ему челюсть платком, кое-как одела.
- Ты мой муж рыцарь мой Вольдемар единственный. Мой.
Поцеловала в лоб.
- Там родственник с погребалкой приехал, - позвала ее санитарка.
Она вышла во двор. На улице за воротами стояли Ходжаевы рядом с узбеком, который вчера отвозил тело на повозке.
- На кладбище повезут сейчас, жарко, надо поскорее, портиться начнет, - санитарка подталкивала ее на улицу.
- А есть здесь лютеранское кладбище?
- Это как лютеранское?
- Где немцев хоронят.
- Есть, а как же, немецкие, армянские, все есть, все по-людски. Как жил согласно обычаям - так и похороним. Своя церковь была уних, но сейчас бога нет, и церкви нет . Немецкий квадрат ихнее кладбище называется, а где точно не скажу. Не была.
- А тебе зачем дочка про немцев знать?
- Да так, интересуюсь историей, историей города Ташкента.
К ним подошел пожилой загорелый человек, с темным кольцом на пальце, поздоровался, пастор Юрген.
Достал из портфеля черный шарф, крест на бечевке.
Неспеша надел, расправил, приладил узкий белый воротник.
Взял книгу, там уже была заложена страница.
Принесли тело Вольдемара, завернутое в рогожу.
- Как вы сказали его зовут? - Осведомился пастор.
Отпевал его прямо тут, у больничных ворот, вполголоса бубнил по-немецки.
Старик приладил тело, привязал, санитарка принесла оплетеную банку с водой.
Ходжаев дал денег старику, они простились с покойным и ушли, Лиза села на повозку, пастор пошел сзади и медленно покатили на кладбище. Путь был долгий, тяжелый, лепились мухи, она придерживала тело. Останавливались, старик поил ишака, пастор и Лиза пили воду, старик сорвал траву с мелкими цветочками, заложил за ухо и Лизе совал под нос: райхон, райхон. Лиза потерла в ладонях. Пахло нежно, горьковато, мятно.
На кладбище уже была вырыта яма, сбоку в ней торчали чьи-то кости, на дне собиралась вода. Возле ямы стояло ведро с известью и кирка.
Вдруг в ней проснулась ревность - кто там рядом с ее рыцарем? Она похоронила бы его в поле, под гордым деревом....
К ним подошел человек, ловко стянул тело с повозки, развернул и стряхнул его в могилу. Пастор запричитал молитву. Человек покидал известь из ведра и стал закапывать.
Старик узбек закрыл ладонями лицо, бубнил на арабском, раскачивался, она вспоминала, что надо сказать на похоронах. Она впервые на похоронах. Что говорят? Погиб за правое дело? Смерть вырвала из наших рядов? Мы отомстим? Прими, боже? Или земля, прими?
Прощай, мой рыцарь ненаглядный!
Она пошла к кирхе. Там был какой-то музей, рядом с оградой несколько затоптанных могил.
Зачем пришла? Ей нужна была привитая с детства ясность, правильность каждого поступка. Вот теперь ей надо было понять, зачем она пришла сюда? Его не было здесь никогда, или Он приходил тайно к богу своего детства? Мать крестила его, целуя в лобик на ночь?
Она вспомнила, как поцеловала в лоб его, умершего, холодного, сухого. Как мать? Как робкая влюбленная? Она подошла к арыку, сняла туфли и опустила ноги в ледяную воду, зачерпывала, плескала на лицо, на волосы.
Вот она и пережила свою первую любовь. Такую, как она и должна быть - намек, касание, взгляд, ирония, слова - незначительные, случайные, которые потом, в одинокой темноте обретают множество смыслов и намерений.
Мой бедный рыцарь, поверженный одиноко ночной смертью.
________
Кызымка - доченька, девочка, русский вариант узбекского
Это было отдельное здание из желтого кирпича, одноэтажное, с кочегаркой и высокой печной трубой, скрепленной широкими ржавыми обручами. Штепперъ и Со, выбито на каждом.
- Здравствуйте, кто нибудь есть тут? - прокричала с порога. Голос отдавался эхом.
Никто не отвечал. Она оставила дверь приоткрытой, заложила камень в щель. По краям от двери - узкие комнаты со столами. Над одним из них анатом ковырялся в кровавом месиве.
- Что кричишь, девочка?
- Я думала никого нет. Вчера привези нашего... Нашего соседа.
- Новые внизу.
Вниз вела широкая обитая дерматином дверь, за ней маленький тамбур кончался каменной лестницей в два пролета. Лестница была скользкая, с бурыми следами. К стене прислонен крюк на дллинной ручке. Ручка была привязана к мотку веревки. Очевидно, трупы скидывали вниз. А потом подтягивали на крюке.
- Впервые тут? Привыкнешь. Анатом незаметно подошел сзади.
- Тебе притащить или сама найдешь?
- Сама найду.
- Я Савдара позову, он у нас тут Азазель, поможет тебе.
- Кто?
- Азазель, демон адский, ваше поколение не знает уже. Вечной книги не читали.
Она стала спускаться, держась за стену. Снизу несло карболкой. Сбитые подошвы сандалий скользили. Наконец она внизу, под самыми ступенями лежала маленькая женщина, рот открыт, посверкивает золотыми зубами, тело ее было искорежено, наверно, сбило трамваем.
Она перешагнула через нее - лампочка в железной сетке освещала пронзительно. Несколько кубов льда в деревянных ящиках, лед таял, вокруг лужи. Щербатые плитки на полу, изморозь по стенам. Всего четыре трупа. Он лежал лицом к стене, единственная рука неестественно вытянута за спину.
Она перевернула, лицо, застывшее, с открытым ртом и остатками желтых зубов.
- Кызымка*, - позвали ее сверху, - тебе поднять?
- Да, пожалуйста помогите мне.
- На обмывку? Родственник?
К ней спускался санитар с крюком в сером коротком халате, громко шлепал галошами.
- Этот? Эх, коченелый уже, с силой вонзил крюк под ребра и потащил по полу. На лестнице велел ей идти впереди.
- Не оглядывайся кызымка.
Азазель поднялся за ней, потом стал подтягивать тело, в темноте лестницы оно ударялось о ступени, звук отлетал эхом.
Наконец вытащил на свет, вынул крюк из рваной почти бескровной дыры.
Азазель легко охватил тело руками и отнес на стол.
- Вот он твой, кызымка. Справишься?
- Справлюсь, идите. Спасибо большое спасибо.
Хотела дать ему денег, он отказался: это у меня по должности их таскать.
В длинной комнате была раковина с краном, шланг, жестяной черпак.
- Смотри как надо, - в комнату возвратился Азазель, легко стнял с него гимнастерку, штаны, накрыл полотенцем живот. Стал прикручивать шланг к крану.
- Нет, я сама, идите, спасибо, идите.
Она налила в черпак воды, поставила рядом. Стала мыть лицо платком, она никогда не видела его так близко, морщины, шрамы, распутывала его серые волосы. Приглаживала. Тело его было грязное, темное, очень худое, криво выступали перебитые ребра, дыра от крюка понемногу затягивалась кровяным сгустком. Она собрала его одежду, обмывала тело тщательно, осторожно, боясь причинить боль. Она ласково гладила его, впервые в жизни гладила мужское тело, властно, любовно и в ней разливалась сладкая тоска.
- Ну что, кызымка? Давай побыстрей, стол на вскрытия ждут.
Она очнулась, подвязала ему челюсть платком, кое-как одела.
- Ты мой муж рыцарь мой Вольдемар единственный. Мой.
Поцеловала в лоб.
- Там родственник с погребалкой приехал, - позвала ее санитарка.
Она вышла во двор. На улице за воротами стояли Ходжаевы рядом с узбеком, который вчера отвозил тело на повозке.
- На кладбище повезут сейчас, жарко, надо поскорее, портиться начнет, - санитарка подталкивала ее на улицу.
- А есть здесь лютеранское кладбище?
- Это как лютеранское?
- Где немцев хоронят.
- Есть, а как же, немецкие, армянские, все есть, все по-людски. Как жил согласно обычаям - так и похороним. Своя церковь была уних, но сейчас бога нет, и церкви нет . Немецкий квадрат ихнее кладбище называется, а где точно не скажу. Не была.
- А тебе зачем дочка про немцев знать?
- Да так, интересуюсь историей, историей города Ташкента.
К ним подошел пожилой загорелый человек, с темным кольцом на пальце, поздоровался, пастор Юрген.
Достал из портфеля черный шарф, крест на бечевке.
Неспеша надел, расправил, приладил узкий белый воротник.
Взял книгу, там уже была заложена страница.
Принесли тело Вольдемара, завернутое в рогожу.
- Как вы сказали его зовут? - Осведомился пастор.
Отпевал его прямо тут, у больничных ворот, вполголоса бубнил по-немецки.
Старик приладил тело, привязал, санитарка принесла оплетеную банку с водой.
Ходжаев дал денег старику, они простились с покойным и ушли, Лиза села на повозку, пастор пошел сзади и медленно покатили на кладбище. Путь был долгий, тяжелый, лепились мухи, она придерживала тело. Останавливались, старик поил ишака, пастор и Лиза пили воду, старик сорвал траву с мелкими цветочками, заложил за ухо и Лизе совал под нос: райхон, райхон. Лиза потерла в ладонях. Пахло нежно, горьковато, мятно.
На кладбище уже была вырыта яма, сбоку в ней торчали чьи-то кости, на дне собиралась вода. Возле ямы стояло ведро с известью и кирка.
Вдруг в ней проснулась ревность - кто там рядом с ее рыцарем? Она похоронила бы его в поле, под гордым деревом....
К ним подошел человек, ловко стянул тело с повозки, развернул и стряхнул его в могилу. Пастор запричитал молитву. Человек покидал известь из ведра и стал закапывать.
Старик узбек закрыл ладонями лицо, бубнил на арабском, раскачивался, она вспоминала, что надо сказать на похоронах. Она впервые на похоронах. Что говорят? Погиб за правое дело? Смерть вырвала из наших рядов? Мы отомстим? Прими, боже? Или земля, прими?
Прощай, мой рыцарь ненаглядный!
Она пошла к кирхе. Там был какой-то музей, рядом с оградой несколько затоптанных могил.
Зачем пришла? Ей нужна была привитая с детства ясность, правильность каждого поступка. Вот теперь ей надо было понять, зачем она пришла сюда? Его не было здесь никогда, или Он приходил тайно к богу своего детства? Мать крестила его, целуя в лобик на ночь?
Она вспомнила, как поцеловала в лоб его, умершего, холодного, сухого. Как мать? Как робкая влюбленная? Она подошла к арыку, сняла туфли и опустила ноги в ледяную воду, зачерпывала, плескала на лицо, на волосы.
Вот она и пережила свою первую любовь. Такую, как она и должна быть - намек, касание, взгляд, ирония, слова - незначительные, случайные, которые потом, в одинокой темноте обретают множество смыслов и намерений.
Мой бедный рыцарь, поверженный одиноко ночной смертью.
________
Кызымка - доченька, девочка, русский вариант узбекского