Весной в метро
Сижу в метро, слушаю музыку. Нотки перескакивают по серым и коричневым трубам за окном. Трубы, как черви извиваются. Ноты падают, как снежинки.
Адаждио 974 Баха. Число - как год рождения отца императора, только без единички в начале. Удивительно. А, может, «Я-музыка» потому и подсунула мне, что я еду, пялюсь на змей за окном и портрет отца императора: на его белые зубы и морщинистый рот.
Мне жарко. Наверное, потому ноты для меня снежинки. Наконец-то пришла весна. А мы по привычке укутаны в слои одежды, в слои льда и безразличия. Боимся шевельнуться, упустить драгоценное тепло из себя.
Отец императора улыбается. Весна сверкает в его тёмных азиатских глазах. Хотя старику чёрт знает сколько лет.
Под портретом сидит девушка в голубой куртке. Немного темнее - и запретный цвет. Интересно, она специально это, или просто дурочка?
Сидит уткнулась в экран, шмыгает носом. Мелодраму какую, небось, филит.
Впрочем, весь вагон так: и бабка в крысином мокром пальто, и работяга с железной челюстью, и даже парочка внегендорных: засунули по руке друг другу в куртки, а вторыми держат дибильники и не отрывают взглядов от экранов. И группа подростков в бурой студенческой форме с пагонами технического вуза. И ребёнок с жёлтым болезненным лицом в прозрачной маске.
Но я слушаю музыку. Ноты - снежинки за окном и в моей голове. Чувствую, как моя рожа растягивается в улыбке. Мне ужасно хорошо. Весна залезает в каждую дырку времени и пространства, даже здесь - под землёй, где длинные вековые черви изгибаются вдоль чёрных стен.
На Елизаровской в вагон вошёл длинный человек в гражданской одежде и пропел громко и заунывно «Всем приготовить переписку». И почему-то сразу направился к парнишке в чёрной куртке, маске и красных высоких сапогах.
Двери закрылись. Диктор проныл обычное «Следующая станция Ломоносовская».
Парнишка посмотрел на контролёра, выпятил челюсть и гаркнул:
- Хуй тебе!
Выхватил из кармана даошку и стал полосовать контролёра. Тут же вскочили подростки, которых я принял за студентов. Достали свои гундаошки и стали помогать красносапожному.
Ряженые студентики оказались явными профи. Голова контроллёра отвалилась и он громко запищал. Часть пассажиров стала жаться в другую сторону вагона, часть навострили дибильники и стали снимать шоу.
На Ломо поезд остановился. Открылись только внешние двери. За дверями вагона показались гвардейцы исламского патруля.
Контролёр лежал на полу, в луже технической крови и смешно дёргался.
Не понимаю, на что фанпанцы рассчитывали. На Ломоносовской, прямо на улице Полярников центральный районный пункт Гвардии Исламского патруля. Их на Ломо обычно тьма и наверху и внизу.
Потом двери вагона открылись. Гвардейцов внесло, как волной. На несколько секунд звук и сознание в наших головах отключили. Когда врубили обратно, все фанпанцы в кандалах выходили из вагона. Остальных даже проверять не стали.
«Следующая станция Пролетарская» обычным заунывным голосом сказал диктор.
Я снова настроил Баха, пытаясь уловить весну.
Мне выходить на следующей.
Адаждио 974 Баха. Число - как год рождения отца императора, только без единички в начале. Удивительно. А, может, «Я-музыка» потому и подсунула мне, что я еду, пялюсь на змей за окном и портрет отца императора: на его белые зубы и морщинистый рот.
Мне жарко. Наверное, потому ноты для меня снежинки. Наконец-то пришла весна. А мы по привычке укутаны в слои одежды, в слои льда и безразличия. Боимся шевельнуться, упустить драгоценное тепло из себя.
Отец императора улыбается. Весна сверкает в его тёмных азиатских глазах. Хотя старику чёрт знает сколько лет.
Под портретом сидит девушка в голубой куртке. Немного темнее - и запретный цвет. Интересно, она специально это, или просто дурочка?
Сидит уткнулась в экран, шмыгает носом. Мелодраму какую, небось, филит.
Впрочем, весь вагон так: и бабка в крысином мокром пальто, и работяга с железной челюстью, и даже парочка внегендорных: засунули по руке друг другу в куртки, а вторыми держат дибильники и не отрывают взглядов от экранов. И группа подростков в бурой студенческой форме с пагонами технического вуза. И ребёнок с жёлтым болезненным лицом в прозрачной маске.
Но я слушаю музыку. Ноты - снежинки за окном и в моей голове. Чувствую, как моя рожа растягивается в улыбке. Мне ужасно хорошо. Весна залезает в каждую дырку времени и пространства, даже здесь - под землёй, где длинные вековые черви изгибаются вдоль чёрных стен.
На Елизаровской в вагон вошёл длинный человек в гражданской одежде и пропел громко и заунывно «Всем приготовить переписку». И почему-то сразу направился к парнишке в чёрной куртке, маске и красных высоких сапогах.
Двери закрылись. Диктор проныл обычное «Следующая станция Ломоносовская».
Парнишка посмотрел на контролёра, выпятил челюсть и гаркнул:
- Хуй тебе!
Выхватил из кармана даошку и стал полосовать контролёра. Тут же вскочили подростки, которых я принял за студентов. Достали свои гундаошки и стали помогать красносапожному.
Ряженые студентики оказались явными профи. Голова контроллёра отвалилась и он громко запищал. Часть пассажиров стала жаться в другую сторону вагона, часть навострили дибильники и стали снимать шоу.
На Ломо поезд остановился. Открылись только внешние двери. За дверями вагона показались гвардейцы исламского патруля.
Контролёр лежал на полу, в луже технической крови и смешно дёргался.
Не понимаю, на что фанпанцы рассчитывали. На Ломоносовской, прямо на улице Полярников центральный районный пункт Гвардии Исламского патруля. Их на Ломо обычно тьма и наверху и внизу.
Потом двери вагона открылись. Гвардейцов внесло, как волной. На несколько секунд звук и сознание в наших головах отключили. Когда врубили обратно, все фанпанцы в кандалах выходили из вагона. Остальных даже проверять не стали.
«Следующая станция Пролетарская» обычным заунывным голосом сказал диктор.
Я снова настроил Баха, пытаясь уловить весну.
Мне выходить на следующей.