Преображенское кладбище
Женщина в медицинской маске на подбородке, будто с бутафорной бородой, внимательно читает толстый кирпичек «Сто лет одиночества». Рядом развалился короткостриженый мужик с разбитым правым кулаком. Он играет в шахматы на телефоне.
Слева юная женщина в старушечьем мышиным пальто и голубом берете.
Этот берет режет мне глаза. Я вспоминаю синее небо и 1877 год, село Александровка в предместье Петербурга.
С ребятами мы больше всего любили играть на новом кладбище, которое за несколько лет разрослось, как жирная грибница во влажном лесу. С нашей стороны железки открыли отдельные участки для иноверцев.
Совсем рядом с моим домом по Преображенской дороге. Если они будут так помирать, и расширять кладбище, то и наш дом скоро снесут под могилы.
Мне нравится разглядывать могилы, особенно еврейские. Они большие, дорогие и торжественные. Я не умею читать, но по буквам, по золотым росписям мне нравится отгадывать, кто тут похоронен. Представлять, как он жил-жил, а потом раз и слёг навсегда под землю. Мне уже девять лет, и я отлично считаю. Меня дед научил. Дед очень умный. Правда, он уже не ходит. Только лежит и хрипит. Скоро он умрёт. Не могу представить, как он будет лежать под землёй.
Я смотрю на числа, считаю, сколько человек прожил. Вот, мальчик. Он младше меня на два года, а уже в могилке. Интересно, как звали этого Авраамку? Как он умер и зачем? Но конфеты ему уже точно ни к чему. Мы с ребятами едим их без зазрения совести. Хотя бабушка говорит, это грех. А я думаю, у него в раю там этих конфет - обожрись.
Ещё я думаю, что будет со мной, когда меня положат в могилу? Неужели ничего? А ещё - навсегда? И я всегда там буду лежать? Всегда-всегда?
Мы с ребятами играли в камешки. И мне выбили глаз. Тем же летом. Когда было синее-синее небо. У меня было заражение крови. Так сказал врач. И я у мер.
Юная женщина поднялась, прихватив беретку из синего-синего неба. Она ушла, но застыла на сетчатке моего глаза, который стал немного побаливать. Я ещё посижу. Мне на следующей.
Слева юная женщина в старушечьем мышиным пальто и голубом берете.
Этот берет режет мне глаза. Я вспоминаю синее небо и 1877 год, село Александровка в предместье Петербурга.
С ребятами мы больше всего любили играть на новом кладбище, которое за несколько лет разрослось, как жирная грибница во влажном лесу. С нашей стороны железки открыли отдельные участки для иноверцев.
Совсем рядом с моим домом по Преображенской дороге. Если они будут так помирать, и расширять кладбище, то и наш дом скоро снесут под могилы.
Мне нравится разглядывать могилы, особенно еврейские. Они большие, дорогие и торжественные. Я не умею читать, но по буквам, по золотым росписям мне нравится отгадывать, кто тут похоронен. Представлять, как он жил-жил, а потом раз и слёг навсегда под землю. Мне уже девять лет, и я отлично считаю. Меня дед научил. Дед очень умный. Правда, он уже не ходит. Только лежит и хрипит. Скоро он умрёт. Не могу представить, как он будет лежать под землёй.
Я смотрю на числа, считаю, сколько человек прожил. Вот, мальчик. Он младше меня на два года, а уже в могилке. Интересно, как звали этого Авраамку? Как он умер и зачем? Но конфеты ему уже точно ни к чему. Мы с ребятами едим их без зазрения совести. Хотя бабушка говорит, это грех. А я думаю, у него в раю там этих конфет - обожрись.
Ещё я думаю, что будет со мной, когда меня положат в могилу? Неужели ничего? А ещё - навсегда? И я всегда там буду лежать? Всегда-всегда?
Мы с ребятами играли в камешки. И мне выбили глаз. Тем же летом. Когда было синее-синее небо. У меня было заражение крови. Так сказал врач. И я у мер.
Юная женщина поднялась, прихватив беретку из синего-синего неба. Она ушла, но застыла на сетчатке моего глаза, который стал немного побаливать. Я ещё посижу. Мне на следующей.