Незилов
Вчера был такой мороз, что слюна замерзала во рту, что хрусталики в глазах леденели и случалась морозная слепота. Сегодня дождь. Сегодня все кончено.
Вчера я ходил на постановку своей самой любимой пьесы. Впервые в жизни. Я столько раз читал ее, столько раз смотрел кинопостановку Мельникова, что с трудом представлял, как можно сделать иначе, как кто-то может спеть джорджевскую «Май свит лорд», кроме самого Джорджа.
Так я и размышлял, сидя в неудобном кресле, глядя из-под толстых бронебойных век на сцену обожжённую желтым светом. Зилов медленно повторял свои фразы. Я искал интонации Даля, пытался унюхать злую петрозаводскую осень…
И тут неожиданно Зилов с Галей закружились в медленном танце под «Самфинг», под песню Джорджа! Я подскочил с кресла. Я стал крутить руками и глазными яблоками. Рядом со мной и позади сидели дети, малолетние выродки лет 15-и, которые шептались на всякие темы вроде, мог быть куллер в конторе в 70-е годы или нет? Или почему Зилов стучит по стене, а не в дверь, когда его заперли.
Впрочем, мне было плевать на них, я сам часто шепчусь про куллеры, смерть, секс с животными и вкус шарлотки под коньяк, с самим собой или чужими людьми.
- Ты так любишь эту пьесу, потому что ты сам и есть Зилов. Ты Зилов, Максим. Смирись…
Это очень страшно слышать от женщины. Да что там, это страшно слышать от всех.
Я смотрю на него и мне страшно. Я никогда не хотел быть таким. Никто не может хотеть быть таким. Да я и не верю в свою зиловщину. Он, как гной, который хочется выдавить до последнего. Он уродливый рубец на лице, который хочется замазать, на который страшно смотреть. И тем страшнее он, что сделан из человеческого.
Идет дождь. Я иду по расплавленной земле, каше из снега, асфальта и соли. В моих наушниках «Isn t A Pitty». Сегодня праздник. Сегодня самый прекрасный праздник - день рождения Джорджа. А про таких, как Зилов, мы вспоминать не будем никогда!
Вчера я ходил на постановку своей самой любимой пьесы. Впервые в жизни. Я столько раз читал ее, столько раз смотрел кинопостановку Мельникова, что с трудом представлял, как можно сделать иначе, как кто-то может спеть джорджевскую «Май свит лорд», кроме самого Джорджа.
Так я и размышлял, сидя в неудобном кресле, глядя из-под толстых бронебойных век на сцену обожжённую желтым светом. Зилов медленно повторял свои фразы. Я искал интонации Даля, пытался унюхать злую петрозаводскую осень…
И тут неожиданно Зилов с Галей закружились в медленном танце под «Самфинг», под песню Джорджа! Я подскочил с кресла. Я стал крутить руками и глазными яблоками. Рядом со мной и позади сидели дети, малолетние выродки лет 15-и, которые шептались на всякие темы вроде, мог быть куллер в конторе в 70-е годы или нет? Или почему Зилов стучит по стене, а не в дверь, когда его заперли.
Впрочем, мне было плевать на них, я сам часто шепчусь про куллеры, смерть, секс с животными и вкус шарлотки под коньяк, с самим собой или чужими людьми.
- Ты так любишь эту пьесу, потому что ты сам и есть Зилов. Ты Зилов, Максим. Смирись…
Это очень страшно слышать от женщины. Да что там, это страшно слышать от всех.
Я смотрю на него и мне страшно. Я никогда не хотел быть таким. Никто не может хотеть быть таким. Да я и не верю в свою зиловщину. Он, как гной, который хочется выдавить до последнего. Он уродливый рубец на лице, который хочется замазать, на который страшно смотреть. И тем страшнее он, что сделан из человеческого.
Идет дождь. Я иду по расплавленной земле, каше из снега, асфальта и соли. В моих наушниках «Isn t A Pitty». Сегодня праздник. Сегодня самый прекрасный праздник - день рождения Джорджа. А про таких, как Зилов, мы вспоминать не будем никогда!