Призрачный Фриско
- Смотри! - кричу я Тепленко сквозь шум ветра, - Призрачный берег
верно манит в прозрачную даль.
- Угу, - отвечает Тепленко, - а чуткое сердце верит, что не вернется печаль.
Ветер пролива Золотые ворота наполнял меня по самое горло. И казалось, поднимешь руки и полетишь.
- Куда мы дальше? В Сакраменто?
- Никуда, - отвечает Тепленко хмуро.
- Будем сидеть в Сан-Франциско? - спрашиваю, - Мне здесь нравится. И мы ещё не встречались с Джулией Соколовой.
- Нет. Не будем.
- А куда? Домой?
- Нет. Всё кончено. Ничего нет.
Рожа Тепленко была похожа на камешек.
- Киря, - говорю, - ты совсем ку-ку? Посмотри!
И я показал на серую махину неба, опустившее своё вздутое грозовое пузо над красным мостом, на туманную даль Тихого океана за ним, на сахарные головни города с другой стороны, залитые белым солнцем, на счастливую кореянку с кривыми ножками, что фотографируется на фоне моста, на двух жирных русских тёток с плоскими задами.
- Смотри, - кричу, - как это ничего нет?!
- Ничего этого нет, - ответил Тепленко, не меняя выражения каменной рожи. - Это 2006 год. Понимаешь? Какой сейчас год по-твоему?
- Семнадцатый? - отвечаю растерянно. Тёплый калифорнийский ветер взметнулся от залива в самое сердце.
- Да, семнадцатый. А это две тысячи шестой. Понял? Вот это всё. И сейчас этого ничего нет. Ни Золотых ворот, ни Алькатраса, ни сахарных головней Сан-Франциско, ни Джулии Соколовой, ни даже этих жирных русских баб с плоскими задами. Всё это было 11 лет назад. Всё это исключительно твоя фантазия.
- Что ты несёшь? - говорю тихо. А липкая тоска начинает обволакивать с пяток до затылка.
- Смотри, на чём я сижу? - спрашивает Тепленко.
А я смотрю: он сидит на злом, горбатом гномике, у которого лицо престарелой Шерелин Фенн.
- Ты сидишь на гномике, - отвечаю.
- На горбатом гномике с лицом Шерелин Фенн, - поправил Тепленко. - А теперь смотри.
Он вытащил из кармана топор и отрубил гномику голову.
Гномик упал, из его шеи потекла синяя кровь.
- Это черничный сок, - объявил Тепленко. - Теперь понял?
- Две тысячи шестой, - прошептал я.
Мне стало ужасно печально. Я не хотел прощаться даже с фантазиями.
- Ничего не поделаешь, - смягчил голос Тепленко. - Не всегда же медок. Пора в свой сраный рабочий офис, в холодный июнь 2017, в мёртвый Питер.
Калифорнийское небо стало осыпаться, как осенний тополь. И Киря запел:
«Когда в солнцем залитой долине,
Ослепленный сиянием гор,
К белоснежным вершинам
Ты устремишь свой взор.
Когда сказочный вечер
Неба песнь разольет с высоты,
В своей юности вечен
Навсегда останешься ты».
- Сука ты, - говорю.
верно манит в прозрачную даль.
- Угу, - отвечает Тепленко, - а чуткое сердце верит, что не вернется печаль.
Ветер пролива Золотые ворота наполнял меня по самое горло. И казалось, поднимешь руки и полетишь.
- Куда мы дальше? В Сакраменто?
- Никуда, - отвечает Тепленко хмуро.
- Будем сидеть в Сан-Франциско? - спрашиваю, - Мне здесь нравится. И мы ещё не встречались с Джулией Соколовой.
- Нет. Не будем.
- А куда? Домой?
- Нет. Всё кончено. Ничего нет.
Рожа Тепленко была похожа на камешек.
- Киря, - говорю, - ты совсем ку-ку? Посмотри!
И я показал на серую махину неба, опустившее своё вздутое грозовое пузо над красным мостом, на туманную даль Тихого океана за ним, на сахарные головни города с другой стороны, залитые белым солнцем, на счастливую кореянку с кривыми ножками, что фотографируется на фоне моста, на двух жирных русских тёток с плоскими задами.
- Смотри, - кричу, - как это ничего нет?!
- Ничего этого нет, - ответил Тепленко, не меняя выражения каменной рожи. - Это 2006 год. Понимаешь? Какой сейчас год по-твоему?
- Семнадцатый? - отвечаю растерянно. Тёплый калифорнийский ветер взметнулся от залива в самое сердце.
- Да, семнадцатый. А это две тысячи шестой. Понял? Вот это всё. И сейчас этого ничего нет. Ни Золотых ворот, ни Алькатраса, ни сахарных головней Сан-Франциско, ни Джулии Соколовой, ни даже этих жирных русских баб с плоскими задами. Всё это было 11 лет назад. Всё это исключительно твоя фантазия.
- Что ты несёшь? - говорю тихо. А липкая тоска начинает обволакивать с пяток до затылка.
- Смотри, на чём я сижу? - спрашивает Тепленко.
А я смотрю: он сидит на злом, горбатом гномике, у которого лицо престарелой Шерелин Фенн.
- Ты сидишь на гномике, - отвечаю.
- На горбатом гномике с лицом Шерелин Фенн, - поправил Тепленко. - А теперь смотри.
Он вытащил из кармана топор и отрубил гномику голову.
Гномик упал, из его шеи потекла синяя кровь.
- Это черничный сок, - объявил Тепленко. - Теперь понял?
- Две тысячи шестой, - прошептал я.
Мне стало ужасно печально. Я не хотел прощаться даже с фантазиями.
- Ничего не поделаешь, - смягчил голос Тепленко. - Не всегда же медок. Пора в свой сраный рабочий офис, в холодный июнь 2017, в мёртвый Питер.
Калифорнийское небо стало осыпаться, как осенний тополь. И Киря запел:
«Когда в солнцем залитой долине,
Ослепленный сиянием гор,
К белоснежным вершинам
Ты устремишь свой взор.
Когда сказочный вечер
Неба песнь разольет с высоты,
В своей юности вечен
Навсегда останешься ты».
- Сука ты, - говорю.