Англичанин с большими узбекскими глазами
У меня есть друг - англичанин. Про него я и хочу вам рассказать.
Правда, я не уверен, что он англичанин. Возможно, он узбек только с большими глазами. Хотя на узбека (даже с большими глазами) он не похож. Он похож на голую женщину с маленькой грудью, которая счастливо спит рядом со мной, а я не знаю, как сбежать, потому что может вернуться её муж и тогда меня ждёт тоска. Или кисель. Я ненавижу кисель. Я люблю его только в сухом виде, как хос халву.
Хос халва мне напоминает песок в Автово, у рынка Юнона. Огромные дюны, а за ними трубы ТЭЦ, нервы электропередач на железных гигантских скелетах. И вот я стою на чужом балконе, смотрю, как величаво пенится рассвет. Как один за другим гаснут огни вокруг завода, будто умирающие светлячки на теле рыцаря дня. Светлеет небо на горизонте, как акварель разъедаемая водой. И плавится, стекает в такую же светлую воду залива, который здесь, в этой дыре, разлит жалкими лужами.
Я глубоко вдыхаю утренний холодный воздух со вкусом летнего солнца, остывшего за ночь гудрона свежего асфальта и дыма из одиноко тарахтящего у парадной жигулёнка.
И я бы так стоял до конца жизни, но Светка зовёт. Это её квартира, это её балкон. И она зовёт в свою постель.
И она уже стоит голая на коленках, ко мне затылком. Изгибается, виляет задом, как течная собака. Знает, как меня привлечь. И я бездумно привлекаюсь…
И потом, когда я лежу обессиленный, а Светка щёлкает каналы телевизора, и спрашивает меня о чём-то. Я не слушаю. Тормошит, переспрашивает.
- Как там этого узбека.
- Он не узбек, - говорю, - он англичанин.
- Похож на узбека, - говорит она, - только с большими глазами.
- Это не глаза, это очки.
- Какой ты занудный, - фыркает Светка и выключает телевизор.
Не дала мне дослушать хорошую песню Элтона Джона.
Правда, я не уверен, что он англичанин. Возможно, он узбек только с большими глазами. Хотя на узбека (даже с большими глазами) он не похож. Он похож на голую женщину с маленькой грудью, которая счастливо спит рядом со мной, а я не знаю, как сбежать, потому что может вернуться её муж и тогда меня ждёт тоска. Или кисель. Я ненавижу кисель. Я люблю его только в сухом виде, как хос халву.
Хос халва мне напоминает песок в Автово, у рынка Юнона. Огромные дюны, а за ними трубы ТЭЦ, нервы электропередач на железных гигантских скелетах. И вот я стою на чужом балконе, смотрю, как величаво пенится рассвет. Как один за другим гаснут огни вокруг завода, будто умирающие светлячки на теле рыцаря дня. Светлеет небо на горизонте, как акварель разъедаемая водой. И плавится, стекает в такую же светлую воду залива, который здесь, в этой дыре, разлит жалкими лужами.
Я глубоко вдыхаю утренний холодный воздух со вкусом летнего солнца, остывшего за ночь гудрона свежего асфальта и дыма из одиноко тарахтящего у парадной жигулёнка.
И я бы так стоял до конца жизни, но Светка зовёт. Это её квартира, это её балкон. И она зовёт в свою постель.
И она уже стоит голая на коленках, ко мне затылком. Изгибается, виляет задом, как течная собака. Знает, как меня привлечь. И я бездумно привлекаюсь…
И потом, когда я лежу обессиленный, а Светка щёлкает каналы телевизора, и спрашивает меня о чём-то. Я не слушаю. Тормошит, переспрашивает.
- Как там этого узбека.
- Он не узбек, - говорю, - он англичанин.
- Похож на узбека, - говорит она, - только с большими глазами.
- Это не глаза, это очки.
- Какой ты занудный, - фыркает Светка и выключает телевизор.
Не дала мне дослушать хорошую песню Элтона Джона.