Мои стихи
За три с половиной года, которые существует этот журнал, я выложила сюда достаточно много своих стихов и переводов - и старых, и новых. Сколько точно - сама не знаю.
Все они доступны по тэгу "Мои стихи", но это, конечно, неудобно. Когда-нибудь, иншаАллах, я повожусь и сделаю одну или несколько тематических подборок, чтобы все стихи были на одной странице.
А пока что решила выложить подборку собственных стихов, сделанную российской поэтессой-националисткой Мариной Струковой осенью прошлого года. Без ложной скромности скажу, что ее внимание - это знак качества, потому что она очень сильный поэт и обладает редчайшим умением абстрагироваться, вы поняли, о чем я. "Полыхает-горит твой проклятый российский паспорт" - название, которое дала подборке Марина.
Все эти стихи уже были здесь раньше, просто сейчас они на одной странице, отобранные для публикации и размещенные в такой последовательности, как захотелось Марине Струковой. Ее вкусу можно доверять, но, тем не менее, это ее вкус, а не мой. Я бы отсюда треть выбросила и столько же добавила ) Но менять ничего не буду.
МОЛИТВА
О Аллах, помоги мне,
Сохрани, что храню -
Чтобы славилось в гимне
То, что рвут на корню.
То, что сделали с нами,
С нами прежними сверь -
Чтобы взвилось, как знамя,
То, что взвыло, как зверь.
И в высоком, и в прозе
Нас единством укрась -
Чтобы высилось в бронзе
То, что бросили в грязь.
Дай же каждому дело,
Кто остался живой -
Чтобы громом гремело,
Что рыдало вдовой.
И, очистив от злого,
Дай мне ярость и страсть -
Чтоб ответить за слово
И за Родину пасть.
МЫ
Потеряли кров, потеряли страх,
Потеряли всех, кого дал Аллах.
Проливали кровь на траву и снег,
И вставали вновь, рассыпая смех.
Уходили в бой, уходили в рай,
Разделяли боль перелетных стай.
Возвращались в ад из чужих Европ.
И рождались, брат, все исправить чтоб.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Последний километр - как во сне.
Считай, что слабость - это срыв задания.
Я падаю коленями на снег
Внутри скелета выжженного здания
И замираю, уперевшись лбом
В обломки стен и, замерев, не плачу.
Ну, здравствуй, Джовхар, мой любимый дом,
Я снова здесь, могло ли быть иначе?
Мой дом, мой черно-белый Сталинград,
Мой черно-белый мир - в снегу и саже.
Цветные лишь базарчики стоят
И вроде парикмахерская даже.
А оккупант теперь уже другой -
У них бока трясутся, а не руки.
Они уже не звери на убой,
А сытые, довольные тварюги.
Смотри на них - и слова не моги.
Стрелять бы в них - а надо сторониться.
А у меня здесь несколько могил
И тетя здесь - в девятой горбольнице.
Здесь грохот был, здесь был огонь и чад -
Они потом улягутся в граните.
И волки со свободой на плечах
Как тени, шли по балкам перекрытий.
Свободы запах - он теперь лесной.
Я мыла косы, чтоб не пахли дымом.
Я дома, но мне страшно здесь одной
И я давно не знаю, что с любимым.
Расчеты наши съели блокпосты.
Не как волчица шла, а как лиса я.
Жива ли тетя? Город, жив ли ты?
Наверно, жив, раз я здесь воскресаю.
И нам плевать на их "запрещено" -
Вернем, отстроим, вырастим, обучим.
Стоит старушка, рядом с ней щенок
И банка трехлитровая с горючим.
И я стою, одетая в старье,
Дурная от нахлынувшего счастья.
Джохар, прости предательство мое.
Пока жива, я буду возвращаться.
***
Когда беззащитен - ну как ты останешься гордым?
Тебя унижают, а ты - ну, авось пронесет.
Вот мы носим воду, а снайпер стреляет по ведрам.
И знаю откуда - там метров всего до двухсот.
На днях эти нелюди ранили Седину внучку.
А может, не эти - они тут друг другу под стать.
А мне бы сейчас хоть паршивую АКСУчку,
И я бы, ей-Богу, его попыталась достать.
Ва Дела, мне хочется жить - посильнее, чем этим.
Чтоб замуж, и дети, и чтоб не реветь до утра.
Но если ты, Боже, мне что-то другое наметил -
То дай же погибнуть, сжимая не ручку ведра.
* * *
Над Шатоем - там, наверное, туман.
Облака в ладонях гор, как комья ваты.
А в судах лежат толстенные тома -
Почитать - так мы и вправду виноваты.
Нет свободы, нет устоев, нет суда.
Есть Аллах. И есть Шатой, моя твердыня.
И наш сын, который вырвется туда,
Где мы с мужем не остались молодыми.
* * *
Стояли, не зная, с чего начать.
Ушли, не подняв голов.
Так раненый волк отпустил волчат
Расти в молодых волков.
Привстал и прикрикнул: "А ну бегом!"
И рацию им отдал.
И все, никого на разбитый дом,
На целый ничей квартал.
Зеленую ленту надел на лоб,
Проверил запас гранат.
Здоровой рукою к себе подгреб
Удобнее автомат.
И замер, и слушал вдали стрельбу -
Неплохо б поспать часок.
Волчица с зеленой тесьмой на лбу
Вошла и легла у ног.
КРОВНИК
Матерились, стреляли, лупили прикладами в двери,
Избивали хозяина дома ногами в живот.
И визжащая дура, чтоб только не трогали, звери,
Провизжала зверью, где жена командира живет.
И тащили ее за тяжелые темные косы,
И, ударив наотмашь, спросили - понятно, о ком.
Сжала зубы, прикрыла глаза, и на все их вопросы
Ничего не ответила, брезгуя их языком.
Когда все, чем ты жив, через миг опрокинется болью,
То чеченке, жене муджахида останется лишь
Удушающий ужас засунуть в такое подполье,
Чтоб ни враг не почуял, ни даже под сердцем малыш.
Подошел капитан: "Нифига себе наглые суки!
Хочешь жить - говори, а на помощь никто не придет".
Ее бросили навзничь, вдвоем наступили на руки,
И с ноги он ударил уже шевелящийся плод.
Он боролся, малыш, отползти он пытался в сторонку.
И шахаду шепнув, и приняв неизбежность, как есть,
Попросила она быстрой смерти себе и ребенку,
А для мужа и братьев своих - долгой жизни на месть.
Через час по земле через двор, где стояла машина,
Волочили ее и пинали ногами с боков.
И тянулись за ней сгустки крови убитого сына -
Нерожденного первенца гордых шатойских волков.
И забрали ее, и закрыли в каком-то сарае,
Донеслось: "А давай подожжем!" - от какой-то свиньи.
Грызла тряпку она и молила Аллаха о Рае,
Только этой же ночью ее откупили свои.
Для того, чтобы мстить, твое сердце должно быть из камня,
Что остался на дне, когда стихли круги по воде.
Нелюдей очень долго - увы, безуспешно - искали.
А она отлежалась и в руки взяла СВД.
И войне не конец, если где-то гуляет твой кровник,
Если где-то спокойно живет - если просто живет.
И идет по Москве моложавый такой подполковник,
А навстречу герою войны мать с ребенком идет.
Не увидел, прошел, не узнал, не почувствовал страха,
Его внутренний голос не дернулся воплем "Ложись!" -
Когда маленький нохчо, двухлетнее чудо Аллаха,
Улыбнувшись, продлил этой мрази никчемную жизнь.
* * *
На дне противотанкового рва,
Поросшего запутанным подлеском,
Где запахи сплетаются в слова
И лес в тумане стал уже нерезким,
На ямы характерные взгляну
И на подлесок, возле ям примятый -
И думаю: и на мою войну
Когда-нибудь вот так придут с лопатой.
Придут такой же бешеной весной,
Восстановив картину по осколкам,
Найдут кольцо, потерянное мной,
И мужнин самодельный перстень с волком.
Неторопливо разведут костер.
Сообразят Тимура на гитаре.
Найдут пропавших братьев и сестер
И с почестями погребут в Джохаре.
* * *
- Это дело кончится войной.
Ехала б домой, пока не поздно.
- Деда, я останусь здесь, с тобой,
Дедушка, позволь остаться в Грозном!
Ты же сам сказал: "Москву забудь.
Родина - где род, а не где сытно".
- Ладно, перетерпим как-нибудь.
Хоть тебе потом не будет стыдно.
У РЕСКОМА
Опять, так знакомо, картинки из времени давнего -
Нас мало осталось, кто помнит об этих деньках.
Торчим у Рескома, надеясь увидеть Дудаева -
С портретами Цоя в больших самодельных значках.
Кто ярким пятном, кто смущенным неброским наброском -
Я б всем по портрету, да вдруг еще гнев навлеку.
И Цой, похороненный в Питере на Богословском, -
Единственный мертвый на нашем коротком веку.
Еще мы не знаем ни страха, ни боли, ни меры.
Не сводит нам челюсти терпкая, вкусная месть.
А город стоит, от предсмертного ужаса серый,
Мы вроде все видим - но все принимаем, как есть.
Стоим и смеемся, как издревле Господом велено.
Предсмертные дети недавно ушедшей страны.
И нет еще близко средь нас иудея ни эллина,
Ни суфия ни салафита - ни жертвы войны.
И тот же Санек - он кому-то какой-то ли враг ли?
И тот же Джохар - он Джохар, а не высшая власть.
И светленький мальчик, такой весь застенчиво-наглый,
Вдруг с бухты-барахты меня обещает украсть.
Серьезный такой - ну решайся давай, или-или,
Я взрослый уже, увезу тебя к деду в Шали.
И дрогнуло сердце: его ведь, наверно, убили.
А может, и нет - ведь меня же убить не смогли.
* * *
Радостна была, горяча.
Братьев провожала и птиц.
Сбрасывала ношу с плеча.
Стряхивала искры с ресниц.
Вспарывала хлеб с "БисмиЛля".
Делала дуа за семью.
Знала, что родная земля -
То, что защищают в бою.
Метко научилась стрелять.
Верила, что мы победим.
Две носила РГД-5
Вместо, как у всех, Ф-1.
Бредила гореть и сгореть,
Джовхар не оставить живой...
И - осталась тихо стареть
Где-то под огромной Москвой.
* * *
Наш Апти, красавчик, влюбился в сокурсницу Женьку.
Отцы поворчали, но оба смирились: любовь.
И Женька, еще и женою не став, хорошенько
Уже изучила "са безам", "марш вог1ийл" и "б1ов".
Играет Аллах биографией нашей зачем-то,
Тасует нам судьбы, то милостив к нам, то сердит.
В Шатойских горах эта девочка станет чеченкой,
Возьмет имя Жовхар и мне двух племяшек родит.
Чтоб кем-нибудь быть, им родиться для этого мало.
И вот, я живу, благодарную память храня,
Что если б не тот, в честь кого я невестку назвала,
Я стала бы русской, и Зоей бы звали меня.
(Для тех, кто не в теме - Жовх1ар, в переводе "жемчуг" - это имя Джохар)
ДОБРЫЙ СОСЕД
Чтоб быть свободным не наполовину
И чтобы снова не возник Союз,
Необходимо резать пуповину
И сбрасывать великорусский груз.
Вернуть язык свой, как великий дар свой,
И выйти в мир, как из тюрьмы на свет.
И будет дом. И будет государство.
Россия будет добрый, но сосед.
Анатолий Балуценко
Перевод с беларусского Зулихан Магомадовой
* * *
А все же Джохар был великий вождь!
Не пряча все знавших глаз,
За высшую цель под свинцовый дождь
Он бросил себя и нас.
Вот если бы он только нас, как все -
Он был бы одной из крыс,
Из тех, кто народу на шею сел,
Тащил, вывозил и грыз.
А если б он только себя сквозь ад -
Без злости, без всех обид -
Он просто бумажный бы был солдат,
Сгорел бы - и был забыт.
* * *
Волей Аллаха, голосом крови, словом Джохара,
Горной твердыней, гранью ножа и слова -
Встанем из праха, станем достойны Божьего дара,
Отнятый ныне, к нам он вернется снова.
Гордость вернуть бы, дерзость вернуть бы, смелость вернуть бы,
Стать бы опять бы теми, кто мы по праву.
Вспомнить бы суть бы, бросить бы судьбы на Божий суд бы,
Все потерять бы - и обрести державу.
* * *
Был момент, когда все мы хотели в шахиды.
Три девятки тогда превращались в нули.
Мы уже понимали, что будем убиты,
Но предать свою землю еще не могли.
От смертельной усталости не было страха,
Лишь хотелось убить чем побольше зверья.
Нас с любимым спасла только воля Аллаха
И друг друга присутствие в этой дунья.
Вы мусолили модное слово "милениум".
Я творила намаз на кровавом снегу.
И, вставая, терзалась одним сожалением -
Что напрасно, без пользы погибнуть могу.
А враги истребляли все то, что нам дорого.
Имена их, как память о предках, храним.
Наши мирные люди бежали из города.
Им давали проход и стреляли по ним.
Так погибла соседка, старуха Сацита.
Очевидцы спасли только внучку одну.
Останавливал только запрет суицида
И чудовищный страх оказаться в плену.
Мы держались назло - только честью и местью,
Понимая: их много, мы всех не убьем.
И решили, что просто останемся вместе -
И туда, если что, мы уходим вдвоем.
И плевать, если скажут: мол, гибли за чей-то
Интерес наживаться на грязи войны...
Но Аллах сохранил наши жизни зачем-то.
Мы, наверно, победу увидеть должны.
* * *
Поставил в угол автомат.
Спросил воды, как в старину.
Я всю отдала: "Выпей, брат".
А он: "Я завтра все верну".
И утром он пришел опять.
Смотрю - ведро, в ведре вода.
И как он смог ее достать,
Я не узнаю никогда.
Молчу, не поднимая глаз.
Не поднимая глаз, молчим.
И в разных комнатах намаз
Для нас -
как большего почин.
Мне рассказали: офицер.
Служил России хорошо.
Когда совпали кровь и цель,
Сорвал погоны и ушел.
Он очень долго жил в Москве,
И у него там есть жена...
Ему, муслиму, можно две,
Да только русская она...
Не забывается никак
Его тоскливо-дерзкий взгляд.
Я прочитала б с ним никах,
Ушла бы с ним на газават.
Аллах, зачем ему жена,
Не принявшая наш народ?
Аллах, пускай она сполна
С ним делит все - или уйдет...
* * *
В школу ходит девочка в хиджабе.
Бедный завуч аж извелся весь.
Для него она уже сбежала
К страшным ваххабитам в темный лес.
Светлое, почти до полу, платье
И большой платок на голове.
В той же школе - двое младших братьев
И сестра - а скоро будет две.
Девочка сидит со строгим видом.
Девочке всего пятнадцать лет.
Вся ее причастность к муджахидам -
Это беспоследственный Инет.
Девочка могла бы, да не станет
Свой иман испытывать в лесу.
Только снова где-то в Дагестане
Запытали Магу и Мусу.
Девочка в хиджабе, как в кирасе.
Так велел Посланник, мир ему.
Только снова во Владикавказе
Мусульмане брошены в тюрьму.
Девочка в хиджабе, как с плакатом
"Да - Кавказ!" на улицах Москвы.
Внутренним - протестным - баракатом
Наполняясь с ног до головы.
Папу с мамой вызывают в школу.
Пишут списки, кто и где живет.
В черном одеянии до полу
На уроки - как на эшафот.
Так что поздравляю, дорогие,
Сделавшие все, чтобы она
В окруженном здании погибла,
Бросив в вас гранату из окна.
СОСЕДКА
У тебя - сын, у меня - сын,
Они чем-то похожи очень.
У тебя муж - офицер, Нин,
У меня - проехали, в общем.
Говорить нам - о делах мам,
О всем том, в чем мы обе профи.
Девяносто пятый, Шатой, май! -
Не мешает нам выпить кофе.
Позади кровь, позади страх,
Горе учит, а время лечит.
И когда вдруг за окном - бах! -
То мои неподвижны плечи.
И когда ты в январе том
На три дня уезжала к маме,
Ты Санька к нам привела в дом,
И твой сын оставался с нами.
Но когда твой: "Ты убит, эй!",
А мой тянет "чеку" наружу -
Я б Москву всю - да Иблис с ней! -
Чтоб его увезти на Сунжу.
СЫН В ШКОЛУ ПОШЕЛ
Такая нам участь свыше,
Мы жили, не к ней готовясь.
Волчонок подрос и вышел
Из логова в мегаполис.
И вот он сидит за партой -
Ребенок, который мне
Читает штабные карты
И может делить в уме.
Не балуется, не плачет,
Нормальный такой пацан, да?
Обычный московский мальчик
С повадками диверсанта.
Ва Дела, что дальше будет?
Тоскливо, хоть в лес беги.
Боюсь, что чужие люди
Промоют ему мозги.
Напичкают в сердце фитны,
Затрут родовую память.
Детеныши беззащитны,
Большие не по зубам ведь.
В груди тяжело и зябко.
Мы так его берегли...
Схватить бы его в охапку
И скрыться на край земли.
* * *
Полыхает-горит огонек в полутьме вечерней.
Через пару минут ночь накроет верхушки гор.
Не пылающий дом и не книжный очаг в харчевне,
А хороший такой, партизанский такой костер.
Где-то вниз и вперед распростерся убитый город -
Перемолотый в пыль, превращенный в горящий ад.
И сидят у костра - не бандиты сидят, не воры -
Мои братья, защитники города, здесь сидят.
И вот в этом костре, не со зла, не назло, не нА спор,
Без патетики слов, под спокойный и честный взгляд -
Полыхает-горит твой проклятый российский паспорт.
Это значит, что ты никогда не придешь назад.
Зулихан Магомадова
Все они доступны по тэгу "Мои стихи", но это, конечно, неудобно. Когда-нибудь, иншаАллах, я повожусь и сделаю одну или несколько тематических подборок, чтобы все стихи были на одной странице.
А пока что решила выложить подборку собственных стихов, сделанную российской поэтессой-националисткой Мариной Струковой осенью прошлого года. Без ложной скромности скажу, что ее внимание - это знак качества, потому что она очень сильный поэт и обладает редчайшим умением абстрагироваться, вы поняли, о чем я. "Полыхает-горит твой проклятый российский паспорт" - название, которое дала подборке Марина.
Все эти стихи уже были здесь раньше, просто сейчас они на одной странице, отобранные для публикации и размещенные в такой последовательности, как захотелось Марине Струковой. Ее вкусу можно доверять, но, тем не менее, это ее вкус, а не мой. Я бы отсюда треть выбросила и столько же добавила ) Но менять ничего не буду.
МОЛИТВА
О Аллах, помоги мне,
Сохрани, что храню -
Чтобы славилось в гимне
То, что рвут на корню.
То, что сделали с нами,
С нами прежними сверь -
Чтобы взвилось, как знамя,
То, что взвыло, как зверь.
И в высоком, и в прозе
Нас единством укрась -
Чтобы высилось в бронзе
То, что бросили в грязь.
Дай же каждому дело,
Кто остался живой -
Чтобы громом гремело,
Что рыдало вдовой.
И, очистив от злого,
Дай мне ярость и страсть -
Чтоб ответить за слово
И за Родину пасть.
МЫ
Потеряли кров, потеряли страх,
Потеряли всех, кого дал Аллах.
Проливали кровь на траву и снег,
И вставали вновь, рассыпая смех.
Уходили в бой, уходили в рай,
Разделяли боль перелетных стай.
Возвращались в ад из чужих Европ.
И рождались, брат, все исправить чтоб.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Последний километр - как во сне.
Считай, что слабость - это срыв задания.
Я падаю коленями на снег
Внутри скелета выжженного здания
И замираю, уперевшись лбом
В обломки стен и, замерев, не плачу.
Ну, здравствуй, Джовхар, мой любимый дом,
Я снова здесь, могло ли быть иначе?
Мой дом, мой черно-белый Сталинград,
Мой черно-белый мир - в снегу и саже.
Цветные лишь базарчики стоят
И вроде парикмахерская даже.
А оккупант теперь уже другой -
У них бока трясутся, а не руки.
Они уже не звери на убой,
А сытые, довольные тварюги.
Смотри на них - и слова не моги.
Стрелять бы в них - а надо сторониться.
А у меня здесь несколько могил
И тетя здесь - в девятой горбольнице.
Здесь грохот был, здесь был огонь и чад -
Они потом улягутся в граните.
И волки со свободой на плечах
Как тени, шли по балкам перекрытий.
Свободы запах - он теперь лесной.
Я мыла косы, чтоб не пахли дымом.
Я дома, но мне страшно здесь одной
И я давно не знаю, что с любимым.
Расчеты наши съели блокпосты.
Не как волчица шла, а как лиса я.
Жива ли тетя? Город, жив ли ты?
Наверно, жив, раз я здесь воскресаю.
И нам плевать на их "запрещено" -
Вернем, отстроим, вырастим, обучим.
Стоит старушка, рядом с ней щенок
И банка трехлитровая с горючим.
И я стою, одетая в старье,
Дурная от нахлынувшего счастья.
Джохар, прости предательство мое.
Пока жива, я буду возвращаться.
***
Когда беззащитен - ну как ты останешься гордым?
Тебя унижают, а ты - ну, авось пронесет.
Вот мы носим воду, а снайпер стреляет по ведрам.
И знаю откуда - там метров всего до двухсот.
На днях эти нелюди ранили Седину внучку.
А может, не эти - они тут друг другу под стать.
А мне бы сейчас хоть паршивую АКСУчку,
И я бы, ей-Богу, его попыталась достать.
Ва Дела, мне хочется жить - посильнее, чем этим.
Чтоб замуж, и дети, и чтоб не реветь до утра.
Но если ты, Боже, мне что-то другое наметил -
То дай же погибнуть, сжимая не ручку ведра.
* * *
Над Шатоем - там, наверное, туман.
Облака в ладонях гор, как комья ваты.
А в судах лежат толстенные тома -
Почитать - так мы и вправду виноваты.
Нет свободы, нет устоев, нет суда.
Есть Аллах. И есть Шатой, моя твердыня.
И наш сын, который вырвется туда,
Где мы с мужем не остались молодыми.
* * *
Стояли, не зная, с чего начать.
Ушли, не подняв голов.
Так раненый волк отпустил волчат
Расти в молодых волков.
Привстал и прикрикнул: "А ну бегом!"
И рацию им отдал.
И все, никого на разбитый дом,
На целый ничей квартал.
Зеленую ленту надел на лоб,
Проверил запас гранат.
Здоровой рукою к себе подгреб
Удобнее автомат.
И замер, и слушал вдали стрельбу -
Неплохо б поспать часок.
Волчица с зеленой тесьмой на лбу
Вошла и легла у ног.
КРОВНИК
Матерились, стреляли, лупили прикладами в двери,
Избивали хозяина дома ногами в живот.
И визжащая дура, чтоб только не трогали, звери,
Провизжала зверью, где жена командира живет.
И тащили ее за тяжелые темные косы,
И, ударив наотмашь, спросили - понятно, о ком.
Сжала зубы, прикрыла глаза, и на все их вопросы
Ничего не ответила, брезгуя их языком.
Когда все, чем ты жив, через миг опрокинется болью,
То чеченке, жене муджахида останется лишь
Удушающий ужас засунуть в такое подполье,
Чтоб ни враг не почуял, ни даже под сердцем малыш.
Подошел капитан: "Нифига себе наглые суки!
Хочешь жить - говори, а на помощь никто не придет".
Ее бросили навзничь, вдвоем наступили на руки,
И с ноги он ударил уже шевелящийся плод.
Он боролся, малыш, отползти он пытался в сторонку.
И шахаду шепнув, и приняв неизбежность, как есть,
Попросила она быстрой смерти себе и ребенку,
А для мужа и братьев своих - долгой жизни на месть.
Через час по земле через двор, где стояла машина,
Волочили ее и пинали ногами с боков.
И тянулись за ней сгустки крови убитого сына -
Нерожденного первенца гордых шатойских волков.
И забрали ее, и закрыли в каком-то сарае,
Донеслось: "А давай подожжем!" - от какой-то свиньи.
Грызла тряпку она и молила Аллаха о Рае,
Только этой же ночью ее откупили свои.
Для того, чтобы мстить, твое сердце должно быть из камня,
Что остался на дне, когда стихли круги по воде.
Нелюдей очень долго - увы, безуспешно - искали.
А она отлежалась и в руки взяла СВД.
И войне не конец, если где-то гуляет твой кровник,
Если где-то спокойно живет - если просто живет.
И идет по Москве моложавый такой подполковник,
А навстречу герою войны мать с ребенком идет.
Не увидел, прошел, не узнал, не почувствовал страха,
Его внутренний голос не дернулся воплем "Ложись!" -
Когда маленький нохчо, двухлетнее чудо Аллаха,
Улыбнувшись, продлил этой мрази никчемную жизнь.
* * *
На дне противотанкового рва,
Поросшего запутанным подлеском,
Где запахи сплетаются в слова
И лес в тумане стал уже нерезким,
На ямы характерные взгляну
И на подлесок, возле ям примятый -
И думаю: и на мою войну
Когда-нибудь вот так придут с лопатой.
Придут такой же бешеной весной,
Восстановив картину по осколкам,
Найдут кольцо, потерянное мной,
И мужнин самодельный перстень с волком.
Неторопливо разведут костер.
Сообразят Тимура на гитаре.
Найдут пропавших братьев и сестер
И с почестями погребут в Джохаре.
* * *
- Это дело кончится войной.
Ехала б домой, пока не поздно.
- Деда, я останусь здесь, с тобой,
Дедушка, позволь остаться в Грозном!
Ты же сам сказал: "Москву забудь.
Родина - где род, а не где сытно".
- Ладно, перетерпим как-нибудь.
Хоть тебе потом не будет стыдно.
У РЕСКОМА
Опять, так знакомо, картинки из времени давнего -
Нас мало осталось, кто помнит об этих деньках.
Торчим у Рескома, надеясь увидеть Дудаева -
С портретами Цоя в больших самодельных значках.
Кто ярким пятном, кто смущенным неброским наброском -
Я б всем по портрету, да вдруг еще гнев навлеку.
И Цой, похороненный в Питере на Богословском, -
Единственный мертвый на нашем коротком веку.
Еще мы не знаем ни страха, ни боли, ни меры.
Не сводит нам челюсти терпкая, вкусная месть.
А город стоит, от предсмертного ужаса серый,
Мы вроде все видим - но все принимаем, как есть.
Стоим и смеемся, как издревле Господом велено.
Предсмертные дети недавно ушедшей страны.
И нет еще близко средь нас иудея ни эллина,
Ни суфия ни салафита - ни жертвы войны.
И тот же Санек - он кому-то какой-то ли враг ли?
И тот же Джохар - он Джохар, а не высшая власть.
И светленький мальчик, такой весь застенчиво-наглый,
Вдруг с бухты-барахты меня обещает украсть.
Серьезный такой - ну решайся давай, или-или,
Я взрослый уже, увезу тебя к деду в Шали.
И дрогнуло сердце: его ведь, наверно, убили.
А может, и нет - ведь меня же убить не смогли.
* * *
Радостна была, горяча.
Братьев провожала и птиц.
Сбрасывала ношу с плеча.
Стряхивала искры с ресниц.
Вспарывала хлеб с "БисмиЛля".
Делала дуа за семью.
Знала, что родная земля -
То, что защищают в бою.
Метко научилась стрелять.
Верила, что мы победим.
Две носила РГД-5
Вместо, как у всех, Ф-1.
Бредила гореть и сгореть,
Джовхар не оставить живой...
И - осталась тихо стареть
Где-то под огромной Москвой.
* * *
Наш Апти, красавчик, влюбился в сокурсницу Женьку.
Отцы поворчали, но оба смирились: любовь.
И Женька, еще и женою не став, хорошенько
Уже изучила "са безам", "марш вог1ийл" и "б1ов".
Играет Аллах биографией нашей зачем-то,
Тасует нам судьбы, то милостив к нам, то сердит.
В Шатойских горах эта девочка станет чеченкой,
Возьмет имя Жовхар и мне двух племяшек родит.
Чтоб кем-нибудь быть, им родиться для этого мало.
И вот, я живу, благодарную память храня,
Что если б не тот, в честь кого я невестку назвала,
Я стала бы русской, и Зоей бы звали меня.
(Для тех, кто не в теме - Жовх1ар, в переводе "жемчуг" - это имя Джохар)
ДОБРЫЙ СОСЕД
Чтоб быть свободным не наполовину
И чтобы снова не возник Союз,
Необходимо резать пуповину
И сбрасывать великорусский груз.
Вернуть язык свой, как великий дар свой,
И выйти в мир, как из тюрьмы на свет.
И будет дом. И будет государство.
Россия будет добрый, но сосед.
Анатолий Балуценко
Перевод с беларусского Зулихан Магомадовой
* * *
А все же Джохар был великий вождь!
Не пряча все знавших глаз,
За высшую цель под свинцовый дождь
Он бросил себя и нас.
Вот если бы он только нас, как все -
Он был бы одной из крыс,
Из тех, кто народу на шею сел,
Тащил, вывозил и грыз.
А если б он только себя сквозь ад -
Без злости, без всех обид -
Он просто бумажный бы был солдат,
Сгорел бы - и был забыт.
* * *
Волей Аллаха, голосом крови, словом Джохара,
Горной твердыней, гранью ножа и слова -
Встанем из праха, станем достойны Божьего дара,
Отнятый ныне, к нам он вернется снова.
Гордость вернуть бы, дерзость вернуть бы, смелость вернуть бы,
Стать бы опять бы теми, кто мы по праву.
Вспомнить бы суть бы, бросить бы судьбы на Божий суд бы,
Все потерять бы - и обрести державу.
* * *
Был момент, когда все мы хотели в шахиды.
Три девятки тогда превращались в нули.
Мы уже понимали, что будем убиты,
Но предать свою землю еще не могли.
От смертельной усталости не было страха,
Лишь хотелось убить чем побольше зверья.
Нас с любимым спасла только воля Аллаха
И друг друга присутствие в этой дунья.
Вы мусолили модное слово "милениум".
Я творила намаз на кровавом снегу.
И, вставая, терзалась одним сожалением -
Что напрасно, без пользы погибнуть могу.
А враги истребляли все то, что нам дорого.
Имена их, как память о предках, храним.
Наши мирные люди бежали из города.
Им давали проход и стреляли по ним.
Так погибла соседка, старуха Сацита.
Очевидцы спасли только внучку одну.
Останавливал только запрет суицида
И чудовищный страх оказаться в плену.
Мы держались назло - только честью и местью,
Понимая: их много, мы всех не убьем.
И решили, что просто останемся вместе -
И туда, если что, мы уходим вдвоем.
И плевать, если скажут: мол, гибли за чей-то
Интерес наживаться на грязи войны...
Но Аллах сохранил наши жизни зачем-то.
Мы, наверно, победу увидеть должны.
* * *
Поставил в угол автомат.
Спросил воды, как в старину.
Я всю отдала: "Выпей, брат".
А он: "Я завтра все верну".
И утром он пришел опять.
Смотрю - ведро, в ведре вода.
И как он смог ее достать,
Я не узнаю никогда.
Молчу, не поднимая глаз.
Не поднимая глаз, молчим.
И в разных комнатах намаз
Для нас -
как большего почин.
Мне рассказали: офицер.
Служил России хорошо.
Когда совпали кровь и цель,
Сорвал погоны и ушел.
Он очень долго жил в Москве,
И у него там есть жена...
Ему, муслиму, можно две,
Да только русская она...
Не забывается никак
Его тоскливо-дерзкий взгляд.
Я прочитала б с ним никах,
Ушла бы с ним на газават.
Аллах, зачем ему жена,
Не принявшая наш народ?
Аллах, пускай она сполна
С ним делит все - или уйдет...
* * *
В школу ходит девочка в хиджабе.
Бедный завуч аж извелся весь.
Для него она уже сбежала
К страшным ваххабитам в темный лес.
Светлое, почти до полу, платье
И большой платок на голове.
В той же школе - двое младших братьев
И сестра - а скоро будет две.
Девочка сидит со строгим видом.
Девочке всего пятнадцать лет.
Вся ее причастность к муджахидам -
Это беспоследственный Инет.
Девочка могла бы, да не станет
Свой иман испытывать в лесу.
Только снова где-то в Дагестане
Запытали Магу и Мусу.
Девочка в хиджабе, как в кирасе.
Так велел Посланник, мир ему.
Только снова во Владикавказе
Мусульмане брошены в тюрьму.
Девочка в хиджабе, как с плакатом
"Да - Кавказ!" на улицах Москвы.
Внутренним - протестным - баракатом
Наполняясь с ног до головы.
Папу с мамой вызывают в школу.
Пишут списки, кто и где живет.
В черном одеянии до полу
На уроки - как на эшафот.
Так что поздравляю, дорогие,
Сделавшие все, чтобы она
В окруженном здании погибла,
Бросив в вас гранату из окна.
СОСЕДКА
У тебя - сын, у меня - сын,
Они чем-то похожи очень.
У тебя муж - офицер, Нин,
У меня - проехали, в общем.
Говорить нам - о делах мам,
О всем том, в чем мы обе профи.
Девяносто пятый, Шатой, май! -
Не мешает нам выпить кофе.
Позади кровь, позади страх,
Горе учит, а время лечит.
И когда вдруг за окном - бах! -
То мои неподвижны плечи.
И когда ты в январе том
На три дня уезжала к маме,
Ты Санька к нам привела в дом,
И твой сын оставался с нами.
Но когда твой: "Ты убит, эй!",
А мой тянет "чеку" наружу -
Я б Москву всю - да Иблис с ней! -
Чтоб его увезти на Сунжу.
СЫН В ШКОЛУ ПОШЕЛ
Такая нам участь свыше,
Мы жили, не к ней готовясь.
Волчонок подрос и вышел
Из логова в мегаполис.
И вот он сидит за партой -
Ребенок, который мне
Читает штабные карты
И может делить в уме.
Не балуется, не плачет,
Нормальный такой пацан, да?
Обычный московский мальчик
С повадками диверсанта.
Ва Дела, что дальше будет?
Тоскливо, хоть в лес беги.
Боюсь, что чужие люди
Промоют ему мозги.
Напичкают в сердце фитны,
Затрут родовую память.
Детеныши беззащитны,
Большие не по зубам ведь.
В груди тяжело и зябко.
Мы так его берегли...
Схватить бы его в охапку
И скрыться на край земли.
* * *
Полыхает-горит огонек в полутьме вечерней.
Через пару минут ночь накроет верхушки гор.
Не пылающий дом и не книжный очаг в харчевне,
А хороший такой, партизанский такой костер.
Где-то вниз и вперед распростерся убитый город -
Перемолотый в пыль, превращенный в горящий ад.
И сидят у костра - не бандиты сидят, не воры -
Мои братья, защитники города, здесь сидят.
И вот в этом костре, не со зла, не назло, не нА спор,
Без патетики слов, под спокойный и честный взгляд -
Полыхает-горит твой проклятый российский паспорт.
Это значит, что ты никогда не придешь назад.
Зулихан Магомадова