СТРАШНАЯ СКАЗКА
продолжение
И я все думал, вертя в руках красный билетик на новое шоу нашей прекрасной покровительницы молодых талантов - а называлось оно «Свежая кровь» - идти самому или Ольку послать? Олька, цеховой товарищ и брат, жила за соседним столом, дышала, поводила плечами, чему-то хихикала, листая новостные сайты, никогда не рылась в моих бумагах, не просила зажигалку и относилась ко мне с уважением не за то, что начальник, а за то, что хороший журналист. За полгода нежной дружбы я так привык к тому, что она рядом, что стоило ей на пару дней уехать в N-ск, на соревнования по карате, наши сразу заметили, что я грустный и неухоженный, хотя ноги ее в моем доме не было, не то, что зубной щетки.
Олька немедленно заметила мои сомнения, я знаю. Перестала духами пахнуть, вытянулась к своему монитору - вопросов, дескать, я не задаю, захочешь - расскажешь.
Олькино лицо вдруг дернулось, нос сморщился, покраснел, она заплакала, как дурочка, как дитя.
- Мама вышла замуж. Не знаю, как отцу скажу.
Она стала всхлипывать, что было уж совершенно неэстетично и глупо.
- Я же знаю, как он отреагирует: ладно, дескать, дочь, значит, кто-то согласился с ней жить... - голос Ольки сорвался, слезы полились ведрами просто. - А она хорошая! Красивая какая!
Про красоту Олька знала, что говорила. Ее маман, Элла Готлиб, была действительно созданием штучной работы. Она свалила за бугор, года три тому назад, когда мы с Олькой и не встречались ещё. Я ее хорошо помнил. Увидел раз в концертном зале (не будучи особым знатоком музыки, просто остался после пресс-конференции на выступлении Башмета с оркестром - звезда, все же), она сидела в партере, я - на балконе; и когда в антракте она поднялась, оглянулась и поправила шаль на плечах, мне показалось, что весь зал, все люди и вся музыка - здесь, на кисточках ее шали. Меня просто качнуло к ней.
Журналисту с микрофоном подойти к незнакомому человеку весьма просто: взял и подошел. Но она знакомиться со мной не пожелала. Взглянула так, будто за моим плечом стоял вампир, небезупречное, но интересное мнение свое высказала и кивнула на спутника: ее сопровождал какой-то сопляк из музыкальных критиков, он попытался развить ее мысль, перевести в профессиональную сферу и заврался. Я откланялся. Я был очарован. Мне было уже не до губернатора, холопы которого вынесли звезде букет величиной с клумбу. (Сам папа послал Башмету записочку, пожелание услышать «Польку» Шнитке - кто научил, не знаю, но факт вошел в репортаж другого канала, я пролетел и получил от нашего директора). Скажу больше, мое решение взять Ольку в команду было продиктовано тем пьянящим фактом, что она - дочь той самой красавицы. Сходство, как оказалось (перед интервью мы не виделись, говорили по телефону), ограничивалось тембром голоса.
Но я не ошибся, из девчонки явно выйдет толк, она не гнушается тяжелой репортерской работы, начитана, дерзка, чем только не увлекалется - живописью, судомоделированием, восточными боевыми искусствами - словом, Сэйлор Мун, только страшненькая.
И вот теперь, глядя в ее невостребованно милое и красное от слез лицо, я, как мог, делился с ней туманными и мистическими, а потому непрофессиональными наблюдениями о Валерии Гавриловне, которые остались у меня от нашей давней встречи.
С галерейной темы мы как-то вдруг свернули на политику, историю, перемешали с мистикой и уже не останавливались до конца интервью. Я ходил тогда в радиорепортерах, и Валерия была существенно моложе. У меня осталось престранное вещественное доказательство нашего разговора, который был, сколько я помню, примерно таким:
«... Громов построил свои бани в 1905 году, имел стабильный доход, владел имением в Любине с расторопным управляющим, прекрасным особняком на Мокринке и прекрасной же семьей из пяти человек. Поговаривали о любовнице, и не одной, но то - слухи, а факт, что жил он сыто и счастливо, и умер в 1917 году.
И я все думал, вертя в руках красный билетик на новое шоу нашей прекрасной покровительницы молодых талантов - а называлось оно «Свежая кровь» - идти самому или Ольку послать? Олька, цеховой товарищ и брат, жила за соседним столом, дышала, поводила плечами, чему-то хихикала, листая новостные сайты, никогда не рылась в моих бумагах, не просила зажигалку и относилась ко мне с уважением не за то, что начальник, а за то, что хороший журналист. За полгода нежной дружбы я так привык к тому, что она рядом, что стоило ей на пару дней уехать в N-ск, на соревнования по карате, наши сразу заметили, что я грустный и неухоженный, хотя ноги ее в моем доме не было, не то, что зубной щетки.
Олька немедленно заметила мои сомнения, я знаю. Перестала духами пахнуть, вытянулась к своему монитору - вопросов, дескать, я не задаю, захочешь - расскажешь.
Олькино лицо вдруг дернулось, нос сморщился, покраснел, она заплакала, как дурочка, как дитя.
- Мама вышла замуж. Не знаю, как отцу скажу.
Она стала всхлипывать, что было уж совершенно неэстетично и глупо.
- Я же знаю, как он отреагирует: ладно, дескать, дочь, значит, кто-то согласился с ней жить... - голос Ольки сорвался, слезы полились ведрами просто. - А она хорошая! Красивая какая!
Про красоту Олька знала, что говорила. Ее маман, Элла Готлиб, была действительно созданием штучной работы. Она свалила за бугор, года три тому назад, когда мы с Олькой и не встречались ещё. Я ее хорошо помнил. Увидел раз в концертном зале (не будучи особым знатоком музыки, просто остался после пресс-конференции на выступлении Башмета с оркестром - звезда, все же), она сидела в партере, я - на балконе; и когда в антракте она поднялась, оглянулась и поправила шаль на плечах, мне показалось, что весь зал, все люди и вся музыка - здесь, на кисточках ее шали. Меня просто качнуло к ней.
Журналисту с микрофоном подойти к незнакомому человеку весьма просто: взял и подошел. Но она знакомиться со мной не пожелала. Взглянула так, будто за моим плечом стоял вампир, небезупречное, но интересное мнение свое высказала и кивнула на спутника: ее сопровождал какой-то сопляк из музыкальных критиков, он попытался развить ее мысль, перевести в профессиональную сферу и заврался. Я откланялся. Я был очарован. Мне было уже не до губернатора, холопы которого вынесли звезде букет величиной с клумбу. (Сам папа послал Башмету записочку, пожелание услышать «Польку» Шнитке - кто научил, не знаю, но факт вошел в репортаж другого канала, я пролетел и получил от нашего директора). Скажу больше, мое решение взять Ольку в команду было продиктовано тем пьянящим фактом, что она - дочь той самой красавицы. Сходство, как оказалось (перед интервью мы не виделись, говорили по телефону), ограничивалось тембром голоса.
Но я не ошибся, из девчонки явно выйдет толк, она не гнушается тяжелой репортерской работы, начитана, дерзка, чем только не увлекалется - живописью, судомоделированием, восточными боевыми искусствами - словом, Сэйлор Мун, только страшненькая.
И вот теперь, глядя в ее невостребованно милое и красное от слез лицо, я, как мог, делился с ней туманными и мистическими, а потому непрофессиональными наблюдениями о Валерии Гавриловне, которые остались у меня от нашей давней встречи.
С галерейной темы мы как-то вдруг свернули на политику, историю, перемешали с мистикой и уже не останавливались до конца интервью. Я ходил тогда в радиорепортерах, и Валерия была существенно моложе. У меня осталось престранное вещественное доказательство нашего разговора, который был, сколько я помню, примерно таким:
«... Громов построил свои бани в 1905 году, имел стабильный доход, владел имением в Любине с расторопным управляющим, прекрасным особняком на Мокринке и прекрасной же семьей из пяти человек. Поговаривали о любовнице, и не одной, но то - слухи, а факт, что жил он сыто и счастливо, и умер в 1917 году.