Свет мой
Мохнатые капюшоны с утра пораньше стоят в очереди за свежей выпечкой в палатке-вагончике под названием "Булочка Бриош". Там, кстати, ничего так шоколадные слойки. Но мне давно не до них.
Я бреду по уже посветлевшей заснеженной дороге. Усталость и абсолютное атрофирование мозговых клеток. Выдыхаю носом в варежку, вдавливаю скрипучий снег поглубже в спрятавшийся асфальт. Каждые сутки для меня, как полнолуние для оборотня. Кто-то сидит в моем теле, копошится в моей душе и делает все за меня. Нет, не против воли, скорее, наоборот. И когда я прихожу в себя на несколько часов, все смутно вспоминается, как сон, в который постоянно проваливаешься осознанно или нет. Кто-то влил в меня порцию сладко-вяжущей розовой микстуры, которая обволакивает все мое существо, наверное, с передозировкой, раз я пребываю в таком коматозе.
В реальности под моими пальцами взлетают шелковые стаи черных птиц, на пояснице моей замыкается чугунный замок, который, впрочем, можно очень легко разбить, стоит мне упасть без сил, а губы живут отдельной жизнью, не оживляемые привычным теплом. Такое ощущение, что у меня осталась только эта ямочка за мочкой уха, где можно спрятаться от холода и вдохнуть запах, который до сих пор легонько кружит голову.
А в этом самом коматозе я долго нахожусь с закрытыми глазами, а потом открываю их от слишком яркого света, чересчур яркого, такой отражается от корки льда и ослепляет наверняка. Я смеюсь и молчу, кричу и плачу. И отдаюсь какому-то непонятному, не моему, будто украденному счастью и беспомощности. Кто бы знал, что беспомощность бывает так прекрасна.
Я не знаю ничего, кроме того, что мне нельзя отпускать. И еще думать. Ни в коем случае нельзя думать. За трезвостью можно потерять рассудок.
Когда-нибудь мою книгу не выпустят в печать, потому что она будет написана раньше кем-то другим, кто все, я уверена, понимает лучше меня.
Я бреду по уже посветлевшей заснеженной дороге. Усталость и абсолютное атрофирование мозговых клеток. Выдыхаю носом в варежку, вдавливаю скрипучий снег поглубже в спрятавшийся асфальт. Каждые сутки для меня, как полнолуние для оборотня. Кто-то сидит в моем теле, копошится в моей душе и делает все за меня. Нет, не против воли, скорее, наоборот. И когда я прихожу в себя на несколько часов, все смутно вспоминается, как сон, в который постоянно проваливаешься осознанно или нет. Кто-то влил в меня порцию сладко-вяжущей розовой микстуры, которая обволакивает все мое существо, наверное, с передозировкой, раз я пребываю в таком коматозе.
В реальности под моими пальцами взлетают шелковые стаи черных птиц, на пояснице моей замыкается чугунный замок, который, впрочем, можно очень легко разбить, стоит мне упасть без сил, а губы живут отдельной жизнью, не оживляемые привычным теплом. Такое ощущение, что у меня осталась только эта ямочка за мочкой уха, где можно спрятаться от холода и вдохнуть запах, который до сих пор легонько кружит голову.
А в этом самом коматозе я долго нахожусь с закрытыми глазами, а потом открываю их от слишком яркого света, чересчур яркого, такой отражается от корки льда и ослепляет наверняка. Я смеюсь и молчу, кричу и плачу. И отдаюсь какому-то непонятному, не моему, будто украденному счастью и беспомощности. Кто бы знал, что беспомощность бывает так прекрасна.
Я не знаю ничего, кроме того, что мне нельзя отпускать. И еще думать. Ни в коем случае нельзя думать. За трезвостью можно потерять рассудок.
Когда-нибудь мою книгу не выпустят в печать, потому что она будет написана раньше кем-то другим, кто все, я уверена, понимает лучше меня.