(no subject)
После тяжелой и продолжительной... Короче, давным-давно, в очень далекой галактике...
Безнадеюно опоздав к теме - ну и ладно, пусть лежит. Писано ко Дню Ведьминых Кружев в "Заповеднике Сказок". Полежит до следующих, может и пригодится когда.
Темно уже, а вроде бы и до ночи жить и жить, Тучи опять с утра, серые с синим, снег пойдет. Мокрый снег… Зима нынче теплая, оно, наверно, и к лучшему. Ветер вот поднялся, завздыхал в трубе… Пусть. Все пройдет, все закончится. Свечей я куплю, потом, как работу сдам. Это не страшно. На недельку еще хватит, Хорошие свечки, долго прогорают. Чего-то он в них подмешивает такое, яркие и хватает надолго… Молодец парень.
Сверчок скрипит. Так с вечера и не затыкался - трррр, тррррр… Зараза, залез куда-то в дыру и не достать его. Чует, видать.… Угли в печке стреляют. Щелк, тррр, щелк… Ауууу - ветер в трубе, точно, метель будет… Весна скоро, все пройдет, другое начнется. Не знаю, что, и знать неохота. Трррр, тррррр, аууууу….
Свкозит как, где-то, видать, дверь открылась. Ну, значит, так тому и быть. Надо бы встать да носки надеть, но уж больно место сложное. Петли потеряю, потом так просто не поднять. Ничего, не обморожу ноги-то.
Занавеска колышется на двери. Там у нас Хозяина комната. Ему одному быть надо, чтобы не мешали. Каморочка махонькая, темная, кровать да сундук за все про все - и вместо стола, и книги в нем, и травы… Вот чтобы никто его не тревожил, я занавеску тогда повесила, из суровой нитки кружевную - хорошо получилось. Первая моя настоящая, для себя, работа. Молодая тогда была, дурная, зато старалась очень. А Хозяину нравилось до последнего. Посмотрит, глазами поморгает да и улыбнется в усы. И дальше пошел, уже вроде как повеселел. Я там много чего наплела, ошибка на ошибке, а он - вот так видел…
Лежит сейчас в комнате Хозяин мой. Помирать решил. Старый, сказал, не могу больше. Устал, уходить надо, пока не забрали. Вот вчерашним вечером собрался, в чистое оделся - чтобы ни завязок, ни пуговиц, все пообрывал, - сундук прибрал, запер, ключ на лавку положил… Вроде все сделал, как надо. Теперь лежит, трудно ему.
А я тут сижу. Сверчка слушаю. Петли считаю, сложно сейчас, ошибок делать не позволительно. Перевязывать времени нет никакого. Ладно, я не девочка уже, кровь холодная, медленная, а руки кое-что и сами провяжут, не собьются. Сижу вот, пальцы шевелятся, глаза в занавеску уперлись, не сдвинуть, а голова сама по себе думу думает…
… Сказочку вот расскажу, что ли. Жили когда-то в одном городке люди семьей - мать с отцом, сын-богатырь, дочка-красавица, да малявка еще под ногами бегала, жизни радовалась. Не бедно жили, нормально. Мать шитьем зарабатывала, городок маленький - все богатенькие дамочки хорошую швею знали, и торговые, и чиновные, и бургомистерша, и дворянки из ближних поместий. Отец, опять же, мастеровой был, кому замок починить, а кому и часы наладить, - хорошо все шло. Сын тоже не безрукий лентяй, даже читать умел… И тут - вот тебе и раз, откуда ни возьмись война собирается. Приехал офицер, затребовал молодых парней, годных по здоровью. Руки-ноги-оба глаза? Значит, годен, собирайся отечество защищать! Вот парня и забрали. А из солдат мало кто домой приходит, особенно если война… Мать к своим дамочкам, а те глазки отводят: ничего не можем! Вот, клянемся чем тебе нравится, ничегошеньки! Такая судьба, что делать… Отец тоже пошел, поговорил с кем надо, до кого дотянулся, - вернулся мрачный, сел за стол, лицо в руки спрятал.
Пошла сестра брата до площади проводить, на прощание платочком помахать. Помахала, обратно идет, слезы утирает - а тут красавчик на лошадке. Одет по-дворянски, дорого-богато, при шпаге, при пистолетах. Весь такой на коне военный, и девчонки на него оглядываются. Догнал он сестру, с лошадки спрыгнул и говорит: проводила кого-то, не жениха ли? Брата, отвечает, а он дальше говорит: а что такие слезки льешь? Жалко братика? Ну-ну, вот у меня начальство все знакомое, я с ним в картишки по вечерам, бывает, поигрываю… Тут дурочка слезы вытерла, на красавца во все глаза уставилась, а он улыбается: хочешь что-то сделать? Так ты меня попроси как следует. Девушка дар речи потеряла, только головой кивает, а тот ее за локоть взял и на ухо шепчет: приходи вечером, договоримся! Работу дам несложную, полы помоешь, постель перестелешь, -а там видно будет! И смеется так это, как подавился чем: кхе-кхе…
Ну, что делать, помыла она полы… Утром он ее за дверь выставил, пока люди спят. Твой брат, говорит, вместе со всеми вчера вечером ушел, беги, может догонишь. Если, говорит, будешь делать, как сегодня со мной, так, может, тебя кто и пожалеет. Начинай, говорит, с вербовщика, а там уж как сама наловчишься. И улыбается довольно, зубы белые блестят… Она ему - как же так, я же думала!... А он: я тебе хоть что-то обещал? Сама думала, сама и придумывай. Кинулась она к нему, то ли в ноги падать, то ли глаза выцарапать, а он ее оттолкнул. Дура, орет, иди прочь, пока стражу не позвал! И дверью хлопнул.
Посидела девушка на пороге, поднялась да и пошла. К мельничному пруду…
… Мне десяти не было, когда все случилось. Принесли сестренку, положили на лавку - вот, говорят, в пруду выловили, принимайте, мать-отец. Лежит в белом платье, мама шила на приданое, и в волосах водоросли запутались, - красивая, как русалка… Я тогда немного понимала, только красоту и увидела. Мама за сердце схватилась, упала и не встала больше. В одной могиле их и положили, чего лишнее копать…Брат сгинул где-то, что уж там, солдат и есть солдат. Хорошо, что не узнал ничего,
… Ну вот, чуть не запорола все. Не нужен, пожалуй, тут узорчик, придется убрать, - а нет, не буду. Хорошо крестики тут приходятся, в тему, пусть останутся, будет дурочкам на память. Чтобы так не делали. Нет, не буду убирать. Лучше дальше продолжу, вот так…
… А отец после похорон запил по-черному. Два года пил, крепкий был, хотел сдохнуть - а не мог никак. Я его первое время из кабака забирала, а потом уже сил не хватало. Жить, конечно, было совсем невозможно - деньги, какие были, пропились быстро, вещи тоже не бесконечные… Жутко было, тяжело. Люди меня, малолетку, жалели по старой памяти, кормили, работу давали - где посудомойкой, где огород прополоть… Пристроилась в кабак, прибираться, чтобы отцу хоть что-то наливали, да на улицу не выкидывали. Думаю - сколько еще так выдержу? А этот, из-за которого все случилось, оказывается, поместье купил тут рядышком, переехал, отстроился, познакомился со всеми… По улице мимо кабака чуть не каждый день гарцевал, с улыбочкой своей. Как гляну, аж в глазах чернеет, думаю - вот кинусь сейчас на него, и для обоих все кончится. Разом. Такая ненависть была, как смола - черная, жгучая…
Так и жила. Осенью дело было, ранней осенью - стою так в дверях, тряпку от крошек вытряхиваю, а сама про это думаю. Тут мужичок подходит, серенький такой, пыльный, долго, видать, пешком шел. Я-то подвинулась, заходи, мол, дядя, а он на меня посмотрел и говорит: ой, девонька, ты не делай так. А завей, девонька, горе веревочкой, заплети беду в три косички... Тут я и засмеялась в голос, давно не было мне так смешно. Смеюсь и вижу, как подсел этот дядя к папаше моему, руку ему на плечо положил и шепчет чего-то. Отец башку свою лохматую поднял, слушает. Потом встал, серого дядьку по плечу хлопнул, кивнул и пошел. А я гляжу - не шатается, и глаза трезвые первый раз за это время. Ну, думаю, интересно как.
Так он у нас и поселился, Хозяин-то. Отец при нем пить бросил, правда, травы он наварил здоровенную бутыль и следил, чтобы отец каждый день по стакану пил. Полегче стало. А потом Хозяин как-то говорит:
- Все еще внутри тебя грызет? Ты, девонька, не отвечай, и так вижу. Давай-ка, проверим, какая в тебе сила есть. Ты что делать умеешь?
- Работу, - говорю, - умею делать. За коровами могу, за козами, ха птицей, по хозяйству все…
- Нет, - говорит, - это мне не надо. И тебе не надо. Ты вышивать умеешь?
- Не успела, - говорю, - научиться. Мама рано умерла, некому было. И шить только заплатки могу, да пуговицы.
- Пуговицы - уже лучше, - Хозяин смеется. - Ты, девонька, завей горе веревочкой! Про что думаешь, когда слышишь эти слова?
А про что тут думать? Прясть я немножко умела, с шерстью работать приходилось - носки-варежки, домашняя мелочь, все это могут. Так я ему и сказала.
- Вот и молодец, - тут он такой серьезный стал. - А теперь слушай…
Да уж. Я тогда очень сильно хотела - горе-то веревочкой завить. За зиму освоила все, и крючком, и спицами, и гладь, и узоры. Ночь-полночь - сижу, пальцы гну. Болели руки с непривычки, а в сердце смола плещет: не спи, девка, работай, завивай горе! Хозяин глядел, в усы хмыкал, по голове гладил - вот тут правильно, а тут распускай, не надо так…
… Вот и вплелось в общий ухор. Сейчас только не обсчитаться, цветы должны быть с мелкими листиками, не до мечтаний. Свечку поправить, копоть уберу, посветлее станет, - вот так, теперь бы совсем хорошо…
… Той осенью я начала заказы принимать. На салфеточки пока, пару заказов взяла. Тонкое вязание, беленькие ниточки. Бабулька, мамина старая знакомая, меня пожалеть решила. Заработать дала. Хозяин говорит: пора тебе, ты уже можешь. А я что, я ее хорошо помню, славная бабушка. Артрит у нее был, приличный такой, так-то она сама мастерица. А так уже руки не держат, особенно тонкое. Внучке на шестнадцать лет она мне набор заказала - парные салфеточки… Я долго не сидела, легко хорошему человеку счастья пожелать. Получила бабушка подарок, положила под чашки внучке и другу ее - и свадьба не задержалась. Глотнул парень чаю, поставил чашку на салфетку - и вдруг на колени бухнулся руку с сердцем предлагать при всем народе…
Вот после пары таких заказов меня работой и завалили. Салфеточки, скатерочки, перчаток была пара, - красивые вышли, прямо кружевные все, я туда голубков придумала вывязать, - слухи пошли. Моя работа счастье приносит, самые засидевшиеся старушки замуж выходят! Конечно, счастья-то всем хочется. Цену Хозяин заламывать не велел, так что со всех сторон выгода. Тут-то и пришло мое время.
Иду я по улице за нитками, и тут слышу - лошадь догоняет. А я иду. «Стой, милая!» - сзади кричит кто-то, голос мужской. А я иду - кому я милая, те себя так не ведут. Тут он догоняет, с лошади соскочил, дорогу мне загораживает. Я, говорит, хочу заказ сделать. Мне жениться надо, говорит. А я молчу - тебе надо, ты и женись. Мне бы, говорит, на стол скатерть, твоей работы, чтобы невеста не отказала. А я молчу. Возьмешься, говорит, заплачу тебе щедрыми деньгами. Я ему в глаза посмотрела и руку протянула.. Он кошелек мне отдает, а сам сморщился весь, перекосился. Я, говорит, тебя нигде не видел? Я плечами пожала да и пошла дальше. Нитки покупать, тонкие, белые.
Ой, как я работала, никому не пожелаю. Хозяин помогал, кое-какие петли убирал, в паре мест для крепости добавил по петельке. По ночам сидела, чтобы никто не мешал. Одного боялась - не хватит меня. Ничего, хватило. Как раз хватило. Как чую, что силы кончаются, пойду к отцу зайду, гляну, какой он стал… Так что когда заказ отдала, думала легче будет и смола в сердце остынет. Хозяин, правда, головой качал грустно, но мало ли что.
Отдала скатерку, да. Предложение делать за накрытым столом. С цветами, канделябрами и хрусталем. Не отказала богатая невеста, прекрасно. Как и обещано было, вот она, удача.
А через пару недель скатерку со стола убрали, чтобы гроб поставить. И стала молодая невеста не то, чтобы вдовой. Может, оно и к лучшему для нее дело повернулось. А я на все деньги в нашем кабаке поминки заказала - мол, помер человек, выпейте, забулдыги, не просто так, а по делу. Хозяин говорит: раздала бы лучше нищим у церкви. А я говорю: ты человек знающий, грамотный, - будут эти деньги на пользу? Нищих жалко, а пьяни все равно. Об одном, говорю, жалею, - не дал ты мне связать для гада этого таких страшных мучений, чтобы он подольше с ними жил. Хозяин вздыхает: и так в этом куске нитки такое горе завязано, что до седьмого колена этому роду счастья не будет, если у него где дети остались, на них теперь твое горе легло… Готова, говорит, к такому?
… Ну вот, сложились цветочки. С листочками. Сверчок достал, все уши проскрипел… Хозяин в каморке застонал, воды попросил… Нельзя ему воду. Запретил вчера настрого - не подходить, не поить. Не жалеть. Сижу вот. Не жалею, стараюсь. Сверчком себе уши затыкаю, да мыслями всякими. Плохо получается. Ну, что теперь. Все проходит…
… Так что стали мы жить-поживать. Вроде наладилось потихоньку. Как-то и деньги пошли в дом, и отец поздоровее стал. Хозяина мы дальним родственником объявили, чтобы никто не приставал. Он понемногу травками лечил, от запоев сначала, потом уже от другого разного. Отец работать уже не мог, руки дрожали, но мы справлялись. Я уж думала, прошла черная полоса. Стала кое-что и для себя вязать, кружавчики там, подзорчики, думаю - замуж все равно надо с приданым идти. Размечталась, ага. Вот эту вот занавесочку, которая сейчас у меня перед глазами, в перерывах делала. Представляла, как будем жить.
Дура молоденькая, так прямо все и вышло, как мечтала. Как же, как же. Какие-то месяцы и прожили по-людски. Вот в один день недобрый, вечерело уже, прихожу я домой - лето к осени шло, тепло было, хорошо, заходить не хотелось. Не зря, как чувствовала, - я в дверь, а там уже гости. Отец за столом потерянный сидит, глаза в пол, а напротив него толстячок неопределенный такой. В черном весь. Лысенький, глазки из щек позыркивают по сторонам. Ротик кругленько сложил и губами шевелит, жует там что-то. Прожевал и говорит:
- А вот и автор? Разрешите познакомиться с таким, с позволения, талантом!
Я еще думаю, чего, мол, надо такому чуду? Накидку на подушку заказать пришел? С этакими узорчиками, клубничными? Улыбаюсь ему, киваю - я, да, знакомьтесь! Отец лицо в руки спрятал и закашлялся. А я, дура, еще и понять не могу, что тут не так, ничего же страшного? Толстячок пожевал еще, и мою скатерть на стол выложил. Ту самую. До седьмого колена которая.
- Что, - говорит, - на это скажете, девица? Я бы, - говорит, - на вашем месте сказал все.
Я только за стол присела, на самый краешек скамейки. Плечами пожала - мол, чего уж тут. Моя работа, а что такого? Чего не так?
- И, между прочим, покаялся бы. Сам, - веско так толстячок говорит. - Без применения допросов разных степеней. Ты же, - говорит, - понимаешь, девица, что все уже известно?
Я только и пискнула: кому известно? Нам, говорит гость. Значительно так говорит: НАМ. А я только-только понимать начала, и почему в черном, и почему незаметный такой, и почему нестрашный совсем… Ну, думаю, наверно, и правда все известно. Вляпалась я, наверно. Одна часть меня думает - доигралась, дурища, отца подставила. А другая часть смеется, та, которая за ненависть отвечала - дело-то сделано, теперь все равно. Пусть знают, кто что хочет, покойников не поднять. Все оплачено. А допросы - да пожалуйста!
Гость, видно, понимающий оказался, да и на лице у меня все написано было. Так что песню он начал совсем другую. Заулыбался весь, глазки прищурил и по-доброму заговорил.
- А ведь необязательно нам, хорошим людям, ссориться? Мы совершенно не в претензии, работу твою обязательно вернем нынешнему владельцу, хочешь? А за это ты - НАМ - другую сделаешь, ты ведь умеешь? У тебя хорошие руки, девица, да?
И бровями поиграл выразительно: мол, руки у тебя - до поры, до времени, - пока - хорошие. Пока.
А я что - киваю. Зубы показала, как бы улыбаюсь, верю, мол, дядя, ты же весельчак! Шутник! Смешно… Готова служить, пока руки есть! Договоримся!
Ну, он скатерку свернул, за пазуху потянул. Тут я как бы ожила, говорю: подожди, дай-ка я ниточку подвяжу, подправлю, чтобы - хе-хе, доказательство, - не распустилось раньше времени. Он хмыкнул, но дал. Подвязала ниточку, сложила аккуратно, даже в полотенечко завернула чистенькое, да и отдала обратно: смотри, какая у нас с тобой дружба выходит! Ушел, наконец, дверь прикрыл. Тогда и Хозяин с чердака спустился, тоже за стол сел. Глаза тоскливые, сам как в воду макнули, говорит - уходить надо. Я их много видел. Зря, говорит, я тебя учить взялся, поломал вам жизнь. Не отстанут. Помрете, говорит, из-за меня. Уходить надо, скорее.
Я ему: может, пронесет еще, погоди. А он: ты, говорит, ему на сколько память завязала? Надо больше месяца давать, чтобы память не возвратилась, а так - недели точно мало. За неделю мы далеко убежать и то не успеем. Я, говорит, что смогу, отведу, жаль, могу немного. Я ему - давай, я попробую, а он - я тебе и так много чего показал…
Отец поднялся, ушел, а мы сидим, препираемся. По-любому выходит, скрываться надо, а не скроешься. А в наемные убийцы, говорит, и я не пущу, и сама не пойдешь… До рассвета проругались, а потом отец пришел. Все, говорит. Я, говорит, дом соседу продал за фургон с лошадью. Берем самое нужное и уходим. Мы только руками и развели. А что делать…
Искали нас потом, это я уже лет через пять узнала, когда мы с Хозяином домой заезжали. Пришли черные люди, соседа спросили - а тот им: да, были, но сплыли, и концов не найти. Вон, лошадь со двора свели, а еще приличные с виду… Попугали его, за домом последили, и отстали. Тем более, что мы и не скрывались.
Жили как цыгане все это время, зарабатывали - а чем было зарабатывать? Чем могли. Ничем не брезговали. Только убийствами я больше не занималась, а мелкими пакостями - бывало… Если муж загулял, или жена, или там теща вредная попалась - но чтобы повредить кому, этого - никогда. А уж на любовь или удачу - всегда пожалуйста, кому и за полцены, если денег негусто. Нравилось мне удачу людям приносить, раз уж на большее не годилась.
…Хозяин намного больше умел. Он, если надо, судьбу мог исправить. Узелки на ней развязать и по-нормальному сплести. А меня научить не мог, потому что мужчина. Все грустил, что нету у него ученика-мальчишки, а попалась ему девочка под руку не вовремя. Пришлось как есть, передавать. Я еще обижалась, дурында, чем это девчонки хуже? Потом поняла - если что за сердце зацепило, головой думать сложно. А у мужиков сердца не такие, вот им и проще. Зато у женщины силы больше. Ну, это неважно на самом деле, главное, что сижу я в избе, и знания у Хозяина мне никак не принять сейчас. Не приживется. А без этого ему помирать ох как трудно… И плакать сейчас никак невозможно, потому что если такие, как мы, кому-то на свете нужны, смерть не придет. Вот и не должно быть ни жены, ни детишек, только ученик, которому сила перейдет - а он вряд ли захочет, чтобы учитель зажился на земле. Тоже мужская черта - безжалостность. Ну, ничего. Все проходит. Он ведь уже давно собирался, старый, говорит стал, не могу больше. Даром что я ему каждый раз по-новому жилетки перевязывала, чуть не каждый месяц другой узор. Хмыкал только грустно - кого, девонька, обманываешь… Вот засиделась я, встать и двери пооткрывать, чтобы смерть легче вошла - а ноги затекли, не слушаются… Ладно, еще рядок провяжу, а там уже все кончится.
Затих Хозяин мой. И сверчок затих. Значит, все. Отмучался. Значит, и мне пора. Долго мы на одном месте торчали, опять под окошком пару дней назад кто-то очень незаметный околачивался. Пора уходить. Сундук с травками мой теперь, заберу его в фургон, а больше ничего трогать не буду. Сейчас можно уже поплакать, хоть наревусь вдоволь - а завтра с утра, пока солнце не поднялось, и поеду. Может, отстанут. Дом все равно поджечь полагается, похоронить знающего человека по всем правилам. А мне дальше пора. Тем более, что и эту работу я уже почти доделала - куда бы ее только? Кому эта история нужна и для чего? Ни денег не принесет, ни суженого ряженого… Не продать.
Себе оставлю. Ученика пора искать, а получается, что ученицу. Вот ей и отдам. Прочитает - значит, экзамен сдала. А если еще и поймет…
Безнадеюно опоздав к теме - ну и ладно, пусть лежит. Писано ко Дню Ведьминых Кружев в "Заповеднике Сказок". Полежит до следующих, может и пригодится когда.
Темно уже, а вроде бы и до ночи жить и жить, Тучи опять с утра, серые с синим, снег пойдет. Мокрый снег… Зима нынче теплая, оно, наверно, и к лучшему. Ветер вот поднялся, завздыхал в трубе… Пусть. Все пройдет, все закончится. Свечей я куплю, потом, как работу сдам. Это не страшно. На недельку еще хватит, Хорошие свечки, долго прогорают. Чего-то он в них подмешивает такое, яркие и хватает надолго… Молодец парень.
Сверчок скрипит. Так с вечера и не затыкался - трррр, тррррр… Зараза, залез куда-то в дыру и не достать его. Чует, видать.… Угли в печке стреляют. Щелк, тррр, щелк… Ауууу - ветер в трубе, точно, метель будет… Весна скоро, все пройдет, другое начнется. Не знаю, что, и знать неохота. Трррр, тррррр, аууууу….
Свкозит как, где-то, видать, дверь открылась. Ну, значит, так тому и быть. Надо бы встать да носки надеть, но уж больно место сложное. Петли потеряю, потом так просто не поднять. Ничего, не обморожу ноги-то.
Занавеска колышется на двери. Там у нас Хозяина комната. Ему одному быть надо, чтобы не мешали. Каморочка махонькая, темная, кровать да сундук за все про все - и вместо стола, и книги в нем, и травы… Вот чтобы никто его не тревожил, я занавеску тогда повесила, из суровой нитки кружевную - хорошо получилось. Первая моя настоящая, для себя, работа. Молодая тогда была, дурная, зато старалась очень. А Хозяину нравилось до последнего. Посмотрит, глазами поморгает да и улыбнется в усы. И дальше пошел, уже вроде как повеселел. Я там много чего наплела, ошибка на ошибке, а он - вот так видел…
Лежит сейчас в комнате Хозяин мой. Помирать решил. Старый, сказал, не могу больше. Устал, уходить надо, пока не забрали. Вот вчерашним вечером собрался, в чистое оделся - чтобы ни завязок, ни пуговиц, все пообрывал, - сундук прибрал, запер, ключ на лавку положил… Вроде все сделал, как надо. Теперь лежит, трудно ему.
А я тут сижу. Сверчка слушаю. Петли считаю, сложно сейчас, ошибок делать не позволительно. Перевязывать времени нет никакого. Ладно, я не девочка уже, кровь холодная, медленная, а руки кое-что и сами провяжут, не собьются. Сижу вот, пальцы шевелятся, глаза в занавеску уперлись, не сдвинуть, а голова сама по себе думу думает…
… Сказочку вот расскажу, что ли. Жили когда-то в одном городке люди семьей - мать с отцом, сын-богатырь, дочка-красавица, да малявка еще под ногами бегала, жизни радовалась. Не бедно жили, нормально. Мать шитьем зарабатывала, городок маленький - все богатенькие дамочки хорошую швею знали, и торговые, и чиновные, и бургомистерша, и дворянки из ближних поместий. Отец, опять же, мастеровой был, кому замок починить, а кому и часы наладить, - хорошо все шло. Сын тоже не безрукий лентяй, даже читать умел… И тут - вот тебе и раз, откуда ни возьмись война собирается. Приехал офицер, затребовал молодых парней, годных по здоровью. Руки-ноги-оба глаза? Значит, годен, собирайся отечество защищать! Вот парня и забрали. А из солдат мало кто домой приходит, особенно если война… Мать к своим дамочкам, а те глазки отводят: ничего не можем! Вот, клянемся чем тебе нравится, ничегошеньки! Такая судьба, что делать… Отец тоже пошел, поговорил с кем надо, до кого дотянулся, - вернулся мрачный, сел за стол, лицо в руки спрятал.
Пошла сестра брата до площади проводить, на прощание платочком помахать. Помахала, обратно идет, слезы утирает - а тут красавчик на лошадке. Одет по-дворянски, дорого-богато, при шпаге, при пистолетах. Весь такой на коне военный, и девчонки на него оглядываются. Догнал он сестру, с лошадки спрыгнул и говорит: проводила кого-то, не жениха ли? Брата, отвечает, а он дальше говорит: а что такие слезки льешь? Жалко братика? Ну-ну, вот у меня начальство все знакомое, я с ним в картишки по вечерам, бывает, поигрываю… Тут дурочка слезы вытерла, на красавца во все глаза уставилась, а он улыбается: хочешь что-то сделать? Так ты меня попроси как следует. Девушка дар речи потеряла, только головой кивает, а тот ее за локоть взял и на ухо шепчет: приходи вечером, договоримся! Работу дам несложную, полы помоешь, постель перестелешь, -а там видно будет! И смеется так это, как подавился чем: кхе-кхе…
Ну, что делать, помыла она полы… Утром он ее за дверь выставил, пока люди спят. Твой брат, говорит, вместе со всеми вчера вечером ушел, беги, может догонишь. Если, говорит, будешь делать, как сегодня со мной, так, может, тебя кто и пожалеет. Начинай, говорит, с вербовщика, а там уж как сама наловчишься. И улыбается довольно, зубы белые блестят… Она ему - как же так, я же думала!... А он: я тебе хоть что-то обещал? Сама думала, сама и придумывай. Кинулась она к нему, то ли в ноги падать, то ли глаза выцарапать, а он ее оттолкнул. Дура, орет, иди прочь, пока стражу не позвал! И дверью хлопнул.
Посидела девушка на пороге, поднялась да и пошла. К мельничному пруду…
… Мне десяти не было, когда все случилось. Принесли сестренку, положили на лавку - вот, говорят, в пруду выловили, принимайте, мать-отец. Лежит в белом платье, мама шила на приданое, и в волосах водоросли запутались, - красивая, как русалка… Я тогда немного понимала, только красоту и увидела. Мама за сердце схватилась, упала и не встала больше. В одной могиле их и положили, чего лишнее копать…Брат сгинул где-то, что уж там, солдат и есть солдат. Хорошо, что не узнал ничего,
… Ну вот, чуть не запорола все. Не нужен, пожалуй, тут узорчик, придется убрать, - а нет, не буду. Хорошо крестики тут приходятся, в тему, пусть останутся, будет дурочкам на память. Чтобы так не делали. Нет, не буду убирать. Лучше дальше продолжу, вот так…
… А отец после похорон запил по-черному. Два года пил, крепкий был, хотел сдохнуть - а не мог никак. Я его первое время из кабака забирала, а потом уже сил не хватало. Жить, конечно, было совсем невозможно - деньги, какие были, пропились быстро, вещи тоже не бесконечные… Жутко было, тяжело. Люди меня, малолетку, жалели по старой памяти, кормили, работу давали - где посудомойкой, где огород прополоть… Пристроилась в кабак, прибираться, чтобы отцу хоть что-то наливали, да на улицу не выкидывали. Думаю - сколько еще так выдержу? А этот, из-за которого все случилось, оказывается, поместье купил тут рядышком, переехал, отстроился, познакомился со всеми… По улице мимо кабака чуть не каждый день гарцевал, с улыбочкой своей. Как гляну, аж в глазах чернеет, думаю - вот кинусь сейчас на него, и для обоих все кончится. Разом. Такая ненависть была, как смола - черная, жгучая…
Так и жила. Осенью дело было, ранней осенью - стою так в дверях, тряпку от крошек вытряхиваю, а сама про это думаю. Тут мужичок подходит, серенький такой, пыльный, долго, видать, пешком шел. Я-то подвинулась, заходи, мол, дядя, а он на меня посмотрел и говорит: ой, девонька, ты не делай так. А завей, девонька, горе веревочкой, заплети беду в три косички... Тут я и засмеялась в голос, давно не было мне так смешно. Смеюсь и вижу, как подсел этот дядя к папаше моему, руку ему на плечо положил и шепчет чего-то. Отец башку свою лохматую поднял, слушает. Потом встал, серого дядьку по плечу хлопнул, кивнул и пошел. А я гляжу - не шатается, и глаза трезвые первый раз за это время. Ну, думаю, интересно как.
Так он у нас и поселился, Хозяин-то. Отец при нем пить бросил, правда, травы он наварил здоровенную бутыль и следил, чтобы отец каждый день по стакану пил. Полегче стало. А потом Хозяин как-то говорит:
- Все еще внутри тебя грызет? Ты, девонька, не отвечай, и так вижу. Давай-ка, проверим, какая в тебе сила есть. Ты что делать умеешь?
- Работу, - говорю, - умею делать. За коровами могу, за козами, ха птицей, по хозяйству все…
- Нет, - говорит, - это мне не надо. И тебе не надо. Ты вышивать умеешь?
- Не успела, - говорю, - научиться. Мама рано умерла, некому было. И шить только заплатки могу, да пуговицы.
- Пуговицы - уже лучше, - Хозяин смеется. - Ты, девонька, завей горе веревочкой! Про что думаешь, когда слышишь эти слова?
А про что тут думать? Прясть я немножко умела, с шерстью работать приходилось - носки-варежки, домашняя мелочь, все это могут. Так я ему и сказала.
- Вот и молодец, - тут он такой серьезный стал. - А теперь слушай…
Да уж. Я тогда очень сильно хотела - горе-то веревочкой завить. За зиму освоила все, и крючком, и спицами, и гладь, и узоры. Ночь-полночь - сижу, пальцы гну. Болели руки с непривычки, а в сердце смола плещет: не спи, девка, работай, завивай горе! Хозяин глядел, в усы хмыкал, по голове гладил - вот тут правильно, а тут распускай, не надо так…
… Вот и вплелось в общий ухор. Сейчас только не обсчитаться, цветы должны быть с мелкими листиками, не до мечтаний. Свечку поправить, копоть уберу, посветлее станет, - вот так, теперь бы совсем хорошо…
… Той осенью я начала заказы принимать. На салфеточки пока, пару заказов взяла. Тонкое вязание, беленькие ниточки. Бабулька, мамина старая знакомая, меня пожалеть решила. Заработать дала. Хозяин говорит: пора тебе, ты уже можешь. А я что, я ее хорошо помню, славная бабушка. Артрит у нее был, приличный такой, так-то она сама мастерица. А так уже руки не держат, особенно тонкое. Внучке на шестнадцать лет она мне набор заказала - парные салфеточки… Я долго не сидела, легко хорошему человеку счастья пожелать. Получила бабушка подарок, положила под чашки внучке и другу ее - и свадьба не задержалась. Глотнул парень чаю, поставил чашку на салфетку - и вдруг на колени бухнулся руку с сердцем предлагать при всем народе…
Вот после пары таких заказов меня работой и завалили. Салфеточки, скатерочки, перчаток была пара, - красивые вышли, прямо кружевные все, я туда голубков придумала вывязать, - слухи пошли. Моя работа счастье приносит, самые засидевшиеся старушки замуж выходят! Конечно, счастья-то всем хочется. Цену Хозяин заламывать не велел, так что со всех сторон выгода. Тут-то и пришло мое время.
Иду я по улице за нитками, и тут слышу - лошадь догоняет. А я иду. «Стой, милая!» - сзади кричит кто-то, голос мужской. А я иду - кому я милая, те себя так не ведут. Тут он догоняет, с лошади соскочил, дорогу мне загораживает. Я, говорит, хочу заказ сделать. Мне жениться надо, говорит. А я молчу - тебе надо, ты и женись. Мне бы, говорит, на стол скатерть, твоей работы, чтобы невеста не отказала. А я молчу. Возьмешься, говорит, заплачу тебе щедрыми деньгами. Я ему в глаза посмотрела и руку протянула.. Он кошелек мне отдает, а сам сморщился весь, перекосился. Я, говорит, тебя нигде не видел? Я плечами пожала да и пошла дальше. Нитки покупать, тонкие, белые.
Ой, как я работала, никому не пожелаю. Хозяин помогал, кое-какие петли убирал, в паре мест для крепости добавил по петельке. По ночам сидела, чтобы никто не мешал. Одного боялась - не хватит меня. Ничего, хватило. Как раз хватило. Как чую, что силы кончаются, пойду к отцу зайду, гляну, какой он стал… Так что когда заказ отдала, думала легче будет и смола в сердце остынет. Хозяин, правда, головой качал грустно, но мало ли что.
Отдала скатерку, да. Предложение делать за накрытым столом. С цветами, канделябрами и хрусталем. Не отказала богатая невеста, прекрасно. Как и обещано было, вот она, удача.
А через пару недель скатерку со стола убрали, чтобы гроб поставить. И стала молодая невеста не то, чтобы вдовой. Может, оно и к лучшему для нее дело повернулось. А я на все деньги в нашем кабаке поминки заказала - мол, помер человек, выпейте, забулдыги, не просто так, а по делу. Хозяин говорит: раздала бы лучше нищим у церкви. А я говорю: ты человек знающий, грамотный, - будут эти деньги на пользу? Нищих жалко, а пьяни все равно. Об одном, говорю, жалею, - не дал ты мне связать для гада этого таких страшных мучений, чтобы он подольше с ними жил. Хозяин вздыхает: и так в этом куске нитки такое горе завязано, что до седьмого колена этому роду счастья не будет, если у него где дети остались, на них теперь твое горе легло… Готова, говорит, к такому?
… Ну вот, сложились цветочки. С листочками. Сверчок достал, все уши проскрипел… Хозяин в каморке застонал, воды попросил… Нельзя ему воду. Запретил вчера настрого - не подходить, не поить. Не жалеть. Сижу вот. Не жалею, стараюсь. Сверчком себе уши затыкаю, да мыслями всякими. Плохо получается. Ну, что теперь. Все проходит…
… Так что стали мы жить-поживать. Вроде наладилось потихоньку. Как-то и деньги пошли в дом, и отец поздоровее стал. Хозяина мы дальним родственником объявили, чтобы никто не приставал. Он понемногу травками лечил, от запоев сначала, потом уже от другого разного. Отец работать уже не мог, руки дрожали, но мы справлялись. Я уж думала, прошла черная полоса. Стала кое-что и для себя вязать, кружавчики там, подзорчики, думаю - замуж все равно надо с приданым идти. Размечталась, ага. Вот эту вот занавесочку, которая сейчас у меня перед глазами, в перерывах делала. Представляла, как будем жить.
Дура молоденькая, так прямо все и вышло, как мечтала. Как же, как же. Какие-то месяцы и прожили по-людски. Вот в один день недобрый, вечерело уже, прихожу я домой - лето к осени шло, тепло было, хорошо, заходить не хотелось. Не зря, как чувствовала, - я в дверь, а там уже гости. Отец за столом потерянный сидит, глаза в пол, а напротив него толстячок неопределенный такой. В черном весь. Лысенький, глазки из щек позыркивают по сторонам. Ротик кругленько сложил и губами шевелит, жует там что-то. Прожевал и говорит:
- А вот и автор? Разрешите познакомиться с таким, с позволения, талантом!
Я еще думаю, чего, мол, надо такому чуду? Накидку на подушку заказать пришел? С этакими узорчиками, клубничными? Улыбаюсь ему, киваю - я, да, знакомьтесь! Отец лицо в руки спрятал и закашлялся. А я, дура, еще и понять не могу, что тут не так, ничего же страшного? Толстячок пожевал еще, и мою скатерть на стол выложил. Ту самую. До седьмого колена которая.
- Что, - говорит, - на это скажете, девица? Я бы, - говорит, - на вашем месте сказал все.
Я только за стол присела, на самый краешек скамейки. Плечами пожала - мол, чего уж тут. Моя работа, а что такого? Чего не так?
- И, между прочим, покаялся бы. Сам, - веско так толстячок говорит. - Без применения допросов разных степеней. Ты же, - говорит, - понимаешь, девица, что все уже известно?
Я только и пискнула: кому известно? Нам, говорит гость. Значительно так говорит: НАМ. А я только-только понимать начала, и почему в черном, и почему незаметный такой, и почему нестрашный совсем… Ну, думаю, наверно, и правда все известно. Вляпалась я, наверно. Одна часть меня думает - доигралась, дурища, отца подставила. А другая часть смеется, та, которая за ненависть отвечала - дело-то сделано, теперь все равно. Пусть знают, кто что хочет, покойников не поднять. Все оплачено. А допросы - да пожалуйста!
Гость, видно, понимающий оказался, да и на лице у меня все написано было. Так что песню он начал совсем другую. Заулыбался весь, глазки прищурил и по-доброму заговорил.
- А ведь необязательно нам, хорошим людям, ссориться? Мы совершенно не в претензии, работу твою обязательно вернем нынешнему владельцу, хочешь? А за это ты - НАМ - другую сделаешь, ты ведь умеешь? У тебя хорошие руки, девица, да?
И бровями поиграл выразительно: мол, руки у тебя - до поры, до времени, - пока - хорошие. Пока.
А я что - киваю. Зубы показала, как бы улыбаюсь, верю, мол, дядя, ты же весельчак! Шутник! Смешно… Готова служить, пока руки есть! Договоримся!
Ну, он скатерку свернул, за пазуху потянул. Тут я как бы ожила, говорю: подожди, дай-ка я ниточку подвяжу, подправлю, чтобы - хе-хе, доказательство, - не распустилось раньше времени. Он хмыкнул, но дал. Подвязала ниточку, сложила аккуратно, даже в полотенечко завернула чистенькое, да и отдала обратно: смотри, какая у нас с тобой дружба выходит! Ушел, наконец, дверь прикрыл. Тогда и Хозяин с чердака спустился, тоже за стол сел. Глаза тоскливые, сам как в воду макнули, говорит - уходить надо. Я их много видел. Зря, говорит, я тебя учить взялся, поломал вам жизнь. Не отстанут. Помрете, говорит, из-за меня. Уходить надо, скорее.
Я ему: может, пронесет еще, погоди. А он: ты, говорит, ему на сколько память завязала? Надо больше месяца давать, чтобы память не возвратилась, а так - недели точно мало. За неделю мы далеко убежать и то не успеем. Я, говорит, что смогу, отведу, жаль, могу немного. Я ему - давай, я попробую, а он - я тебе и так много чего показал…
Отец поднялся, ушел, а мы сидим, препираемся. По-любому выходит, скрываться надо, а не скроешься. А в наемные убийцы, говорит, и я не пущу, и сама не пойдешь… До рассвета проругались, а потом отец пришел. Все, говорит. Я, говорит, дом соседу продал за фургон с лошадью. Берем самое нужное и уходим. Мы только руками и развели. А что делать…
Искали нас потом, это я уже лет через пять узнала, когда мы с Хозяином домой заезжали. Пришли черные люди, соседа спросили - а тот им: да, были, но сплыли, и концов не найти. Вон, лошадь со двора свели, а еще приличные с виду… Попугали его, за домом последили, и отстали. Тем более, что мы и не скрывались.
Жили как цыгане все это время, зарабатывали - а чем было зарабатывать? Чем могли. Ничем не брезговали. Только убийствами я больше не занималась, а мелкими пакостями - бывало… Если муж загулял, или жена, или там теща вредная попалась - но чтобы повредить кому, этого - никогда. А уж на любовь или удачу - всегда пожалуйста, кому и за полцены, если денег негусто. Нравилось мне удачу людям приносить, раз уж на большее не годилась.
…Хозяин намного больше умел. Он, если надо, судьбу мог исправить. Узелки на ней развязать и по-нормальному сплести. А меня научить не мог, потому что мужчина. Все грустил, что нету у него ученика-мальчишки, а попалась ему девочка под руку не вовремя. Пришлось как есть, передавать. Я еще обижалась, дурында, чем это девчонки хуже? Потом поняла - если что за сердце зацепило, головой думать сложно. А у мужиков сердца не такие, вот им и проще. Зато у женщины силы больше. Ну, это неважно на самом деле, главное, что сижу я в избе, и знания у Хозяина мне никак не принять сейчас. Не приживется. А без этого ему помирать ох как трудно… И плакать сейчас никак невозможно, потому что если такие, как мы, кому-то на свете нужны, смерть не придет. Вот и не должно быть ни жены, ни детишек, только ученик, которому сила перейдет - а он вряд ли захочет, чтобы учитель зажился на земле. Тоже мужская черта - безжалостность. Ну, ничего. Все проходит. Он ведь уже давно собирался, старый, говорит стал, не могу больше. Даром что я ему каждый раз по-новому жилетки перевязывала, чуть не каждый месяц другой узор. Хмыкал только грустно - кого, девонька, обманываешь… Вот засиделась я, встать и двери пооткрывать, чтобы смерть легче вошла - а ноги затекли, не слушаются… Ладно, еще рядок провяжу, а там уже все кончится.
Затих Хозяин мой. И сверчок затих. Значит, все. Отмучался. Значит, и мне пора. Долго мы на одном месте торчали, опять под окошком пару дней назад кто-то очень незаметный околачивался. Пора уходить. Сундук с травками мой теперь, заберу его в фургон, а больше ничего трогать не буду. Сейчас можно уже поплакать, хоть наревусь вдоволь - а завтра с утра, пока солнце не поднялось, и поеду. Может, отстанут. Дом все равно поджечь полагается, похоронить знающего человека по всем правилам. А мне дальше пора. Тем более, что и эту работу я уже почти доделала - куда бы ее только? Кому эта история нужна и для чего? Ни денег не принесет, ни суженого ряженого… Не продать.
Себе оставлю. Ученика пора искать, а получается, что ученицу. Вот ей и отдам. Прочитает - значит, экзамен сдала. А если еще и поймет…