Дорогой, многоуважаемый...
Хочешь посмешить Бога (или мироздание, или просто хоть кого-нибудь умного) - напланируй чего-нибудь, желательно поэпохальней. Полезного чего-нибудь такого, прям до немогу. Например, влезть в судейство охотникам за тайной, там чего-нибудь сказать, чтобы. Ан нет, отвечает Кто-то Хитрый и Большой, сиди на попе ровно, вот тебе сопли до полу и глазки чтобы не открывались. Нефиг планировать, не судите, не судимы и будете. Так что простите меня, граждане, кому я там чего наобещалась, не шмогла я...
Зато про шкаф я вроде бы успела. Потому что никакие вселенские сопли не могут утихомирить больной фантазии! Лежать и бредить - оно само то, а потом быстро, лихорадочно опять же, по кнопкам шлепать, чтобы видение не рассосалось. Так вот, плоды этой самой нездоровой деятельности мозга см. ниже))
Она шевелилась, ворочалась в темноте, огромная и обманчиво неуклюжая. Суставчатые передние конечности цеплялись за эти жесткие короткие штуки на стенках норы - она не знала, как это может называться, да и знать не хотела. При ее-то мощи, превосходящей силенки всех здешних, не обязательно знать всякое, что путается под ногами. Что бы это ни было, долго оно не протянет.
Она шла и шла вперед. Не к свету - свет здесь, к счастью, редок, свет неприятно отражается где-то внутри, тревожит и мешает. Она шла там, где был проход, пусть даже с этими, колючими помехами. Самые острые она обкусывала, потом, правда, выплевывала - невкусно. То, что можно есть, должно быть живым и не таким твердым. Помягче. Некоторая еда, конечно, бывает внутри пластинок, но их легко прогрызают многочисленные конусообразные мелкие зубы, а силы в челюстях хватает даже на сопротивление нападению извне, оттуда, где свет.
О таких драках она помнила, приходится помнить, это важно, чтобы жить. Оттуда идут те, что сильнее, и от них всегда бывает гром и свет. Свет неприятен, гром - тоже, но самое плохое иногда летает в воздухе. Оно ядовитое, от него очень трудно скрыться. Только уходить вглубь, куда не проникает. Однажды пришлось долго отлеживаться в самой дальней глубине, линька тогда началась, неожиданно, болезненно, шкура долго не нарастала… Нет, не самое хорошее в ее жизни время. Она предпочитала не попадаться больше. Для этого нужно помнить и следить за неожиданным светом - вспышка не к добру.
Нужно ходить в темноте, по свободным, проложенным едой туннелям. Еда тупая, она умеет только жевать и ползти вперед. Еда не убегает, у нее ума не хватает. Если идти по туннелю, рано или поздно найдется добыча. Иногда еда выходит на открытое место, там совсем просто, - прыгнуть, догнать и стиснуть зубы. Главное, чтобы не…
… Вот она, вспышка! Мощное тело извернулось в попытке быстро убраться по знакомому, только что покинутому ходу. Короткие гладкие ножки судорожно задергались, ловя опору, но - если бы она хотела делать расчеты на будущее, не полагаясь на свою силу… Она почувствовала, как на щетинках на шее смыкается что-то твердое и отрывает мощное тело от опоры, а там - там она бороться не сможет. Глаза нестерпимо ломило, туловище конвульсивно изворачивалось, зубы бессильно пощелкивали - она не надеялась укусить, разве что, может быть, испугать… Гром, ритмичный гром, и свет, - если бы она хотела рассуждать! Она не могла впасть в отчаяние, этому она обучена не была, но инстинкт говорил - ВСЕ. Конец. Как же она не хотела, чтобы конец! Она из последних сил вывернулась, пытаясь достать до этих, твердых, на шее…
… И вдруг - иногда бывает, оказывается, - хватка разжалась, и она полетела вниз, обратно, откуда поднялась. Свернувшись в тугое кольцо, тело спружинило и откатилось в темноту, подальше от шума и света. В спасительную тишину. Она не спешила разворачиваться, на всякий случай пользуясь одной из немногих известных ей хитростей. Да, этот враг сильнее, поэтому нет ничего такого в том, чтобы показаться ему мертвой. Чем стращнее хищник, тем меньше он любит падаль.
Мысль о том, что кто-то будет есть, заставила ее вспомнить о собственном голоде. Жуткая история закончилась, и закончилась неплохо. Хотя - после таких катаклизмов обычно разрушались привычные ходы, еда разбредалась с насиженных мест или, что хуже, еду могло вообще смести куда-то отсюда. Тогда придется ждать, пока не народится новая еда, но это долго. После драки нужно пополнять силы, иначе - об этом она думать не стала, предпочтя, по своему крупному хищному обыкновению, действие бесполезным размышлениям. Развернулась, проверила, пошевелив всем множеством ног, все ли хорошо, и неторопливо, сознавая свою силу и удачу, пошла дальше. Благо, нынче кое-какие ходы прекрасно сохранились.
Это из-за меня, гордо подумала она. Я - страшная! Никто не может ничего мне сделать. Я - здесь главная. Это хорошо.
И она ушла в глубокую мягкую темноту, туда, где непуганые стада жертв тихонько жуют в ожидании ее челюстей.
***
Аби сморщила носик: фу, с какой гадостью приходится мириться! Пусть ей сто раз скажут, что эти противные ползучки - самое полезное, что бывает в этом мире для хозяйства, она в сто первый раз скажет то же самое: Фу! Если бы у нее было столько таких ножек, она бы лучше вылезла на самое открытое место и там бы сидела, пока не помрет. Или… Или бы пошла смотреть в зеркало!
Аби не любила смотреть в зеркало еще больше, чем прибираться. Блестящая в полумраке гладкая поверхность одновременно притягивала ее и до полусмерти пугала. Не может приличная вещь так сиять! Одновременно таинственно и бесстыже, как будто хочет показать что-то такое, на что и глядеть-то не следует. Говорит: иди сюда, маленькая Аби, я тебе ТАКОЕ сейчас РАСТАКОЕ дам посмотреть… Все я видела, каждый раз хочет ответить Аби, ничего ты мне ТАКОЕ не можешь! И никак не может ответить, потому что знает - зеркалу на самом деле есть, что показать. Потому что когда Аби была еще совсем маленькой и глупой, она это ВИДЕЛА. Краешком глазика.
Аби вздохнула и повернулась к ящикам. Хорошо, что она сегодня не выбросила эту толстую многоногую тварюшку. Теперь можно будет пару недель не перетряхивать шерстяное, ничего с ним не случится. Эти штуки хорошо охраняют, слопают все, что сможет завестись в шерсти. Потом сама уйдет, в конце концов, - Аби начала успокаиваться, тщательно вытерла пальцы о бочок и, на всякий случай, понюхала их - нет, не пахнут. Пусть ходит, решила Аби, улыбнулась и даже замычала какую-то нехитрую песенку. Уборка, конечно, не ждет, подумала она, но - все-таки я испугалась, или нет? Нужно сделать что-нибудь, чтобы стало веселей! И Аби покрутила головой в поисках чего-нибудь веселого.
В маленьком уютном помещении царил приятный глазу полумрак. Ткани свисали отовсюду изящными складками, лаская взор приглушенными красками. Запахи пыли, лаванды, немного - трубочного табака (не подумайте, у нас не курят, это для сохранности!) , немного - старых выдохшихся духов, модных давным-давно, и - откуда-то издалека, из двери, - горячего яблочного пирога с корицей… Аби успокоено кивнула сама себе, - все-таки хорошо у нее в доме! Если бы не это зеркало…
Аби вдруг подумала: но ведь без зеркала жизнь потеряет немного радости. Потому что тогда никто уже никогда не покажет мне ЭТО… Нельзя будет подкрасться, задержав дыхание, к самому его острому зеленоватому краю, опереться на холодное непрозрачное стекло руками и - УВИДЕТЬ. Аби не забыла то, что она тогда видела, не могла забыть.
Аби очень жалела иногда, по ночам, когда совсем темно, а глаза не закрываются, - очень жалела, что не разглядела со страху ничего толком. Испугалась, дурочка, до потери сознания, зажмурила глазенки и отцепилась от краешка. Шлепнулась на пол и заревела, а что там такого? Там было совсем не страшно… Теперь - не страшно, и вовсе даже интересно. Надо было подольше глядеть.
Аби еще раз обвела глазами родной привычный полумрак. Все вещи на своем привычном месте, даже пыль лежит там, где ей положено быть. Покой и уют, и незыблемость бытия - вот, гордо подумала Аби, это такие умные слова, а я не запуталась! Значит, решила Аби, сегодня особенный день. Такой, когда надо сделать что-то совсем из ряда вон выходящее. И Аби решительно двинулась к двери, туда, где мерцало непрозрачное голубоватое стекло.
У двери было светлее, настолько светло, что Аби могла разглядеть тонкий узор на ближайшей драпировке. Меленькие сиреневые цветочки, да. Аби придумалаа, что у нее будет такое платьешко - обязательно, когда ткань уже не пригодится, она заберет себе от нее кусочек. Но это будет, наверно, не скоро, ткань еще часто исчезает, значит, ее время не пришло. А в зеркале цветочки отразятся? Аби обязательно должна это проверить… Вот оно, зеркало, сейчас она все увидит сама… Аби зажмурилась. Чтобы потом глаза шире открывались. Вот так.
Дверь заскрипела, яркий луч света из тонкой полоски медленно начал превращаться в широкую ленту. Зеркало щевельнулось и поехало в сторону, отражая вместо привычного, много раз виденного Аби мира то самое, ТАКОЕ. Вот оно, с восторженным ужасом подумала Аби. То, что прячет зеркало. То, что надо было разглядеть давным-давно. Необыкновенно яркие краски, коричневое, зеленое, золотое, светло-синее… Теплый ветер, яблочный пирог… Там, замирая, подумала Аби, там, наверно, еще один мир? Как же там, наверно, много места, это так стращно и весело! И там, наверно, можно жить!..
Аби, не моргая, глядела в стекло, пытаясь захватить глазами все-все, чтобы было, что вспоминать по ночам. О чем можно будет жалеть, когда хочется плакать, и потом радоваться, что все уже закончилось, она ВИДЕЛА, и осталась дома, и все будет хорошо… Глаза щипало, но Аби не отворачивалась. Она была одновременно перепугана до полусмерти и до полусмерти же счастлива. Она смогла, она - Могучая Смелая Аби, зеркало показало ей ТАКОЕ! Она выдержала! Аби захотела закричать что-нибудь радостное, как можно громче, чтобы ее дом слышал, - вот она какая!
И тут в зеркале шевельнулось. Откуда-то из его невидимой глубины вылезало ЧТО-ТО. Оно было большое, намного больше Аби, и такое лохматое, даже намного лохматей шубы, таящейся в дальнем углу Абиного дома… ЧТО-ТО приблизилось к самому стеклу, по крайней мере, Аби так показалось, - и она не стала дальше испытывать судьбу, отпрыгнула от коварного зеркала, от двери, в знакомую теплую темную глубину, пахнущую лавандой, табаком и старыми духами. Хватит. На сегодня, для маленькой Аби, очень даже хватит. Когда-нибудь потом, позже, когда-нибудь, - а сейчас в зеркале слишком опасно. Вдруг ОНО сможет выбраться из стеклянного мира? Лучше отойти, и вернуться, когда никого не будет. ОНО уйдет, и Аби еще посмотрит…
Аби поднялась на ноги и отряхнулась. Все, наприключалась. Дела сами не делаются. Уборка, например, еще ни разу сама не убралась… Аби вздохнула, бросила гордый взгляд на дверь и пошла перебирать вещи.
***
Марик чихнул, потом еще раз чихнул, - пыльно-то как! Весь нос в пыли. Зачем он вообще сюда пошел? За мячиком. А дверь зачем трогает? Потому что она шевелится. Не шевелилась бы, никто бы к ней не лез. А она взяла и открывается, - что ли так сидеть?
Марик поддел дверь снизу, дернул не сильно, просто потянул, - а она начала первая! Значит, сама хочет, чтобы он туда полез. Ишь, какая, гостеприимная.
…Ну, она же не знает, что меня за такие вещи не хвалят. И, может быть, она никому не скажет? Мы немножко поиграем, как будто туда мячик забежал. Как будто мы с мячиком решили играть в прятки, и я, Марик, его ищу. А он лежит тихо-тихо, за ящиками, и про себя хихикает, что я его не нахожу никак. А я знаю, где он, просто не хочу, чтобы игра быстро закончилась. Потому что меня он точно никогда не найдет! Если даже взрослые иногда не отличают, где Марик, а где эта большая, меховая, как ее… Особенно руками, когда гладят. Так и говорят: Марик, ты такой мягенький! Вот. С мячиком играть в прятки интересно, только если его искать, а ему искать нельзя разрешать, он все испортит…
Марик наклонил голову и посмотрел за дверь. Темно. Ничего там не видать, значит, там ничего, наверно, нету. Если глазами не видно, как оно может быть? Тогда, чтобы оно там было, надо его потрогать, или понюхать, подумал Марик, и засопел. Нету там ничего, пылью пахнет, и всякой мурой. Ни рыба, ни мясо, взрослые говорят. Не та дверь. И мячика там тоже нету. Марик разочарованно потряс головой. Только зря нос чешется. Ну и ладно. Марик отвернулся и сделал пару шагов прочь от двери.
… А можно еще поиграть, что там страшная Неизвестность! Даже лучше, что мячик сбежал. Пусть теперь завидует, а я без него как возьму и все узнаю! Что там в этой самой Неизвестности! Взрослые говорят, что какой-то там любопытной хвост за это оторвали, ужас какой, а я Марик, и мне не оторвут. Я не любопытный. И там никто не сидит, чтобы хвост. Им бы пахло, а там никого нету. И вот я буду отважный ученый, как они в том ящике всегда смотрят, где все быстро шевелится… И я сейчас все открою! Чтобы не было никаких там! Вот я уже открываю…
Марик вернулся и опять осторожно, как настоящий исследователь, тронул дверь. Он хорошо помнил, как это бывает, - ничего-ничего, и вдруг БАБАХ! И сразу все прибежали, заругали, и по полу всякое разное валяется, и Марик опять «противный»! Да ну их всех, ничего теперь не случится. Если аккуратненько…
… Ух ты, там блестит сверху! Не, ничего такого, рыжее кто-то, но не пахнет. Цветочками пахнет, ненастоящими. Неинтересно вовсе… Ты кто? Молчит, ртом шевелит только. Дразнится, что ли? Неживое. Ой… А если это?...
Марик замер. Он вдруг вспомнил, очень ярко, увидел перед собой: давным-давно, он еще маленький совсем, и мама еще дома, и сестры. Они все такие же рыжие и лохматые, как Марик, только мама намного больше, а девчонки все-все делают, как мама. Они все стоят перед дверью, и Марик ничего толком не слушает, следит за какой-то мошкой в воздухе, скучает. А мама рассказывает. Наверно, что-то очень важное и полезное, раз сестры слушают. И потом мама легко и свободно подпрыгивает и исчезает там, за дверью, в той самой Неизвестности, и ее больше не видно, потому что здесь - яркое солнечное утро, а там - темнота… И обе рыжие девчонки, покрутившись немножко и попискивая, девчачьим обычаем, от восторженной жути, точно так же проходят эту границу между светом и… Слышно, как они шмякаются там, на той стороне, что-то мягко рушится, и - все? Марик, потерявший, наконец, мошку из виду, остается совсем один, сидеть и глядеть расширяющимися глазами…
… И мамы больше нет, и сестренок, и остался один Марик?! Ой. Может, они там. На какой-нибудь другой стороне? Поэтому их как бы нету. И вдруг все меня там ждут и мама уже волнуется. Почему я не иду, думает. А я правда не знал, что это так важно. И страшно. Если я туда сейчас прыгну? Взрослые смогут опять ругаться? Или я, Марик, уйду один в темноту, а там мама будет? Или не будет. Они, наверно, дальше пойдут, чего там торчать. Не станут дожидаться, скажут, сиди со своей мухой. Мам, я больше не буду, давай, я тебя догоню? Нет, там нету никого. Не догоню…
Марик сел перед дверью. Вывернул голову и попытался заглянуть поглубже. Ему становилось все страшней и страшней, и еще грустно. Наверно, надо залезть за эту гадкую дверь и перестать маяться. Посмотреть со всех сторон и вернуться за мячиком. Вон он, валяется, только подойти и забрать. Играй - не хочу. Вот именно, не хочу. Трус несчастный. Марик вздохнул и решительно взялся за дверь. Пусть потом ругаются, сколько влезет.
… Мама, вы там? Я сейчас!..
Дверь натужно заскрипела. Марик отскочил к стене, боком, на прямых ногах, обошел комнату, готовый ко всему.
***
- Ах ты, хулиганское создание! Куда ты вечно лезешь? - Бабушка всегда ворчит, тут ничего не поделать. И на Пашку, и на кошку, и на мышку, и на Жучку... И на меня - регулярно. Как приеду детей забирать, так и ворчит. Это как стихия, к этому можно только привыкнуть. Смыслу - пытаться переделать, к примеру, мелкий дождь на крупный? Тем более, ни Жучка, ни кошка, ни мышка, ни старенькая скороварка на кухне, ни луковые грядки в огороде - да ни одна зараза не обиделась еще.
Теперь вот - кот. Всего там кота - с полторы ладошки, но создание и впрямь хулиганское. С Пашкой только такое и выживет, они одинаковые. Братья по разуму. Непоседливые, рыжие и изобретательные. Бабушке на радость. По дому за ними скакать - самый фитнес. И вовремя пресекать, тоже ничего себе развлечение, это вам не мексиканские страсти. Бабуля мне в глубине души уже конный памятник отгрохала, в бронзе и мраморе, - я их сегодня домой забираю. Отдохнули на праздниках, это называется.
- Нет, ты посмотри! Одного отгоняю - второй лезет. Что у вас там такое? Вот ты мне скажи, что ты там забыл? - бабуля взглядом обращается за моей педагогической помощью, обвиняющее помахивая в Пашкину сторону свернутым журналом со сканвордами.
- А я че? Я ниче, - Пашка бесстыже глядит честными круглыми глазами, - ты мне сказала че? Вот я и сам!
- А, собственно, что произошло-то? Если что, меня здесь не было три дня, - я проясняю ситуацию: плюхаюсь на диван, беру кружку с чаем, и Пашка радостно заползает на мои коленки.
- Мам, я у бабушки спросил, кто такие фавны, так?
- Мальчик, конечно, развитый, но во-первых, почитай мифы Древней Греции, а во-вторых, причем здесь… - тут же продолжает бабушка. - И вообще, может ему рано?
- Ма, подожди. Грецию, конечно, рановато, в шесть лет…
- Почти семь, - гордо говорит Пашка. - а зачем Греции, когда Нарния? Бабуль, я кино видел, только не понял. Они бывают, или все-таки это мультяшные?
- Вот, видишь? Мальчик опять смотрит телевизор!
- Два раза смотрел, там же сказка, мне можно. Мам, ты сама говорила, что не все сказки неправда, а бабушка говорила, что они раньше были, значит, может же быть, что они все остались? Фавны и кентавры? - Пашка вертится на моих коленках. Вот как зацепило парня, хорошо, что я об этом узнала. Мы очень мало разговариваем с ним последнее время, то моя работа, то подготовка к школе, то одно, то другое… Странно, почему я думаю, что он уже настолько большой, чтобы не верить в Деда Мороза? Ай-яй-яй, как нехорошо…
- И вот этот юный герой среди бела дня лезет ко мне во все мыслимые и немыслимые шкафы! - Бабушка шлепает по столу сканвордами. - Представь себе, что после него там остается! Ведь все перекопал там, искатель! Ни одного живого места не оставил, хоть в комоде, хоть в серванте. Вот, отстояла от него гардероб, - бабушка ужасно гордится, что у нее полное собрание мебели, это еще с тех времен, когда мебель была практически уважаемым членом семьи, конечно, если она была. Атавизм, однако, но, сколько себя помню, тряпочка с полиролем ждала меня по вторникам и субботам все мое детство и половину юности. И не то, чтобы я вспоминаю это, как страшный сон, просто сейчас так не делают. Может, и зря…
- Мам, не отвлекайся ты! - Пашка тормошит меня за плечи. - В общем, ты меня, наверно, разыграла, потому что там никого не было. В шкафах. Только вещи разные. А в большой, где платья, меня бабуля не пускает. Сказала, что будет драть, как липку. Ну вот я и не лезу. Хотя, если все правда, там должно быть. В кино, и в книжке, - в шкафу, где платья! Мам, давай мы с тобой сходим, с тобой бабуля разрешит!
- Даже не думай! - Бабушка строго глядит на нас. - Никого! И кота вашего - тоже! Прихожу сегодня, а он уже туда намылился! Сидит, планирует, ишь чего!
- Да ладно, мам, Маркиз темноты боится, он еще маленький, - Пашка снисходительно улыбается. - Подумаешь, посидел около шкафа! А бабушка сразу - лезет, лезет… Вот сама там не пускает!
Пашка вдруг оглядывается на бабушку через плечо и громко шепчет:
- Потому что у нее там есть… Она не хочет, чтобы мы знали, что у нее. Я ночью слышал, и Маркиз слышал тоже, он же смелый котик, а не заходит туда. Значит, там что-то есть. Мам, а ты видела, что там?
Я смеюсь и ссаживаю Пашку с коленей. Бабушка покачивает головой: вот что с таких возьмешь? Ума нет, как зовут?..
- Паш, ты не лезь в эти шкафы, - говорю я. - Нарния, она такая, может и не показаться. Захочет, чтобы ты ее нашел, - обязательно найдешь. Она страна самостоятельная, сама решит, что лучше. По шкафам лазить, наверно, не стоит, спугнешь еще.
Бабушка одобрительно хмыкает и забирает со стола кружку из-под чая. Пашка грустно кивает, но через пару минут опять чему-то улыбается, спрыгивает с дивана и бежит куда-то с воплем «Маркизик, иди сюда! Я мячик нашел, айда в футбол!» Хорошее свойство - не огорчаться всякой фигней надолго…
Я выхожу, стараясь не хлопнуть дверью. Сажусь на лавочку во дворе и смотрю вверх, на небо. Там, хотя солнце совсем летнее, голубая безоблачная прохлада. Какие-то белые цветы на ветках, то ли яблоня, то ли груша, я не помню, их сажали уже после моего детства - да какая разница, цветут, красиво. Тишина, покой. Ветра нет. Тень. Слабый цветочный запах, и запах теплой пыли. Пылинки пляшут в солнечном луче. Мелкая бабочка, серенькая и прозрачная, мелькает крылышками, поддерживает пылинок в танце…
. Я всегда знала, что здесь не все так просто, но мы об этом не говорили. Никогда. Не принято было это обсуждать, как-то не комильфо, что ли. Бабушка, а она тогда была мамой, не давала чужому вниманию заостряться, - ну, что тут такого? Все в норме. Резные пятилистные цветы на дверцах отполированы и протерты - что еще надо? Ни пылинки в завитушках, ни царапин, ни сколов. Засим - ура! Остальное не ваше дело. Волшебство? Не ваше дело, еще раз. Тайны? Да Боже мой, у каждого свой скелет! Свои пересчитайте, чтобы к чужим лезть. Да и не было там никаких скелетов. По крайней мере, тогда. Надеюсь, и сейчас нету.
Ребенку там делать нечего, это да. Зато нафантазируется по уши, пусть, это ему полезно и совсем не лишне. В детстве всегда хочется, чтобы в шкафу что-нибудь было: монстры или кентавры, неважно. А когда вырастаешь - как же здорово бывает просто сидеть в тени, в прохладном полумраке с запахом цветов и пыли, и смотреть на тонкую светящуюся полоску, чувствуя во всем окружающем уютный мягкий покой и защищенность, следя бездумно за полетом серенького прозрачного мотылька…
Вот и хорошо. Когда вырастаешь, легче и быстрее реагируешь на тихий скрип за спиной. Когда вырастаешь, уже никогда не сядешь никак иначе, чем лицом к двери. Когда вырос, никогда не оставишь дверь полностью закрытой, даже на старый врезной замок, особенно если ключ в кармане... Это с детства, это уже навсегда. Пусть играют, в страшные темные пыльные тайны, спрятанные среди потертых плащей и помятых шуб. Пока можно играть, пусть, не жалко. Ночные стуки, дневные шорохи - загадки, это хорошо, конечно. Главное, чтобы не хлопнуть дверью, так, чтобы не шлепнулось внутри нечто мягкое...
Я бездумно смотрю вдаль, туда, где яркий солнечный луч выхватывает из синих теней кусочек садовой дорожки и калитку. Маленький серый мотылек на свету, крылышки трепещут быстро-быстро, пыль, деревья, цветочный запах. Дорогой, многоуважаемый Шкаф...
***
Много высоких и славных, но тайны открываются смиренным, ибо велико могущество Господа, и Он смиренными прославляется. Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай. Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто. При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься: тебе открыто очень много из человеческого знания; ибо многих ввели в заблуждение их предположения, и лукавые мечты поколебали ум их. Кто любит опасность, то впадет в неё; упорное сердце напоследок потерпит зло: упорное сердце будет обременено скорбями, и грешник приложит грехи ко грехам.Испытания не служат врачевством для гордого, потому что злое растение укоренилось в нем. Вода угасит пламень огня, и милостыня очистит грехи. Кто воздает за благодеяния, тот помышляет о будущем и во время падения найдет опору. (Книга премудрости Иисуса сына Сирахова)
Зато про шкаф я вроде бы успела. Потому что никакие вселенские сопли не могут утихомирить больной фантазии! Лежать и бредить - оно само то, а потом быстро, лихорадочно опять же, по кнопкам шлепать, чтобы видение не рассосалось. Так вот, плоды этой самой нездоровой деятельности мозга см. ниже))
Она шевелилась, ворочалась в темноте, огромная и обманчиво неуклюжая. Суставчатые передние конечности цеплялись за эти жесткие короткие штуки на стенках норы - она не знала, как это может называться, да и знать не хотела. При ее-то мощи, превосходящей силенки всех здешних, не обязательно знать всякое, что путается под ногами. Что бы это ни было, долго оно не протянет.
Она шла и шла вперед. Не к свету - свет здесь, к счастью, редок, свет неприятно отражается где-то внутри, тревожит и мешает. Она шла там, где был проход, пусть даже с этими, колючими помехами. Самые острые она обкусывала, потом, правда, выплевывала - невкусно. То, что можно есть, должно быть живым и не таким твердым. Помягче. Некоторая еда, конечно, бывает внутри пластинок, но их легко прогрызают многочисленные конусообразные мелкие зубы, а силы в челюстях хватает даже на сопротивление нападению извне, оттуда, где свет.
О таких драках она помнила, приходится помнить, это важно, чтобы жить. Оттуда идут те, что сильнее, и от них всегда бывает гром и свет. Свет неприятен, гром - тоже, но самое плохое иногда летает в воздухе. Оно ядовитое, от него очень трудно скрыться. Только уходить вглубь, куда не проникает. Однажды пришлось долго отлеживаться в самой дальней глубине, линька тогда началась, неожиданно, болезненно, шкура долго не нарастала… Нет, не самое хорошее в ее жизни время. Она предпочитала не попадаться больше. Для этого нужно помнить и следить за неожиданным светом - вспышка не к добру.
Нужно ходить в темноте, по свободным, проложенным едой туннелям. Еда тупая, она умеет только жевать и ползти вперед. Еда не убегает, у нее ума не хватает. Если идти по туннелю, рано или поздно найдется добыча. Иногда еда выходит на открытое место, там совсем просто, - прыгнуть, догнать и стиснуть зубы. Главное, чтобы не…
… Вот она, вспышка! Мощное тело извернулось в попытке быстро убраться по знакомому, только что покинутому ходу. Короткие гладкие ножки судорожно задергались, ловя опору, но - если бы она хотела делать расчеты на будущее, не полагаясь на свою силу… Она почувствовала, как на щетинках на шее смыкается что-то твердое и отрывает мощное тело от опоры, а там - там она бороться не сможет. Глаза нестерпимо ломило, туловище конвульсивно изворачивалось, зубы бессильно пощелкивали - она не надеялась укусить, разве что, может быть, испугать… Гром, ритмичный гром, и свет, - если бы она хотела рассуждать! Она не могла впасть в отчаяние, этому она обучена не была, но инстинкт говорил - ВСЕ. Конец. Как же она не хотела, чтобы конец! Она из последних сил вывернулась, пытаясь достать до этих, твердых, на шее…
… И вдруг - иногда бывает, оказывается, - хватка разжалась, и она полетела вниз, обратно, откуда поднялась. Свернувшись в тугое кольцо, тело спружинило и откатилось в темноту, подальше от шума и света. В спасительную тишину. Она не спешила разворачиваться, на всякий случай пользуясь одной из немногих известных ей хитростей. Да, этот враг сильнее, поэтому нет ничего такого в том, чтобы показаться ему мертвой. Чем стращнее хищник, тем меньше он любит падаль.
Мысль о том, что кто-то будет есть, заставила ее вспомнить о собственном голоде. Жуткая история закончилась, и закончилась неплохо. Хотя - после таких катаклизмов обычно разрушались привычные ходы, еда разбредалась с насиженных мест или, что хуже, еду могло вообще смести куда-то отсюда. Тогда придется ждать, пока не народится новая еда, но это долго. После драки нужно пополнять силы, иначе - об этом она думать не стала, предпочтя, по своему крупному хищному обыкновению, действие бесполезным размышлениям. Развернулась, проверила, пошевелив всем множеством ног, все ли хорошо, и неторопливо, сознавая свою силу и удачу, пошла дальше. Благо, нынче кое-какие ходы прекрасно сохранились.
Это из-за меня, гордо подумала она. Я - страшная! Никто не может ничего мне сделать. Я - здесь главная. Это хорошо.
И она ушла в глубокую мягкую темноту, туда, где непуганые стада жертв тихонько жуют в ожидании ее челюстей.
***
Аби сморщила носик: фу, с какой гадостью приходится мириться! Пусть ей сто раз скажут, что эти противные ползучки - самое полезное, что бывает в этом мире для хозяйства, она в сто первый раз скажет то же самое: Фу! Если бы у нее было столько таких ножек, она бы лучше вылезла на самое открытое место и там бы сидела, пока не помрет. Или… Или бы пошла смотреть в зеркало!
Аби не любила смотреть в зеркало еще больше, чем прибираться. Блестящая в полумраке гладкая поверхность одновременно притягивала ее и до полусмерти пугала. Не может приличная вещь так сиять! Одновременно таинственно и бесстыже, как будто хочет показать что-то такое, на что и глядеть-то не следует. Говорит: иди сюда, маленькая Аби, я тебе ТАКОЕ сейчас РАСТАКОЕ дам посмотреть… Все я видела, каждый раз хочет ответить Аби, ничего ты мне ТАКОЕ не можешь! И никак не может ответить, потому что знает - зеркалу на самом деле есть, что показать. Потому что когда Аби была еще совсем маленькой и глупой, она это ВИДЕЛА. Краешком глазика.
Аби вздохнула и повернулась к ящикам. Хорошо, что она сегодня не выбросила эту толстую многоногую тварюшку. Теперь можно будет пару недель не перетряхивать шерстяное, ничего с ним не случится. Эти штуки хорошо охраняют, слопают все, что сможет завестись в шерсти. Потом сама уйдет, в конце концов, - Аби начала успокаиваться, тщательно вытерла пальцы о бочок и, на всякий случай, понюхала их - нет, не пахнут. Пусть ходит, решила Аби, улыбнулась и даже замычала какую-то нехитрую песенку. Уборка, конечно, не ждет, подумала она, но - все-таки я испугалась, или нет? Нужно сделать что-нибудь, чтобы стало веселей! И Аби покрутила головой в поисках чего-нибудь веселого.
В маленьком уютном помещении царил приятный глазу полумрак. Ткани свисали отовсюду изящными складками, лаская взор приглушенными красками. Запахи пыли, лаванды, немного - трубочного табака (не подумайте, у нас не курят, это для сохранности!) , немного - старых выдохшихся духов, модных давным-давно, и - откуда-то издалека, из двери, - горячего яблочного пирога с корицей… Аби успокоено кивнула сама себе, - все-таки хорошо у нее в доме! Если бы не это зеркало…
Аби вдруг подумала: но ведь без зеркала жизнь потеряет немного радости. Потому что тогда никто уже никогда не покажет мне ЭТО… Нельзя будет подкрасться, задержав дыхание, к самому его острому зеленоватому краю, опереться на холодное непрозрачное стекло руками и - УВИДЕТЬ. Аби не забыла то, что она тогда видела, не могла забыть.
Аби очень жалела иногда, по ночам, когда совсем темно, а глаза не закрываются, - очень жалела, что не разглядела со страху ничего толком. Испугалась, дурочка, до потери сознания, зажмурила глазенки и отцепилась от краешка. Шлепнулась на пол и заревела, а что там такого? Там было совсем не страшно… Теперь - не страшно, и вовсе даже интересно. Надо было подольше глядеть.
Аби еще раз обвела глазами родной привычный полумрак. Все вещи на своем привычном месте, даже пыль лежит там, где ей положено быть. Покой и уют, и незыблемость бытия - вот, гордо подумала Аби, это такие умные слова, а я не запуталась! Значит, решила Аби, сегодня особенный день. Такой, когда надо сделать что-то совсем из ряда вон выходящее. И Аби решительно двинулась к двери, туда, где мерцало непрозрачное голубоватое стекло.
У двери было светлее, настолько светло, что Аби могла разглядеть тонкий узор на ближайшей драпировке. Меленькие сиреневые цветочки, да. Аби придумалаа, что у нее будет такое платьешко - обязательно, когда ткань уже не пригодится, она заберет себе от нее кусочек. Но это будет, наверно, не скоро, ткань еще часто исчезает, значит, ее время не пришло. А в зеркале цветочки отразятся? Аби обязательно должна это проверить… Вот оно, зеркало, сейчас она все увидит сама… Аби зажмурилась. Чтобы потом глаза шире открывались. Вот так.
Дверь заскрипела, яркий луч света из тонкой полоски медленно начал превращаться в широкую ленту. Зеркало щевельнулось и поехало в сторону, отражая вместо привычного, много раз виденного Аби мира то самое, ТАКОЕ. Вот оно, с восторженным ужасом подумала Аби. То, что прячет зеркало. То, что надо было разглядеть давным-давно. Необыкновенно яркие краски, коричневое, зеленое, золотое, светло-синее… Теплый ветер, яблочный пирог… Там, замирая, подумала Аби, там, наверно, еще один мир? Как же там, наверно, много места, это так стращно и весело! И там, наверно, можно жить!..
Аби, не моргая, глядела в стекло, пытаясь захватить глазами все-все, чтобы было, что вспоминать по ночам. О чем можно будет жалеть, когда хочется плакать, и потом радоваться, что все уже закончилось, она ВИДЕЛА, и осталась дома, и все будет хорошо… Глаза щипало, но Аби не отворачивалась. Она была одновременно перепугана до полусмерти и до полусмерти же счастлива. Она смогла, она - Могучая Смелая Аби, зеркало показало ей ТАКОЕ! Она выдержала! Аби захотела закричать что-нибудь радостное, как можно громче, чтобы ее дом слышал, - вот она какая!
И тут в зеркале шевельнулось. Откуда-то из его невидимой глубины вылезало ЧТО-ТО. Оно было большое, намного больше Аби, и такое лохматое, даже намного лохматей шубы, таящейся в дальнем углу Абиного дома… ЧТО-ТО приблизилось к самому стеклу, по крайней мере, Аби так показалось, - и она не стала дальше испытывать судьбу, отпрыгнула от коварного зеркала, от двери, в знакомую теплую темную глубину, пахнущую лавандой, табаком и старыми духами. Хватит. На сегодня, для маленькой Аби, очень даже хватит. Когда-нибудь потом, позже, когда-нибудь, - а сейчас в зеркале слишком опасно. Вдруг ОНО сможет выбраться из стеклянного мира? Лучше отойти, и вернуться, когда никого не будет. ОНО уйдет, и Аби еще посмотрит…
Аби поднялась на ноги и отряхнулась. Все, наприключалась. Дела сами не делаются. Уборка, например, еще ни разу сама не убралась… Аби вздохнула, бросила гордый взгляд на дверь и пошла перебирать вещи.
***
Марик чихнул, потом еще раз чихнул, - пыльно-то как! Весь нос в пыли. Зачем он вообще сюда пошел? За мячиком. А дверь зачем трогает? Потому что она шевелится. Не шевелилась бы, никто бы к ней не лез. А она взяла и открывается, - что ли так сидеть?
Марик поддел дверь снизу, дернул не сильно, просто потянул, - а она начала первая! Значит, сама хочет, чтобы он туда полез. Ишь, какая, гостеприимная.
…Ну, она же не знает, что меня за такие вещи не хвалят. И, может быть, она никому не скажет? Мы немножко поиграем, как будто туда мячик забежал. Как будто мы с мячиком решили играть в прятки, и я, Марик, его ищу. А он лежит тихо-тихо, за ящиками, и про себя хихикает, что я его не нахожу никак. А я знаю, где он, просто не хочу, чтобы игра быстро закончилась. Потому что меня он точно никогда не найдет! Если даже взрослые иногда не отличают, где Марик, а где эта большая, меховая, как ее… Особенно руками, когда гладят. Так и говорят: Марик, ты такой мягенький! Вот. С мячиком играть в прятки интересно, только если его искать, а ему искать нельзя разрешать, он все испортит…
Марик наклонил голову и посмотрел за дверь. Темно. Ничего там не видать, значит, там ничего, наверно, нету. Если глазами не видно, как оно может быть? Тогда, чтобы оно там было, надо его потрогать, или понюхать, подумал Марик, и засопел. Нету там ничего, пылью пахнет, и всякой мурой. Ни рыба, ни мясо, взрослые говорят. Не та дверь. И мячика там тоже нету. Марик разочарованно потряс головой. Только зря нос чешется. Ну и ладно. Марик отвернулся и сделал пару шагов прочь от двери.
… А можно еще поиграть, что там страшная Неизвестность! Даже лучше, что мячик сбежал. Пусть теперь завидует, а я без него как возьму и все узнаю! Что там в этой самой Неизвестности! Взрослые говорят, что какой-то там любопытной хвост за это оторвали, ужас какой, а я Марик, и мне не оторвут. Я не любопытный. И там никто не сидит, чтобы хвост. Им бы пахло, а там никого нету. И вот я буду отважный ученый, как они в том ящике всегда смотрят, где все быстро шевелится… И я сейчас все открою! Чтобы не было никаких там! Вот я уже открываю…
Марик вернулся и опять осторожно, как настоящий исследователь, тронул дверь. Он хорошо помнил, как это бывает, - ничего-ничего, и вдруг БАБАХ! И сразу все прибежали, заругали, и по полу всякое разное валяется, и Марик опять «противный»! Да ну их всех, ничего теперь не случится. Если аккуратненько…
… Ух ты, там блестит сверху! Не, ничего такого, рыжее кто-то, но не пахнет. Цветочками пахнет, ненастоящими. Неинтересно вовсе… Ты кто? Молчит, ртом шевелит только. Дразнится, что ли? Неживое. Ой… А если это?...
Марик замер. Он вдруг вспомнил, очень ярко, увидел перед собой: давным-давно, он еще маленький совсем, и мама еще дома, и сестры. Они все такие же рыжие и лохматые, как Марик, только мама намного больше, а девчонки все-все делают, как мама. Они все стоят перед дверью, и Марик ничего толком не слушает, следит за какой-то мошкой в воздухе, скучает. А мама рассказывает. Наверно, что-то очень важное и полезное, раз сестры слушают. И потом мама легко и свободно подпрыгивает и исчезает там, за дверью, в той самой Неизвестности, и ее больше не видно, потому что здесь - яркое солнечное утро, а там - темнота… И обе рыжие девчонки, покрутившись немножко и попискивая, девчачьим обычаем, от восторженной жути, точно так же проходят эту границу между светом и… Слышно, как они шмякаются там, на той стороне, что-то мягко рушится, и - все? Марик, потерявший, наконец, мошку из виду, остается совсем один, сидеть и глядеть расширяющимися глазами…
… И мамы больше нет, и сестренок, и остался один Марик?! Ой. Может, они там. На какой-нибудь другой стороне? Поэтому их как бы нету. И вдруг все меня там ждут и мама уже волнуется. Почему я не иду, думает. А я правда не знал, что это так важно. И страшно. Если я туда сейчас прыгну? Взрослые смогут опять ругаться? Или я, Марик, уйду один в темноту, а там мама будет? Или не будет. Они, наверно, дальше пойдут, чего там торчать. Не станут дожидаться, скажут, сиди со своей мухой. Мам, я больше не буду, давай, я тебя догоню? Нет, там нету никого. Не догоню…
Марик сел перед дверью. Вывернул голову и попытался заглянуть поглубже. Ему становилось все страшней и страшней, и еще грустно. Наверно, надо залезть за эту гадкую дверь и перестать маяться. Посмотреть со всех сторон и вернуться за мячиком. Вон он, валяется, только подойти и забрать. Играй - не хочу. Вот именно, не хочу. Трус несчастный. Марик вздохнул и решительно взялся за дверь. Пусть потом ругаются, сколько влезет.
… Мама, вы там? Я сейчас!..
Дверь натужно заскрипела. Марик отскочил к стене, боком, на прямых ногах, обошел комнату, готовый ко всему.
***
- Ах ты, хулиганское создание! Куда ты вечно лезешь? - Бабушка всегда ворчит, тут ничего не поделать. И на Пашку, и на кошку, и на мышку, и на Жучку... И на меня - регулярно. Как приеду детей забирать, так и ворчит. Это как стихия, к этому можно только привыкнуть. Смыслу - пытаться переделать, к примеру, мелкий дождь на крупный? Тем более, ни Жучка, ни кошка, ни мышка, ни старенькая скороварка на кухне, ни луковые грядки в огороде - да ни одна зараза не обиделась еще.
Теперь вот - кот. Всего там кота - с полторы ладошки, но создание и впрямь хулиганское. С Пашкой только такое и выживет, они одинаковые. Братья по разуму. Непоседливые, рыжие и изобретательные. Бабушке на радость. По дому за ними скакать - самый фитнес. И вовремя пресекать, тоже ничего себе развлечение, это вам не мексиканские страсти. Бабуля мне в глубине души уже конный памятник отгрохала, в бронзе и мраморе, - я их сегодня домой забираю. Отдохнули на праздниках, это называется.
- Нет, ты посмотри! Одного отгоняю - второй лезет. Что у вас там такое? Вот ты мне скажи, что ты там забыл? - бабуля взглядом обращается за моей педагогической помощью, обвиняющее помахивая в Пашкину сторону свернутым журналом со сканвордами.
- А я че? Я ниче, - Пашка бесстыже глядит честными круглыми глазами, - ты мне сказала че? Вот я и сам!
- А, собственно, что произошло-то? Если что, меня здесь не было три дня, - я проясняю ситуацию: плюхаюсь на диван, беру кружку с чаем, и Пашка радостно заползает на мои коленки.
- Мам, я у бабушки спросил, кто такие фавны, так?
- Мальчик, конечно, развитый, но во-первых, почитай мифы Древней Греции, а во-вторых, причем здесь… - тут же продолжает бабушка. - И вообще, может ему рано?
- Ма, подожди. Грецию, конечно, рановато, в шесть лет…
- Почти семь, - гордо говорит Пашка. - а зачем Греции, когда Нарния? Бабуль, я кино видел, только не понял. Они бывают, или все-таки это мультяшные?
- Вот, видишь? Мальчик опять смотрит телевизор!
- Два раза смотрел, там же сказка, мне можно. Мам, ты сама говорила, что не все сказки неправда, а бабушка говорила, что они раньше были, значит, может же быть, что они все остались? Фавны и кентавры? - Пашка вертится на моих коленках. Вот как зацепило парня, хорошо, что я об этом узнала. Мы очень мало разговариваем с ним последнее время, то моя работа, то подготовка к школе, то одно, то другое… Странно, почему я думаю, что он уже настолько большой, чтобы не верить в Деда Мороза? Ай-яй-яй, как нехорошо…
- И вот этот юный герой среди бела дня лезет ко мне во все мыслимые и немыслимые шкафы! - Бабушка шлепает по столу сканвордами. - Представь себе, что после него там остается! Ведь все перекопал там, искатель! Ни одного живого места не оставил, хоть в комоде, хоть в серванте. Вот, отстояла от него гардероб, - бабушка ужасно гордится, что у нее полное собрание мебели, это еще с тех времен, когда мебель была практически уважаемым членом семьи, конечно, если она была. Атавизм, однако, но, сколько себя помню, тряпочка с полиролем ждала меня по вторникам и субботам все мое детство и половину юности. И не то, чтобы я вспоминаю это, как страшный сон, просто сейчас так не делают. Может, и зря…
- Мам, не отвлекайся ты! - Пашка тормошит меня за плечи. - В общем, ты меня, наверно, разыграла, потому что там никого не было. В шкафах. Только вещи разные. А в большой, где платья, меня бабуля не пускает. Сказала, что будет драть, как липку. Ну вот я и не лезу. Хотя, если все правда, там должно быть. В кино, и в книжке, - в шкафу, где платья! Мам, давай мы с тобой сходим, с тобой бабуля разрешит!
- Даже не думай! - Бабушка строго глядит на нас. - Никого! И кота вашего - тоже! Прихожу сегодня, а он уже туда намылился! Сидит, планирует, ишь чего!
- Да ладно, мам, Маркиз темноты боится, он еще маленький, - Пашка снисходительно улыбается. - Подумаешь, посидел около шкафа! А бабушка сразу - лезет, лезет… Вот сама там не пускает!
Пашка вдруг оглядывается на бабушку через плечо и громко шепчет:
- Потому что у нее там есть… Она не хочет, чтобы мы знали, что у нее. Я ночью слышал, и Маркиз слышал тоже, он же смелый котик, а не заходит туда. Значит, там что-то есть. Мам, а ты видела, что там?
Я смеюсь и ссаживаю Пашку с коленей. Бабушка покачивает головой: вот что с таких возьмешь? Ума нет, как зовут?..
- Паш, ты не лезь в эти шкафы, - говорю я. - Нарния, она такая, может и не показаться. Захочет, чтобы ты ее нашел, - обязательно найдешь. Она страна самостоятельная, сама решит, что лучше. По шкафам лазить, наверно, не стоит, спугнешь еще.
Бабушка одобрительно хмыкает и забирает со стола кружку из-под чая. Пашка грустно кивает, но через пару минут опять чему-то улыбается, спрыгивает с дивана и бежит куда-то с воплем «Маркизик, иди сюда! Я мячик нашел, айда в футбол!» Хорошее свойство - не огорчаться всякой фигней надолго…
Я выхожу, стараясь не хлопнуть дверью. Сажусь на лавочку во дворе и смотрю вверх, на небо. Там, хотя солнце совсем летнее, голубая безоблачная прохлада. Какие-то белые цветы на ветках, то ли яблоня, то ли груша, я не помню, их сажали уже после моего детства - да какая разница, цветут, красиво. Тишина, покой. Ветра нет. Тень. Слабый цветочный запах, и запах теплой пыли. Пылинки пляшут в солнечном луче. Мелкая бабочка, серенькая и прозрачная, мелькает крылышками, поддерживает пылинок в танце…
. Я всегда знала, что здесь не все так просто, но мы об этом не говорили. Никогда. Не принято было это обсуждать, как-то не комильфо, что ли. Бабушка, а она тогда была мамой, не давала чужому вниманию заостряться, - ну, что тут такого? Все в норме. Резные пятилистные цветы на дверцах отполированы и протерты - что еще надо? Ни пылинки в завитушках, ни царапин, ни сколов. Засим - ура! Остальное не ваше дело. Волшебство? Не ваше дело, еще раз. Тайны? Да Боже мой, у каждого свой скелет! Свои пересчитайте, чтобы к чужим лезть. Да и не было там никаких скелетов. По крайней мере, тогда. Надеюсь, и сейчас нету.
Ребенку там делать нечего, это да. Зато нафантазируется по уши, пусть, это ему полезно и совсем не лишне. В детстве всегда хочется, чтобы в шкафу что-нибудь было: монстры или кентавры, неважно. А когда вырастаешь - как же здорово бывает просто сидеть в тени, в прохладном полумраке с запахом цветов и пыли, и смотреть на тонкую светящуюся полоску, чувствуя во всем окружающем уютный мягкий покой и защищенность, следя бездумно за полетом серенького прозрачного мотылька…
Вот и хорошо. Когда вырастаешь, легче и быстрее реагируешь на тихий скрип за спиной. Когда вырастаешь, уже никогда не сядешь никак иначе, чем лицом к двери. Когда вырос, никогда не оставишь дверь полностью закрытой, даже на старый врезной замок, особенно если ключ в кармане... Это с детства, это уже навсегда. Пусть играют, в страшные темные пыльные тайны, спрятанные среди потертых плащей и помятых шуб. Пока можно играть, пусть, не жалко. Ночные стуки, дневные шорохи - загадки, это хорошо, конечно. Главное, чтобы не хлопнуть дверью, так, чтобы не шлепнулось внутри нечто мягкое...
Я бездумно смотрю вдаль, туда, где яркий солнечный луч выхватывает из синих теней кусочек садовой дорожки и калитку. Маленький серый мотылек на свету, крылышки трепещут быстро-быстро, пыль, деревья, цветочный запах. Дорогой, многоуважаемый Шкаф...
***
Много высоких и славных, но тайны открываются смиренным, ибо велико могущество Господа, и Он смиренными прославляется. Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай. Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто. При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься: тебе открыто очень много из человеческого знания; ибо многих ввели в заблуждение их предположения, и лукавые мечты поколебали ум их. Кто любит опасность, то впадет в неё; упорное сердце напоследок потерпит зло: упорное сердце будет обременено скорбями, и грешник приложит грехи ко грехам.Испытания не служат врачевством для гордого, потому что злое растение укоренилось в нем. Вода угасит пламень огня, и милостыня очистит грехи. Кто воздает за благодеяния, тот помышляет о будущем и во время падения найдет опору. (Книга премудрости Иисуса сына Сирахова)