Михаил Петрович Погодин "Простая речь о мудреных вещах", 1872 г. - 11

[zotych7]

Начало см. https://zotych7.livejournal.com/6348896.html и далее в архиве

Часть вторая
                                                Философам для объяснения

Способность видеть далекое настоящее

Сон Ломоносова

(Из предисловия к первому по смерти изданию его сочинений 1765 года.)



На возвратном пути морем в отечество (из Германии, где он учился), единожды приснилось ему, что видит выброшенного, по разбитии корабля, отца своего на необитаемый острове на Ледяном море, к которому в молодости с своей бывал некогда с ним перенесен бурею. Сия мечта впечатлилась в его мыслях. Прибыв в Петербург, первое его попечение было наведаться от архангелогородцев и холмогорцев об отце своем. Нашел там родного своего брата и, услышав от него, что отец их того же года, по первом вскрытии вод отправился, по обыкновению своему, в море на рыбной промысел; что минуло уже тому четыре месяца, и ни он, ниже кто другой из его артели, поехавших с ним, еще не возвратились. Сказанный сон и братние слова наполнили его крайним беспокойством. Принял намерение проситься в отпуск, ехать искать отца на тот самый остров, который видел во сне, чтобы похоронить его с достодолжною честью, если подлинно найдет там тело его. Но обстоятельства не позволили произвести намерения своего в действо. Принужден был послать брата своего, дал ему на дорогу денег, в Холмогоры, с письмом к тамошней артели рыбаков, усильно их в оном прося, чтобы, при первом выезде на промысел, заехали к острову, коего положение и вид берегов точно и подробно им писал; обыскали бы по всем местам, и если найдут тело отца его, так бы предали земле. Люди сии не отреклись исполнить просьбы его, и в ту же, осень нашли подлинно тело Василия Ломоносова точно на том пустом острове, и погребли, возложив на могилу большой камень. Наступившею зимою был он (М.В.) о всем оном возвещен».

(Рассказ Ломоносова, записанный другом его Штелиным с его слов, находится у меня в подлиннике).

Из записок графини А.Д. Блудовой

Вот еще другого рода пророческие видения, второе зрение, о котором рассказывала мне матушка не раз, а она не дозволяла себе не только прикрасы, но даже преувеличения правды. Она была очень дружна с сестрами Каховскими; одна вышла замуж за Арсеньева, другая, Александра, умерла в чахотке и имела способность видеть не будущее, но далекое настоящее, посредством зеркала. Во время долгих отлучек батюшки, когда он не был еще принят как жених княгинею Щербатовой, но в душе был единственным суженым княжны, она прибегала к своей подруге, столь чудесно одаренной, чтоб узнавать о своем милом, и таинственно следить за ним сквозь все преграды времени и пространства. В самих занятиях отсутствующего не было ничего замечательного, но виденные в зеркале местности, комнаты и обстановка их поражали своею верностью, когда потом описывали их батюшке, по возвращении его. Таким образом редкая способность молодой девушки служила как бы электрическим телеграфом для любящего сердца подруги, томившейся в тревожной неизвестности разлуки.

Е. Оленина рассказывала другой, еще более поразительный случай. Когда я ее знала, она была благоразумною, практическою женщиной большого роста, массивною, с правильными чертами, со здоровыми нервами, хотя уже старою, и ничего не высказывалось в ней нервного, похожего на восприимчивость и раздражительность воображения. Но в 1807 году она была еще молодой девушкой. У кого-то в деревне собралось много ее же лет подруг, и у всех было тяжело на сердце: у кого отец, у кого брат, у кого жених был на войне. Один раз сидели они все в комнате у дочери хозяина, беседа шла об опасностях и трудах отсутствующих милых, и сетовали они, что до них в деревне и вестей не доходит из армии. Бог знает, кто из их близких жив, кто убит, кто ранен. Между такими речами одной из них пришла мысль поглядеть, да погадать в зеркале, как делается на святках. Которая из них стала насмехаться, которая сомневаться, а некоторые и пристали к этому предложению. «Посмотри-ка, - сказала одна из них хозяйской дочке, - посмотри, где мой брат? Что с ним теперь?» Села за зеркало хозяйская дочка, все обставили как должно, и стала она смотреть, а другие все расселись поодаль, и молчали, и тихо, тихо, шепотом переговаривались, чтобы не мешать вещунье. Долго сидела она, не произнося ни слова, - оно уж стало и надоедать другим, - как вдруг заговорила. Вот, вот, туман сходит со стекла, вот лесок, песчаный берег, река, большая быстрая река! Господи, сколько народу! Все войска, лагерь, солдаты, пушки, кони на обоих берегах. Что это так суетятся у подошвы горы, на самом берегу? Кажется, все штабные тут… А, отчалила лодка с того берега, в ней маленького роста генерал сидит; вот плот на середине реки, другая лодка причалила, смотри! Оленина подошла и стала за стулом подруги, посмотрела в зеркало и сама увидела все это. «Вот и другой генерал взошел на плот, он повернулся - Государь!» - вскричала хозяйская дочь и вскочила сама, пораженная удивлением.

Это было 13-е июня, день Тильзитского свидания двух императоров, о котором уж, конечно, никто не думал, не гадал, и всего менее эти молодые девушки.

Из записок И.И. Греча

Тереза Ивановна Шне, урожденная Шенгоф… моя прабабушка, умершая в 1802 году, лет 90 от рода… при веселом характере одарена была вторым зрением, не редко предчувствовала и предвидела, что случится.

Однажды умер в Лемберге какой-то генерал; сбираясь на похороны, Тереза стояла перед зеркалом и забавлялась гримасами и кривляньями. Вдруг видит, стоит позади ее бледная высокая фигура, в зеленом халате, и строго грозит ей пальцем. Тереза обернулась - нет никого; ей так почудилось. Но каков был ее испуг, когда она в тот же вечер увидела в гробу эту самую неизвестную ей дотоле фигуру в зеленом халате.

У нее было еще несколько таких похождений, которых я не помню.

Вскоре по выходе в замужество моей матери, скончался отец ее, Яков Филиппович Фрейгольд (17 дек. 1786). Этот печальный случай ознаменован был удивительным вещим сном моей матушки, которая действительно одарена была каким-то шотландским вторым зрением. Она провела целый день у больного отца, читала ему книгу, подавала ему лекарство, радовалась облегчению его страданий, и оставила его поздно вечером. Ночью снится ей, что она видит отца на том же болезненном одре. Подле него стоят: жена, сын и младшая дочь; перед ним на столике три чашки. Он берет одну и велит выпить ее сыну; другую выпивает дочь. Взяв третью чашку, больной оглядывается: «Где же другая дочь моя, где Катенька?» - «Она дома, - возражает жена, - она не очень здорова, и как я думаю беременна. Дай я выпью за нее». - «Нет! - сказал он, - у меня есть сын. Выпей, Александр, эту чашку за мать и младенца». Сын исполнил это приказание, больной опустился на подушку и закрыл глаза. Матушка в ужасе проснулась.

Было три часа. Движение ее разбудило мужа. «Что с тобою?» «Ничего, так что-то пригрезилось». Он вскоре захрапел вновь, и она долго не могла заснуть. Он, по обыкновению своему, встал рано, не будя ее, и отправился к должности. Подкрепив силы своим утренним сном, она проснулась, оделась и села за чай с золовкою, которая жила или гостила у них. Вспомнив виденный сон, она пересказала его Елене Ивановне.

«Екатерина Яковлевна, - спросила изумленная Елена Ивановна, выпустив из рук чайник, - да кто это мог сказать вам, что батюшка ваш скончался?» За этим последовала сцена, который всяк вообразить себе может. Довольно того, что Я.Ф. Фрейгольд действительно умер ровно в три часа. Чувствуя приближение кончины, он велел позвать жену и детей, благословил их и требовал, чтоб послали за старшею дочерью. Христина Михайловна возразила ему, что Катенька нездорова, объявила, что она чувствует себя беременною, и бралась передать ей благословение отца. «Нет! - сказал он (точно так, как в сновидении), - у меня есть сын. Подойди, Александр, прими благословение для сестры и для ее младенца». Александр Яковлевич свято исполнил это поручение, был другом и руководителем этого младенца, но к несчастию не довольно долго.

Матушка часто имела и вещие сновидения, и необыкновенные предчувствия. Расскажу случай ничтожный, но не смене того замечательный, бывший уже на седьмом десятке ее жизни. Воротившись с дачи осенью в город, она спросила у горничной теплых башмаков, а та не знала, куда заложила их весною. Долго искали напрасно по всем углам. Вот матушка заснула после обеда; ей чудится, что она подходит к шкафу сделанному в заколоченных дверях, видит высокую круглую корзинку (какие употребляются для бутылей); в корзинке до верху разный хлам; она вынимает все, и на дне находит свои теплые башмаки. Проснувшись, видит она, что в той комнате сидит дочь ее Екатерина, и, боясь насмешки, не говорит о своем видении; но лишь только К.И. вышла, она встала с постели, отперла шкаф, нашла корзину, и в ней, под тряпками и обломками искомые башмаки.

* * *

В Москве жил некто N. - человек не злой, но бестолковый до глупости. Он наделал много неприятностей одному моему знакомому, за что я был озлоблен, и - грешный человек, - проклинал глупца. Прошло много лет, - мой приятель умер, - и я совершенно забыл об N. - Раз он мне снится лежащим на поставленных рядом нескольких стульях. Я спросил бывших тут людей, что с ним. Мне отвечали, что он умирает от вереда, или карбункула. Утром по обыкновению я отправился к должности. Первый встретившийся мне там чиновник сообщил, что N умер. Когда, с удивлением спросил я? Нынешнюю ночью, ответили мне. После я узнал, что N. умер точно от вереда.

(Сообщенно мне В.Ф. Щербаковым).

* * *

Тульской губернии, Белевского уезда, соседи (гг. Ренне, Брант, доктор Дезен, Деребин) съехались и провели вечер за картами вместе. По окончании игры, один из них Г. Деребин, (управляющий соседним имением), собрался домой. Прочие уговаривали его остаться и ночевать с ними. Тот никак не хотел согласиться и отправился. Г. Ренне, хозяин, (командир стоявшего в Белеве полка), лег спать, и во сне вдруг видит, что на Деребина по дороге у оврага нападает трое мужиков. Он кричит: помогите. Г. Ренне вскакивает и бежит к своим гостям рассказать о сне, зовет их ехать на помощь. Те смеются и успокаивают его, говоря, мало ли что во сне представляется. Ренне послушался, лег спать и увидел опять тоже. Он вскакивает, велит заложить лошадей; едет, и действительно находит на указанном месте труп своего несчастного гостя. После в остроге он узнал троих убийц, виданных во сне.

(Рассказано мне А.П. Елагиной).

Два случая с П.В. Нащокиным[82]

Павел Воинович Нащокин, известный друг Пушкина, в молодости своей вел жизнь самую эксцентрическую, пил столько, что самый крепкий ром имел для него вкус водянистый, и он нарочно настаивал его разными крепкими зельями, чтобы как-нибудь проедало его язык. В этом положении нервы его были в ужасном напряжении. Однажды по утру, лежит он, проснувшись, в своей кровати, и видит, что к нему приходит брат, садится на кровать и начинает разговаривать о матери, разделе и проч. Павел Воинович ему отвечает. Вдруг все пропало, а через несколько времени действительно приходит брат, занимает то самое место, и говорит именно тоже, что он слышал прежде.

* * *

Тогда же Нащокину захотелось сделать себе кабриолет. Сельский каретник, прозванный Чумаком, пил не меньше его, и никак нельзя было присадить его за работу. Нащокин призывает его к себе и берет с него слово не пить нигде больше, кроме как у барина, который и определил ему особый бочонок рябиновки. Работа пошла очень хорошо. Вдруг Нащокин поутру видит или слышит, что каретник где-то под плетнем сидит со столяром и распивает вместе полштофа водки, оставшейся после чей-то свадьбы. Скоро и позабыл он об этом явлении, но, пойдя на обед к людям, он увидел каретника, и, вспомнив, невольно закричал на него: «Как же ты, мошенник, обещался не пить нигде, кроме как у меня, а что ты делал под плетнем?». Каретник обомлел и едва мог выговорить: «да кто же вам это сказал, Павел Воинович?» Нащокин сам смутился, и, только собравшись несколько с духом, отвечал: «Что тебе за дело кто!.. Виноват!» и проч.

(Рассказано мне самим П.В. Нащокиным в сороковых годах и записано покойной моей женою).

Случай самосебявидений (Из старинных записок, доставленных мне г-ном Благово)

Императрица Анна Иоанновна за год до своей кончины видела сама себя на троне. Наперед ее, - несколько раз, поздно вечеру, видали проходящие тронный зал, что Императрица сидит на троне во всем царском облачении и со всеми регалиями, что видали неоднократно и разные люди; о чем донесено было тогдашнему любимцу Бирону, который полюбопытствовал лично донести Императрице, которая сперва не хотела верить, но Бирон уговорил ее полюбопытствовать. Императрица приказала известить себя, когда таковое видение будет. Скоро оное случилось, и когда доложили ей, что она сама видима на троне, то Императрица пошла в сопровождении Бирона и многих других в тронную залу; сама видит себя на троне во всех императорских регалиях. Сначала она почла сие за нарядившуюся женщину, закричала: колите ее! Но как призрак начал исчезать и оборачиваться в дым, тогда Императрица Анна упала в обморок, и уже ее вынесли из тронной.

* * *

Ей же виделось (после того, когда Бирон велел отрубить голову Волынскому), во время ужина, когда поставили на стол любимое ее кушанье - свиную голову, что это голова Волынского. Она грозно спрашивала: «на что поставили перед ней Волынского голову? Отнесите ее скорее с глаз моих».

* * *

Незадолго до кончины Императрицы Елизаветы Петровны, Шуваловы Петр Иванович и Иван Иванович, и многие другие видели призрак Императрицы Елизаветы Петровны, гуляющей в Летнем саду и в других комнатах, когда наверное знали, что она в своих покоях находилась.

Был слух еще, что императрица Елизавета Петровна видела себя когда-то в гробу.

Император Павел сам рассказывал это Петру Христиановичу Обольянинову.

* * *

В Киеве граф Сиверс занимал высокий пост в 1770-х годах, во время 1-й войны с турками, при императрице Екатерине II. Жена его, Наталья Ивановна, отсутствующая, была видима многими людьми и часовыми, как будто ходила по комнатам и стояла перед зеркалом, что и сам муж видел. Однажды уговорил он ее остаться дома, чтобы самой видеть такое явление[83]. Она, лежа в постели, читала книгу, вдруг двери растворяются, и она видит себя едущую верхом. Наталья Ивановна, не оробев, спрашивает призрак: «Когда я умру?» Призрак, имевший в руке книгу, начал переворачивать листы, и назначил месяц, и число, но не объявил года, и потом исчез. Хотя г-жа Сиверс была не суеверна, однако по самую смерть боялась того месяца и числа. Она жила после того долго, но умерла в назначенном месяце и числе.

* * *

У Николая Петровича Микулина, живущего Московской губернии, Клинского уезда в сельце Щекине, жил студент Иван Федорович Доброхотов. Однажды, по обыкновению своему, он пошел после обеда отдыхать в беседку.

Проснувшись, он видит на полу лежащего человека, подобного себе цветом волос и одеянием. По мере того, как он поднимал голову с подушки, так и привидение поднимало свою голову. Тот ляжет и привидение также. Доброхотов встал, и привидение встало. Доброхотов пошел, и оно тоже; по середине комнаты они сошлись. Доброхотов, вышел из беседки, чтобы идти к дому, и привидение пошло за ним.

У самых ворота дома, как Доброхотов перешагнул ворота, то привидение начало исчезать в его глазах, и пропало.

Он пришел в ужас и побледнел. Когда спросили его о причине замешательства, он рассказал хозяину со всеми тут бывшими свое происшествие. На другой день, когда все, проснувшись, встали, то нашли его умершим.

* * *

В ободрение тех, кто увидел бы себя, расскажу из своих записок: в 1841 г. я ездил по Ярославской губернии, вместе с известным нашим археологом, П.И. Савваитовым, следя течение реки Сити, при коей было известное сражение с татарами в 1238 году. Около Красного Холма, вечером, мы заехали в Антониевский монастырь. Игумен пригласил нас в свое жилище. Павел Иванович вышел на балкон и вдруг воротился, говоря мне, что он видел себя. Этому прошло слишком 30 лет, и, слава Богу, он здравствует: мы ожидаем даже, что он скоро издаст вновь Новгородскую летопись.

Внутренний голос

Г. Бахтин, один из значительных чиновников[84], как видно из рассказа в особо изданной им книжке, «Вдохновенные идеи» 1816 г. в Петербурге, свидетельствует о себе:

1) Может быть от двадцати до тридцати раз, в течение последних пятнадцати, а паче семи лет, случилось, что не только нужным мне казалось написать какую-либо бумагу, или что делать, но даже обстоятельство и существо самого дела того требовали, - однако же я не выполнял, и как бы кто меня от того удерживал. Я иногда принимался раз, и другой, и третий, но потом оставлял, или что-либо другое меня отвлекало. Последствие времени оправдывало меня в том и доказывало, что я очень хорошо сделал, что не поспешил: ибо выходило по переменившемся обстоятельствам, что я, поспешивши, сделал бы дурно, или, по крайней мере, что, умедливши, сделал лучше; а промедление такое ведь было не по рассудку или расчету.

2) Однажды был случай, от которого зависело или приобрести мне уважение, принадлежавшее человеку честному, правдивому, бескорыстному, усердному к своему Государю, и наблюдающему пользу общую; или быть почтена человеком вздорным, ни с кем не уживающимся в ладу, а может быть и мелочным. Последствие показало мне, что я от просвещенного Министра, тогдашнего моего начальника, заслужил, кажется, первое; но когда я отправлял о том представление мое, сочиненное мною самим, то вот что было: я сделал большую, солгавши без намерения, ошибку, могшую дать совсем другой вид делу, или, по крайней мере, остановить ход одного и ослабить мое представление. Ошибка по перебелении бумаги с моей руки писцом и при поправлении оной, не была мною замечена; ошибка не была замечена и секретарем моим, по написании бумаги набело, и при сличении оной с черновою; ошибка не была паки мною замечена при прочтении и при подписании в вечеру беловой бумаги, и бумага потом отослана была с ошибкою на почту. Но завтра поутру, при просыпании, мне запала мысль прочитать бумаги. Два часа я не мог быть покоен: желание прочитать еще раз бумагу меня мучило; а на что прочитать? Если бы кто потребовал от меня тогда отчета, я не мог бы дать порядочного. В девятом часу по утру я пишу к секретарю записку, чтобы он принес мне конверт, включающий в себя ту бумагу, а если он ускорил уже отдать на почту, то чтобы непременно вытребовал ее на время. Секретарь выполняет мое приказание, берет с почты конверт, и ко мне приносит. Я распечатываю и читаю бумагу, а он, стоя позади меня, вдруг вскрикивает: «Да что же вы такое изволили написать», - дает мне заметить ошибку. Я благодарю Бога, благодарю его, поправляю ошибку, приказываю переписать лист, запечатываю бумагу и отправляю на почту. Заметить нужно, что не только брать с почты отправленную бумагу для прочтения, но даже желание то сделать, пришло мне один только раз в жизни, и точно тогда, когда сие столько нужно было.

3) В другой раз из присутственного места, в котором я председательствовал, отправлялись списки о чиновниках. Нужно было поспешить, и некогда было мне за другим занятием рассмотреть белых отправляющихся. Когда надобно было их подписывать, я спрашиваю, у секретаря того места: поверял ли с черными? «Два раза читаны», - отвечает он мне. «Смотри же, - сказал я, - верно ли? Ведь ты за это ответствуешь: ибо ты скрепил». «Верно, - отвечал он, - не извольте сомневаться», но я вдруг, можно сказать, больше машинально, нежели намеренно, развертываю посередине тетрадь, листов из тридцати состоящую, вскидываю взгляд и усматриваю ошибку, которая служила бы ко вреду того чиновника, в списке которого была сделана. Я прихожу в сердце, журю секретаря, беру списки домой, прохожу все, и не нахожу нигде никакой другой, ниже малейшей, ошибки: следовательно, взгляд мой попал из восьми или девяти сот строк точно на ту, где поправить надобно было ошибку, ко вреду служившую человеку.

4) Еще однажды посылал я распорядительные предписания, по весьма важному случаю, в том числе циркулярное. Мысль, что спешили писавши, заставляет меня из двенадцати бумаг выдернуть из середины одну, подобно, как выдергивают карты из колоды. Я читаю бумагу слово от слова и вижу страшную ошибку: так случилось, что пропущенные два слова писцом давали совсем другой смысл моему предписанию, и выйти бы должно от того замешательство и промедление. Я смотрю остальные одиннадцать бумаг, и ни в одной из них не было не только подобной, но и никакой ошибки[85].

Книжечку свою, из которой почерпнуты вышеприведенные четыре случая, г. Бахтин начинает следующим объяснением.

Сколько могу вспомнить, это было около тридцать второго года моего возраста, как я начал замечать, что мне не тогда, когда я уже хорошо проснулся, но в самое почти то время, когда просыпаются, - приходят иногда вдруг мысли, или, так сказать, пролетают через голову мою идеи весьма сильные, острые, разрешающие иногда бывшее в чем-либо мое недоумение, а иногда совсем новые, о таких предметах, кои меня мало прежде занимали; однако же всегда относительные ко мне собственно, и заключающие в себе или то, что написать, или сделать мне должно, или то, в чем я должен взять мою осторожность. Довольно странное замечание: никогда такие мысли не родятся во мне при просыпании от послеобеденного сна, а только поутру.

Сии мысли я называю сильными, потому что вкратце содержат в себе много так, что ежели бы я другому захотел изъяснить вздуманное мною в одну из таковых секунд, то надобно бы употребить, например, экстракт книги, или эскиз картины, то есть, что он так же, как экстракт или эскиз, содержат в себе все части книги или картины, но только не в такой, как книга и картина, ясности и пространства.

Я называю их острыми, потому что в них вдвое, а может быть, и впятеро бываю умнее, нежели каким обыкновенно себя чувствую…

Я сказал, что они приходят вдруг: сим я хотел выразить, что они не имеют ничего предыдущего себе, как-то обыкновенно в бдящем состоянии бывает. Нам, по крайней мере, мне, сколько и заметил, приходят мысли, или от какого-либо усмотренного предмета, или от слышимых слов, или от читаемых, или от воспоминаний бывшего происшествия, или от воспоминания какой-либо аналогической идеи, и можно почти всегда, подумавши мало или много, открыть источник всякой вновь родившейся мысли или идеи; а ежели когда сие бывает и невозможно, то можно чувствовать место, где пресеклась цепь идей, и где недостает забытой нами тогда; но совсем противно бывает, относительно тех мыслей, о которых я говорю, то есть, родящихся иногда в уме моем во время моего просыпания: ни одной таковой я еще никогда не открыл источника или причины: они приходят так, как бы, например, кто-либо посторонний влагал мне их в то время внезапно в голову.

Я назвал также сии мысли или идеи как бы пролетающими через голову мою, потому что ежели которой, проснувшись уже совсем, в скорости потом не обдумаю и не обсужу, то таковая у меня пропадает, и сколько бы я ни силился ее вспомнить, сие бывает напрасно; но случалось, однако, редко, что некоторые возобновлялись у меня опять при просыпании, спустя несколько времени, и узнавал я их с удовольствием».

Естественно, что всякому придет в ум, как и мне первоначально приходило, что сии кажущиеся мне вдруг родящимися мысли суть последствие того, о чем я думал два дня, три дня, или неделю назад, и продолжал думать ту самую ночь во сне.

Хотя и то довольно бы было чудно, чтобы быть умнее во сне, нежели бдящему; однако ж сие опровергается следующим: во-первых, из всех разов, сколько в жизни моей случилось, я ни однажды не мог вспомнить, чтобы я видел во сне, пред моим просыпанием, что либо сходственное или аналогическое рождающейся потом мысли. Во-вторых, часто случалось мне вспомнить, что перед просыпанием своим, я видел во сне совсем - другое, и ни мало несоответствующее той мысли, которая во время просыпания во мне родилась, например, я видел бы во сне, что еду на лошадях, или гуляю в саду, а, просыпаясь, вздумал бы вдруг, чем и как разрешить затруднявшее меня, три или четыре дня, перед тем, обстоятельство. В-третьих, иногда, я замечал очень явственно, что бывал некоторый, так сказать пустой, хотя короткий, промежуток времени между моего сна (sommeil) и родившейся потом мысли, в которой промежуток я лежал, как будто бы в забвении, не мысля ни о чем. В-четвертых, хотя то и весьма редко, но бывало со мною, что таковых мыслей, почти вдруг или лучше сказать мгновенно одна за другою, рождалось две по различным совсем между собою предметам, как, например, одна бы была о том, чем разрешить такое-то обстоятельство, а другая о том, что вчерашний гость (неприкосновенный ничем к тому обстоятельству), говорил то-то, и что, верно, он имеет в предмете то-то, и надобно его остерегаться с такой-то стороны.

Сначала я следовал сим мыслям не потому, чтобы их почитал вдохновенными, как осмеливаюсь признавать ныне, или лучше сказать, как опыт принуждает меня невольно признавать, но потому, что они казались мне правильными, и, будучи подвергаемы рассудку, находимы были мною хорошими и приличными обстоятельствам. Потом, получивши к ним со временем больше доверия, я начал подвергать их реже и менее испытанию рассудка, а нынче следую им, можно сказать, слепо, и беру, приступая к выполнению оных, токмо нужное время на приведение их в должную ясность и надлежащее распространение.

Может быть, раз полтораста или двести, в течение 21 или 22-х лет, а, может быть, несколько и более, я следовал таковым моим, (почитаемых мною ныне за вдохновенные), мыслям, а иногда в самых важных случаях моей жизни:

но ни однажды о том не раскаивался, и не имел причины, ибо всегда, до сего самого времени, благодарение Богу, они увенчаны были успехом.

Легко можно подумать другому, что это один мой вымысел, или действие фанатизмом разгоряченного воображения, то есть, что я обманываю или обманываюсь невольно, - но вот доказательство противного: во-первых, коротко знающие меня люди, - разумеется, однако ж, такие, с коими я много беседовал один на один, и с коими имел время говаривать, что называется, и дело и безделье, - уже весьма давно слыхали от меня по временам о сих родящихся во мне мыслях, которым я всегда удивлялся. Неужели ж около десятков двух лет, все намеривался я, приготовлялся совершить свой обман, и обман бесполезный? Во-вторых, я теперь совершенный в душе моей христианин: но, к стыду моему, должен признаться, что весьма недавно достиг постепенно сего благополучного состояния; в тридцать же два года, в тридцать шесть, даже в сорок, я еще был волтерист, и Орлеанская девица была карманная моя книжка. Следовательно: если и лгу теперь для защиты (могут сказать) образа моих мыслей, и для подтверждения в других мнениях о чудесносности, то я спрашиваю: на что ж я лгал тогда, когда ложь моя могла служить опровержением тогдашней моей системы? Если бы воспаленное мое воображение верою и могло бы проводить меня теперь в заблуждение, как некоторые могут думать: то тогда оно было холодно. Лексикон рассудка (Dictionnaire de la raison) или паче - безрассудка, Волтеров, воспалить его был не удобен.

Итак, пускай господа вещесловы и душесловы (phigiologistes et psichologistes[86]) растолкуют рождение сих чудесных моих мыслей; а я, до ясного их разрешения, принужден думать, что есть духи-хранители человека.

Всякий ли из нас такого имеет, об этом я судить не могу, но верю, что у меня такой есть; да думаю и многие бы в том удостоверились, ежели бы сообразили и подумали хорошенько обо всем, с ними случившемся в жизни. Невозможно, чтобы мы только двое со стариком Сократом пользовались этим особенным преимуществом: ибо что я в сравнении с Сократом? - верно и другие им пользуются, но многие, может быть, не замечали. Если же нет духов-хранителей, то должна быть в душе человеческой некая особенная сила, не зависящая ни от приобретаемых познаний, ни от опыта. Без духов-хранителей она токмо одна удобна родить подобные мысли.

За сим г. Бахтин передает четыре вышепомещенных рассказа и заключает:

Если, говорю я, присовокупить сии четыре обстоятельства к тому, что объяснено мною о родившихся при просыпании моем иногда мыслях, кто бы, на моем месте, не поверил бытию духов, охраняющих человека? Буде я и совершенно заблуждаюсь, - по крайней мере винить меня не можно. Но я благодарю Бога за таковые подобные сим в других отношениях случаи! Сколько раз я чудесным Его промыслом был избавлен от погибели![87] Если бы их исчислять и описывать, то надобно бы еще писать столько же, или вдвое больше. Но все сие вместе сделало, что я постепенно из величайшего вольнодумца, каковым был в молодости, стал христианином; а советы мудрых и полезное чтение утвердило и утверждает меня более и более в образе моих мыслей и вере.

* * *

Атеист или материалист будет, конечно, на все, много теперь написанное, отвечать, что все то произвел случай; но я ему скажу наперед сказочку:

Один человек ничему не удивлялся и имел обыкновение отвечать, когда ему рассказывали про какое-либо удивительное дело, движение, искусство, проворство, и тому подобное: «Это ничего не стоит; это привычка». Ему некто в шутку рассказывал про штукаря, и, между прочим, что будто сей пролез сквозь обыкновенное кольцо, снятое у одного зрителя с мизинца; ничего не стоит, отвечал он, это привычка. Куда как материалисты, по-моему мнению, бывают часто подобны сему не удивляющемуся!

* * *

Мне случилось познакомиться с Касимовским мещанином Иваном Сергеевичем Гагиным. Он зашел ко мне, по пути из Касимова в Петербург, в начале сороковых годов, с предложением рисунков Касимовских древностей. Разговорись с ним, я узнал, что у него есть и другие материалы для Истории и Археологии. «Не с вами ли они?» «Со мною». «Привезите их ко мне, - я желал бы пересмотреть». «Извольте». И на другой день он привозит ко мне большую папку с рисунками, чертежами, и разными записками. Перебирая их, я нахожу адрес ему, подписанный священниками, служебными лицами гражданскими и военными, многими дворянами, купцами и другими жителями города Касимова, адрес, в котором все они свидетельствуют Гагину глубочайшее свое почтение и благодарность за труды, на пользу их предпринимаемые. Адрес был подписан слишком за 20 лет, нигде не был оглашен, следовательно, имел полное право на доверенность. Он возбудил мое участие, и я выразил желание узнать подробности о жизни примечательного человека, который приобрел такое общее уважение. Вот что я узнал. Гагин в молодости (тогда ему было около 70 лет), имел значительное состояние, вступил в товарищество с одним приятелем, который обманул его и завладел под каким то предлогом фабрикою, построенной на общий капитал. Гагин лишился всего состояния и решился утопиться. Вышел за город, но на первом месте, где он остановился, река оказалась недостаточно глубокою; далее он увидел баб, полоскавших белье, наконец, он выбрал место, где никто не мог его видеть. Занес было уже одну ногу в воду, как вдруг послышался ему какой-то внутренний голос: «Что ты делаешь, ты хочешь погубить себя». Вся прошедшая жизнь осветилась перед ним: он увидел земную суету и решился думать только о Небе и посвятить себя на службу общества без всякого вознаграждения. С тех пор он начал служить всем, кто имел в том нужду, и так проводит время до сих пор и считает себя совершенно счастливым.

У меня началась с ним переписка. Возвращаясь из Симбирска в 1845 году, я нарочно заезжал в Касимов, чтобы увидать Гагина на поприще его действий, но не застал его в живых; незадолго пред тем он скончался.



http://flibusta.site/b/807714/read