Таис 4
...когда в очередной раз рассматривал фотографии, сделанные Таис уже без всякого его руководства. Мастерство девочки росло, и это был еще один успех: успех преподавателя, Юлия Петровича Жогова, сумевшего вовремя разглядеть, взрастить, направить, и дать напутствие, так сказать.
Все это Жогов, конечно же, понимал, но не это, с недавних пор, занимало его мысли.
***
Как - то раз, в августе, они провели вдвоем весь выходной, бродя по берегу реки и снимая старые, вытащенные на берег, лодки. Те лежали тут и там вдоль воды, обратив к небу торчащие ребра бортов с колыхающимися на ветру ошметками водорослей, и казались выброшенными на берег полуистлевшими трупами гигантов. На многих из них сидели речные чайки и что-то выклевывали между гнилых досок, изредка пронзительно вскрикивая и затевая между собой, яростные потасовки. В такие мгновения Таис кружила вокруг них, пытаясь со всех сторон сфотографировать разгоревшийся конфликт. При этом, она будто чувствовала некую границу, за которой птицы уже обратят на неё внимание и улетят, и не переходила её, оставаясь вне круга птичьих интересов.
На берегу пахло тиной и тухлой рыбой и Таис, поначалу, брезгливо морщилась, смешно оттопыривая нижнюю губу и говорила «фу-у» тонким плаксивым голоском. Жогов от этого только громко фыркал, изо всех сил стараясь не засмеяться -настолько умилительно у неё это получалось. Но потом она привыкла к вони и её стало больше интересовать то, что происходит вокруг, а не как это пахнет. Она опять погрузилась в свой мир и стала глядеть на реальность другим взглядом. Взглядом, позволяющим ей проникать вглубь вещей, минуя границу материального. Таис опять ушла с головой в фотографию и Жогов, зачехливший свой фотоаппарат, просто залюбовался тем, как она работает.
Было тепло и он, закатав брюки, шел по щиколотку в воде, а Таис носилась по берегу и фотографировала все, что хоть немного привлекало её внимание. На ней было голубое легкое платьице до колен, выгодно облегающее её подростковую фигурку, и шлепанцы без задников, которые постоянно чпокали, когда она переходила с шага на бег и часто слетали с ног, увязая в мокром песке. В какой-то момент ей это надоело и она, разувшись, задумалась, куда бы их приспособить, чтобы не оставлять тут и в то же время, чтобы они не мешали ей фотографировать. Тогда Жогов просто молча подошел и, взяв у неё шлёпки, кивнул:
-Иди, я понесу.
-Угу, -радостно ухнула она и побежала дальше.
Жогов посмотрел ей в след и увидел трепещущееся на ветру платье, мелькающие, вымазанные в песке, пятки, развевающиеся волосы… Теплая волна накатила изнутри, разлилась в груди и сладко опустилась куда-то вниз, под живот, медленно угасая там и оставляя после себя липкое желание продлить еще это жжение, это тепло…
Он отвернулся, зашел в воду, перевесил фотоаппарат за спину, чтобы не мешал и наклонившись, черпая одной рукой, несколько раз с силой плеснул себе в лицо. Вода попала на рубаху и брюки, но он даже не заметил этого. Не разгибаясь, он несколько мгновений смотрел на свое волнующееся отражение, а потом, тыльной стороной ладони, откинул его от себя, будто смахнул мусор с дрожащей глади. Помочив руку еще раз, он провел ладонью по волосам и, разогнувшись и подняв лицо вверх, к солнцу, закрыл глаза и шумно выдохнул:
-Уффф…
Постояв так пару секунд, Жогов опустил голову и, задумчиво глядя перед собой, вышел на берег.
И застыл...
Метрах в пяти от него, Таис, стоя на карачках и облокотившись на локти, приникла к видоискателю и сосредоточенно наводила объектив на что-то, лежащее перед ней на земле и Жогову, с того места, где он стоял, не видное. При этом она что-то мурлыкала себе под нос и ища лучшее положение, изгибалась всем телом, то прижимаясь к земле и оттопыривая попку, то приподнимаясь и подаваясь вперед, то отклоняясь назад или в сторону. Песок вокруг неё был весь изборождён её ногами.
Наконец, она расставила колени очень широко и подавшись вперед, практически легла на землю и так и застыла, видимо поймав нужный ракурс. Её платье слегка задралось и снизу, от воды, Жогов ясно рассмотрел на внутренней стороне бедра правой ноги, там, куда взгляд не проникает, небольшой, уже начавший желтеть, синячок…
Не в силах оторваться от этого желтого пятнышка, Жогов стал медленно приближаться к ней, стараясь как можно тише ступать по песку. Я только посмотрю, что она там снимает, только взгляну, думал он, пытаясь успокоить сбившееся вдруг дыхание.
Давешняя теплая волна опять прокатилась по телу, но сейчас к ней прибавилось чувство какой-то небывалой, безграничной свободы. Здесь и сейчас, Жогов вдруг ясно понял, осознал, почувствовал, что возможно все, что преград и рамок не существует. И еще он почувствовал радость и ощутил небывалую силу и уверенность, хотя где-то в затылке, в какой-то темной глубине мозга бился, трепыхался маленький кричащий огонек : «Нельзя! Нельзя! Нельзя!». Но он продолжал подниматься от воды, не отводя глаз и изредка останавливаясь, когда чувствовал, что сдерживаемое дыхание просто взорвет его сейчас изнутри. Сердце в груди бухало так, что казалось еще немного, и оно лопнет там, как горячий кровавый пузырь. В голове, от недостатка кислорода стучали сотни молоточков, а все тело дрожало какой-то противной, нескончаемой нервной дрожью. Тогда он очень тихо и медленно вдыхал и выдыхал несколько раз и, немного успокоившись, продолжал движение…
Солнце светило Жогову в спину и когда его тень упала на песок перед Таис, она возмущенно оглянулась и увидев кто это ей помешал, нахмурила брови и произнесла недовольным голосом:
- Юлий Петрович, ну хотела же взять штатив. А вы сказали, что сегодня не понадобится… А теперь я не могу нормально ракушку снять- резкость не держится… Руки дрожат… Вы посмотрите.
Она мотнула головой вперед, но Жогов даже не пошевелился и стоял, молча глядя на неё и тяжело дыша.
Таис, подтянув колени под себя и сев по-турецки, лицом к учителю, повесила фотоаппарат на шею и уперев руки в боки, задумчиво оглядела берег :
-Сейчас и солнце уйдет…
А потом подняла голову и, прищурив левый глаз от слепящего солнца, взглянула на него и засмеялась:
-Ой, а что это вы такой мокрый, Юлий Петрович? Вы купались? В одежде?
Жогов тяжело вздохнул.
-Ну, Юлий Петрович, вы же взрослый человек!- очень рассудительно произнесла она.- Разве вы не знаете, что купаться в одежде не прилично? В одежде люди только тонут. А когда купаются, то раздеваются. Вот!
И снова громко засмеялась, смешно сморщив носик и обнажив белые зубки.
Жогов помедлил несколько секунд, будто соображая, как нужно реагировать на шутку и медленно растянул губы в резиновую улыбку.
Быстрая непослушная капля, скопившаяся где-то надо лбом, под волосами, выскочила и пробежав по переносице, зависла на кончике носа. Жогов даже не заметил её, а просто стоял и смотрел на Таис сверху вниз, ощущая внутри только пустоту и безразличие. От той бури, которая всего несколько секунд назад захлестывала его разум, не осталось и следа. Стоя рядом и смотря, как Таис отряхивает платье и коленки от песка, наклоняясь то так, то эдак, встряхивает подол и обувается, прыгая на одной ноге, а вторую, согнув в колене и подтянув к груди так, что видны белые в синий горошек трусики, Жогов не чувствовал ничего, кроме неудобства и желания отвернуться. А когда он, отдав ей шлепанцы и фотоаппарат, повернулся и пошел к реке, то в его голове зажглась и в такт шагам запульсировала убийственная в своей простоте и ясности мысль: «ЧТО-ТО-НЕ-ТО-СО-МНОЙ-ЧТО-ТО-НЕ-ТО».
В тот же день, вечером, он первый раз в жизни напился и приполз домой на карачках. Мама, с которой он продолжал жить после давнего развода с женой, была просто в ужасе: её умница сын, который в жизни ничего подобного себе не позволял, не смог преодолеть порог родного дома и ей пришлось звать на помощь соседа, профессора университета, чтобы тот помог занести Юлия Петровича в квартиру и положить на диван. При этом, Юлий Петрович выражался совершенно не академически, прищурив глаз, плевал в старика и громко, натужно пукал. А пока его несли по квартире, он всё пытался скрюченными пальцами уцепиться за любое препятствие на пути, будь то косяк, шкаф или кресло. Один раз ему это удалось, и пожилому профессору пришлось минут десять, очень вежливо, уговаривать мычащее животное, вряд ли вообще понимавшее человеческую речь, перестать воспринимать мир, как враждебную среду, отцепиться и доверится людям. В конце концов, его все же положили и мама, очень долго объясняла соседу, что у Юлички сейчас очень сложный период в жизни и это для него не типично, а профессор, стирая с одежды липкие плевки, понимающе кивал головой и тяжело вздыхал.
Всю ночь Жогов проблевал, доведя маму до полуобморочного состояния, а утром позвонил в школу и сказавшись больным, выпросил себе три дня отпуска.
***
Началось это незадолго до поездки кружка в Абхазию, в дом отдыха МВД на берегу Черного моря, куда Жогову, через своих друзей в органах, удалось достать несколько путевок. Два мальчика и три девочки были оформлены, как дети милиционеров, погибших при исполнении профессионального долга. Жогов ехал с ними в качестве воспитателя.
Когда он объявил об этом кружковцам, их радости не было предела. Мальчишки просто обнимались и прыгали как безумные, а девчонки визжали и сжимали кулачки. В какой-то момент, улыбающаяся Таис бросилась к нему и повисла на шее:
-Юличка Петрович, я вас так люблю, так люблю…-беспрестанно повторяла она, прижимаясь своей головой к его груди. А он почувствовал, как ему в живот уперлись два небольших упругих бугорка.
Смутившись, он попытался с улыбкой разнять её руки , но она, взглянув на него снизу вверх, потянулась и поцеловала его. Причем, как-то так получилось, что он, то ли уворачиваясь от поцелуя, то ли наоборот , инстинктивно подавшись ей на встречу, вдруг почувствовал её губы на своих, и втянул носом сухой и теплый запах её кожи. Поцелуй был детским, неумелым- чмок, и все,- но он, окончательно смешавшись и почувствовав себя вдруг совершенно не в своей тарелке, буркнул что-то про срочное и несделанное дело и почти бегом выскочил из лаборатории.
После этого, он стал ловить себя на том, что с непростым удовольствием смотрит на кружения Таис во время съемки. Он вдруг понял, что ему не столько интересен результат очередных поисков девочки, сколько сам процесс съемки. Он жадно следил за её телодвижениями и внутренне, затаив дыхание, страстно желал, чтобы она еще как-нибудь так наклонилась, либо потянулась вверх, либо присела, разведя коленки… И чтобы не поправляла задравшееся платье.
В первый раз, обнаружив себя погруженным в эти мысли, он похолодел и стал гнать их, пытаясь как-то объяснить самому себе свой интерес, чтобы обрести хоть какую-то почву под ногами, хоть чем-то удержаться на краю, разверзшейся, вдруг перед ним, пропасти.
Он то объяснял себе это своими неутоленными отцовскими чувствами-до развода, они с женой детей завести не успели,- то наоборот, внутренне споря с собой, он доказывал себе, что смотрит на все выкрутасы Таис только как профессионал. Ведь он и сам, хе-хе, когда нужно было снять необычный ракурс, мог так изогнуться, что любая змея бы позавидовала… То еще какие-то аргументы отыскивал, для оправдания своего интереса и наблюдения за Таис… Единственное, о чем он не хотел даже думать и обсуждать с самим собой было то, что он смотрел на Таис не как преподаватель на ученицу, а как мужчина на женщину. И в то же время, он отлично понимал это и потому, проведя еще один бурный и аргументированный спор с собой и доказав себе всю невинность своего интереса и почти успокоившись, он вдруг обнаруживал себя на той же позиции, что и до начала внутреннего выяснения: с теми же вопросами, с теми же мыслями и с теми же выводами... Это приводило его в отчаяние.
Внутренняя борьба не проходила бесследно. Он стал реже бывать с Таис наедине, тише восторгаться её достижениями, чтобы опять не вызвать бурной благодарности, могущей привести к поцелуям или еще к каким-то подобным проявлениям чувств.
Он больше занимался с мальчиками, ведя с ними долгие беседы про фотографию и мастерство. Но ребятам теория была не особенно нужна - им хотелось в поле. Да и он сам почувствовал, что лжет себе: как бы он не делал вид, что Таис его не интересует, что у него много более важных дел, наступала минута, особенно по ночам, когда он оставался один на один с самим собой и все вставало на свои места. И тогда он понимал про себя такое…
Нет, нельзя сказать, что такие мысли появились у него впервые. Честно говоря, его первый брак от того и распался, что жена перестала его интересовать в первые пол года супружества.
Он еще попытался как-то тянуть некоторое время, но когда застукал женушку с каким-то мужиком в их семейной постели, придя один раз домой пораньше , отнесся к этому совершенно спокойно и даже с облегчением. Не было ни скандалов, ни драк: они тихо развелись, поделив имущество, и он вернулся к маме. Бывшая жена исчезла с его горизонта, как и не было её, и он больше никогда не интересовался ею и не предпринимал попыток возобновить отношения.
Еще будучи женатым, Жогов стал понимать, что у них с женой что-то не в порядке, что-то не так… Проблема, одним словом. Но какая проблема, что с ней делать и куда идти, он не знал. И спросить было не у кого: времена были невинные, конец семидесятых- о всяких сексопатологах-андрологах приличные люди и не слыхали. А уж о разных половых расстройствах и отклонениях и говорить нечего: «педо» были только «атры» или «гоги», а «гомо»- только «сапиенсы».
Так что Жогов, после развода, просто закрылся в себе, задавил и, уйдя от всех развлечений, полностью отдался работе с детьми. Тем более, что только там он чувствовал странное умиротворение, которого никогда не ощущал в семейной жизни.
И вот теперь, он наконец-то понял, что на самом деле, привлекало его в детях. Все эти умствования про методику, про понимание детских душ, интерес, вдруг показались ему мелкими и несерьезными. Недавний разговор в директорском кабинете, когда он попытался объяснить свое умение ладить с детьми, какими-то внутренними душевными позывами, стал вызывать у него только горькую усмешку. Да-а, знала бы она, что происходит на самом деле, и какие позывы я испытываю, с горечью думал он, вспоминая раздражение директрисы на свои откровения. Интересно, как бы она реагировала?
После случая на реке, когда Жогов чуть было, не переступил черту и только чудом удержался на краю, он стал давать себе обещания, что больше не будет думать об этом. Несколько раз он пытался встречаться с женщинами-благо, имел славу неженатого и перспективного мужчины,-но всякий раз либо терпел фиаско, либо все происходило пресно и быстро, после чего Жогову просто хотелось поскорее уйти и больше никогда не встречаться.
И тут же он невольно сравнивал те чувства, которые возникали у него при контактах с женщинами, с теми ощущениями, которые он испытал на пляже, даже не притронувшись к Таис, а только представив это. Он вспоминал ту бурю эмоций и неудержимое желание, которые поглотили его с головой, когда он смотрел сзади на её, слегка оголенные, ноги . Воспоминания об этом опять возбуждали в нем теплую сладостную волну и он, понимая, что превращается в совсем другого человека, в какой-то момент стал потихоньку сдавать позиции и, с всё большей радостью, отдаваться этому превращению и уже не гнал от себя эти мысли и фантазии. Наоборот, он плавал в них, нырял и погружался все ниже и ниже туда, откуда не было пути назад , и где клокотал сладкий, манящий к себе и испепеляющий все, что было раньше, ад…
***
Все это Жогов, конечно же, понимал, но не это, с недавних пор, занимало его мысли.
***
Как - то раз, в августе, они провели вдвоем весь выходной, бродя по берегу реки и снимая старые, вытащенные на берег, лодки. Те лежали тут и там вдоль воды, обратив к небу торчащие ребра бортов с колыхающимися на ветру ошметками водорослей, и казались выброшенными на берег полуистлевшими трупами гигантов. На многих из них сидели речные чайки и что-то выклевывали между гнилых досок, изредка пронзительно вскрикивая и затевая между собой, яростные потасовки. В такие мгновения Таис кружила вокруг них, пытаясь со всех сторон сфотографировать разгоревшийся конфликт. При этом, она будто чувствовала некую границу, за которой птицы уже обратят на неё внимание и улетят, и не переходила её, оставаясь вне круга птичьих интересов.
На берегу пахло тиной и тухлой рыбой и Таис, поначалу, брезгливо морщилась, смешно оттопыривая нижнюю губу и говорила «фу-у» тонким плаксивым голоском. Жогов от этого только громко фыркал, изо всех сил стараясь не засмеяться -настолько умилительно у неё это получалось. Но потом она привыкла к вони и её стало больше интересовать то, что происходит вокруг, а не как это пахнет. Она опять погрузилась в свой мир и стала глядеть на реальность другим взглядом. Взглядом, позволяющим ей проникать вглубь вещей, минуя границу материального. Таис опять ушла с головой в фотографию и Жогов, зачехливший свой фотоаппарат, просто залюбовался тем, как она работает.
Было тепло и он, закатав брюки, шел по щиколотку в воде, а Таис носилась по берегу и фотографировала все, что хоть немного привлекало её внимание. На ней было голубое легкое платьице до колен, выгодно облегающее её подростковую фигурку, и шлепанцы без задников, которые постоянно чпокали, когда она переходила с шага на бег и часто слетали с ног, увязая в мокром песке. В какой-то момент ей это надоело и она, разувшись, задумалась, куда бы их приспособить, чтобы не оставлять тут и в то же время, чтобы они не мешали ей фотографировать. Тогда Жогов просто молча подошел и, взяв у неё шлёпки, кивнул:
-Иди, я понесу.
-Угу, -радостно ухнула она и побежала дальше.
Жогов посмотрел ей в след и увидел трепещущееся на ветру платье, мелькающие, вымазанные в песке, пятки, развевающиеся волосы… Теплая волна накатила изнутри, разлилась в груди и сладко опустилась куда-то вниз, под живот, медленно угасая там и оставляя после себя липкое желание продлить еще это жжение, это тепло…
Он отвернулся, зашел в воду, перевесил фотоаппарат за спину, чтобы не мешал и наклонившись, черпая одной рукой, несколько раз с силой плеснул себе в лицо. Вода попала на рубаху и брюки, но он даже не заметил этого. Не разгибаясь, он несколько мгновений смотрел на свое волнующееся отражение, а потом, тыльной стороной ладони, откинул его от себя, будто смахнул мусор с дрожащей глади. Помочив руку еще раз, он провел ладонью по волосам и, разогнувшись и подняв лицо вверх, к солнцу, закрыл глаза и шумно выдохнул:
-Уффф…
Постояв так пару секунд, Жогов опустил голову и, задумчиво глядя перед собой, вышел на берег.
И застыл...
Метрах в пяти от него, Таис, стоя на карачках и облокотившись на локти, приникла к видоискателю и сосредоточенно наводила объектив на что-то, лежащее перед ней на земле и Жогову, с того места, где он стоял, не видное. При этом она что-то мурлыкала себе под нос и ища лучшее положение, изгибалась всем телом, то прижимаясь к земле и оттопыривая попку, то приподнимаясь и подаваясь вперед, то отклоняясь назад или в сторону. Песок вокруг неё был весь изборождён её ногами.
Наконец, она расставила колени очень широко и подавшись вперед, практически легла на землю и так и застыла, видимо поймав нужный ракурс. Её платье слегка задралось и снизу, от воды, Жогов ясно рассмотрел на внутренней стороне бедра правой ноги, там, куда взгляд не проникает, небольшой, уже начавший желтеть, синячок…
Не в силах оторваться от этого желтого пятнышка, Жогов стал медленно приближаться к ней, стараясь как можно тише ступать по песку. Я только посмотрю, что она там снимает, только взгляну, думал он, пытаясь успокоить сбившееся вдруг дыхание.
Давешняя теплая волна опять прокатилась по телу, но сейчас к ней прибавилось чувство какой-то небывалой, безграничной свободы. Здесь и сейчас, Жогов вдруг ясно понял, осознал, почувствовал, что возможно все, что преград и рамок не существует. И еще он почувствовал радость и ощутил небывалую силу и уверенность, хотя где-то в затылке, в какой-то темной глубине мозга бился, трепыхался маленький кричащий огонек : «Нельзя! Нельзя! Нельзя!». Но он продолжал подниматься от воды, не отводя глаз и изредка останавливаясь, когда чувствовал, что сдерживаемое дыхание просто взорвет его сейчас изнутри. Сердце в груди бухало так, что казалось еще немного, и оно лопнет там, как горячий кровавый пузырь. В голове, от недостатка кислорода стучали сотни молоточков, а все тело дрожало какой-то противной, нескончаемой нервной дрожью. Тогда он очень тихо и медленно вдыхал и выдыхал несколько раз и, немного успокоившись, продолжал движение…
Солнце светило Жогову в спину и когда его тень упала на песок перед Таис, она возмущенно оглянулась и увидев кто это ей помешал, нахмурила брови и произнесла недовольным голосом:
- Юлий Петрович, ну хотела же взять штатив. А вы сказали, что сегодня не понадобится… А теперь я не могу нормально ракушку снять- резкость не держится… Руки дрожат… Вы посмотрите.
Она мотнула головой вперед, но Жогов даже не пошевелился и стоял, молча глядя на неё и тяжело дыша.
Таис, подтянув колени под себя и сев по-турецки, лицом к учителю, повесила фотоаппарат на шею и уперев руки в боки, задумчиво оглядела берег :
-Сейчас и солнце уйдет…
А потом подняла голову и, прищурив левый глаз от слепящего солнца, взглянула на него и засмеялась:
-Ой, а что это вы такой мокрый, Юлий Петрович? Вы купались? В одежде?
Жогов тяжело вздохнул.
-Ну, Юлий Петрович, вы же взрослый человек!- очень рассудительно произнесла она.- Разве вы не знаете, что купаться в одежде не прилично? В одежде люди только тонут. А когда купаются, то раздеваются. Вот!
И снова громко засмеялась, смешно сморщив носик и обнажив белые зубки.
Жогов помедлил несколько секунд, будто соображая, как нужно реагировать на шутку и медленно растянул губы в резиновую улыбку.
Быстрая непослушная капля, скопившаяся где-то надо лбом, под волосами, выскочила и пробежав по переносице, зависла на кончике носа. Жогов даже не заметил её, а просто стоял и смотрел на Таис сверху вниз, ощущая внутри только пустоту и безразличие. От той бури, которая всего несколько секунд назад захлестывала его разум, не осталось и следа. Стоя рядом и смотря, как Таис отряхивает платье и коленки от песка, наклоняясь то так, то эдак, встряхивает подол и обувается, прыгая на одной ноге, а вторую, согнув в колене и подтянув к груди так, что видны белые в синий горошек трусики, Жогов не чувствовал ничего, кроме неудобства и желания отвернуться. А когда он, отдав ей шлепанцы и фотоаппарат, повернулся и пошел к реке, то в его голове зажглась и в такт шагам запульсировала убийственная в своей простоте и ясности мысль: «ЧТО-ТО-НЕ-ТО-СО-МНОЙ-ЧТО-ТО-НЕ-ТО».
В тот же день, вечером, он первый раз в жизни напился и приполз домой на карачках. Мама, с которой он продолжал жить после давнего развода с женой, была просто в ужасе: её умница сын, который в жизни ничего подобного себе не позволял, не смог преодолеть порог родного дома и ей пришлось звать на помощь соседа, профессора университета, чтобы тот помог занести Юлия Петровича в квартиру и положить на диван. При этом, Юлий Петрович выражался совершенно не академически, прищурив глаз, плевал в старика и громко, натужно пукал. А пока его несли по квартире, он всё пытался скрюченными пальцами уцепиться за любое препятствие на пути, будь то косяк, шкаф или кресло. Один раз ему это удалось, и пожилому профессору пришлось минут десять, очень вежливо, уговаривать мычащее животное, вряд ли вообще понимавшее человеческую речь, перестать воспринимать мир, как враждебную среду, отцепиться и доверится людям. В конце концов, его все же положили и мама, очень долго объясняла соседу, что у Юлички сейчас очень сложный период в жизни и это для него не типично, а профессор, стирая с одежды липкие плевки, понимающе кивал головой и тяжело вздыхал.
Всю ночь Жогов проблевал, доведя маму до полуобморочного состояния, а утром позвонил в школу и сказавшись больным, выпросил себе три дня отпуска.
***
Началось это незадолго до поездки кружка в Абхазию, в дом отдыха МВД на берегу Черного моря, куда Жогову, через своих друзей в органах, удалось достать несколько путевок. Два мальчика и три девочки были оформлены, как дети милиционеров, погибших при исполнении профессионального долга. Жогов ехал с ними в качестве воспитателя.
Когда он объявил об этом кружковцам, их радости не было предела. Мальчишки просто обнимались и прыгали как безумные, а девчонки визжали и сжимали кулачки. В какой-то момент, улыбающаяся Таис бросилась к нему и повисла на шее:
-Юличка Петрович, я вас так люблю, так люблю…-беспрестанно повторяла она, прижимаясь своей головой к его груди. А он почувствовал, как ему в живот уперлись два небольших упругих бугорка.
Смутившись, он попытался с улыбкой разнять её руки , но она, взглянув на него снизу вверх, потянулась и поцеловала его. Причем, как-то так получилось, что он, то ли уворачиваясь от поцелуя, то ли наоборот , инстинктивно подавшись ей на встречу, вдруг почувствовал её губы на своих, и втянул носом сухой и теплый запах её кожи. Поцелуй был детским, неумелым- чмок, и все,- но он, окончательно смешавшись и почувствовав себя вдруг совершенно не в своей тарелке, буркнул что-то про срочное и несделанное дело и почти бегом выскочил из лаборатории.
После этого, он стал ловить себя на том, что с непростым удовольствием смотрит на кружения Таис во время съемки. Он вдруг понял, что ему не столько интересен результат очередных поисков девочки, сколько сам процесс съемки. Он жадно следил за её телодвижениями и внутренне, затаив дыхание, страстно желал, чтобы она еще как-нибудь так наклонилась, либо потянулась вверх, либо присела, разведя коленки… И чтобы не поправляла задравшееся платье.
В первый раз, обнаружив себя погруженным в эти мысли, он похолодел и стал гнать их, пытаясь как-то объяснить самому себе свой интерес, чтобы обрести хоть какую-то почву под ногами, хоть чем-то удержаться на краю, разверзшейся, вдруг перед ним, пропасти.
Он то объяснял себе это своими неутоленными отцовскими чувствами-до развода, они с женой детей завести не успели,- то наоборот, внутренне споря с собой, он доказывал себе, что смотрит на все выкрутасы Таис только как профессионал. Ведь он и сам, хе-хе, когда нужно было снять необычный ракурс, мог так изогнуться, что любая змея бы позавидовала… То еще какие-то аргументы отыскивал, для оправдания своего интереса и наблюдения за Таис… Единственное, о чем он не хотел даже думать и обсуждать с самим собой было то, что он смотрел на Таис не как преподаватель на ученицу, а как мужчина на женщину. И в то же время, он отлично понимал это и потому, проведя еще один бурный и аргументированный спор с собой и доказав себе всю невинность своего интереса и почти успокоившись, он вдруг обнаруживал себя на той же позиции, что и до начала внутреннего выяснения: с теми же вопросами, с теми же мыслями и с теми же выводами... Это приводило его в отчаяние.
Внутренняя борьба не проходила бесследно. Он стал реже бывать с Таис наедине, тише восторгаться её достижениями, чтобы опять не вызвать бурной благодарности, могущей привести к поцелуям или еще к каким-то подобным проявлениям чувств.
Он больше занимался с мальчиками, ведя с ними долгие беседы про фотографию и мастерство. Но ребятам теория была не особенно нужна - им хотелось в поле. Да и он сам почувствовал, что лжет себе: как бы он не делал вид, что Таис его не интересует, что у него много более важных дел, наступала минута, особенно по ночам, когда он оставался один на один с самим собой и все вставало на свои места. И тогда он понимал про себя такое…
Нет, нельзя сказать, что такие мысли появились у него впервые. Честно говоря, его первый брак от того и распался, что жена перестала его интересовать в первые пол года супружества.
Он еще попытался как-то тянуть некоторое время, но когда застукал женушку с каким-то мужиком в их семейной постели, придя один раз домой пораньше , отнесся к этому совершенно спокойно и даже с облегчением. Не было ни скандалов, ни драк: они тихо развелись, поделив имущество, и он вернулся к маме. Бывшая жена исчезла с его горизонта, как и не было её, и он больше никогда не интересовался ею и не предпринимал попыток возобновить отношения.
Еще будучи женатым, Жогов стал понимать, что у них с женой что-то не в порядке, что-то не так… Проблема, одним словом. Но какая проблема, что с ней делать и куда идти, он не знал. И спросить было не у кого: времена были невинные, конец семидесятых- о всяких сексопатологах-андрологах приличные люди и не слыхали. А уж о разных половых расстройствах и отклонениях и говорить нечего: «педо» были только «атры» или «гоги», а «гомо»- только «сапиенсы».
Так что Жогов, после развода, просто закрылся в себе, задавил и, уйдя от всех развлечений, полностью отдался работе с детьми. Тем более, что только там он чувствовал странное умиротворение, которого никогда не ощущал в семейной жизни.
И вот теперь, он наконец-то понял, что на самом деле, привлекало его в детях. Все эти умствования про методику, про понимание детских душ, интерес, вдруг показались ему мелкими и несерьезными. Недавний разговор в директорском кабинете, когда он попытался объяснить свое умение ладить с детьми, какими-то внутренними душевными позывами, стал вызывать у него только горькую усмешку. Да-а, знала бы она, что происходит на самом деле, и какие позывы я испытываю, с горечью думал он, вспоминая раздражение директрисы на свои откровения. Интересно, как бы она реагировала?
После случая на реке, когда Жогов чуть было, не переступил черту и только чудом удержался на краю, он стал давать себе обещания, что больше не будет думать об этом. Несколько раз он пытался встречаться с женщинами-благо, имел славу неженатого и перспективного мужчины,-но всякий раз либо терпел фиаско, либо все происходило пресно и быстро, после чего Жогову просто хотелось поскорее уйти и больше никогда не встречаться.
И тут же он невольно сравнивал те чувства, которые возникали у него при контактах с женщинами, с теми ощущениями, которые он испытал на пляже, даже не притронувшись к Таис, а только представив это. Он вспоминал ту бурю эмоций и неудержимое желание, которые поглотили его с головой, когда он смотрел сзади на её, слегка оголенные, ноги . Воспоминания об этом опять возбуждали в нем теплую сладостную волну и он, понимая, что превращается в совсем другого человека, в какой-то момент стал потихоньку сдавать позиции и, с всё большей радостью, отдаваться этому превращению и уже не гнал от себя эти мысли и фантазии. Наоборот, он плавал в них, нырял и погружался все ниже и ниже туда, откуда не было пути назад , и где клокотал сладкий, манящий к себе и испепеляющий все, что было раньше, ад…
***