50 лет в строю на сцене и за кулисами - V
Маршал Франции Ж. Жоффр (в центре), представитель Временного правительства Генерального штаба генерал-лейтенант М. И. Занкевич (сидит шестой слева), военный агент Генерального штаба генерал-майор граф А. А. Игнатьев (сидит третий слева), Генерального штаба полковник граф П. А. Игнатьев (стоит восьмой слева), подполковник А. Н. Панчулидзев (стоит четветрый справа) среди чинов французского Генерального штаба. Париж. 1917 г. РГАКФД.
Началась война. Первая мировая. Она (1914-1918) застала графа Игнатьева в Париже, где занимал он высокую должность Военного Агента России во Франции. На него легла забота о Русском экспедиционном корпусе в этой стране, о сохранении русского военного имущества и денежных средств, контроль за выполнением военных заказов, за доставкой продукции в родную страну и многое другое.
"В тот же вечер я обедал у Наталии Владимировны, где случайно собралось несколько друзей и в том числе известный парижский пустоцвет, но очень неглупый и тонкий,граф Бонн де Кастеллан - олицетворение снобизма и моды.
Разговор, естественно, вращался вокруг убийства в Сараеве, обсуждались его возможные последствия, и мне, как военному агенту, приходилось мало говорить, а больше слушать мнения окружающих. Зато хозяйка дома упорно настаивала на неизбежности европейской войны.
- Политика никогда не входила в область Терпсихоры, и во время войны музы смолкают,- заявил Кастеллан, не находя других мотивов для отстаивания своего убеждения в том, что "все устроится". Но убийство в Сараево действительно означало начало войны. Во Франции была объявлена мобилизация. Вот сценка из ресторана "Максим" -
"По парижскому обычаю, многих мужчин сопровождали их "petites amies" (подружки), и от атмосферы старого "Максима", где когда-то разодетые парижские женщины со своими кавалерами подхватывали хором модные веселые куплеты, оставалась лишь та непринужденность, которая позволяла объединиться всем собравшимся в общем патриотическом порыве.
- За твое здоровье!
- За наше!
- За армию!
- За Францию! - слышалось со всех сторон.
Опытные гарсоны не успевали менять опорожнявшиеся бутылки шампанского. Денег никто не жалел. Некоторые из этих гарсонов, уже уходившие на фронт, принимали участие в общем празднике: гости подносили им полные стаканы искристого вина.
Широчайшие окна витрин и двери были настежь открыты, и скоро ресторан слился с улицей. По ней проходили кучки молодежи.
"A Berlin! A Berlin!" - подхватывали они в темп марша этот победный клич.Больно было это слышать. Были ли это люди только невежественны, или просто обмануты? А быть может, они были счастливее меня, не сознавая всей тяжести предстоящей борьбы?"
Здесь позвольте сделать небольшое отступление.В мемуарах совсем нет упоминаний о младшем брате, Павле, а они были погодки. Дело в том, что позже брат стрелял в Алексея... Об этом позже, пока, как говаривал своим ученикам Игнатьев, нужно информацию не просто читать, а именно уметь её читать. Попробуем) Так вот, немного о брате.
Павел Алексеевич Игнатьев блестяще закончил Киевский лицей, затем учился в Петербургском университете, где получил диплом лиценциата права. Военную службу проходил в лейб-гвардии гусарском полку в Царском селе, где выдержал экзамен на офицерский чин. В 1906 году поступил в академию Генерального штаба, которую закончил офицером генштаба. После объявления войны командовал 2-м эскадроном лейб-гвардии гусарского полка и в этом качестве участвовал во всей Восточно-Прусской кампании. В одной из стычек с германцами рядом с ним был убит офицер того же полка, великий князь Олег Романов, ставший первой жертвой войны в императорской фамилии. Во время отступления полк чуть было не утонул в тине, окружающей Мазурские озера. Благодаря смелости и хладнокровию великих князей Игоря (убит во время революции) и его брата Гавриила, находящегося в настоящее время во Франции, большая часть людей была спасена.
Сразу после отступления граф Павел Игнатьев был назначен помощником начальника штаба 2-й кавалерийской дивизии и произведен императором в полковники в знак оказанных услуг.
Вынужденный уйти со строевой военной службы из-за серьезного повреждения ноги, он был направлен в штаб Юго-Западного фронта, где занимался вопросами контрразведки. Оттуда в декабре 1915 года прибыл во Францию для создания разведывательной службы в интересах русской армии. Здесь братья встретились.
Недоброжелатели писали "бюро контрразведки в Париже состоит под начальством родного брата нашего Военного Агента и является мощным орудием последнего для осведомления о всём, что может быть ему лично невыгодно, и нажима на тех, кому известны компрометирующие графа Игнатьева факты... Графы Игнатьевы устроили на время войны из Парижа как бы Игнатьевский майорат, из которого под самыми лживыми и гнусными предлогами изгоняются все неповинующиеся их самодержавной воле")))
Вот еще "информация" - сотрудник внешней разведки СССР А.Б. Мартиросян: - "Алексей Алексеевич и его младший брат, также профессиональный разведчик Павел Алексеевич, по личному приказу Николая II с 1915 г. занимались тщательным расследованием обстоятельств активно инспирировавшихся за рубежом слухов о сепаратных переговорах между Германией и Россией, о готовящемся «дворцовом перевороте» прогерманского толка, о грядущей революции под германским патронажем и т.п. Для получения нужной информации оба брата накануне первой мировой войны стали членами масонской ложи «Великий Восток России». Ведь они, особенно Павел Алексеевич, первыми в русской разведке еще в 1916 г. смогли достоверно установить факт прямой причастности германской разведки и ее агентуры к работе с В.И. Бланком-Ульяновым-Лениным и К°. У Павла Алексеевича была компактная, но очень эффективная нелегальная резидентура с отличным агентурным аппаратом, действовавшая на территории Швейцарии. Долгое время, соприкасаясь по долгу службу с членами той же РСДРП, они знали, что в «недрах» этой и других партий встречаются и порядочные люди, к сожалению, толком не осознающие конечных целей ради которых были созданы и действовали их партии. Тем более что ленинские шашни с немцами были тайной для подавляющего большинства остальных членов партии. Не здесь ли зародились «нити контактов», которые в дальнейшем вылились в мощную поддержку Сталину со стороны бывших офицеров царской армии?" Предположение, однако, нет дыма без огня. А в списках масонской ложи братья действительно значились.
К сожалению, удар по резидентуре и агентурному аппарату Павла Алексевича нанес предатель России П. Милюков в своей речи с трибуны Госдумы 1 ноября 1916 года, после чего о некоторых агентах П.А. Игнатьева стало широко известно. Однако в целом, его резидентура сумела выдержать удар и сохранить основные позиции. Много всего интересного, рекомендую книжку Игнатьева-младшего"Моя миссия в Париже", она лучше написана, чем "50 лет...", всё-таки университет граф Павел Алексеевич заканчивал)))
Вернемся к "50 годам". Опускаю многочисленные описания торговых сделок на поставки вооружения для русской армии, организацию всяких производств, типа Ситроена).
А вот зато большой фрагмент - уже почти в конце войны Алексей Игнатьев решил проехать на поле самой большой битвы - Марнской.
"Отправляясь на поле сражения, я не представлял себе, что, не видя войск, мне удастся вынести из поездки что-либо поучительное. Но я ошибся. Не зря ведь тратил время даже сам Наполеон, объезжая поля сражений.
Самые жестокие бои в Марнском сражении происходили к северу и востоку от Сен-Гондских болот, где местность представляла собою безотрадные, волнистые, мало населенные равнины, испещренные чахлыми сосновыми рощами. В мирное время это были те редкие для Франции районы, где имелась возможность производить маневрирование крупными войсковыми соединениями и вести боевую артиллерийскую стрельбу. Тут раскинулся исторический Шалонский лагерь, на который возлагал в свое время столько надежд создавший его Наполеон III. Здесь же, неподалеку, располагался лагерь Мальи - местопребывание русских бригад во время мировой войны.
Для укрытия от взоров противника французы при обучении войск рекомендовали широко использовать складки местности, но, проехав много километров, я нигде не нашел следов столкновения на открытых пространствах. Лишь вдоль придорожных канав лежали отдельные трупы солдат в красных штанах. "Вот они - безвестные защитники родины!" - думалось мне. Среди них я, быть может, узнал бы и тех беспечных парижан, что целовались, прощаясь, с возлюбленными на бульварах в памятную ночь мобилизации.
Стало ясно, что войска уже постигли значение хотя и примитивной, но все же кое-какой воздушной разведки и укрывались по-иному. Остановив машину, мы решили заглянуть в рощицу, и то, что увидели, открыло глаза на многое. Даже мало впечатлительный и замкнутый Лаборд и тот не удержался от тяжелого вздоха: вдоль прорубленной артиллерийскими гранатами просеки лежали выравненные взводы французской пехоты. Все головы были обуглены, и раскрытые глаза мертвецов
казались от этого еще более страшными. Сомнений не было: это были жертвы знаменитых coups de hache (ударов топором) собственной французской 75-миллиметровки, стрелявшей на рикошет гранатами, начиненными мелинитом.
Я изучал эту стрельбу как раз за два года до войны, сопровождая нашу артиллерийскую комиссию в Шалонский лагерь на курсы усовершенствования командиров батарей. Правда, на показной стрельбе нам хвастались только поражениями деревянных болванок, уложенных в окопы, но в своем рапорте я уже указывал на несравненную в ту пору мощь французского полевого орудия.
Председатель комиссии генерал Маниковский поддерживал мое мнение, но всемогущий в ту пору артиллерист великий князь Сергей Михайлович методов французской стрельбы не признавал и продолжал увлекаться прицельной стрельбой по щитам, преимущественно шрапнелью, на Лужском полигоне.
Не доверяя первому впечатлению, мы стали заходить в другие рощицы и увидели жертвы французской артиллерии - полегшие на опушках цепи германской пехоты, а за ними жертвы французской артиллерии - части собственной пехоты: артиллерия поддерживала, очевидно, ее наступление, но не удлиняла достаточно прицела. Увы, причиной оказывалось все то же пренебрежение техникой и отсутствие телефонной связи, на которую я безрезультатно указывал нашим союзникам. Телефоны были редкостью, а радио в частях тогда еще не существовало.
Но вот и брошенные немцами их артиллерийские позиции. Как свидетель поражения, валяется на земле полевая гаубица с разбитыми колесами, другая рядом с ней осталась стоять со стволом, сдвинутым с муфты одним удачным разрывом французской полевой гранаты, в ровиках полегла поголовно вся прислуга с обугленными головами.
Чем дальше я продвигался на север, тем громче гремела артиллерийская канонада. Казалось, что ей нет границ ни в силе, ни во времени, ни в пространстве. Подобной музыки мне еще слышать не приходилось. Маньчжурские сражения показались столь же ничтожными, как жалкой кажется теперь Марна по сравнению с великой битвой под Москвой...
Становилось все яснее, что Марнское сражение было выиграно не пехотой, а французской артиллерией.
А Труханова оставалась любовницей, получить развод было не так-то просто.
"И неутоленная жажда правды, хотя бы и самой суровой, но неизведанной, тянула меня в этот тихий, удаленный от шумного Парижа уголок на острове Святого Людовика, где в одном из уцелевших старинных дворцов эта непохожая на остальных молодая женщина устроила свою квартиру. Я встретил здесь обстановку безупречного вкуса, богатейшую французскую и русскую библиотеку, а на письменном столе развернутый томик стихов Бодлэра: "Là tout est beauté, calme, ordre et volupté..."
Живя в атмосфере греческих классиков, французского искусства, театра, поэзии,хозяйка дома продолжала чувствовать Россию своей родиной, совершенно не считаясь, как вся левобережная интеллигенция, ни с царем, ни с романовской семьей.
Разлетелись в прах многие предрассудки, я почувствовал себя свободнее и самостоятельнее. Я не предвидел еще ожидавших меня в будущем революционных потрясений, но уже тогда знал, что приобретал в жизни того друга, рука об руку с которым перешагну через любые жизненные испытания. Я был готов перенести любую грозу."
"Злая судьба разлучила нас в течение первых месяцев войны. Они показались нам особенно долгими, и, по возвращении Наталии Владимировны в Париж, мы вспоминали о предвоенной весне, как о потерянном рае.
Вот камин и кресло, на котором еще совсем недавно напевали мы старинные любовные дуэты:
Давно все это было
И с вешним льдом уплыло...
Наташа так любила мою гитару. Теперь было не до песен, а к камину пришлось пристроить из-за недостатка угля для центрального отопления чугунку, нарушавшую гармонию обстановки кабинета эпохи и стиля ампир.
Вот наружная лестничка в садик с древними ясенями и двухсотлетним кустом сирени. То ли от войны, то ли от старости он раскололся на две части и погиб. Площадка лестницы с черными чугунными перилами без украшавших ее когда-то цветов. Теперь тоже не до них.
Не доносятся из гостиной звуки рояля, на котором так любил играть наш друг композитор Дюкас, не садятся за большой круглый обеденный стол под хрустальной венецианской люстрой элегантный Анри Барбюс и экспансивный Жемье. Их заменяют мои скромные ближайшие друзья и сослуживцы с Элизе Реклю. Пожелтевший от работы Ильинский не перестает жаловаться на тех наших "врагов внутренних", что по недоумию сами "подтачивают сук, на котором сидят".
Когда они уходят, Наташа мне постоянно повторяет: "Не горюй, все будет по-хорошему и по-нашему!" Что означают слова "по-нашему" - мне еще не ясно."
Продолжение следует.