меланхолия
Монитор ожил, сперва рябью горизонтальных строк, а после непропорционально широко растянутым, опять же по горизонтали, лицом Президента марсианской колонии. Сквозь шумы помех зазвучал его голос, не совпадая с его же артикуляцией на мониторе: "Мы так решили... Единогласно... Все..."
"Ну подожди, Ник, Коля... подожди... Ведь вы последние из всех..." - наверное надо было найти какие-то ещё аргументы, веские слова, но они не находились. Пусто было и в голове и всюду, где до этого были здравый смысл и мотивация жить. Потому что спорить было, в принципе, не о чем и Президент был во всём прав - к чему тянуть, вымучивать существование двух с половиной тысяч человек в отрыве от всего того, что до вчерашнего дня было человечеством. Ждать когда их убьёт радиация или когда окончательно сядут генераторы электричества, поставляющие маленькой колонии тепло, свет, воздух, воду? Нет, пожалуй, спорить не о чем. Глупо всё - от зарождения жизни на планете, до того, как бездарно и бессмысленно эта жизнь себя уничтожила.
Передающий с Марса сигнал свои последние секунды выстроил пропорции лица Президента, но фино-угорское лицо его снова тоскливо растянулось, теперь подобием улыбки.
"А знаешь, Иосиф, ведь получается, что и первый и последний человек на Земле оказываются евреями...", - в глазах Николая сверкнули искорки ироничного смеха и сразу потухли, - "Адам же был евреем, ведь так? И ты, Ёся, еврей... Вот и останешься последним... Вечным жидом останешься... Вечным..."
На мониторе правая рука Президента поправила микрофон у губ, а левая потянулась куда-то в сторону, из кадра. С секундной задержкой экран погас, а через мутный, искажающий иллюминатор станции Иосиф увидел, как тёмная точка на красной планете полыхнула жёлто-малиновым взрывом.
Всё. Один. Больше никого.
А накануне, через другой, со стороны Солнца иллюминатор, было видно, как небольшой голубенький шарик Земли беззвучно покрылся пятнами взрывов, скоро поменял своё нежное свечение на буро-малиновое и стал разваливаться на бесформенные бурые фрагменты, разносимые всевозможными силами гравитации в орбитальном пространстве. Планета превратилась в ещё один пояс астероидов.
Иосиф какое-то время тупо смотрел вниз, на небольшой грибок на холодном камне красной планеты, начавший терять грибные очертания под напором колючего марсианского ветра, после перевёл взгляд на помертвевший монитор. Мысль о том, что монитору уже никогда не ожить, потому что нескем больше связываться, ударилась об ещё более ужасную - "Один".
И всё вдруг стало безразличным, куда-то девался страх небытия - ведь страшно не обнаружить себя после смерти, исчезнуть из мира, а когда понимаешь, что исчез сам мир, то всё уже не имеет значения.
Мимо я пронеслось равнодушное: "Ещё месяц-другой можно "повисеть" над погибшей станцией, а после кончится воздух... И всё."
Впрочем, уже всё... Всё.
"Ну подожди, Ник, Коля... подожди... Ведь вы последние из всех..." - наверное надо было найти какие-то ещё аргументы, веские слова, но они не находились. Пусто было и в голове и всюду, где до этого были здравый смысл и мотивация жить. Потому что спорить было, в принципе, не о чем и Президент был во всём прав - к чему тянуть, вымучивать существование двух с половиной тысяч человек в отрыве от всего того, что до вчерашнего дня было человечеством. Ждать когда их убьёт радиация или когда окончательно сядут генераторы электричества, поставляющие маленькой колонии тепло, свет, воздух, воду? Нет, пожалуй, спорить не о чем. Глупо всё - от зарождения жизни на планете, до того, как бездарно и бессмысленно эта жизнь себя уничтожила.
Передающий с Марса сигнал свои последние секунды выстроил пропорции лица Президента, но фино-угорское лицо его снова тоскливо растянулось, теперь подобием улыбки.
"А знаешь, Иосиф, ведь получается, что и первый и последний человек на Земле оказываются евреями...", - в глазах Николая сверкнули искорки ироничного смеха и сразу потухли, - "Адам же был евреем, ведь так? И ты, Ёся, еврей... Вот и останешься последним... Вечным жидом останешься... Вечным..."
На мониторе правая рука Президента поправила микрофон у губ, а левая потянулась куда-то в сторону, из кадра. С секундной задержкой экран погас, а через мутный, искажающий иллюминатор станции Иосиф увидел, как тёмная точка на красной планете полыхнула жёлто-малиновым взрывом.
Всё. Один. Больше никого.
А накануне, через другой, со стороны Солнца иллюминатор, было видно, как небольшой голубенький шарик Земли беззвучно покрылся пятнами взрывов, скоро поменял своё нежное свечение на буро-малиновое и стал разваливаться на бесформенные бурые фрагменты, разносимые всевозможными силами гравитации в орбитальном пространстве. Планета превратилась в ещё один пояс астероидов.
Иосиф какое-то время тупо смотрел вниз, на небольшой грибок на холодном камне красной планеты, начавший терять грибные очертания под напором колючего марсианского ветра, после перевёл взгляд на помертвевший монитор. Мысль о том, что монитору уже никогда не ожить, потому что нескем больше связываться, ударилась об ещё более ужасную - "Один".
И всё вдруг стало безразличным, куда-то девался страх небытия - ведь страшно не обнаружить себя после смерти, исчезнуть из мира, а когда понимаешь, что исчез сам мир, то всё уже не имеет значения.
Мимо я пронеслось равнодушное: "Ещё месяц-другой можно "повисеть" над погибшей станцией, а после кончится воздух... И всё."
Впрочем, уже всё... Всё.