Человек и его ландшафт: пермские диалоги. Часть 2
Ольга Балла
Человек и его ландшафт: пермские диалоги
Всероссийская научно-практическая конференция «Человек в ландшафте». 17-21 мая 2015 г., Усолье - Всеволодо-Вильва - Чердынь
(Продолжение. Начало - http://znaniesila.livejournal.com/92637.html )
http://znanie-sila.su/?issue=zsrf/issue_194.html&r=1
День третий: Усолье. Дано пространство: что нам делать с ним?
Мы уже заметили, что на конференции проговаривались две связанныемежду собой тематические линии: как устроено у человека представление о ландшафте и поведение в нём - и как его формировать направленно. До сих пор речь шла (если говорить об анализе конкретного материала) исключительно о том, какую роль в этом играют литература и искусство.
На третий день в обсуждение были вовлечены новые темы, по существу уже прикладного характера. Во-первых, как формируется образразных типов ландшафта и профессиональное пространственное мышление и воображение у студентов-географов. О приёмах, разработанных специально для этой цели, в докладе «Образные технологии в обучении» говорила Ирина Фролова из Перми.
Во-вторых, как воспитывать правильное - оберегающее, дистанцированное - отношение к оберегаемому пространству у посетителей (впрочем, и у организаторов) заповедников. Тут уже был разговор на совершенно конкретном материале: размышления Ирины Прокошевой (Пермь) о том, «Нужна ли заповедность верховьям реки Вишеры?». Об этом ареале, имеющем статус заповедника с 1953 года, было рассказано много интересного (в том числе, как о явлении культуры: например, то, что все его главные хребты и вершины носят мансийские имена). Обсуждение вопроса заповедности Вишеры, впрочем, неминуемо вывело собеседников на проблемы гораздо более общие: например, какой должна быть модель назвития заповедника? В чём вообще смысл этого учреждения - научно-исследовательского и природоохранного одновременно? Обратили внимание на то, что «заповедник» - чисто русское понятие (в иноязычных литературах такого нет, там употребляются обороты типа «национальный парк», national park) и, соответственно, связанное с особенностями российской практики; и на то, что идея заповедника исключает туризм полностью (впрочем, возможен туризм «познавательный», за деньги, - которые должны быть обращены на развитие заповедника), и «использование» его мыслимо только в одном отношении: для научных наблюдений, добычи знаний.
В этот же день было два круглых стола, на которых, при всей их разности, говорилось, в сущности, об одном и том же: о практиках и смыслах сберегания. Разве что в одном случае - природы, а в другом - культуры.
О заповедниках как практической проблеме, способам заботы о природном ландшафте вообще подробно говорилось на круглом столе, который был посвящён им целиком. Какова - обсуждали географы и культурологи - должна быть стратегия по отношению к ним? Должна ли охрана природы вообще быть стратегией или спонтанным взаимодействием с нею? Или, напротив, чем меньше взаимодействовать, тем лучше? - устроить так, чтобы два мира, человеческий и природный, пересекались по минимуму (это - то, что предлагает концепция поляризованной биосферы Б. Родомана). Например, - предположил В. Каганский, - пустить все коммуникации под землёй или над ней. На что должно быть направлено экологическое действие: на поддержание любой ценой выделенных участков экосистемы или на рекультивацию тех, что особенно интенсивно используются? (А выбирать приходится, поскольку ресурсы всегда ограничены.) Эффективны ли вообще заповедники как замысел?
По крайней мере некоторые из этих вопросов можно решить, говорила Анастасия Фирсова, построив модель заповедника, идеального с охранной и с пользовательской точки зрения, и проанализировав её.
Вспоминали, что в Сингапуре жёсткий диктатор добился изумительных результатов, в том числе экологических, ценой создания жесточайше структурированного общества. В результате 10 % территории этой маленькой страны отданы под заповедники; их разбивают и на территориях бывших металлургических заводов. Но даже если представить себе идеальное исполнение законов, - возразил сам себе говоривший об этом В. Каганский, - мы не знаем, каковы должны быть законы.
Тут, конечно, неизбежно возникали и вопросы общего характера - они, как оказалось, не слишком прояснены даже в головах профессионалов-географов. Похоже, полного согласия нет даже в том, что вообще считать природой - без чего, в свою очередь, невозможно решить, что именно в заповедниках следует охранять. Почему, например, - язвил С. Чебанов, - не охранять малярийные болота, - разве они не природа? Вообще, он говорил бы не о невнятной «природе», а о биоценозах, это куда конкретнее, но тогда следует решить, какую часть их сукцессии мы готовы охранять? Или сразу весь сукцессионный цикл, например, на протяжении ста миллионов лет - галактического года?
Б. Родоман говорил, что он - сторонник бездействия: не трогать охраняемую природу вообще. Нужно провести функциональное зонирование: неприкосновенная природа должна быть ядром такого комплекса, а вокруг ядра - территории с более слабым природоохранным режимом; экстремальный же туризм перенести из заповедников на неохраняемые территории. Главное - воздерживаться от злодеяний. (Тут Г. Лютикова справедливо заметила: а как заставить людей ничего не делать? Террором?)
В целом же сошлись на том, что самым эффективным (хотя и очень медленным) действием могло бы стать действие непрямое: менять программу воспитания, развивать культуру созерцания; формировать правильный менталитет с помощью СМИ; хорошо бы, чтобы элита показывала примеры самоограничения (наш корреспондент, прилежно это записывавший, не мог избавиться от чувства безнадёжной утопичности предлагаемого).
Подводя итог обсуждению, В. Каганский сказал: «Нет изолированной сферы охраны природы - есть проблема состояния культуры в целом». Заповедники, говорил он, выполняют роль культурного мониторинга, - по ним может быть диагностирована ситуация в обществе. О том же говорила и Г. Лютикова: основная проблема в том, что в нашей стране нет согласия по вопросам целей общего существования, а поэтому нет надежды, что хоть одна из предложенных стратегий будет работать.
Второй круглый стол этого дня - культурологический и теоретический: «Гений и гений места». Здесь речь тоже шла об уникальном облике локальных ландшафтов - только культурных; об источниках этой уникальности, о способах её увидеть, выявить и осмыслить; о связи восприятия ландшафта с мемориальными практиками.
В самом начале С. Чебанов прояснил корни метафоры, рассказав о том, что такое вообще «гений» и «гений места» (geniusloci) в частности, - о содержании и развитие соответствующих представлений, начиная от их античных истоков (по изначальному смыслу это - «мелкая нечисть, с которой имеют дело язычники»). В. Каганский дополнил его мысль соображениями о том, какой смысл выражение «genius loci» имеет в современном словоупотреблении (обыкновенно оно используется как синоним уникальности). Тут между диспутантами состоялся спор о содержании понятия «уникальность» и его отличии от «редкости». По мнению Каганского, уникально то, что обладает интересной структурой; как полагает Чебанов, уникальность «нарушает систему, взламывает её,» и потому как термин это слово сильнее «редкости». Анастасия же Фирсова обратила внимание на то, что каждое место одновременно уникально и типично (в противном случае люди не могли бы его воспринимать).
В свете сказанного обсуждалась история и судьба пермских ландшафтов. Говорили о том, что Усолье (с его тремя протоками, организующими всё пространство) планировалось по образцу Санкт-Петербурга; что был проект объявить Усолье городом-памятником (тут непонятно, заметил Чебанов, о чём именно из всей усольской истории предполагалось помнить) - но стало ясно, что это - самое эффективное средство убийства города (с Суздалем, напомнила Г. Лютикова, именно так и получилось). Музеефикация, добавил Чебанов, - это вообще некротизирующая деятельность. Г. Лютикова возразила: напротив, это - привнесение новой жизни в территорию, потерявшую прежние ориентиры. - есть масса примеров удачной музеефикации из немецкой, швейцарской, скандинавской практики. Чебанов ответил, что ему - в ситуации кризиса культуры - видится более важным создание новых очагов её распространения, новых образцов, а не сохранение отжившего. В его глазах прямое следствие высокого окультуривания и музеефикации - некротизация ландшафта. Сохранение трупов - тоже, конечно, форма жизни, только кладбищенская. (Тотальную музеефикацию в Германии в конце XIXвека ещё Ницше считал свидетельством ослабления духа.) А. Фирсова добавила важное уточнение: условие жизни - полифункциональность.
День четвёртый: Чердынь. Проектируя Прикамье
Под самый конец, в Чердыни, в городе с отличным краеведческим музеем и прекрасно, в сравнении со многими русскими городами, сохранившимся историческим ландшафтом и исторической застройкой, в разговор включились музейные работники, краеведы, люди, занятые развитием туризма в Пермском крае. Темы рассматривались как будто совершенно практические: о Прикамье как (лишь отчасти, очень недостаточно пока состоявшемся) туристском проекте. Обсуждали возможности выявления и использования туристического потенциала территории, разработку образа прикамских ландшафтов, на сей раз для непрофессионалов - чтобы заинтересовать ожидаемых туристов. В форме докладов по этим вопросам высказывались исключительно пермяки - как лучше всего знающие проблему изнутри.
Культурологические вопросы неминуемо возникали и тут. Каковы смыслы туризма и каковы, вследствие этого, должны быть его техники? Какие мыслимы средства и правила выстраивания образа территории? Кстати: до каких пределов его можно придумывать? А придумывать неизбежно приходится. Связанные с этим «географические технологии туристского проектирования» рассматривал в своём докладе Александр Зырянов - декан географического факультета Пермского университета, заведующий кафедрой туризма (которую он же там и создал). «Туризм и сервис, - говорил он, - это творчество.» А видывал ли кто творчество без вымысла? Представляя проект «Пермь Великая», показывая опорные точки его выстраивания, Зырянов признавал, что массовый туризм создаёт «фантомный ландшафт». Но разве искусство поступает иначе? Владимир Каганский тут же заметил, что в случае туризма вообще не стоит отделять правду от вымысла. Кстати, тут можно вспомнить и о том, что вымысел - как Киммерия Волошина -тоже умеет становиться правдой.
Анна Батагова, предложившая к рассмотрению стратегию развития Чердыни как туристского места, рассказывала о задачах, которые ставит перед собой чердынский краеведческий музей (роль которого в проекте - центральная), о действующих в нём программах, об экскурсиях и иных акции. Место культурного и природного ландшафта в распределении внимания.
Павел Ширинкин («К вопросу о разработке концепции образно-географического «рельефа» и карты Пермского края» )соглашался, что туристского образа Перми сейчас нет. На его месте - пока? - «когнитивная пустота», особенно в связи с отдельными районами. В этом смысле край выглялит так: отдельные вершины (места с внятным образом, со сколько-нибудь разработанным символическим ресурсом) и «когнитивный тоннели» между ними - реки и дороги, двигаясь по которым, человек получает образы пространства. В целом же, говорил он, «наши ресурсы не одеты в образно-смысловые конструкции», которые ещё предстоит выработать.
Филолог и краевед Анастасия Фирсова («Культурный ландшафт как образовательная среда: структура и возможности»)говорила о том, как ландшафт питает культуру, о том, что он - не просто её рамка, но и сам - явление культуры. Он - знаковая система; гипертекст, и, как таковой, доступен прочтению, - только для этого восприятие должно быть соответствующим образом настроено. Поэтому ландшафт способен функционировать в качестве образовательной среды. (Тут Сергей Чебанов заметил: знаний сейчас гораздо больше, чем в школе, - в неспецифической образовательной среде. Правда, эта среда мало отрефлектирована, вследствие чего знания недостаточно оттуда извлекаются.) Предложив таблицу уровней восприятия ландшафта, Фирсова показала, как в связи с этим должна строиться экскурсия. Она говорила об образовательных турах - например, для студентов; о мыслимых направлениях образовательного туризма и об их связи с другими его видами, решающими другие задачи. В принципе, многие виды туризма включают в себя образовательные компоненты. Тут важно совместное чтение ландшафта участниками экскурсии и возможность получить обратную связь. Вообще же, говорила она, нахождение в ландшафте обостряет восприятие и даёт чувство подлинности встречи человека и мира. Те, кто стоял в Пыскоре на взгорье над Камой, могли подтвердить: это именно так.
Как видим, развитие мысли на конференции шло от высокой теории к прикладным вопросам, - впрочем, в большинстве случаев довольно неплохо обоснованным теоретически. В самом начале заготавливалась своего рода понятийная сеть для уловления ею и тех фактов, о которых уже упоминалось в докладах, и тех, которым только предстоит быть замеченными. В диалоге местных жителей и учёных (впрочем, часто совпадавших в одном лице) пермяки говорили о формах использования и обживания своего пространства, а исследователи моделировали его принципы. Таким образом, в состоявшемся разговоре можно выделить два, дополнявших друг друга, типа участия: свидетельство и рефлексию, описание фактов опыта - и анализ его структур. Теоретический пласт и пласт эмпирических наблюдений старались сложиться в объёмную картину. До настоящей объёмности, конечно, ещё далеко. Но многое, кажется, уже получается.
_______________________________________________________________________
[1] http://wikimapia.org/17897773/ru/Урочище-Ивака
Постскриптум, отражающий истинную сущность сразу многого:
Автор этих смиренных строк на конференции, впечатлённый уж и не помнит чем -
pps Рефлексии о местах, в которых всё происходило, того же автора, прозрачно укрывшегося под гетеронимом:
http://znaniesila.livejournal.com/87098.html
Человек и его ландшафт: пермские диалоги
Всероссийская научно-практическая конференция «Человек в ландшафте». 17-21 мая 2015 г., Усолье - Всеволодо-Вильва - Чердынь
(Продолжение. Начало - http://znaniesila.livejournal.com/92637.html )
http://znanie-sila.su/?issue=zsrf/issue_194.html&r=1
День третий: Усолье. Дано пространство: что нам делать с ним?
Мы уже заметили, что на конференции проговаривались две связанныемежду собой тематические линии: как устроено у человека представление о ландшафте и поведение в нём - и как его формировать направленно. До сих пор речь шла (если говорить об анализе конкретного материала) исключительно о том, какую роль в этом играют литература и искусство.
На третий день в обсуждение были вовлечены новые темы, по существу уже прикладного характера. Во-первых, как формируется образразных типов ландшафта и профессиональное пространственное мышление и воображение у студентов-географов. О приёмах, разработанных специально для этой цели, в докладе «Образные технологии в обучении» говорила Ирина Фролова из Перми.
Во-вторых, как воспитывать правильное - оберегающее, дистанцированное - отношение к оберегаемому пространству у посетителей (впрочем, и у организаторов) заповедников. Тут уже был разговор на совершенно конкретном материале: размышления Ирины Прокошевой (Пермь) о том, «Нужна ли заповедность верховьям реки Вишеры?». Об этом ареале, имеющем статус заповедника с 1953 года, было рассказано много интересного (в том числе, как о явлении культуры: например, то, что все его главные хребты и вершины носят мансийские имена). Обсуждение вопроса заповедности Вишеры, впрочем, неминуемо вывело собеседников на проблемы гораздо более общие: например, какой должна быть модель назвития заповедника? В чём вообще смысл этого учреждения - научно-исследовательского и природоохранного одновременно? Обратили внимание на то, что «заповедник» - чисто русское понятие (в иноязычных литературах такого нет, там употребляются обороты типа «национальный парк», national park) и, соответственно, связанное с особенностями российской практики; и на то, что идея заповедника исключает туризм полностью (впрочем, возможен туризм «познавательный», за деньги, - которые должны быть обращены на развитие заповедника), и «использование» его мыслимо только в одном отношении: для научных наблюдений, добычи знаний.
В этот же день было два круглых стола, на которых, при всей их разности, говорилось, в сущности, об одном и том же: о практиках и смыслах сберегания. Разве что в одном случае - природы, а в другом - культуры.
О заповедниках как практической проблеме, способам заботы о природном ландшафте вообще подробно говорилось на круглом столе, который был посвящён им целиком. Какова - обсуждали географы и культурологи - должна быть стратегия по отношению к ним? Должна ли охрана природы вообще быть стратегией или спонтанным взаимодействием с нею? Или, напротив, чем меньше взаимодействовать, тем лучше? - устроить так, чтобы два мира, человеческий и природный, пересекались по минимуму (это - то, что предлагает концепция поляризованной биосферы Б. Родомана). Например, - предположил В. Каганский, - пустить все коммуникации под землёй или над ней. На что должно быть направлено экологическое действие: на поддержание любой ценой выделенных участков экосистемы или на рекультивацию тех, что особенно интенсивно используются? (А выбирать приходится, поскольку ресурсы всегда ограничены.) Эффективны ли вообще заповедники как замысел?
По крайней мере некоторые из этих вопросов можно решить, говорила Анастасия Фирсова, построив модель заповедника, идеального с охранной и с пользовательской точки зрения, и проанализировав её.
Вспоминали, что в Сингапуре жёсткий диктатор добился изумительных результатов, в том числе экологических, ценой создания жесточайше структурированного общества. В результате 10 % территории этой маленькой страны отданы под заповедники; их разбивают и на территориях бывших металлургических заводов. Но даже если представить себе идеальное исполнение законов, - возразил сам себе говоривший об этом В. Каганский, - мы не знаем, каковы должны быть законы.
Тут, конечно, неизбежно возникали и вопросы общего характера - они, как оказалось, не слишком прояснены даже в головах профессионалов-географов. Похоже, полного согласия нет даже в том, что вообще считать природой - без чего, в свою очередь, невозможно решить, что именно в заповедниках следует охранять. Почему, например, - язвил С. Чебанов, - не охранять малярийные болота, - разве они не природа? Вообще, он говорил бы не о невнятной «природе», а о биоценозах, это куда конкретнее, но тогда следует решить, какую часть их сукцессии мы готовы охранять? Или сразу весь сукцессионный цикл, например, на протяжении ста миллионов лет - галактического года?
Б. Родоман говорил, что он - сторонник бездействия: не трогать охраняемую природу вообще. Нужно провести функциональное зонирование: неприкосновенная природа должна быть ядром такого комплекса, а вокруг ядра - территории с более слабым природоохранным режимом; экстремальный же туризм перенести из заповедников на неохраняемые территории. Главное - воздерживаться от злодеяний. (Тут Г. Лютикова справедливо заметила: а как заставить людей ничего не делать? Террором?)
В целом же сошлись на том, что самым эффективным (хотя и очень медленным) действием могло бы стать действие непрямое: менять программу воспитания, развивать культуру созерцания; формировать правильный менталитет с помощью СМИ; хорошо бы, чтобы элита показывала примеры самоограничения (наш корреспондент, прилежно это записывавший, не мог избавиться от чувства безнадёжной утопичности предлагаемого).
Подводя итог обсуждению, В. Каганский сказал: «Нет изолированной сферы охраны природы - есть проблема состояния культуры в целом». Заповедники, говорил он, выполняют роль культурного мониторинга, - по ним может быть диагностирована ситуация в обществе. О том же говорила и Г. Лютикова: основная проблема в том, что в нашей стране нет согласия по вопросам целей общего существования, а поэтому нет надежды, что хоть одна из предложенных стратегий будет работать.
Второй круглый стол этого дня - культурологический и теоретический: «Гений и гений места». Здесь речь тоже шла об уникальном облике локальных ландшафтов - только культурных; об источниках этой уникальности, о способах её увидеть, выявить и осмыслить; о связи восприятия ландшафта с мемориальными практиками.
В самом начале С. Чебанов прояснил корни метафоры, рассказав о том, что такое вообще «гений» и «гений места» (geniusloci) в частности, - о содержании и развитие соответствующих представлений, начиная от их античных истоков (по изначальному смыслу это - «мелкая нечисть, с которой имеют дело язычники»). В. Каганский дополнил его мысль соображениями о том, какой смысл выражение «genius loci» имеет в современном словоупотреблении (обыкновенно оно используется как синоним уникальности). Тут между диспутантами состоялся спор о содержании понятия «уникальность» и его отличии от «редкости». По мнению Каганского, уникально то, что обладает интересной структурой; как полагает Чебанов, уникальность «нарушает систему, взламывает её,» и потому как термин это слово сильнее «редкости». Анастасия же Фирсова обратила внимание на то, что каждое место одновременно уникально и типично (в противном случае люди не могли бы его воспринимать).
В свете сказанного обсуждалась история и судьба пермских ландшафтов. Говорили о том, что Усолье (с его тремя протоками, организующими всё пространство) планировалось по образцу Санкт-Петербурга; что был проект объявить Усолье городом-памятником (тут непонятно, заметил Чебанов, о чём именно из всей усольской истории предполагалось помнить) - но стало ясно, что это - самое эффективное средство убийства города (с Суздалем, напомнила Г. Лютикова, именно так и получилось). Музеефикация, добавил Чебанов, - это вообще некротизирующая деятельность. Г. Лютикова возразила: напротив, это - привнесение новой жизни в территорию, потерявшую прежние ориентиры. - есть масса примеров удачной музеефикации из немецкой, швейцарской, скандинавской практики. Чебанов ответил, что ему - в ситуации кризиса культуры - видится более важным создание новых очагов её распространения, новых образцов, а не сохранение отжившего. В его глазах прямое следствие высокого окультуривания и музеефикации - некротизация ландшафта. Сохранение трупов - тоже, конечно, форма жизни, только кладбищенская. (Тотальную музеефикацию в Германии в конце XIXвека ещё Ницше считал свидетельством ослабления духа.) А. Фирсова добавила важное уточнение: условие жизни - полифункциональность.
День четвёртый: Чердынь. Проектируя Прикамье
Под самый конец, в Чердыни, в городе с отличным краеведческим музеем и прекрасно, в сравнении со многими русскими городами, сохранившимся историческим ландшафтом и исторической застройкой, в разговор включились музейные работники, краеведы, люди, занятые развитием туризма в Пермском крае. Темы рассматривались как будто совершенно практические: о Прикамье как (лишь отчасти, очень недостаточно пока состоявшемся) туристском проекте. Обсуждали возможности выявления и использования туристического потенциала территории, разработку образа прикамских ландшафтов, на сей раз для непрофессионалов - чтобы заинтересовать ожидаемых туристов. В форме докладов по этим вопросам высказывались исключительно пермяки - как лучше всего знающие проблему изнутри.
Культурологические вопросы неминуемо возникали и тут. Каковы смыслы туризма и каковы, вследствие этого, должны быть его техники? Какие мыслимы средства и правила выстраивания образа территории? Кстати: до каких пределов его можно придумывать? А придумывать неизбежно приходится. Связанные с этим «географические технологии туристского проектирования» рассматривал в своём докладе Александр Зырянов - декан географического факультета Пермского университета, заведующий кафедрой туризма (которую он же там и создал). «Туризм и сервис, - говорил он, - это творчество.» А видывал ли кто творчество без вымысла? Представляя проект «Пермь Великая», показывая опорные точки его выстраивания, Зырянов признавал, что массовый туризм создаёт «фантомный ландшафт». Но разве искусство поступает иначе? Владимир Каганский тут же заметил, что в случае туризма вообще не стоит отделять правду от вымысла. Кстати, тут можно вспомнить и о том, что вымысел - как Киммерия Волошина -тоже умеет становиться правдой.
Анна Батагова, предложившая к рассмотрению стратегию развития Чердыни как туристского места, рассказывала о задачах, которые ставит перед собой чердынский краеведческий музей (роль которого в проекте - центральная), о действующих в нём программах, об экскурсиях и иных акции. Место культурного и природного ландшафта в распределении внимания.
Павел Ширинкин («К вопросу о разработке концепции образно-географического «рельефа» и карты Пермского края» )соглашался, что туристского образа Перми сейчас нет. На его месте - пока? - «когнитивная пустота», особенно в связи с отдельными районами. В этом смысле край выглялит так: отдельные вершины (места с внятным образом, со сколько-нибудь разработанным символическим ресурсом) и «когнитивный тоннели» между ними - реки и дороги, двигаясь по которым, человек получает образы пространства. В целом же, говорил он, «наши ресурсы не одеты в образно-смысловые конструкции», которые ещё предстоит выработать.
Филолог и краевед Анастасия Фирсова («Культурный ландшафт как образовательная среда: структура и возможности»)говорила о том, как ландшафт питает культуру, о том, что он - не просто её рамка, но и сам - явление культуры. Он - знаковая система; гипертекст, и, как таковой, доступен прочтению, - только для этого восприятие должно быть соответствующим образом настроено. Поэтому ландшафт способен функционировать в качестве образовательной среды. (Тут Сергей Чебанов заметил: знаний сейчас гораздо больше, чем в школе, - в неспецифической образовательной среде. Правда, эта среда мало отрефлектирована, вследствие чего знания недостаточно оттуда извлекаются.) Предложив таблицу уровней восприятия ландшафта, Фирсова показала, как в связи с этим должна строиться экскурсия. Она говорила об образовательных турах - например, для студентов; о мыслимых направлениях образовательного туризма и об их связи с другими его видами, решающими другие задачи. В принципе, многие виды туризма включают в себя образовательные компоненты. Тут важно совместное чтение ландшафта участниками экскурсии и возможность получить обратную связь. Вообще же, говорила она, нахождение в ландшафте обостряет восприятие и даёт чувство подлинности встречи человека и мира. Те, кто стоял в Пыскоре на взгорье над Камой, могли подтвердить: это именно так.
Как видим, развитие мысли на конференции шло от высокой теории к прикладным вопросам, - впрочем, в большинстве случаев довольно неплохо обоснованным теоретически. В самом начале заготавливалась своего рода понятийная сеть для уловления ею и тех фактов, о которых уже упоминалось в докладах, и тех, которым только предстоит быть замеченными. В диалоге местных жителей и учёных (впрочем, часто совпадавших в одном лице) пермяки говорили о формах использования и обживания своего пространства, а исследователи моделировали его принципы. Таким образом, в состоявшемся разговоре можно выделить два, дополнявших друг друга, типа участия: свидетельство и рефлексию, описание фактов опыта - и анализ его структур. Теоретический пласт и пласт эмпирических наблюдений старались сложиться в объёмную картину. До настоящей объёмности, конечно, ещё далеко. Но многое, кажется, уже получается.
_______________________________________________________________________
[1] http://wikimapia.org/17897773/ru/Урочище-Ивака
Постскриптум, отражающий истинную сущность сразу многого:
Автор этих смиренных строк на конференции, впечатлённый уж и не помнит чем -
pps Рефлексии о местах, в которых всё происходило, того же автора, прозрачно укрывшегося под гетеронимом:
http://znaniesila.livejournal.com/87098.html