Интервью с метафизическим краеведом Рустамом Рахматуллиным
Рубрика: МЕСТО В КУЛЬТУРЕ
Событие Москвы: творящий комментарий
Знание-Сила. - № 5. - 2011
Несколько лет назад в одном из московских издательств вышла книга с нетипичным названием и того менее типичным подходом к предмету. Книга «Две Москвы, или Метафизика столицы» была посвящена Москве видимой и невидимой, воплотившемуся городу - и его идее, и снискала автору славу лауреата премии «Большая книга» 2008 года. Вскоре появилось её, в некотором смысле, продолжение - во всяком случае, развитие той же смысловой линии: «Облюбование Москвы: Топография, социология и метафизика любовного мифа».
Сегодня мы разговариваем с автором этих книг - и одним из создателей особенного, «гуманитарно-географического» взгляда на человеческую реальность, - Рустамом Рахматуллиным.
При том, что Рустам несомненно принадлежит к своеобразному племени гуманитарных географов (которых мы, надеемся, ещё будем представлять на наших страницах), он - человек вполне одинокостоящий, с собственной и своеобразной интеллектуальной оптикой и культурной миссией.
Выпускник факультета журналистики МГУ, известный как писатель, публицист, «метафизик пространства», краевед - с характерным уточнением: «метафизический», автор многочисленных статей по истории и метафизике архитектуры и градостроения, «литературтрегер» - так представляет Рахматуллина сайт «Литературная карта», - «московский философ»… На самом деле Рахматуллин не сводится ни к одному из этих (весьма, кстати, широких!) определений. Даже к «краеведению» - хотя он создал кружок «Старая Москва», ещё учась в Университете.
«Метафизическое» краеведение Рахматуллина ближе всего не столько к краеведческой, сколько к религиозной мысли. Это своеобразная форма религиозного мышления: через комментарий к городу, вообще - к человечески оформленному пространству как к особому типу события. Попытка толковать пространство как текст со многими пластами смысла, один из которых - непременно религиозный.
Давние читатели «Новой Юности» до сих пор помнят его как редактора отдела эссеистики с момента основания журнала (1993) до 2000 года. Ценители эссеистики в связи с его именем неизменно вспоминают московский «Эссе-Клуб», основателем - в 1996-м - и куратором которого он был до закрытия клуба в том же 2000-м, и яркие тексты на страницах «Независимой». Те, кому небезразлична архитектурная судьба нашей многострадальной столицы, не могут не обратить внимания на его заметную роли в движении «Архнадзор», старающемся защитить от гибели памятники московской старины и, насколько возможно, сохранить исчезающий на наших глазах естественный облик города. Кроме того, он читает «путеводные» лекции студентам Института журналистики и литературного творчества, сотрудничает с краеведческими клубами, водит экскурсии по Москве и другим городам России…
Поэтому наш разговор кажется уместным именно в рубрике «Место в культуре». Другим же гуманитарным географам - и их культурной работе - мы предполагаем в ближайшее время посвятить особую рубрику - «Поэтика пространства».
= Рустам, давайте начнём с вашей культурной ниши. Кто вы сами для себя, и как для вас соотносятся все эти модусы вашей деятельности - включая и такой экзотический, как «литературтрегерство»?
= «Литературтрегер» - это культуртрегер в области литературы. Таким названием я обязан, вероятно, тому, что несколько лет был куратором «Эссе-клуба», но очень давно - в 1996-2000 годах. «Трегером» я больше не являюсь, а всё остальное - это, наверное, попытки определить человека, который хотел бы занимать, скорее, междисциплинарную позицию.
Если совсем коротко, я бы назвал себя русистом. В общем-то, русистика междисциплинарна, как любое страноведение. Наверное, чем лучше русист, тем он «междисциплинарнее» - тем больше граней своего предмета он видит. Кем можно было бы назвать, например, Александра Михайловича Панченко? - хотя, конечно, я не хочу себя с ним сравнивать. Он - именно русист, и определять его более частным образом было бы, пожалуй, огрублением.
= Тогда давайте взглянем на ваши тексты с точки зрения их жанровой определённости. Вашу - теперь уже, можно сказать, знаменитую - книгу «Две Москвы» называют, с одной стороны, «мистическим путеводителем» по городу, с другой стороны - «поэмой» о нём… Как бы вы сами определили жанр ваших книг - двух последних?
= Определение «метафизическое», уже традиционное для краеведения такого рода, введено петербуржцами, наследниками Анциферова; вспоминается сборник «Метафизика Петербурга». Многие считают, что это определение неточно. В моём случае это неточно лишь постольку, поскольку термин считается аристотелевским, а мой взгляд на вещи - скорее платоновский.
«Мистика» - хорошее слово. Но его уже невозможно употреблять в названии книги в его настоящем смысле. Боюсь, сейчас оно отсылает скорее в сторону профанического: «мистика Москвы» в массовом сознании - это нечто от зодиаков и привидений до тайн водопровода и канализации.
Во всяком случае, сложилась весьма устойчивая традиция - говорить о метафизическом краеведении в самом первом значении слова «метафизика», строго-лингвистическом, если угодно: то, что за физикой, над ней, кроме, после неё.
= Кстати о «метафизике» городов и пространств. Полностью ли это синонимично религиозно-мистической или сакральной топографии - или в чём-то с ней не совпадает?
= Это пересекающиеся, но не совпадающие вещи. Сакральные топографы - тоже своего рода школа. Во всяком случае, в Москве это - целый круг очень сильных авторов. Я для себя определяю так: сакральная топография - часть академического знания, которая изучает метафизику намерений, или метафизические намерения. Сакральная топография выдвигает предположения, гипотезы, строит реконструкции - строго научного характера. В свете таких предположений, например, Шествия на осляти означали для их устроителей, что Кремль и Китай-город определённым образом соотносятся с частями Иерусалима.
Метафизическое же краеведение исходит из убеждения, что есть и метафизика ненамеренного, действие Промысла в городе. Академическая наука должна здесь останавливаться. И она останавливается. А эссеистика, поэзия, устная импровизация идут дальше. В итоге, метафизическое краеведение - это изучение двух метафизик, намеренной и ненамеренной, в точках их встречи и при возможно более ясном их различении. Поэтому сакральная топография академична, а метафизическое краеведение - эссеистично.
= Можно ли сказать, что вы располагаете себя на карте областей знания на пересечении науки и эссеистики?
= Нет - на пересечении науки и литературы, то есть собственно в эссеистике. Эссе для меня как раз и есть поле их пересечения. Эссе - это творящий комментарий: комментарий, выходящий из самого себя в область творчества. То есть, мы стоим на научной почве и вместе с тем - умеем подпрыгнуть над ней. Не спрыгнуть с нее, уточню, а приподняться над.
= Каким образом выявляется метафизика пространства? Вы где-то говорили о том, что метафизика открывается сама, когда она этого хочет, а не тогда, когда этого хочет человек. И всё-таки: возможно ли как-то сделать себя более восприимчивым к этому?
= В моем случае первичным было накопление информации - визуальной, книжной, прочей. Затем пришла религиозная вера. Плюс настроенность на результат. Думаю, и в литературе, и в науке это происходит одинаково: если ты настроился, если ты готов - яблоко падает на голову. Лучше сказать, может упасть.
= В какой мере возможна точность мышления и понимания в этой области - если вообще имеет смысл ставить себе такую задачу?
= Здесь - коренная сложность. Точность метафизической интуиции поверяется встречной интуицией читателя.
= Я имела в виду простую вещь: как здесь возможно надёжное проведение границы между угадыванием и домыслом? Между авторским произволом и действительным чувствованием чего-то реального?
= Это такой вопрос, который лучше ответа. Сам автор - тот, кто дерзает это делать, - теоретизировать на эту тему едва ли может. Он может только сказать, что старается быть добросовестным и честным.
= Интересно, как вы пришли к занятиям такого рода. Вы же по образованию журналист, а не географ, не историк, не искусствовед?
= Не хочу обидеть альма матер, но не очень понимаю, что такое журналистское образование. Кто-то считает, что филологическое, но меньше всего хотелось бы называться филологом.
= «Филология» - «любовь к смыслам». Сам Аверинцев называл себя филологом…
= Разве что так.
Москва для меня началась раньше метафизики, в восьмом классе. Это был выход в город школьника с окраины. Ноябрь 1980 года, тридцать лет назад. В тот день я начал систематическое изучение города. А взгляд и метод открылись спустя двенадцать лет. Все двенадцать лет я не очень понимал, к чему применить своё знание. Путеводители писать не хотелось. Продолжал копить информацию, начал участвовать в общественной охранной деятельности… Неожиданно - как это, наверное, и должно быть, - в 1992 году родилось метафизическое эссе о Николае Александровиче Львове (этот текст в книги не вошёл, поскольку материал не целиком московский).
Два года спустя я написал эссе, которое впоследствии станет введением в первую книгу: «Две Москвы и Петербург». Ещё через два года, в 1996-м, появился третий текст, и лишь тогда стало понятно, что пишется книга о метафизике Москвы. В 1997-1998 годах тексты пошли один за другим. Это совпало с приходом в «Независимую Газету» - с появлением новой печатной площадки. До того был только журнал «Новая Юность», в котором я, собственно, работал, а «Независимая» дала новый формат и новый импульс. При Виталии Третьякове это была газета-журнал, газета эссеистики. Авторы иногда получали по целой полосе, а один раз ваш покорный получил даже разворот - для текста «Москва - Рим». Затем пригласил печататься «Новый Мир»…
= Каждый ярко мыслящий человек‚ как известно, создаёт своих предшественников. Продолжателем каких интеллектуальных традиций считаете себя вы? У кого учились как толкователь пространства? Приходит на ум целый ряд авторов: тот же Анциферов, Сигизмунд Кржижановский; упоминали вы, помню, и Владимира Микушевича…
= Кржижановский - эссеист, и в этом смысле предшественник, но он идейно левый. В Москве ему что-то открылась, но если бы не левизна, открылось бы, думаю, гораздо больше. Учителя в русской эссеистике - это, конечно, Ключевский, Георгий Федотов, философы Серебряного века. Всё-таки традиция русской эссеистики - не очень долгая.
Владимир Борисович Микушевич - это личное общение, я не учился у него в строгом смысле слова, то есть там, где он преподает. Не учился я и там, где преподаёт Михаил Михайлович Алленов, но его надо обязательно назвать. У него всего несколько текстов о Москве - о доме Пашкова, о гостинице «Москва», о метро, - но этого достаточно, чтобы учиться. К слову, на один из этих текстов я ответил письмом - и получилась глава о доме Пашкова.
Среди людей своего поколения или близких по возрасту, у которых я учусь, должен назвать, прежде всего, Андрея Балдина. Выступать в печати мы начали одновременно, но он старше меня, а размышлять о метафизике Москвы начал раньше. Должен назвать Геннадия Викторовича Вдовина и его книгу «Образ Москвы XVIII века: город и человек». И других историков искусства, занимающихся Новым временем; хочется вспомнить текст Марии Владимировны Нащокиной про семантику Петровского путевого дворца. И уже упоминавшихся сакральных топографов, занимающихся по преимуществу Средневековьем, - Андрея Леонидовича Баталова и других. Из географов - Дмитрия и Надежду Замятиных. Из писателей - Василия Голованова.
= Вы говорили о том, что хотели бы написать, по аналогии с московской метафизикой, ещё и метафизику русской провинции - широко понятой, то есть с включением Украины, Белоруссии… Расскажите, пожалуйста, о связанной с этим работе. Я знаю, что вы переживаете «эпоху больших путешествий» в русскую провинцию, даже проводите там экскурсии, и успеваете объезжать до 40-50 городов в год, что меня совершенно потрясло…
= Действительно мечтаю написать такую книгу, но она пока не просматривается. Я оказался в той же ситуации, в какой стоял перед Москвой в первые годы своих краеведческих занятий. С той разницей, что тогда я не знал своего задания, оно меня не тяготило. Сейчас меня тяготит то, что я всё ещё в начальной стадии сбора информации и впечатлений. И, конечно, размер задачи колоссальный. Но ведь это - задача, которую я сам себе сформулировал, а настоящая задача, может быть, вовсе не такова. Пока не знаю.
Есть несколько текстов, но в книгу они пока не собираются. В Институте журналистики и литературного творчества, где я преподаю лет двенадцать, второй год читаю вместо москвоведения региональное краеведение, чтобы смотреть вперёд, а не назад, в уже написанное. Пытаюсь построить лекционный курс как книгу, но пока не получается. Получается региональная история или историческая география Руси. И гораздо меньше собственно метафизики, чем в московских книгах. И гораздо меньше личного - не в смысле присутствия местоимения «я», которого в моих книгах нет, - а в смысле авторского прибавления к уже известному.
Что касается посещения сорока - пятидесяти городов в год, это не преувеличение, но в их число входят мои экскурсии. То есть повторные посещения, когда трудно увидеть что-то новое самому. Прибавьте 100 - 150 загородных мест: монастырей, церквей, усадеб, городищ - и тоже разделите их на два разряда.
= Можете описать один экспедиционный год?
= В 2009-м было четыре экспедиции. На Волынь с Обществом изучения русской усадьбы (ОИРУ) - Луцк, Владимир-Волынский, Кременец, Почаев и окрестности. К северу от Костромы с православным историко-культурным обществом (ПИКО) - Галич, Солигалич, Чухлома и окрестности. В Пермский край с группой Института наследия имени Лихачева - Чердынь, Соликамск, Усолье, Пермь, окрестности. И короткая, но очень насыщенная вышневолоцкая экспедиция с Андреем Балдиным и писателем Алексеем Варламовым.
В этом году - Брестская и Могилевская области Белоруссии, Полтавская и Черкасская области Украины, Каргополье, а в качестве отдыха - неделя в Крымских горах.
= Скажем несколько слов об общественном движении «Архнадзор»: что ему удаётся делать - и что персонально вы там делаете?
= Я - один из его координаторов. Поначалу взял на себя правовую секцию, пока не нашлись юристы, которые её подхватили. Сейчас я, так сказать, освобождённый координатор - без секции. Один из спикеров движения. Веду, как и каждый из нас, большой ряд тревожных адресов и горячих тем.
Что касается удач, - власти всегда скажут, что это и их удачи, поскольку удача - это, как правило, выход правильного постановления или отмена неправильного. То есть победа всегда общая. Победа - это когда удаётся найти общий язык с государством. Такое, как ни странно, случается: стоило всего лишь организоваться в силу, чтобы положение с охраной памятников в Москве хоть сколько-нибудь улучшилось.
= Что-то удалось спасти?
= Да. После ухода Лужкова отменены: строительство депозитария Музеев Кремля на Боровицкой площади; строительство офиса «Дон-строя» на месте Хиттровской площади; проект перекрытия двора Провиантских складов для Музея истории Москвы. Приостановлено строительство большой сцены «Геликон-оперы» на месте дворов усадьбы Шаховских.
Еще при Лужкове мы одержали победу в Кадашах, остановив сносы в охранной зоне. Это была победа целой коалиции общественных сил. Остановили разрушение интерьеров Дома с кариатидами в Печатниковом переулке и снос доходного дома в усадьбе Волконских на Тверском бульваре.
Почти каждый адрес - это не моментальная, а длительная борьба, эпопея. Например, мы потребовали сохранить Дом с квартирами церковных композиторов - Кастальского, Чеснокова и других - в Среднем Кисловском переулке. Консерватория, которая, как ни парадоксально, была инициатором разрушения дома до передней стены, скорректировала проект, но недостаточно для сохранения мемориальной планировки, и до победы еще далеко.
Стараемся добывать списки зданий, предназначенных к снятию с охраны, то есть упреждать вандализм на ранней стадии, предавать гласности такие замыслы. Удалось отстоять палаты Гурьевых, дом Быкова, Расстрельный дом, типографию Лисицкого, гостиницу Шевалье... Но все они пустуют и ветшают, так что борьба продолжается.
Беседовала Ольга Балла yettergjart
Событие Москвы: творящий комментарий
Знание-Сила. - № 5. - 2011
Несколько лет назад в одном из московских издательств вышла книга с нетипичным названием и того менее типичным подходом к предмету. Книга «Две Москвы, или Метафизика столицы» была посвящена Москве видимой и невидимой, воплотившемуся городу - и его идее, и снискала автору славу лауреата премии «Большая книга» 2008 года. Вскоре появилось её, в некотором смысле, продолжение - во всяком случае, развитие той же смысловой линии: «Облюбование Москвы: Топография, социология и метафизика любовного мифа».
Сегодня мы разговариваем с автором этих книг - и одним из создателей особенного, «гуманитарно-географического» взгляда на человеческую реальность, - Рустамом Рахматуллиным.
При том, что Рустам несомненно принадлежит к своеобразному племени гуманитарных географов (которых мы, надеемся, ещё будем представлять на наших страницах), он - человек вполне одинокостоящий, с собственной и своеобразной интеллектуальной оптикой и культурной миссией.
Выпускник факультета журналистики МГУ, известный как писатель, публицист, «метафизик пространства», краевед - с характерным уточнением: «метафизический», автор многочисленных статей по истории и метафизике архитектуры и градостроения, «литературтрегер» - так представляет Рахматуллина сайт «Литературная карта», - «московский философ»… На самом деле Рахматуллин не сводится ни к одному из этих (весьма, кстати, широких!) определений. Даже к «краеведению» - хотя он создал кружок «Старая Москва», ещё учась в Университете.
«Метафизическое» краеведение Рахматуллина ближе всего не столько к краеведческой, сколько к религиозной мысли. Это своеобразная форма религиозного мышления: через комментарий к городу, вообще - к человечески оформленному пространству как к особому типу события. Попытка толковать пространство как текст со многими пластами смысла, один из которых - непременно религиозный.
Давние читатели «Новой Юности» до сих пор помнят его как редактора отдела эссеистики с момента основания журнала (1993) до 2000 года. Ценители эссеистики в связи с его именем неизменно вспоминают московский «Эссе-Клуб», основателем - в 1996-м - и куратором которого он был до закрытия клуба в том же 2000-м, и яркие тексты на страницах «Независимой». Те, кому небезразлична архитектурная судьба нашей многострадальной столицы, не могут не обратить внимания на его заметную роли в движении «Архнадзор», старающемся защитить от гибели памятники московской старины и, насколько возможно, сохранить исчезающий на наших глазах естественный облик города. Кроме того, он читает «путеводные» лекции студентам Института журналистики и литературного творчества, сотрудничает с краеведческими клубами, водит экскурсии по Москве и другим городам России…
Поэтому наш разговор кажется уместным именно в рубрике «Место в культуре». Другим же гуманитарным географам - и их культурной работе - мы предполагаем в ближайшее время посвятить особую рубрику - «Поэтика пространства».
= Рустам, давайте начнём с вашей культурной ниши. Кто вы сами для себя, и как для вас соотносятся все эти модусы вашей деятельности - включая и такой экзотический, как «литературтрегерство»?
= «Литературтрегер» - это культуртрегер в области литературы. Таким названием я обязан, вероятно, тому, что несколько лет был куратором «Эссе-клуба», но очень давно - в 1996-2000 годах. «Трегером» я больше не являюсь, а всё остальное - это, наверное, попытки определить человека, который хотел бы занимать, скорее, междисциплинарную позицию.
Если совсем коротко, я бы назвал себя русистом. В общем-то, русистика междисциплинарна, как любое страноведение. Наверное, чем лучше русист, тем он «междисциплинарнее» - тем больше граней своего предмета он видит. Кем можно было бы назвать, например, Александра Михайловича Панченко? - хотя, конечно, я не хочу себя с ним сравнивать. Он - именно русист, и определять его более частным образом было бы, пожалуй, огрублением.
= Тогда давайте взглянем на ваши тексты с точки зрения их жанровой определённости. Вашу - теперь уже, можно сказать, знаменитую - книгу «Две Москвы» называют, с одной стороны, «мистическим путеводителем» по городу, с другой стороны - «поэмой» о нём… Как бы вы сами определили жанр ваших книг - двух последних?
= Определение «метафизическое», уже традиционное для краеведения такого рода, введено петербуржцами, наследниками Анциферова; вспоминается сборник «Метафизика Петербурга». Многие считают, что это определение неточно. В моём случае это неточно лишь постольку, поскольку термин считается аристотелевским, а мой взгляд на вещи - скорее платоновский.
«Мистика» - хорошее слово. Но его уже невозможно употреблять в названии книги в его настоящем смысле. Боюсь, сейчас оно отсылает скорее в сторону профанического: «мистика Москвы» в массовом сознании - это нечто от зодиаков и привидений до тайн водопровода и канализации.
Во всяком случае, сложилась весьма устойчивая традиция - говорить о метафизическом краеведении в самом первом значении слова «метафизика», строго-лингвистическом, если угодно: то, что за физикой, над ней, кроме, после неё.
= Кстати о «метафизике» городов и пространств. Полностью ли это синонимично религиозно-мистической или сакральной топографии - или в чём-то с ней не совпадает?
= Это пересекающиеся, но не совпадающие вещи. Сакральные топографы - тоже своего рода школа. Во всяком случае, в Москве это - целый круг очень сильных авторов. Я для себя определяю так: сакральная топография - часть академического знания, которая изучает метафизику намерений, или метафизические намерения. Сакральная топография выдвигает предположения, гипотезы, строит реконструкции - строго научного характера. В свете таких предположений, например, Шествия на осляти означали для их устроителей, что Кремль и Китай-город определённым образом соотносятся с частями Иерусалима.
Метафизическое же краеведение исходит из убеждения, что есть и метафизика ненамеренного, действие Промысла в городе. Академическая наука должна здесь останавливаться. И она останавливается. А эссеистика, поэзия, устная импровизация идут дальше. В итоге, метафизическое краеведение - это изучение двух метафизик, намеренной и ненамеренной, в точках их встречи и при возможно более ясном их различении. Поэтому сакральная топография академична, а метафизическое краеведение - эссеистично.
= Можно ли сказать, что вы располагаете себя на карте областей знания на пересечении науки и эссеистики?
= Нет - на пересечении науки и литературы, то есть собственно в эссеистике. Эссе для меня как раз и есть поле их пересечения. Эссе - это творящий комментарий: комментарий, выходящий из самого себя в область творчества. То есть, мы стоим на научной почве и вместе с тем - умеем подпрыгнуть над ней. Не спрыгнуть с нее, уточню, а приподняться над.
= Каким образом выявляется метафизика пространства? Вы где-то говорили о том, что метафизика открывается сама, когда она этого хочет, а не тогда, когда этого хочет человек. И всё-таки: возможно ли как-то сделать себя более восприимчивым к этому?
= В моем случае первичным было накопление информации - визуальной, книжной, прочей. Затем пришла религиозная вера. Плюс настроенность на результат. Думаю, и в литературе, и в науке это происходит одинаково: если ты настроился, если ты готов - яблоко падает на голову. Лучше сказать, может упасть.
= В какой мере возможна точность мышления и понимания в этой области - если вообще имеет смысл ставить себе такую задачу?
= Здесь - коренная сложность. Точность метафизической интуиции поверяется встречной интуицией читателя.
= Я имела в виду простую вещь: как здесь возможно надёжное проведение границы между угадыванием и домыслом? Между авторским произволом и действительным чувствованием чего-то реального?
= Это такой вопрос, который лучше ответа. Сам автор - тот, кто дерзает это делать, - теоретизировать на эту тему едва ли может. Он может только сказать, что старается быть добросовестным и честным.
= Интересно, как вы пришли к занятиям такого рода. Вы же по образованию журналист, а не географ, не историк, не искусствовед?
= Не хочу обидеть альма матер, но не очень понимаю, что такое журналистское образование. Кто-то считает, что филологическое, но меньше всего хотелось бы называться филологом.
= «Филология» - «любовь к смыслам». Сам Аверинцев называл себя филологом…
= Разве что так.
Москва для меня началась раньше метафизики, в восьмом классе. Это был выход в город школьника с окраины. Ноябрь 1980 года, тридцать лет назад. В тот день я начал систематическое изучение города. А взгляд и метод открылись спустя двенадцать лет. Все двенадцать лет я не очень понимал, к чему применить своё знание. Путеводители писать не хотелось. Продолжал копить информацию, начал участвовать в общественной охранной деятельности… Неожиданно - как это, наверное, и должно быть, - в 1992 году родилось метафизическое эссе о Николае Александровиче Львове (этот текст в книги не вошёл, поскольку материал не целиком московский).
Два года спустя я написал эссе, которое впоследствии станет введением в первую книгу: «Две Москвы и Петербург». Ещё через два года, в 1996-м, появился третий текст, и лишь тогда стало понятно, что пишется книга о метафизике Москвы. В 1997-1998 годах тексты пошли один за другим. Это совпало с приходом в «Независимую Газету» - с появлением новой печатной площадки. До того был только журнал «Новая Юность», в котором я, собственно, работал, а «Независимая» дала новый формат и новый импульс. При Виталии Третьякове это была газета-журнал, газета эссеистики. Авторы иногда получали по целой полосе, а один раз ваш покорный получил даже разворот - для текста «Москва - Рим». Затем пригласил печататься «Новый Мир»…
= Каждый ярко мыслящий человек‚ как известно, создаёт своих предшественников. Продолжателем каких интеллектуальных традиций считаете себя вы? У кого учились как толкователь пространства? Приходит на ум целый ряд авторов: тот же Анциферов, Сигизмунд Кржижановский; упоминали вы, помню, и Владимира Микушевича…
= Кржижановский - эссеист, и в этом смысле предшественник, но он идейно левый. В Москве ему что-то открылась, но если бы не левизна, открылось бы, думаю, гораздо больше. Учителя в русской эссеистике - это, конечно, Ключевский, Георгий Федотов, философы Серебряного века. Всё-таки традиция русской эссеистики - не очень долгая.
Владимир Борисович Микушевич - это личное общение, я не учился у него в строгом смысле слова, то есть там, где он преподает. Не учился я и там, где преподаёт Михаил Михайлович Алленов, но его надо обязательно назвать. У него всего несколько текстов о Москве - о доме Пашкова, о гостинице «Москва», о метро, - но этого достаточно, чтобы учиться. К слову, на один из этих текстов я ответил письмом - и получилась глава о доме Пашкова.
Среди людей своего поколения или близких по возрасту, у которых я учусь, должен назвать, прежде всего, Андрея Балдина. Выступать в печати мы начали одновременно, но он старше меня, а размышлять о метафизике Москвы начал раньше. Должен назвать Геннадия Викторовича Вдовина и его книгу «Образ Москвы XVIII века: город и человек». И других историков искусства, занимающихся Новым временем; хочется вспомнить текст Марии Владимировны Нащокиной про семантику Петровского путевого дворца. И уже упоминавшихся сакральных топографов, занимающихся по преимуществу Средневековьем, - Андрея Леонидовича Баталова и других. Из географов - Дмитрия и Надежду Замятиных. Из писателей - Василия Голованова.
= Вы говорили о том, что хотели бы написать, по аналогии с московской метафизикой, ещё и метафизику русской провинции - широко понятой, то есть с включением Украины, Белоруссии… Расскажите, пожалуйста, о связанной с этим работе. Я знаю, что вы переживаете «эпоху больших путешествий» в русскую провинцию, даже проводите там экскурсии, и успеваете объезжать до 40-50 городов в год, что меня совершенно потрясло…
= Действительно мечтаю написать такую книгу, но она пока не просматривается. Я оказался в той же ситуации, в какой стоял перед Москвой в первые годы своих краеведческих занятий. С той разницей, что тогда я не знал своего задания, оно меня не тяготило. Сейчас меня тяготит то, что я всё ещё в начальной стадии сбора информации и впечатлений. И, конечно, размер задачи колоссальный. Но ведь это - задача, которую я сам себе сформулировал, а настоящая задача, может быть, вовсе не такова. Пока не знаю.
Есть несколько текстов, но в книгу они пока не собираются. В Институте журналистики и литературного творчества, где я преподаю лет двенадцать, второй год читаю вместо москвоведения региональное краеведение, чтобы смотреть вперёд, а не назад, в уже написанное. Пытаюсь построить лекционный курс как книгу, но пока не получается. Получается региональная история или историческая география Руси. И гораздо меньше собственно метафизики, чем в московских книгах. И гораздо меньше личного - не в смысле присутствия местоимения «я», которого в моих книгах нет, - а в смысле авторского прибавления к уже известному.
Что касается посещения сорока - пятидесяти городов в год, это не преувеличение, но в их число входят мои экскурсии. То есть повторные посещения, когда трудно увидеть что-то новое самому. Прибавьте 100 - 150 загородных мест: монастырей, церквей, усадеб, городищ - и тоже разделите их на два разряда.
= Можете описать один экспедиционный год?
= В 2009-м было четыре экспедиции. На Волынь с Обществом изучения русской усадьбы (ОИРУ) - Луцк, Владимир-Волынский, Кременец, Почаев и окрестности. К северу от Костромы с православным историко-культурным обществом (ПИКО) - Галич, Солигалич, Чухлома и окрестности. В Пермский край с группой Института наследия имени Лихачева - Чердынь, Соликамск, Усолье, Пермь, окрестности. И короткая, но очень насыщенная вышневолоцкая экспедиция с Андреем Балдиным и писателем Алексеем Варламовым.
В этом году - Брестская и Могилевская области Белоруссии, Полтавская и Черкасская области Украины, Каргополье, а в качестве отдыха - неделя в Крымских горах.
= Скажем несколько слов об общественном движении «Архнадзор»: что ему удаётся делать - и что персонально вы там делаете?
= Я - один из его координаторов. Поначалу взял на себя правовую секцию, пока не нашлись юристы, которые её подхватили. Сейчас я, так сказать, освобождённый координатор - без секции. Один из спикеров движения. Веду, как и каждый из нас, большой ряд тревожных адресов и горячих тем.
Что касается удач, - власти всегда скажут, что это и их удачи, поскольку удача - это, как правило, выход правильного постановления или отмена неправильного. То есть победа всегда общая. Победа - это когда удаётся найти общий язык с государством. Такое, как ни странно, случается: стоило всего лишь организоваться в силу, чтобы положение с охраной памятников в Москве хоть сколько-нибудь улучшилось.
= Что-то удалось спасти?
= Да. После ухода Лужкова отменены: строительство депозитария Музеев Кремля на Боровицкой площади; строительство офиса «Дон-строя» на месте Хиттровской площади; проект перекрытия двора Провиантских складов для Музея истории Москвы. Приостановлено строительство большой сцены «Геликон-оперы» на месте дворов усадьбы Шаховских.
Еще при Лужкове мы одержали победу в Кадашах, остановив сносы в охранной зоне. Это была победа целой коалиции общественных сил. Остановили разрушение интерьеров Дома с кариатидами в Печатниковом переулке и снос доходного дома в усадьбе Волконских на Тверском бульваре.
Почти каждый адрес - это не моментальная, а длительная борьба, эпопея. Например, мы потребовали сохранить Дом с квартирами церковных композиторов - Кастальского, Чеснокова и других - в Среднем Кисловском переулке. Консерватория, которая, как ни парадоксально, была инициатором разрушения дома до передней стены, скорректировала проект, но недостаточно для сохранения мемориальной планировки, и до победы еще далеко.
Стараемся добывать списки зданий, предназначенных к снятию с охраны, то есть упреждать вандализм на ранней стадии, предавать гласности такие замыслы. Удалось отстоять палаты Гурьевых, дом Быкова, Расстрельный дом, типографию Лисицкого, гостиницу Шевалье... Но все они пустуют и ветшают, так что борьба продолжается.
Беседовала Ольга Балла yettergjart