(no subject)
*
*
Удивительно нормальное течение жизни. Не происходит ничего из ряда вон выходящего. Можно немного передохнуть, поставить на себе заплатки, подштопать нервы и колотые раны, посмотреть на небо, перестирать полотенца и простыни, постричь разлохматившееся осеннее пальто, посмотреть кино. Происшествия небольшие, преимущественно приятные.
Приезжали туристы из России. Оказались не только прекрасными туристами, но и оставили по себе глубокое впечатление. Приходили в гости Сильвия, Стефано и Элиза. Вечер прошел самым замечательным образом, Валерио читал перед ними свои монологи, Элиза на следующий день купила два экземпляра написанного им путеводителя. Потом Элиза приходила в гости еще раз, на обед. Я приготовил ей обед из самых забористых ингридиентов, какие смог найти в городе, причем, строго в соответствии с сезоном, как принято среди продвинутых европейцев. Ученик Франческо подарил мне шкаф и стеллаж, а к ним - бамбуково-льняную лампу, ароматические свечки со стеклянными подсвечниками и благовония. У него ремонт и тонкий художественный вкус, готовую квартиру он собирается обставить совершенно по-другому, так что большую часть вещей раздаривает. Развинчивали шкаф вместе и везли на машине через пол-Тосканы, с досками, упиравшимися в щеки и затылки.
Именно с домом связано и единственное негативное происшествие: ссора с Валерио из-за его герлфрендши.
Та предъявила ему такую своеобразную претензию, что, мол, из-за моего холодного поведения она себя чувствует у нас не как дома. Валерио попытался меня заставить тепло себя с ней вести. На что я объяснил, что не только она мне глубоко неприятна не без его вклада - я о ней слышал кучу плохого в самых мелких подробностях, - но и что, собственно, она и не должна чувствовать себя у нас как дома, потому что я им обоим чужой человек, и мне не очень понятно, почему их отношения на 80 процентов разворачиваются у нас в квартире, когда у нее есть собственная, где они могут ходить на свободе без штанов.
Ссора была действительно серьезная, потому что он мне попытался объяснить, что эта квартира - наш с ним общий дом, поэтому естественно, что его девушка живет с ним в его доме; а я ему попытался объяснить, что делать чапи-чапи непременно в присутствии постороннего человека за стеной - некрасиво и нарушает правила межличностной этики; он мне попытался объяснить, что, поскольку я приехал из коммунистической страны, у меня не может быть таких католических стереотипов, потому что только католики хотят накладывать запреты на частную жизнь других людей, и я веду себя как старая кошелка.
На старой кошелке - по-итальянски bigotta, - мы завершили дискуссию. Я ему пообещал со своей стороны здороваться с его дамой, но отказался делать пластиковую улыбку перед чужой - и не всегда одетой - теткой. Он сказал, что из-за меня и своей дамы он оказался меж двух огней.
Я начал пассивно думать о переезде.
Он умозаключил, что нам всем выгоднее искать компромисса, чем ссориться. Но я не вижу, какого тут компромисса можно достичь со мной, когда ко мне в съемное жилище вламывается особа без порток, ведет себя со мной, как будто меня нет, и еще потом давит на кавалера, чтобы он заставил меня обращаться с ней ласково.
Короче, или она в очередной раз идет на попятный (а у них эта история с ее претензиями, отыгранными назад, каждую неделю по какому-нибудь новому поводу разворачивается), или я иду на решительный попятный - пусть Валерио себе ищет нового соседа, который будет счастлив лицезреть его музу перед носом три уик-энда из четырех. Добавлю еще, что квартира так организована, что никуда друг от друга не скрыться, все их романтические ужины и просмотры фильмов происходят в гостиной, через которую лежит как моя дорога от порога до комнаты, так из комнаты в туалет, не говоря уже о кухне.
У меня, вообще говоря, есть один вариант жилья; в деревне, т. е. где-то в часе ходьбы от вокзала. Начинаю думать о нем с некоторой теплотой.
*
Зато процесс такого же точно обесчеловечивания Риккардо, слава богу, закончился. То есть, может, для него это и хуже, потому что молчаливо толстеть и плевать в кулек перед телеком - это приятное состояние. Но окружающим он куда больше нравится худым и деятельным.
В докторантуре он несколько заскучал, потому что действительно не видит вокруг ничего, кроме архивных бумаг. На эти выходные мы с ним замутили небольшое кофепитие с плюшками для бывших коллег по магистратуре. Сначала это кофепитие - в форме ужина в ресторане - пытался замутить наш общий коллега Риккардо-Красавчик. С пятой амбициозной попытки ему это так и не удалось. Тогда я предложил Риккарду: а давай, раз нас уже двое и раз у нас амбиций поменьше, подхватим инициативу и доведем до конца. Он очень обрадовался, и мы тут же начали звонить и писать сообщения с приглашением.
- А давай вообще семинар устроим! - предложил он.
Я об этом давно мечтаю, но сделал вид, что это просто небольшая и неплохая идея, в которой я его просто-напросто поддерживаю.
Так что мы за плюшкоедением предложим коллегам структурировать некоторый обмен научным знанием. Без амбиций, но с решительной претензией на качество.
Если бы нам удалось создать какую-то площадку, развить ее можно было бы очень красиво, потому что в нас обоих пересекается несколько дисциплин. И нам интересно запрячь в одну упряжку представителей разных специальностей. А если еще сделать третьим столпом Луку - арабиста-эфиописта, - то можно прямо добавлять в название «межкультурный». Международным мы, кстати, уже являемся.
*
Я редко работаю с группами, и обычно это получается у меня так себе и оборачивается легким травматизмом. Потому что в группе есть не только структура личности, но и групповая динамика. И вот с личностью у меня хорошо получается: где-то надавил, где-то приспустил, где-то подтолкнул. А с групповой динамикой плохо. Я привык полностью контролировать процесс усвоения, а в группе каждый ученик теряет хотя бы часть информации. И потом, в группе нужно тратить очень много сил на усмирение беспокойных элементов - я не имею в виду бросающихся бумажками и обзывающихся нехорошими словами, не та возрастная категория; я имею в виду начинающих говорить не в кассу без остановки минут на десять (это всегда мужчины) и громко нервничающих насчет трудностей усвоения языка в преклонном возрасте (это в основном женщины, независимо от реального возраста).
Правда, в группе есть и положительные динамики. Основная положительная динамика группы - это ха-ха. Правда, для этого нужен преподаватель с сильной харизмой, но поскольку как раз (и почти исключительно) с этим у меня проблем нет, то в моих группах всегда стоит здоровый хохот.
Еще одна положительная динамика - это созерцание каждым учеником трудностей другого. Если с этим правильно поработать, можно показать каждому ученику, что трудности есть у всех, гениев не бывает, а все дело в упорстве и смелости. Проблема тут только в том, что в группах никогда не бывает одинакового уровня. И вечно попадается или тормоз, который тормозит всех, но которого жалко бросать одного, или безумно продвинутый, который занижает самооценку у остальных.
Сейчас мне выдали группу в языковой школе на Статуто.
Группа нулевая, то есть начинали мы с букв. С двумя ученицами. А третий не только знает буквы, у него уже А2.
Похоже, его запихнули туда исключительно по ошибке, вроде не туда переложенной бумажки. Но продолжающая группа, куда было записано аж 10 человек, так и не открылась (я так и не понял, почему; им даже преподавателя нашли, когда я отказался), а вот эта начинающая - по крайней мере, действующая. И ему хоть есть, куда ходить. Ведет себя в основном прилично - только изредка вдруг пролезает неадекват, но, к счастью, довольно управляемый.
А вот дамы совершенно замечательные. Очень разные между собой: одна молодая, с очень низким уровнем образования, но очень динамичная и живая; другая средних лет, с довольно высоким культурным уровнем и характерными комплексами немолодого ученика на тему «ну, уж мне-то на что рассчитывать». Первая не делает домашних заданий и даже так и не завела тетрадь, но резво идет вперед на динамизме и интуиции; вторая очень аккуратная и внимательная, но, раз застопорившись, не может идти дальше, пока дело полностью не расстопорится (поэтому, к несчастью, необходим язык-посредник).
С ними заниматься очень здорово. Не в последнюю очередь потому, что мне редко попадается нулевой уровень, а он-то как раз мой самый любимый. Хотя я уже набиваю себе руку и на среднем уровне, и даже на высоком (в основном у всех проблемы, оказывается, общие: глаголы группы «нести», группы «ставить», неправильные глаголы И-склонения, 6 антонимичных приставок движения, плюс лексика, в которой тоже есть ключевые группы, типа «-став-», «-лож-», «-каз-», и группа «барьеры»), но все-таки нулевой - это мое поле. Там больше всего притопов и прихлопов, рисуночков и аппликаций. Причем, нулевой уровень в группе у меня был только один раз, в начале карьеры, когда я еще ничего не умел. А теперь я вернулся к этому, но уже на другом уровне компетенции.
Короче, дело пошло очень бойко.
*
*
Культурные мероприятия. Сходил на кинофестиваль, который когда-то организовал Федерико, в квартире которого я сейчас живу; съездил в Рим посмотрел на библиотеку Восточного Института и на маленький болгарский конферанс.
На кинофестивале показывали очень красивое кино про киллера, который должен был хлопнуть слепую девушку, но не смог, потому что она неожиданно начала прозревать. Звучит глупо, а снято очень умно. Как она визжит и трет себе глаза - и он начинает подозревать, что происходит. И как мы начинаем видеть свет ее глазами: режиссер отвратительным режущим звуком передал, как ей глаза режет. Кроме кина, на фестивале давали мою бывшую соседку по квартире Риту. Мы очень мило и очень печально поболтали. Она заканчивает бакалавриат и думает, куда дальше - в Болонью (где плохая кинематографическая школа) или Рим (где школа хорошая, но зубодробительные вступительные экзамены в виде мастер-класса). У меня с ней по-прежнему нет почти ничего общего, кроме любви к искусству, которую, впрочем, мы по-разному реализуем. И у меня по-прежнему в отношении нее сильнейшее чувство дома. Она обошлась со мной мило, но без всякого интереса. Что, в общем, и правильно: она в искусстве старается бежать от своей нормальности, а я в науке, наоборот, всеми силами пытаюсь нормальность завоевать, но на самом деле она остается глубоко здоровым человеком, а я - артистом. Оттуда и растет чувство дома. Скоро я о нем опять забуду.
Потом я вернулся на фестиваль еще раз. На этот раз давали прекрасный старый фильм «Христос остановился в Эболи», как раз про Базиликату - к слову о Рите. Жалко, я не посмотрел этот фильм, когда меня катапультировало жизнью из Москвы на Лысую гору. Только Карло Леви народу пульс измерял и антибиотики колол, а я помогал со спряжениями итальянских глаголов, которые сам позавчера выучил; в остальном - ужасно похоже.
В зале была очень милая публика, средний возраст которой был где-то под 70 и которая очень непосредственно реагировала на происходящее. Когда пошли титры, самая пожилая зрительница, сидевшая у меня за спиной, воскликнула:
«Мадоннина, какие изумительные персонажи!»
Еще на просмотре оказалась мама Федерико, неизменно печальная и элегантная. И она все так же не узнает меня в лицо. Хотя я очень выразительно на нее смотрю, в надежде, что ей хоть подозрение закрадется.
Римская конференция по болгаристике тоже оказалась каким-то триумфом непосредственности - как среди публики, так и среди докладчиков. Среди докладчиков преобладали очаровательные чудаки, в лидеры среди которых после напряженной борьбы выбилась крайне пожилая госпожа в фетровой шляпе с фетровым же цветком. Она на чудесном, медленном, очень понятном болгарском рассказывала, что были такие Кирилл и Мефодий; надо сказать, освещению этого тезиса было посвящено большинство докладов. Среди публики особенно отличилась дама из Албании, рассказавшая нам историю своей семьи и призвавшая почаще прислушиваться к собственному сердцу, подробно аргументировав свою позицию. Надо сказать, что аудитория полностью согласилась как с отдельными доводами, так и с основным положением ее выступления в целом.
Что касается собственно интеллектуальной стороны - выяснилось, кроме прочего, что вместо «черноризец Храбр» следует теперь говорить «лицо, известное как черноризец Храбр».
*
Чем ближе я начинаю соприкасаться с итальянской славистикой, тем крепче во мне ощущение, что нас столь же блестяще натаскали на чистую лингвистику, сколь полностью прокатили по историко-культурной части. Еще 3 года назад я не знал, какой национальности были Кирилл и Мефодий. Теперь оказывается, что и монах с красивым языческим именем Храбр - это только один из вариантов чтения, и довольно сомнительный.
Надо сказать, что в итальянском гуманитарном поле перевес в обратную сторону, и всерьез заниматься здесь лингвистикой очень трудно, потому что не с кем. Хорошо, что, по крайней мере, есть текстологи.
Еще здесь удобное поле для ознакомления с западно- и южнославянской традицией. Поскольку среди крупнейших итальянских славистов есть один болгарин и один поляк, поскольку, опять же, среди крупнейших есть люди, специализирующиеся не по русской традиции, а по украинской, болгарской и прочей, получается, что на любой славистической тусовке воленс-ноленс что-то слышишь про плохо знакомые области. В России любой выход за пределы русистики приводил к резкому падению уровня; а собственно болгарские или чешские специалисты появлялись в поле зрения внезапно и ненадолго.
Последние несколько недель я много читаю и слушаю самой разнообразной славистики. Мысль вернуться к славистике полностью и безоговорочно меня иногда посещает. Остужают энтузиазм: озверелые научные полемики, следы которых, даже если от них сознательно держаться подальше, все равно то тут, то там выскакивают; националистические фантазии представителей малых народов, которые попадаются слишком часто для моего тонкого академического вкуса, испорченного исследованиями по позднеантичной географии (куда не ступала нога фоменок); более низкий уровень академической продукции по всей дисциплине, за исключением работ лингвистических и текстологических. Хотя в отдельные ветви текстологии безумцы тоже иногда суются: например, по кирилло-мефодиевским переводам или летописям иногда попадаются совершенно истерические тексты.
*
Очень грустно закончилась история с девочкой Д. Девочку прислали ко мне писать про глаголицу.
Нет, я честно говорю: я по глаголице вообще никакой не специалист. Мне про нее ничего никогда не рассказывали, кроме того факта, что она есть, и что ее-то и сочинил Кирилл, который «и Мефодий». Конечно, я много узнал от хорватов в Загребе во время конференции; но и не так, чтобы запредельно много. Я готов учиться и копаться в библиографии. Но ничего не могу гарантировать.
Так что девочка выдающегося исследования под моим руководством бы не написала.
Но, с другой стороны, ориентироваться в академическом поле я тоже немножко умею, а потому могу запустить и на каждом ходу контролировать честное и очень скромное научное исследование. Вообще, я ей предложил перевести три научных статьи с разных языков и обобщить полученный материал. Она как раз заинтересовалась диглоссией - и по ней-то я и предложил перевести статьи. Не безумно длинные. Нормальные, средние статьи. Интересные.
Девочка очень долго мурыжила перевод одной из них, а когда домурыжила - пошла не ко мне, а к моему начальнику. И пожаловалась на меня.
Он очень удивился, услышав, что я заставляю невинного ребенка писать работу про диглоссию и глаголицу, хотя по каждой из этих тем можно написать докторскую - и не одну.
- Значит, я могу писать по глаголице? - радостно спросила девочка и пошла писать мне письмо. Мол, профессор такой-то, Ваш начальник, разрешил писать по глаголице. Завтра я Вам пришлю план работы, который себе наметила.
Я не очень оценил такую стратегию, но для сохранения всех отношений на своих местах сделал вид, что все нормально, описал ребенку, как следует писать компилятивные работы (потому что от перевода она отказалась, а исследовательской работы она по глаголице не может написать), и спросил, какую литературу она собирается использовать.
Оказалось - одну (прописью: одну) книжку, которую ей скоро пришлют из Хорватии.
То есть ребенок даже деньги уже в это дело вложил. Дороги назад нет.
Но и впереди тоже мгла какая-то беспросветная. По одной книге компилятивные работы не пишут.
Имя автора книги, кстати, мне ничего не сказало, хотя я только что вернулся со смотра всех наличествующих специалистов по глаголице. Но мало ли - может, человек в отъезде был, австралийцев просвещал по кирилло-мефодиевской проблематике.
На следующий день приходит письмо с планом работы. Глава первая - разные теории насчет глаголицы. Вторая - какие памятники до нас дошли. Третья - последние глаголические памятники.
Посмотрел я внимательно в такой план - и предпочел позвонить начальнику.
*
Вообще, в тот момент, когда своими руками набираешь фразу, в которой объясняется, чем отличается научная работа от ненаучной, чувствуешь себя почему-то глубоким отстоем.
Впрочем, на следующий день пришлось объяснять ровно то же самое другой студентке, из другого города (не скажу, какого, а то сами знаете...). Но по практически противоположному поводу и с совершенно другими ощущениями.
*
Начальник меня понял - про него вообще в ЖЖ писать не стыдно, потому что он прекрасный.
Девочку он себе забрал обратно. Хотя нам обоим очень грустно. Получается, как будто он мне непонятно кого подсунул. И наоборот - получается, как будто мне нельзя студента доверить.
- Только ты мне составь библиографию по глаголице, - попросил он меня.
И я зачем-то пообещал.
Нет, это оказалось очень интересно. Я перечитал многое из того, что в студенчестве как-то проехало более-менее мимо, но приятное впечатление сохранялось, - прежде всего, Ф.рю и Ух.ву. Причем, Ф.ря оказался менее впечатляющим - и вообще странно вихляющим между попытками произвести серьезное впечатление и выслужиться перед кем-то недостойным. Уханова, напротив, оказалась совсем научно-развлекательной, но на высочайшем уровне. Грубо говоря, Ф.ря страшно устарел, причем, по собственной инициативе, потому что не стоит голой пяткой критиковать Тахиаоса. А Ух.ва совершенно не устарела. Более того - учитывая, что у нее уже в 1995 году глава о Фоменках, я бы даже сказал, что она свое время несколько опередила.
Вообще оказалось, что глаголица - это какая-то жуткая тема, притягивающая безумное количество сумасшедших. Там бушевали кровавые битвы за символику, за близость другим алфавитам, за связь с разными греческими почерками. Только к 90-м годам все вроде бы сошлись на том, что ее придумал Кирилл, что она больше всего похожа на миссионерские азбуки (особенно эфиопскую и армянскую), что изучать надо самые первые ее проявления, а не последующее развитие, - а как их изучишь, если непонятно, какие проявления самые ранние и какие лучше всего сохранили изначальную форму. А вот в 70-е, например, еще было неясно, кто это дело изобрел. Есть статьи в солидных изданиях, где доказывается, что вовсе даже и не Кирилл.
Самые разумные вещи про глаголицу написало два исследователя. Один из них - медвежий и плюшевый исследователь Тур.лов, вообще пользующийся (заслуженно) молчаливым авторитетом в академических кругах, безотносительно к личным качествам признающих авторитет, и специализирующийся понемногу на всем на свете. Другой - одна из моих предшественниц по рабочему месту, маленькая, беспокойная, очень яркая и вызывающая в академических кругах печальную нежность, какую подобного рода люди могут вызывать. Очень часто ее статьи строятся на попытке уязвить какого-нибудь Голиафа. Тут рассудит история, а я лично Голиафами не очень интересуюсь. А некоторые ее статьи, по частным и важным поводам, полезны безусловно и немедленно - и без них уже не напишешь историю глаголицы.
Впрочем, писать эту историю явно уже будут без меня.
Ну, не всем студентам я подхожу, что ж тут поделаешь. Главное - им на этом деле научную карьеру не сломать.
*
А есть наоборот - совершенно не мои студенты, которым очень хорошо работается со мной. Вот есть тут ребенок, пишущий диплом по крупному русскому писателю. В общем, по этому писателю я такой же никакой специалист, как и по глаголице. Хотя мои кровные друзья и издают его сочинения в Пушкинском доме. Так что я, конечно, мимо проходил, а сам не занимался, но пока проходил, какие-то умные слова до моих ушей доносились. То есть, наверное, я лично знаком со всеми основными исследователями его творчества, слушал их лекции, спецкурсы и доклады. Так что проходил мимо, это да, но проходил довольно близко. Ближе, чем бедный ребенок, однозначно.
А ребенку вообще забыли объяснить, как писать научные работы. И время свое драгоценное на него тратить отказались. И тогда что он сделал - начал писать так, как ему читали лекции.
Нет, я его вполне понимаю. Я сам только что точно так же писал диплом. Я писал так, как Заяц читал лекции. И получил по морде. Очень крепко.
Вот и ребенок тоже получил, от своих руководителей.
Принес показать мне свою работу с криками: но ведь они не правы! ведь я же лучше! ведь я же все как нужно сделал!
Я работу посмотрел. Усадил ребенка на стуле поглубже. И стал объяснять, что, к сожалению, эти далекие они - они не совсем неправы. Они неправы, конечно, в том, что надо было сначала объяснить, как делать, а потом ругаться, что все неправильно. Но на выходе они правы: написано, действительно, не совсем правильно. Мы сейчас посидим, отдышимся - и начнем делать, как правильно.
Переделывать оказалось очень легко: ребенок быстро схватывал такие простые вещи, как необходимость отсылки на учебник при любом рассуждении о таком-то литературном течении в мировой литературе или, там, недопустимость оценок творчества писателя в терминах «гениальность его состоит в том, что». Вообще, вся проблема свелась к различению между исследованием и эссе; ребенка явно в школе хорошо научили писать второе, а в университете забыли научить писать первое. Причем, иллюзия того, что все в порядке, подпиталась еще итальянской гуманитарной манерой чтения лекций - там тоже одно сплошное эссе, чай не Германия. Беспросветное бенедетто кроче.
С библиографией в работе проблемы были ровно такие же, как у меня в моей дипломной работе, и их пришлось исправлять согласно указаниям Бенвенути; а вот ссылки подстраничные - вспоминая так и вообще указания Кантелли.
В общем, диплом переписали, ребенок его снова понес на проверку.
Переписанный диплом был относительно благосклонно принят, ребенка допустили до защиты. Все, теперь ему сам черт не страшен. Даже если поставят ноль баллов - главное, что выпустят. Тогда бедный кот побежит записываться в магистратуру, в которую рисковал не успеть записаться, если бы защиту отложили.
Защищаться при любом возможном балле уговаривал ребенка тоже я. Точно так же, как когда-то меня Светлая Личность уговаривала поступать на вечерку.
- А если балл будет низкий? Все же будут думать, что я дурочка! - задумчиво жаловался ребенок.
Пришлось запугивать тем, что если она потеряет академический год из-за недостойных людей, плохо о ней буду думать я. Подействовало.
Тем более, что магистратуру мы ребенку искали вместе. Для этого пришлось знакомить бедного кота, прожившего всю жизнь в маленьком городке и боявшего думать о той части вселенной в радиусе более 100 км от дома, с великолепной Кьярой, которая как раз ехала в Милан в магистратуру.
Люди с потухшими глазами и опустившимися руками на постоянном контракте внушают детям чувство безнадежности, им нужны люди с горящими глазами и желанием куда-нибудь побежать, чтобы поверить в то, что делать шаг вперед - это не только страшно, но и интересно.
Мне самому такие люди нужны. (Меня самого Кьяра на многое вдохновила; ну, мне и не стыдно в этом признаваться: лучше честно учиться у своих учеников тому, чему они могут научить, чем строить из себя великого мыслителя).
Ну так вот, бедный ребенок съездил в один из трех северных городов, которые я ему посоветовал, и ему очень понравилась тамошняя преподавательница-итальянка.Преподавательница выдала коту кучу полезного печатного материала, подбодрила и вселила надежду.
Так что вместо того, чтобы впасть в депрессию окончательно (как и в моем случае, там соруководитель особенно активно этому способствовал), ребенок нацелился на некоторое конструктивное будущее в другом университете.
*
Последнее время я составляю мысленно список под названием «Что я должен был знать в 16 лет, чтобы прожить свою жизнь по-другому».
Одна из позиций явно будет на эту тему. Если бы я знал, что самое главное препятствие в написании и без того непростой работы - дипломной, - это руководитель, я бы однозначно прожил свою жизнь по-другому. Я бы испытывал меньше иллюзий относительно академического мира и спокойнее бы относился к бездарным, но добрым преподавателям.
*
А автора хорватской книжки про глаголицу, по которому моя несостоявшаяся студентка будет писать диплом, я все-таки пошел искать в Интернете. Хотелось понять, из какой он институции: университета, научного института, библиотеки...
Оказалось - с факультета математики.
Хорошо все-таки, что мой мудрый и человечный начальник взял девочку обратно себе. Оказывается, в умеренно конфликтной ситуации мы избежали еще большего конфликта.