Систематика
Одна из больных тем литературы как науки - систематика.
Любая наука нуждается в чётком разделении. Таблицах, в которых было бы указано что от чего зависит и как получается.
Раньше я приводил в пример биологию. Родившийся триста лет назад Карл Линней взял необработанное биологическое поле и начал его упорядочивать. Ввёл понятие видов, разделение природы на минералы, растения и животных. Заменил каталоги на таблицы, разделил цветы по числу лепестков, создал номенклатуру, написал две тысячи книг, которые переиздаются каждые пять лет. До него биология выглядела как телефонный справочник, где в каждой строчке было написано "Ромашка" или "Рыжий муравьед" (повезёт если названия будут выстроены по алфавиту). После него она стала выглядеть как полицейский каталог, где букве "H" соответствует папка "Homo", в которой можно найти вкладыш "sapiens".
Чуть позже я узнал, что у биологов не всё так радужно. Так, замечательная таблица "отряд-семейство-род-вид" быстро разрослась до "отряд-подотряд-инфраотряд-микроотряд-чёртпоймичего-семейство". Так как очень многие увлекались бабочками, то для чешуекрылых между подотрядом и надсемейством возникло штук двадцать новых таксонов. Червями занимались гораздо реже, поэтому каких-нибудь там "Щетинкочелюстных" до сих пор не знают куда отнести. Кроме того, вместе с тремя классическими группами "животные-грибы-растения" есть ещё одна большая группа "Протисты", к которой относят всех, кого вообще никуда больше отнести не получается. Это как если начать систематизировать музыку на компьютере: сколько альбомы ни группируй, сколько названий ни придумай, сколько времени ни потрать, а всё равно придётся создавать папку "Всякое".
Тот самый щетинкочелюстной грустит о пробелах в систематике.
Правда, няша?
Сейчас, когда я говорю о систематике, я вспоминаю химию. Потрясающая наука, которая выросла из одного-единственного допущения, о котором говорят семиклассникам на самом первом уроке. Состав и строение молекул вещества не зависят от способа его получения. В жизни такого, конечно, не бывает. Чистый кремний, полученный в Новосибирске, будет красноватым, в то время как германский может иметь желтоватый оттенок. Казалось бы, идеально чистый кремний: на тонну вещества приходится что-то вроде миллиграмма грязи. А всё же отличие есть. Но химики сразу сказали, что для них это не имеет совершенно никакого значения - и жизнь показала их правоту: теперь химия считается одной из самых обширных наук.
Химия оперирует самым минимумом, который миру подарил дорогой Дмитрий "Наше всё" Менделеев. Сто с небольшим элементов, из которых треть не может просуществовать в свободном состоянии и одной секунды. Всё что можно составить из элементов изучает неорганическая химия. Если есть кислород, называем это оксидом. Если есть гидроксильная группа, получаем гидроксид. Если есть углерод, берём органическую химию и внимательно считаем атомы, измеряем связи. Все вещества в которых на (х) атомов углерода приходится (2х+2) атомов водорода называем греческим числом атомов углерода, прибавляя к окончанию "ан": гексан. Если надо назвать что-то более сложное, то разбиваем на элементы и обозначаем по порядку: N-метил-альфаметилфенилэтиламин, он же метамфетамин. Казалось бы, сложно и долго, лень запоминать сто тысяч правил называния соединений, но именно это дало возможность находить места для новых веществ, прогнозировать возможные соединения, методы синтеза. И в любой момент химик может вернуться к первому правилу про "независимость от способа получения" и обсуждать: вот это почти чистый кокаин, в нём 91%. А этот грязный, всего 13%, да ещё и разбодяженный мукой. В то время как биологу пришлось бы называть первый "Кокаинум невероятус", а второму "Кокаинум невставлятус".
Картинка по запросу "Кокаинум"
И когда после всего этого великолепия возвращаешься к литературе, то поневоле вздыхаешь.
Пожалуй, единственная более или менее точная классификация в литературе относится к расчёту количества ударных слогов в строчке. Мол, если каждый второй слог ударный, то мы имеем двусложный ритм. Если ударение в каждой паре падает на первый слог, как в строчке "Ямбы-ямбы-ямбы", то это хорей. Если на второй, как в строчке "Хорей-хорей-хорей", то это ямб (что, кстати, ещё раз подтверждает: в литературе, как и везде, всё делается через задницу). Если повторяются схемы по четыре слога, то приходится вводить монструозные "хориямб" и "ямбохорей". Шестисложные стопы уже никак не называются, а только навевают ужас на читателя и вдохновенный трепет на использовавшего их автора.
Если же отойти от математики, то мы попадаем в туманную область, где одно и то же произведение может считаться как модернизмом, так и романтизмом, а то и вообще аллюзией на неоклассику, реализованной в малой стихотворной форме, подтип "матерная частушка". Такие явления как постмодерн принято описывать просто набором используемых инструментов, иногда давая расплывчатые описания причин побудивших автора писать именно в такой манере. В наши дни школьникам пока ещё можно объяснить почему "Евгений Онегин" - это роман в стихах, а "Мёртвые души" - поэма. Но как им же объяснить, почему у Пелевина аллюзия - это интертекст, а у Сорокина - уже нет?
Как только в литературу придёт свой Менделеев, ну или, на худой конец, Линней, и скажет: "Это - десятипроцентный модерн, намешанный на 89% мемуара", литературу ждёт невероятный взлёт. И, быть может (я едва смею на это надеяться), в мире станет чуть меньше людей, которые скажут: "нихрена я не разбираюсь в этом вашем современном искусстве".
Любая наука нуждается в чётком разделении. Таблицах, в которых было бы указано что от чего зависит и как получается.
Раньше я приводил в пример биологию. Родившийся триста лет назад Карл Линней взял необработанное биологическое поле и начал его упорядочивать. Ввёл понятие видов, разделение природы на минералы, растения и животных. Заменил каталоги на таблицы, разделил цветы по числу лепестков, создал номенклатуру, написал две тысячи книг, которые переиздаются каждые пять лет. До него биология выглядела как телефонный справочник, где в каждой строчке было написано "Ромашка" или "Рыжий муравьед" (повезёт если названия будут выстроены по алфавиту). После него она стала выглядеть как полицейский каталог, где букве "H" соответствует папка "Homo", в которой можно найти вкладыш "sapiens".
Чуть позже я узнал, что у биологов не всё так радужно. Так, замечательная таблица "отряд-семейство-род-вид" быстро разрослась до "отряд-подотряд-инфраотряд-микроотряд-чёртпоймичего-семейство". Так как очень многие увлекались бабочками, то для чешуекрылых между подотрядом и надсемейством возникло штук двадцать новых таксонов. Червями занимались гораздо реже, поэтому каких-нибудь там "Щетинкочелюстных" до сих пор не знают куда отнести. Кроме того, вместе с тремя классическими группами "животные-грибы-растения" есть ещё одна большая группа "Протисты", к которой относят всех, кого вообще никуда больше отнести не получается. Это как если начать систематизировать музыку на компьютере: сколько альбомы ни группируй, сколько названий ни придумай, сколько времени ни потрать, а всё равно придётся создавать папку "Всякое".
Тот самый щетинкочелюстной грустит о пробелах в систематике.
Правда, няша?
Сейчас, когда я говорю о систематике, я вспоминаю химию. Потрясающая наука, которая выросла из одного-единственного допущения, о котором говорят семиклассникам на самом первом уроке. Состав и строение молекул вещества не зависят от способа его получения. В жизни такого, конечно, не бывает. Чистый кремний, полученный в Новосибирске, будет красноватым, в то время как германский может иметь желтоватый оттенок. Казалось бы, идеально чистый кремний: на тонну вещества приходится что-то вроде миллиграмма грязи. А всё же отличие есть. Но химики сразу сказали, что для них это не имеет совершенно никакого значения - и жизнь показала их правоту: теперь химия считается одной из самых обширных наук.
Химия оперирует самым минимумом, который миру подарил дорогой Дмитрий "Наше всё" Менделеев. Сто с небольшим элементов, из которых треть не может просуществовать в свободном состоянии и одной секунды. Всё что можно составить из элементов изучает неорганическая химия. Если есть кислород, называем это оксидом. Если есть гидроксильная группа, получаем гидроксид. Если есть углерод, берём органическую химию и внимательно считаем атомы, измеряем связи. Все вещества в которых на (х) атомов углерода приходится (2х+2) атомов водорода называем греческим числом атомов углерода, прибавляя к окончанию "ан": гексан. Если надо назвать что-то более сложное, то разбиваем на элементы и обозначаем по порядку: N-метил-альфаметилфенилэтиламин, он же метамфетамин. Казалось бы, сложно и долго, лень запоминать сто тысяч правил называния соединений, но именно это дало возможность находить места для новых веществ, прогнозировать возможные соединения, методы синтеза. И в любой момент химик может вернуться к первому правилу про "независимость от способа получения" и обсуждать: вот это почти чистый кокаин, в нём 91%. А этот грязный, всего 13%, да ещё и разбодяженный мукой. В то время как биологу пришлось бы называть первый "Кокаинум невероятус", а второму "Кокаинум невставлятус".
Картинка по запросу "Кокаинум"
И когда после всего этого великолепия возвращаешься к литературе, то поневоле вздыхаешь.
Пожалуй, единственная более или менее точная классификация в литературе относится к расчёту количества ударных слогов в строчке. Мол, если каждый второй слог ударный, то мы имеем двусложный ритм. Если ударение в каждой паре падает на первый слог, как в строчке "Ямбы-ямбы-ямбы", то это хорей. Если на второй, как в строчке "Хорей-хорей-хорей", то это ямб (что, кстати, ещё раз подтверждает: в литературе, как и везде, всё делается через задницу). Если повторяются схемы по четыре слога, то приходится вводить монструозные "хориямб" и "ямбохорей". Шестисложные стопы уже никак не называются, а только навевают ужас на читателя и вдохновенный трепет на использовавшего их автора.
Если же отойти от математики, то мы попадаем в туманную область, где одно и то же произведение может считаться как модернизмом, так и романтизмом, а то и вообще аллюзией на неоклассику, реализованной в малой стихотворной форме, подтип "матерная частушка". Такие явления как постмодерн принято описывать просто набором используемых инструментов, иногда давая расплывчатые описания причин побудивших автора писать именно в такой манере. В наши дни школьникам пока ещё можно объяснить почему "Евгений Онегин" - это роман в стихах, а "Мёртвые души" - поэма. Но как им же объяснить, почему у Пелевина аллюзия - это интертекст, а у Сорокина - уже нет?
Как только в литературу придёт свой Менделеев, ну или, на худой конец, Линней, и скажет: "Это - десятипроцентный модерн, намешанный на 89% мемуара", литературу ждёт невероятный взлёт. И, быть может (я едва смею на это надеяться), в мире станет чуть меньше людей, которые скажут: "нихрена я не разбираюсь в этом вашем современном искусстве".