Немного об Элис Манро
Конечно, всегда странно слышать, что человек, "работающий в традициях, восходящих к Чехову", получает премию как мастер именно современного рассказа. Как так полчилось, что Нобелевку дали Элис Манро - не очень-то известной писательнице? Чтобы хоть как-то разобраться с этой странностью, приходится строить огромные и хрупкие логические конструкции.
Так, например, можно сказать, что, Канада ни разу не получала нобелевскую премию. В смысле, не по литературе, а вообще.
Или о том, что если бы это место не заняла Элис, то его бы пришлось отдать Мураками или Евтушенко, а на это шведы пойти не могут.
Или о том, что она уже старенькая, и надо бы её поощрить. Хотя, девяностооднолетнему Бредбери премию так и не дали.
Но всё это - только тыканье пальцами в небеса, и для однозначного ответа этого крайне недостаточно.
Так уж сложилось, что книги Элис Манро не так часто переводятся на русский. В интернете можно найти от силы четыре рассказа, да и те - не самые лучшие. Впрочем, в англоязычных странах она - довольно известный писатель. Её книги расходятся многотысячными тиражами (не считая электронных версий). Примерно в 2006 году она объявила о том, что больше не будет писать, после чего выпустила ещё два сборника, один из которых вошёл в сотню лучших книг 2012 года по версии The New York Times Book Review.
За свою долгую жизнь она успела стать кавалером ордена искусств и литературы, получила медали Канадского королевского общества и Национального клуба искусств, получила полтора десятка литературных премий, в том числе международных. В общем, известная старушка.
А чтобы понять, заслужила она премию или нет, я предлагаю следующий эксперимент. Под катом спрятаны три отрывка из её произведений. Если после того как отрывок заканчивается, хочется узнать, что будет дальше, значит премия заслуженная. Если нет - то нет. Конечно, переводы в большинстве случаев любительские, но тем не менее сюжет оценить вполне можно.
Ну что? Готовы?
Небольшой отрывок из последнего сборника "Dear Life". 2012 год.
[Добраться до Японии (отрывок)]
Когда Питер был ещё ребенком, его мать перешла с ним через какие-то горы, название которых Грета так и не смогла запомнить, чтобы из советской Чехословакии попасть в Западную Европу. Конечно, не одна, там шло много человек. С ними ещё должен был быть отец Питера, но прямо перед побегом его отправили в санаторий. Он мог бы поехать вместе с ними, но вместо этого умер.
"Я читала о подобных историях", сказала Грета, когда Питер в первый рассказал ей об этом. В тех историях ребёнок обязательно начинал плакать, и его приходилось душить или топить, чтобы он не выдал остальных.
Питер ответил, что никогда о таких вещах не слышал и не знает, как в той же ситуации поступила бы его мать.
А как она действительно поступила, так это отправилась в Британскую Колумбию на западе Канады, где выучила английский и стала преподавать то, что называется "деловой практикой" старшеклассникам. Она одна воспитала Питера и отправила его в колледж, где он выучился на инженера. Иногда она приходила к ним в гости, сначала в квартиру, а потом и в частный дом, и всегда сидела в гостиной, никогда не заходя на кухню, пока Грета её не приласит. Такой у неё был принцип. Ничего не доводить до крайности. Ни на что не обращать внимания, не навязываться, не подсказывать, хотя она и разбиралась в хозяйственных делах намного лучше своей невестки.
Теперь - кусочек одного из немногих официальных переводов. Сборник "Open Secrets", 1994 год.
[Настоящая жизнь (отрывок)]
Приехал один человек и влюбился в Дорри. Во всяком случае, захотел на ней жениться. Это чистая правда.
- Будь жив ее брат, незачем ей было бы выходить замуж, - говаривала Миллисент.
На что она намекала? Да ни на что стыдное не намекала. И вовсе не про деньги вела речь. Просто хотела сказать, что дом Беков, Дорри и Альберта, был тогда согрет любовью и добротой; что в их бедной и довольно безалаберной жизни еще не маячил призрак одиночества. По-своему практичная и расчетливая, Миллисент в некоторых отношениях бывала отчаянно сентиментальной. Она свято верила в чистую любовь, не замаранную сексуальными помыслами.
Миллисент не сомневалась, что Дорри Бек пленила приезжего тем, как она пользовалась за столом ножом и вилкой. Собственно, сам он пользовался ими точно так же. Дорри держала вилку в левой руке, а правой только резала ножом. Удивляться тут нечему: в юности она училась в женском колледже Уитби. На остатки семейных сбережений. Там же, в колледже, она приобрела красивый почерк, который, видимо, тоже сыграл свою роль, потому что после первой встречи все ухаживание протекало исключительно по почте. Миллисент обожала даже само название - женский колледж Уитби - и лелеяла тайную надежду в один прекрасный день отправить туда собственную дочь.
Миллисент тоже никак не назовешь необразованной. Она работала учительницей в школе, замуж вышла не слишком рано. До Портера, который был старше ее на девятнадцать лет, она отвергла двух ухажеров, имевших вполне серьезные намерения; одного потому, что терпеть не могла его мать, второго - потому, что он пытался просунуть ей в рот свой язык. У Портера было три фермы, и он пообещал Миллисент, что в первый же год оборудует для нее ванную, а потом-де будет и столовый гарнитур, и диван со стульями. В свадебную ночь он сказал:
- Ну, а теперь терпи, такая твоя планида.
Но Миллисент знала, что он сказал это не со зла. Поженились они в 1933 году.
Миллисент родила троих детей, почти что одного за другим, и после третьего ребенка начала прихварывать. Портер отнесся к ее недомоганиям спокойно - по большей части он ее уже и не трогал.
Наконец, небольшой рассказик из сборника "The Moons of Jupiter". 1982 год.
[Прю]
Пайн жила с Гордоном. Это было после того, как Гордон ушёл от своей жены, и до того, как он к ней вернулся, всего что-то около года и четырёх месяцев. Чуть позже он совсем развёлся с женой. После этого наступил долгий период нерешительности: они то съезжались, то разъезжались, а затем его жена уехала в Новую Зеландию, видимо, навсегда.
Пайн не стала возвращаться на Ванкувер, где Гордон с ней познакомился, когда она работала в столовой курортного отеля. Она устроилась на работу в Торонто, в магазинчик рядом с заводом. К этом моменту у неё уже было порядочно друзей в Торонто, причём большинство из них были друзьями Гордона и его жены. Им нравилась Прю, и они часто ей сочувствовали, хотя сама она любила над ними посмеяться. Она была довольно симпатичной. У ней было то, что канадцы называют английским акцентом, хотя родом она была из Канады, из городка Дункан, что в Ванкувере. Этот акцент позволял говорить ей довольно циничные вещи в самой выигрышной - беззаботной манере. Она рассказывала свою историю как анекдот, и каждый такой анекдот являлся точкой, которая надеялась когда-нибудь стать частью пунктирной линии, высмеивающей мечты и рассказывающей о том, что ничто никогда не происходит так, как задумывалось, всё меняется причудливым и необъяснимым образом. Разговаривая с ней, люди всегда веселели. Они говорили ей, как это замечательно - встретить кого-то, кто не относится к жизни слишком серьёзно, кто не слишком напрягается, ведёт себя прилично, ничего не требует и ни на что не жалуется.
Единственным, на что она жаловалась, было её имя. "Прю - это школьница, - говорила она, - а Пруденс - это старая дева". Родители, давшие ей такое имя, были слишком недальновидны, и это даже если не брать в расчёт половое созревание. Что если у неё вырастет большая грудь, думала она иногда, или появится знойный взгляд? Или имя само по себе будет являться гарантией того, что это не поизойдёт? В нынешних сороковых, тщедушная но справедливая, внимательная к клиентам и послушно бодрящаяся, приносящая удовольствие ужинающим гостям, она была не столь далека от родительских надежд: яркая, вдумчивая, весёлая и любознательная. На ней сложно было увидеть печать взросления, материнского инстинкта и других ужасных проблем.
Её дети, уже взрослые - напоминание о раннем Ванкуверском браке (она называет его трагедией вселенского масштаба), они приходят повидаться, и вместо денег, как любые другие дети, делают подарки, вроде оплаченных счетов и разговоров об отдельном доме. Она в восторге от их подарков, прислушивается ко всем их советам, и, как и подобает молодой девочке, забывает отвечать на их письма.
Её дети надеются, что она не останется в Торонто только из-за Гордона. Все на это надеются. Она же над этим смеётся. Она устраивает вечеринки и ходит по вечеринкам, иногда покидая их с тем или иным мужчиной. Её отношение к сексу очень нравится тем её друзьям, которые часто мечутся между ужасными страстью и ревностью, сжигая за собой все возможные мосты. Она относится к сексу с некоторым здоровым снисхождением, как к танцам или приятному ужину - всему, что не мешает людям относится друг к другу с добротой и юмором.
Теперь, когда от Гордона навсегда ушла жена, он время от времени навещает Прю, а иногда и приглашает её на ужин. Они не могут ходить по ресторанам, зато могут пойти к нему домой. Гордон неплохо готовит. Когда он жил с женой или Прю, ему было сложно готовить на двоих, но когда стало возможно посвящать этому всё своё время то, как он справедливо замечает, готовить он стал лучше, чем кто-либо другой.
Ненавно он снова ужинал вместе с Прю. Он сделал котлеты по-киевски и манный крем на десерт. Как и большинство современных поваров, он всё время говорит о еде.
Гордон богат, а Прю, как большинство людей, не очень. Он работает неврологом. У него новый дом, построенный на склоне холма, к северу от города, там, где раньше стояли живописные убыточные фермы. Это единственный-в-своём-роде ужасно дорогой дом на пол-акра. Прю описывает его так: "Вы слышали? Там есть сразу четыре ванных комнаты. То есть, если сразу четверо захотят принять ванну одновременно, это не будет такой уж проблемой. Иногда кажется, что это многовато, но это очень хорошо, правда! Главное - не заходить в зал".
В доме Гордона уровень столовой находится чуть выше остального пола. Получается что-то вроде платформы, которую со всех сторон окружают ров для беседы, ров для музыки и огромный вал тяжёлого зелёного стекла. Окружающие комнаты из столовой не видны, но стен вокруг неё нет, так что из одной комнаты вполне можно услышать, что происходит в соседней.
Во время ужина в дверь позвонили. Гордон извинился и ушёл вниз по ступенькам. Прю услышала женский голос. Обладательница голоса пока стояла за дверью, поэтому слов было не разобрать. Был слышен голос Гордона: низкий и настороженный. Дверь не закрывалась - вроде бы, человек не был приглашён, но разговор всё не прекращался. Наконец, Гордон что-то прокричал, послышались шаги, и он появился на лестнице, размахивая руками.
"Манный крем" - произнёс он. "Кушай". Он снова спустился вниз, а Прю встала и пошла на кухню, достать десерт. Когда она вернулась, он уже поднимался по лестнице, взволнованный и уставший.
"Друг мой" - сказал он мрачно. "Все в порядке?"
Прю поняла, что речь идёт о креме, и потому сказала да, он был чудесный и очень подходит к ужину. Гордон её поблагодарил, но менее мрачным не стал. Видимо, дело было не в десерте, а в той, кто стучалась в дверь. Чтобы как-то отвлечься, Прю начала задавать вопросы об уходе за растениями.
"Я в них не разбираюсь, - ответил он, - и ты это знаешь".
"Я думала, ты стал о них заботиться. Как и о готовке".
"О них заботятся другие"
"Миссис Карр?" - спросила Прю, вспоминая фамилию его экономки.
"А ты как думаешь?"
Прю покраснела. Ей очень не нравилось, когда её в чём-то подозревают.
"Проблема в том, что я хотел бы на тебе жениться" - сказал Гордон и помрачнел ещё больше. Гордон - довольно крупный мужчина, с массивными чертами. Он любил носить мешковатую одежду и больши свитера. Гоубые его глаза, часто наливающиеся кровью, как и их выражение, говорили о том, какая беспомощная и сбитая с толку душа проживала в этой громадной крепости.
"Тогда в чём проблема?" - легко ответила Пайн, хотя знала Гордона слишком хорошо, чтобы понимать, в чём.
В дверь позвонили. Потом ещё раз и ещё, пока Гордон не спустился и не открыл. Раздался треск, будто кто-то что-то бросил, и оно сломалось, ударившись обо что-то очень твёрдое. Дверь захлопнулась, и Гордон снова появился на лестнице. Он немного пошатывался и прижимал руку к голове, друкой рукой показывая жестами, что всё хорошо, и Прю лучше сесть.
"Окровавленная дамская сумочка. - сказал он, - Она бросила ею в меня".
"Она в тебя попала?"
"Почти"
"Удар был довольно громким. Там что, кирпичи?"
"Скорее, баночки. Дезодорант и всё такое"
"Оххх"
Прю посмотрела, как он пытается открыть бутылку. "Я, пожалуй, налью кофе, если ты не против" - сказала она и пошла на кухню. Гордон поплёлся за ней.
"Думаю, я люблю её", сказал он.
"Кто она?"
"Ты её не знаешь, она совсем молодая"
"Оххх"
"Но тем не менее я хочу жениться на тебе через несколько лет"
"Сразу после неё?"
"Да"
"Посмотрим. Мало ли что произойдёт через несколько лет".
Когда Прю рассказывает об этой истории, она часто вспоминает: "Думаю, он больше всего боялся, что я засмеюсь. Он не знает, почему люди иногда начинают смеяться или бросаться сумочками, но они тем не менее это делают. На самом деле он очень правильный человек. Чудесный ужин. Потом она приходит и бросает в него свою сумочку. И в этой ситуации вполне логично отложить свадьбу на несколько лет, сразу после неё. Я думаю, что ему нужно было в первую очередь разобраться с собой, а уже потом успокоить меня".
Правда, она редко упоминает о том, что на слдующее утро стащила одну из запонок из его стола. Запонки были сделани из янтаря, он скорее всего купил их в России, когда они с женой отмечали какой-то праздник и возвращались вдвоём. Она выглядит как квадратный леденец: золотистая, полупрозрачная и быстро греется в руках. Она положила её в карман куртки. Взять одну - это не настоящая кража. Так, кусочек заботы, мимолётная шалость, небольшая чепушинка.
Она осталась в доме Гордона одна: он ушёл рано, как всегда. Горничная не появится до девяти. Прю, конечно, нет смысла возвращаться в магазин раньше десяти, она могла бы остаться на завтрак и выпить кофе с горничной, своей давней подругой. Но так как в её кармане лежит запонка, то задерживаться нет никакого смысла. Этот дом выглядит довольно мрачным местом, и нет никакого желания оставаться здесь ещё на какое-то время. Конечно, именно Прю выбрала это место для постройки, но вот за планы архитектора она не отвечала - тогда к Гордону вернулась жена.
Вернувшись домой, она спрятала запонку в старой баночке из-под табака. Дети заказали эту баночку в лавке старьёвщика лет десять назад и сделали ей подарок. Она в те дни довольно много курила, потому беспокоящиеся о ней дети наполнили баночку ирисками, драже и леденцами, положив сверху записку: "Пожалуй, лучше толстеть". Это было на её день рождения. Теперь в баночке кроме запонки много разных мелочей, не очень важных, но по-своему ценных. Небольшая эмалированная тарелочка, посеребрёная ложечка для соли, стеклянная рыбка. Не то чтобы сентиментальные сувениры. Она даже не смотрит на них, и часто забывает, что у неё там есть. Это не добыча и не ритуальные вещички. И она не пытается всякий раз, идя в дом Гордона, забрать себе что-то на память или чтобы отметить незабываемую встречу. Это даже не следствие какого-то оцепенения или мании. Она просто берёт что-нибудь и складывает в потемневшую баночку из-под табака, после чего сразу же об этом забывает.
У меня ощущения были примерно такие.
Мило. Приятно. Интересно. Вроде и с юмором, а вроде и серьёзно. Чеховым я бы, конечно, это всё не назвал, но тем не менее наградить вполне можно.
Впрочем, как вы думаете?
Так, например, можно сказать, что, Канада ни разу не получала нобелевскую премию. В смысле, не по литературе, а вообще.
Или о том, что если бы это место не заняла Элис, то его бы пришлось отдать Мураками или Евтушенко, а на это шведы пойти не могут.
Или о том, что она уже старенькая, и надо бы её поощрить. Хотя, девяностооднолетнему Бредбери премию так и не дали.
Но всё это - только тыканье пальцами в небеса, и для однозначного ответа этого крайне недостаточно.
Так уж сложилось, что книги Элис Манро не так часто переводятся на русский. В интернете можно найти от силы четыре рассказа, да и те - не самые лучшие. Впрочем, в англоязычных странах она - довольно известный писатель. Её книги расходятся многотысячными тиражами (не считая электронных версий). Примерно в 2006 году она объявила о том, что больше не будет писать, после чего выпустила ещё два сборника, один из которых вошёл в сотню лучших книг 2012 года по версии The New York Times Book Review.
За свою долгую жизнь она успела стать кавалером ордена искусств и литературы, получила медали Канадского королевского общества и Национального клуба искусств, получила полтора десятка литературных премий, в том числе международных. В общем, известная старушка.
А чтобы понять, заслужила она премию или нет, я предлагаю следующий эксперимент. Под катом спрятаны три отрывка из её произведений. Если после того как отрывок заканчивается, хочется узнать, что будет дальше, значит премия заслуженная. Если нет - то нет. Конечно, переводы в большинстве случаев любительские, но тем не менее сюжет оценить вполне можно.
Ну что? Готовы?
Небольшой отрывок из последнего сборника "Dear Life". 2012 год.
[Добраться до Японии (отрывок)]
Когда Питер был ещё ребенком, его мать перешла с ним через какие-то горы, название которых Грета так и не смогла запомнить, чтобы из советской Чехословакии попасть в Западную Европу. Конечно, не одна, там шло много человек. С ними ещё должен был быть отец Питера, но прямо перед побегом его отправили в санаторий. Он мог бы поехать вместе с ними, но вместо этого умер.
"Я читала о подобных историях", сказала Грета, когда Питер в первый рассказал ей об этом. В тех историях ребёнок обязательно начинал плакать, и его приходилось душить или топить, чтобы он не выдал остальных.
Питер ответил, что никогда о таких вещах не слышал и не знает, как в той же ситуации поступила бы его мать.
А как она действительно поступила, так это отправилась в Британскую Колумбию на западе Канады, где выучила английский и стала преподавать то, что называется "деловой практикой" старшеклассникам. Она одна воспитала Питера и отправила его в колледж, где он выучился на инженера. Иногда она приходила к ним в гости, сначала в квартиру, а потом и в частный дом, и всегда сидела в гостиной, никогда не заходя на кухню, пока Грета её не приласит. Такой у неё был принцип. Ничего не доводить до крайности. Ни на что не обращать внимания, не навязываться, не подсказывать, хотя она и разбиралась в хозяйственных делах намного лучше своей невестки.
Теперь - кусочек одного из немногих официальных переводов. Сборник "Open Secrets", 1994 год.
[Настоящая жизнь (отрывок)]
Приехал один человек и влюбился в Дорри. Во всяком случае, захотел на ней жениться. Это чистая правда.
- Будь жив ее брат, незачем ей было бы выходить замуж, - говаривала Миллисент.
На что она намекала? Да ни на что стыдное не намекала. И вовсе не про деньги вела речь. Просто хотела сказать, что дом Беков, Дорри и Альберта, был тогда согрет любовью и добротой; что в их бедной и довольно безалаберной жизни еще не маячил призрак одиночества. По-своему практичная и расчетливая, Миллисент в некоторых отношениях бывала отчаянно сентиментальной. Она свято верила в чистую любовь, не замаранную сексуальными помыслами.
Миллисент не сомневалась, что Дорри Бек пленила приезжего тем, как она пользовалась за столом ножом и вилкой. Собственно, сам он пользовался ими точно так же. Дорри держала вилку в левой руке, а правой только резала ножом. Удивляться тут нечему: в юности она училась в женском колледже Уитби. На остатки семейных сбережений. Там же, в колледже, она приобрела красивый почерк, который, видимо, тоже сыграл свою роль, потому что после первой встречи все ухаживание протекало исключительно по почте. Миллисент обожала даже само название - женский колледж Уитби - и лелеяла тайную надежду в один прекрасный день отправить туда собственную дочь.
Миллисент тоже никак не назовешь необразованной. Она работала учительницей в школе, замуж вышла не слишком рано. До Портера, который был старше ее на девятнадцать лет, она отвергла двух ухажеров, имевших вполне серьезные намерения; одного потому, что терпеть не могла его мать, второго - потому, что он пытался просунуть ей в рот свой язык. У Портера было три фермы, и он пообещал Миллисент, что в первый же год оборудует для нее ванную, а потом-де будет и столовый гарнитур, и диван со стульями. В свадебную ночь он сказал:
- Ну, а теперь терпи, такая твоя планида.
Но Миллисент знала, что он сказал это не со зла. Поженились они в 1933 году.
Миллисент родила троих детей, почти что одного за другим, и после третьего ребенка начала прихварывать. Портер отнесся к ее недомоганиям спокойно - по большей части он ее уже и не трогал.
Наконец, небольшой рассказик из сборника "The Moons of Jupiter". 1982 год.
[Прю]
Пайн жила с Гордоном. Это было после того, как Гордон ушёл от своей жены, и до того, как он к ней вернулся, всего что-то около года и четырёх месяцев. Чуть позже он совсем развёлся с женой. После этого наступил долгий период нерешительности: они то съезжались, то разъезжались, а затем его жена уехала в Новую Зеландию, видимо, навсегда.
Пайн не стала возвращаться на Ванкувер, где Гордон с ней познакомился, когда она работала в столовой курортного отеля. Она устроилась на работу в Торонто, в магазинчик рядом с заводом. К этом моменту у неё уже было порядочно друзей в Торонто, причём большинство из них были друзьями Гордона и его жены. Им нравилась Прю, и они часто ей сочувствовали, хотя сама она любила над ними посмеяться. Она была довольно симпатичной. У ней было то, что канадцы называют английским акцентом, хотя родом она была из Канады, из городка Дункан, что в Ванкувере. Этот акцент позволял говорить ей довольно циничные вещи в самой выигрышной - беззаботной манере. Она рассказывала свою историю как анекдот, и каждый такой анекдот являлся точкой, которая надеялась когда-нибудь стать частью пунктирной линии, высмеивающей мечты и рассказывающей о том, что ничто никогда не происходит так, как задумывалось, всё меняется причудливым и необъяснимым образом. Разговаривая с ней, люди всегда веселели. Они говорили ей, как это замечательно - встретить кого-то, кто не относится к жизни слишком серьёзно, кто не слишком напрягается, ведёт себя прилично, ничего не требует и ни на что не жалуется.
Единственным, на что она жаловалась, было её имя. "Прю - это школьница, - говорила она, - а Пруденс - это старая дева". Родители, давшие ей такое имя, были слишком недальновидны, и это даже если не брать в расчёт половое созревание. Что если у неё вырастет большая грудь, думала она иногда, или появится знойный взгляд? Или имя само по себе будет являться гарантией того, что это не поизойдёт? В нынешних сороковых, тщедушная но справедливая, внимательная к клиентам и послушно бодрящаяся, приносящая удовольствие ужинающим гостям, она была не столь далека от родительских надежд: яркая, вдумчивая, весёлая и любознательная. На ней сложно было увидеть печать взросления, материнского инстинкта и других ужасных проблем.
Её дети, уже взрослые - напоминание о раннем Ванкуверском браке (она называет его трагедией вселенского масштаба), они приходят повидаться, и вместо денег, как любые другие дети, делают подарки, вроде оплаченных счетов и разговоров об отдельном доме. Она в восторге от их подарков, прислушивается ко всем их советам, и, как и подобает молодой девочке, забывает отвечать на их письма.
Её дети надеются, что она не останется в Торонто только из-за Гордона. Все на это надеются. Она же над этим смеётся. Она устраивает вечеринки и ходит по вечеринкам, иногда покидая их с тем или иным мужчиной. Её отношение к сексу очень нравится тем её друзьям, которые часто мечутся между ужасными страстью и ревностью, сжигая за собой все возможные мосты. Она относится к сексу с некоторым здоровым снисхождением, как к танцам или приятному ужину - всему, что не мешает людям относится друг к другу с добротой и юмором.
Теперь, когда от Гордона навсегда ушла жена, он время от времени навещает Прю, а иногда и приглашает её на ужин. Они не могут ходить по ресторанам, зато могут пойти к нему домой. Гордон неплохо готовит. Когда он жил с женой или Прю, ему было сложно готовить на двоих, но когда стало возможно посвящать этому всё своё время то, как он справедливо замечает, готовить он стал лучше, чем кто-либо другой.
Ненавно он снова ужинал вместе с Прю. Он сделал котлеты по-киевски и манный крем на десерт. Как и большинство современных поваров, он всё время говорит о еде.
Гордон богат, а Прю, как большинство людей, не очень. Он работает неврологом. У него новый дом, построенный на склоне холма, к северу от города, там, где раньше стояли живописные убыточные фермы. Это единственный-в-своём-роде ужасно дорогой дом на пол-акра. Прю описывает его так: "Вы слышали? Там есть сразу четыре ванных комнаты. То есть, если сразу четверо захотят принять ванну одновременно, это не будет такой уж проблемой. Иногда кажется, что это многовато, но это очень хорошо, правда! Главное - не заходить в зал".
В доме Гордона уровень столовой находится чуть выше остального пола. Получается что-то вроде платформы, которую со всех сторон окружают ров для беседы, ров для музыки и огромный вал тяжёлого зелёного стекла. Окружающие комнаты из столовой не видны, но стен вокруг неё нет, так что из одной комнаты вполне можно услышать, что происходит в соседней.
Во время ужина в дверь позвонили. Гордон извинился и ушёл вниз по ступенькам. Прю услышала женский голос. Обладательница голоса пока стояла за дверью, поэтому слов было не разобрать. Был слышен голос Гордона: низкий и настороженный. Дверь не закрывалась - вроде бы, человек не был приглашён, но разговор всё не прекращался. Наконец, Гордон что-то прокричал, послышались шаги, и он появился на лестнице, размахивая руками.
"Манный крем" - произнёс он. "Кушай". Он снова спустился вниз, а Прю встала и пошла на кухню, достать десерт. Когда она вернулась, он уже поднимался по лестнице, взволнованный и уставший.
"Друг мой" - сказал он мрачно. "Все в порядке?"
Прю поняла, что речь идёт о креме, и потому сказала да, он был чудесный и очень подходит к ужину. Гордон её поблагодарил, но менее мрачным не стал. Видимо, дело было не в десерте, а в той, кто стучалась в дверь. Чтобы как-то отвлечься, Прю начала задавать вопросы об уходе за растениями.
"Я в них не разбираюсь, - ответил он, - и ты это знаешь".
"Я думала, ты стал о них заботиться. Как и о готовке".
"О них заботятся другие"
"Миссис Карр?" - спросила Прю, вспоминая фамилию его экономки.
"А ты как думаешь?"
Прю покраснела. Ей очень не нравилось, когда её в чём-то подозревают.
"Проблема в том, что я хотел бы на тебе жениться" - сказал Гордон и помрачнел ещё больше. Гордон - довольно крупный мужчина, с массивными чертами. Он любил носить мешковатую одежду и больши свитера. Гоубые его глаза, часто наливающиеся кровью, как и их выражение, говорили о том, какая беспомощная и сбитая с толку душа проживала в этой громадной крепости.
"Тогда в чём проблема?" - легко ответила Пайн, хотя знала Гордона слишком хорошо, чтобы понимать, в чём.
В дверь позвонили. Потом ещё раз и ещё, пока Гордон не спустился и не открыл. Раздался треск, будто кто-то что-то бросил, и оно сломалось, ударившись обо что-то очень твёрдое. Дверь захлопнулась, и Гордон снова появился на лестнице. Он немного пошатывался и прижимал руку к голове, друкой рукой показывая жестами, что всё хорошо, и Прю лучше сесть.
"Окровавленная дамская сумочка. - сказал он, - Она бросила ею в меня".
"Она в тебя попала?"
"Почти"
"Удар был довольно громким. Там что, кирпичи?"
"Скорее, баночки. Дезодорант и всё такое"
"Оххх"
Прю посмотрела, как он пытается открыть бутылку. "Я, пожалуй, налью кофе, если ты не против" - сказала она и пошла на кухню. Гордон поплёлся за ней.
"Думаю, я люблю её", сказал он.
"Кто она?"
"Ты её не знаешь, она совсем молодая"
"Оххх"
"Но тем не менее я хочу жениться на тебе через несколько лет"
"Сразу после неё?"
"Да"
"Посмотрим. Мало ли что произойдёт через несколько лет".
Когда Прю рассказывает об этой истории, она часто вспоминает: "Думаю, он больше всего боялся, что я засмеюсь. Он не знает, почему люди иногда начинают смеяться или бросаться сумочками, но они тем не менее это делают. На самом деле он очень правильный человек. Чудесный ужин. Потом она приходит и бросает в него свою сумочку. И в этой ситуации вполне логично отложить свадьбу на несколько лет, сразу после неё. Я думаю, что ему нужно было в первую очередь разобраться с собой, а уже потом успокоить меня".
Правда, она редко упоминает о том, что на слдующее утро стащила одну из запонок из его стола. Запонки были сделани из янтаря, он скорее всего купил их в России, когда они с женой отмечали какой-то праздник и возвращались вдвоём. Она выглядит как квадратный леденец: золотистая, полупрозрачная и быстро греется в руках. Она положила её в карман куртки. Взять одну - это не настоящая кража. Так, кусочек заботы, мимолётная шалость, небольшая чепушинка.
Она осталась в доме Гордона одна: он ушёл рано, как всегда. Горничная не появится до девяти. Прю, конечно, нет смысла возвращаться в магазин раньше десяти, она могла бы остаться на завтрак и выпить кофе с горничной, своей давней подругой. Но так как в её кармане лежит запонка, то задерживаться нет никакого смысла. Этот дом выглядит довольно мрачным местом, и нет никакого желания оставаться здесь ещё на какое-то время. Конечно, именно Прю выбрала это место для постройки, но вот за планы архитектора она не отвечала - тогда к Гордону вернулась жена.
Вернувшись домой, она спрятала запонку в старой баночке из-под табака. Дети заказали эту баночку в лавке старьёвщика лет десять назад и сделали ей подарок. Она в те дни довольно много курила, потому беспокоящиеся о ней дети наполнили баночку ирисками, драже и леденцами, положив сверху записку: "Пожалуй, лучше толстеть". Это было на её день рождения. Теперь в баночке кроме запонки много разных мелочей, не очень важных, но по-своему ценных. Небольшая эмалированная тарелочка, посеребрёная ложечка для соли, стеклянная рыбка. Не то чтобы сентиментальные сувениры. Она даже не смотрит на них, и часто забывает, что у неё там есть. Это не добыча и не ритуальные вещички. И она не пытается всякий раз, идя в дом Гордона, забрать себе что-то на память или чтобы отметить незабываемую встречу. Это даже не следствие какого-то оцепенения или мании. Она просто берёт что-нибудь и складывает в потемневшую баночку из-под табака, после чего сразу же об этом забывает.
У меня ощущения были примерно такие.
Мило. Приятно. Интересно. Вроде и с юмором, а вроде и серьёзно. Чеховым я бы, конечно, это всё не назвал, но тем не менее наградить вполне можно.
Впрочем, как вы думаете?