Возвращение
Готовлю тексты к публикации в книге, посвященной в большей части поселку Вогулка.
Воспоминания, фотографии, исторические экскурсы - много интересного.
Иван Васильевич Шардин был директором поселковой школы. Его невестка Ольга Морозова прислала воспоминания фронтовика, в которых скупо, без приукрашивания повествуется о войне. И рассказ о том, как он с войны вернулся.
Думаю, вас тоже зацепит.
Возвращение
Вот и знакомые места. Поезд подходил к станции Пермь вторая. Заскрипели тормоза, эшелон встал. Хлынули на перрон истосковавшиеся по родине фронтовики. Товарный вагон-теплушка почти опустел. Последние солдаты готовились оставить это неуютное, но дорогое душе жилье.
Без прохождения через санпропускник в подвальном помещении вокзала билеты дальше не регистрировали. Еще сотня километров, и вот он - родной дом, что снился несбыточной мечтой в коротких окопных снах солдата.
Иван, сидя у окна, вспоминал прошлое, далекое и близкое. Дома ждали старики. Да и то, ждали ли? Писал он им редко, такая была служба.
На небольшой узловой станции пришлось пересесть в пассажирский поезд из трех вагонов, именуемый «компашка». Сумрачно мерцает в фонаре свеча, лица сливаются в тени. Четыре года назад Иван в точно таком вагоне, а, может быть, в том же самом, уехал на фронт. Хотя на фронт уехать нельзя, можно только уйти, так как последняя сотня километров до боя всегда была пешей.
«Компашка» не любил спешить и шел, покряхтывая на рельсовых стыках. В накатившей дреме Иван вспоминал тусклый вечер проводов в армию. Шел конец первого грозного года войны. Старик-отец что-то говорил, что-то наказывал. А что? Невеселое настроение и оглушительно вопящий паровозик не давали сосредоточиться.
Что же так просил отец? Что, что? Мысль стала надоедливой. Отец сам был в окопах первой мировой войны, перенес тяжелое ранение. И вдруг озарило: «Помни, сынок, когда земля с небом смешается, мое благословение!». Поезд тронулся, а старик все кричал вслед: «Помни!».
Ивана вдруг пробил пот: «Как же я ни разу даже не вспомнил?». Боль заросших ран стала как будто сильнее, но он точно знал: летящую в тебя пулю лбом не остановишь. Бой есть бой. Выбирать - значит искать щель для страха.
Паровозик кукукнул и, скрежеща, стал невероятно грохотать. Маленькая стансушка и поселок по крыши утопали в сугробах снега. В сумрачном вокзале к печке-голландке жались двое бесприютных пассажиров.
Скрипнув почти новыми яловыми сапогами, привычным движением рук расправив складки под ремнем франтоватой шинели, обошел вокруг печки и, подбросив вещмешок на плечо, вышел на улицу.
Прилегающие к станции дома наглухо закрыло полночной темнотой. Спотыкаясь о неровности тропки, обогнув знакомый с детства огород деда Егора, ежась от холода, пошел в темный омут поселка.
«Хоть бы собака сбрехнула, что ли», - подумал Иван.
Под самые крыши домиков громоздятся сугробы. Шел декабрь 1945 года.
Чертыхаясь и поминутно увязая в снегу, нашел дом отца. Сердце глухо забилось. Не было за стенами этого дома любимой девушки, не было и жены. Ивану шел двадцать второй год от роду. Здесь он прожил детство и мимолетные студенческие каникулы. Отсюда ушел на фронт, тут живут родители, от которых отучала студенческая жизнь и солдатская неуверенность в завтрашнем дне.
«Надо было отбить телеграмму», - запоздало упрекнул себя солдат.
Поднял кулак и несколько раз ударил по доскам закрытых ворот. Доски глухо пророкотали. Испугавшись тишины, начал бить по двери каблуком солдатского сапога. Вдруг что-то сдвинулось. В низком оконце мигнул свет. Послышался шорох, громыхнуло ведро, и он узнал родной голос матери.
- Кому так поздно не спится?
Черт толкнул Ивана на солдатское шутовство:
- Пустите, мамаша, переночевать. Я куликовский солдат, вот в щель погон даже можете посмотреть. На вокзале холодно. Будьте добры, пустите!
- Нетутка здесь ночлега, иди отколь пришел.
Скрипнул навес, глухо стукнула дверь, а через минуту в избе погас свет. Иван еще и еще барабанил в дверь, но в доме будто не было никого живого.
Проклиная себя, поминутно увязая в снегу, солдат побрел на станцию, где стоял жуткий холод, мерцала керосиновая лампа. Ноги начали коченеть. Походил взад-вперед, по-солдатски выругался, свернул толстенную самокрутку и решил все-таки попасть домой. Грохотал долго, наконец, снова замерцал свет. Дверь скрипнула - на этот раз услышал голос отца.
- Ну, чо средь ночи буянишь? А то ожгу топором. Во, видишь!
Как будто Иван мог увидеть сквозь дощаные ворота топор в руках старика. По дребезжащему голосу понял, что тот струхнул, стало его жалко. Что бы сказать, что сын пришел с войны. Так нет, когда вожжа попадет под хвост, то и перед смертью выкренделиваем.
- Отец, дорогой, пусти переночевать. Я сын Гриши Кривого из Куликово. Не бежать же мне в село двенадцать километров ночью.
Гриша по кличке Кривой был закадычный друг отца.
- Не может быть, который сын? - вдруг заволновался старик.
- Да средний, который с рыжей головой, - Иван не знал, как звали сыновей Гриши Кривого, но помнил, что средний рыжий.
Отец походил по двору, пытался рассмотреть незваного гостя через подворотню. Через пять минут Иван, скинув шинель, сидел на припечке, блаженно покряхтывая от тепла.
Старики оживились, засветили добавочно семилинейную лампу, мать начала сооружать традиционный деревенский самовар.
Вдруг отец, подойдя вплотную, ахнул:
- Совсем не рыжий, ну мерзавец!
Мать, схватив со стола только что торжественно засвеченную лампу, заплакала:
- Ваня пришел, целый!
Похоронку на сына они получили еще в апреле 1943-го.
Отец, сухенький старичок, до уха Ивану ростом, крякнул:
- Кхе, зелена муха, а я топором тяпнуть…
Руки тряслись, по бороде текли слезы.