Океан в запертой комнате
Из-за двери тянуло солёным ветром. Я прижимался к замочной скважине, вдыхая странный, неуместный внутри каменного особняка запах. Слушал, как что-то тяжело и влажно билось о стены комнаты, шумело и плескало, точно тряпку полоскали в ведре с водой.
Это была та самая запертая дверь, о которой говорил перед смертью отец. “Замок открывается каменным ключом”, - так он сказал. Отец был всем моим миром, служение ему - всей моей жизнью.
А потом он умер, и я, не найдя иного занятия, целыми днями бродил по дому, пока не обнаружил дверь. Отстранившись от замочной скважины, я с трудом разогнул спину - суставы заскрежетали, точно проржавели. Со смертью отца я и сам начал потихоньку умирать. Это даже хорошо, я всё равно не нужен без него. Только бы успеть заглянуть в запертую комнату. Задверный ветер пах так свежо, так славно…
Мне захотелось ощутить его вкус на языке, прикосновения - на веках. Пусть бы он закрыл мне глаза после смерти, раз уж отец не может.
Я пошёл искать ключ. Переставлять ноги становилось всё сложнее. Отведённое мне время стремительно заканчивалось. Когда я зашёл в отцовский кабинет, колени скрипели хуже несмазанных жерновов. В ящике стола нашлась связка ключей. От кладовой, от задней двери, от… Железные. Или из чего они… Отец бы определил.
Один ящик оказался запертым. Я пытался подобрать к нему ключ из связки, но понял, что вижу всё хуже и хуже. Замочная скважина расплывалась, бороздки на ключе превратились в сплошное пятно. Я стукнул по ящику, и он рассыпался в щепки. Боли в руке не возникло.
Я взглянул на свою ладонь. Серая. Не по-стариковски бледная, а серая. Неровная, грубая, совсем как…
Рванулся к выходу. Ха, рванулся… Ноги, уродливые, тяжёлые, волочились по паркету, оставляя глубокие борозды. Если бы не мерещились из-за двери крики чаек, не вылился через скважину солнечный луч, я бы рухнул, не сделал последнего шага.
Перед дверью я понял, что и вправду сделал последний шаг в своей жизни. Лишь бы увидеть волны…
Дверная ручка не позволила мне упасть, Я вцепился в неё пальцами, составленными из голышей. Замочная скважина оказалась на уровне глаз. По форме точно подходящая под фалангу моего мизинца.
С раскатистым грохотом рассыпались ноги. Но я успел ткнуть каменным ключом в замочную скважину.
Дверь слетела с петель, упала передо мной. И над ней покатились волны, ревущие, величественные. Они ликовали, вырвавшись из запертой комнаты, выбив стёкла, и поверх волн тёк жаркий медовый свет солнца. Чайки вопили свои “ки-а-а-а, ки-а-а-а”, усаживались на оконные рамы и, галдя, наблюдали, как по-змеиному выползает за порог песок. Не помню в особняке ни одного такого светлого и прогретого дня…
Шум утих лишь к следующему утру. В доме шелестели волны, за домом шелестели волны, солнце светило и над крышей, и под крышей. Я лежал на песчаной отмели и ощущал себя счастливым. Хотел было сказать океану, что скучал по нему, только вот груда камней говорить не умеет. Но он всё равно понял. В плеске волн, подмывающих стены особняка, мне даже послышалось: “Я тоже”.
Это была та самая запертая дверь, о которой говорил перед смертью отец. “Замок открывается каменным ключом”, - так он сказал. Отец был всем моим миром, служение ему - всей моей жизнью.
А потом он умер, и я, не найдя иного занятия, целыми днями бродил по дому, пока не обнаружил дверь. Отстранившись от замочной скважины, я с трудом разогнул спину - суставы заскрежетали, точно проржавели. Со смертью отца я и сам начал потихоньку умирать. Это даже хорошо, я всё равно не нужен без него. Только бы успеть заглянуть в запертую комнату. Задверный ветер пах так свежо, так славно…
Мне захотелось ощутить его вкус на языке, прикосновения - на веках. Пусть бы он закрыл мне глаза после смерти, раз уж отец не может.
Я пошёл искать ключ. Переставлять ноги становилось всё сложнее. Отведённое мне время стремительно заканчивалось. Когда я зашёл в отцовский кабинет, колени скрипели хуже несмазанных жерновов. В ящике стола нашлась связка ключей. От кладовой, от задней двери, от… Железные. Или из чего они… Отец бы определил.
Один ящик оказался запертым. Я пытался подобрать к нему ключ из связки, но понял, что вижу всё хуже и хуже. Замочная скважина расплывалась, бороздки на ключе превратились в сплошное пятно. Я стукнул по ящику, и он рассыпался в щепки. Боли в руке не возникло.
Я взглянул на свою ладонь. Серая. Не по-стариковски бледная, а серая. Неровная, грубая, совсем как…
Рванулся к выходу. Ха, рванулся… Ноги, уродливые, тяжёлые, волочились по паркету, оставляя глубокие борозды. Если бы не мерещились из-за двери крики чаек, не вылился через скважину солнечный луч, я бы рухнул, не сделал последнего шага.
Перед дверью я понял, что и вправду сделал последний шаг в своей жизни. Лишь бы увидеть волны…
Дверная ручка не позволила мне упасть, Я вцепился в неё пальцами, составленными из голышей. Замочная скважина оказалась на уровне глаз. По форме точно подходящая под фалангу моего мизинца.
С раскатистым грохотом рассыпались ноги. Но я успел ткнуть каменным ключом в замочную скважину.
Дверь слетела с петель, упала передо мной. И над ней покатились волны, ревущие, величественные. Они ликовали, вырвавшись из запертой комнаты, выбив стёкла, и поверх волн тёк жаркий медовый свет солнца. Чайки вопили свои “ки-а-а-а, ки-а-а-а”, усаживались на оконные рамы и, галдя, наблюдали, как по-змеиному выползает за порог песок. Не помню в особняке ни одного такого светлого и прогретого дня…
Шум утих лишь к следующему утру. В доме шелестели волны, за домом шелестели волны, солнце светило и над крышей, и под крышей. Я лежал на песчаной отмели и ощущал себя счастливым. Хотел было сказать океану, что скучал по нему, только вот груда камней говорить не умеет. Но он всё равно понял. В плеске волн, подмывающих стены особняка, мне даже послышалось: “Я тоже”.