4 итальянских пиита
Эдоардо Сангвинетти
Это кот в сапогах, это барселонский мир между Карлом V и Климентом VII, это паровоз, это цветущее миндальное дерево, это морской конек, но, перевернув страницу, Аллесандро,
ты увидишь деньги;
это спутники Юпитера, это автострада Солнца, это классная доска, это первый том «Poetae Latini Aevi Carolini», это ботинки, это ложь, это афинская школа, это сливочное масло, это открытка, которую я получил сегодня из Финляндии, это жевательная мышца, это аборт, но, перевернув страницу, Алессандро,
ты увидишь деньги;
вот это деньги,
а это генералы с их пулеметами, а это кладбища
с их могилами, а это банки с их сейфами,
а это учебники истории с их историями, но, перевернув страницу, Алессандро, ты ничего не увидишь.
Перевод Евг. Солоновича
Ламберто Пиньотти
БЕЗЛИЧИЕ ЛИЧНОСТИ
Бросаю беглый взгляд вдоль улицы -
мир, вселенная здесь ни при чём, дело во мне.
Почти никогда не вижу ничего.
И сам я - никто. Почти всегда.
Уничтожиться - это уже удача.
Эти условные рефлексы
и эти чуждые сны...
Только сны - я грежу, и всё грезит вместе со мной.
В город врывается весна,
и полдень полон новизны.
Лишённый всего, как любой другой,
и ото всего далёкий,
я верю в своё превосходство,
верю, что всё уже преодолено:
эти светлые тени древесных ветвей,
к примеру.
Перевод Э. Ананиашвили
Бартоло Каттафи
МИМИКРИЯ
Мы пришли,
дабы увидеть и победить.
Проверка показала -
орудия сломаны,
оружие затуплено
и тому подобное.
После тяжких горных переходов
невозможно выстоять
и победить.
Камнепады, вражеские стрелы,
и - увы - охраняемые тропинки.
Тогда для маскировки мы сменили
окраску: в плащах противника
атаковали самих себя.
Наши собственные удары были самыми страшными.
Перевод А. Эппеля
Элио Пальярани
Достаточные основания для отчаяния
Aльфредо Джулиани
Поэт, что нам ведомо ныне о смерти,
нашей собственной?
Поэт, это слово, которое я
обычно не употребляю, но сейчас без него не обойдешься,
потому что, если мы отвергли утешения всяких святош,
разве не дело поэтов сказать о смерти, объяснить смерть?
Ты
соглашался со мной, когда в мальчишеских стихах
я страдал, и у меня надменно кружилась голова
от страха, что я не смогу умереть. Или от веры.
Передохнем,
перечитываю это начало, недурно, потираю руки,
по погоде в них сказывается ревматизм, снимаю очки,
рассматриваю глаза в зеркале. Ничего не смыслю,
не берусь судить,
но в душе убежден, что врачи определяют все по глазам,
не знаю,
какие они у меня - мутные, выпученные или расширенные -
и что можно по ним определить, знаю, что болит шейный нерв,
что ночная работа сегодня возбудит меня, однако не возражал бы
против этого, если бы ночи через три сон восстановился.
Альфредо, я постоянно
спрашиваю у друзей, как я выгляжу, какой у меня цвет лица.
И у тебя
такое же детское мышление, ты так же
порою бледнеешь, съев что-нибудь.
Бессмертные попадаются не слишком часто,
нам говорили, что бессмертно человечество,
а не отдельные люди,
что мы так же, как и все живое,
бессмертны в любви, порождающей жизнь.
Я сомневался, что любовь единственный дозволенный акт
вне пределов необходимого уважения к привычкам,
я сомневался в великой взаимосвязи природы
и в том, что когда я бываю с женщиной, море смотрит на нас
и находит в нас смысл
или что мы глядим на море и находим в нем смысл.
Что действительно отличает человека, это заклад,
вот фраза придуманная элитой, так или иначе есть люди,
которые бьются об заклад, что не умрут.
Вот в чем надменность: верить
что твой труд, усилия, что не просто ты сам, а ты
в степени идеала полезен
другим; вот в чем доверчивость: думать, что история
разумна; и так далее; самое интересное, что единственный,
у которого нет шансов выиграть заклад,
что единственный, чье произведение переживет его,
хотя бы на месяц,
это именно тот, кто бился об заклад,
потому что он умрет.
Я сказал ей:
в тот самый год, когда я ощутил призывы пола,
между тридцать девятым и сороковым,
я довольно неудачно переводил сонет Шекспира:
"Shall I compare thee to a summer's day?"
с концовкой "Покуда люди дышат,
мой стих останется живым
и ты в нем будешь жить".
И ты,
образ женщины, окончишься с этим стихом?
Теперь, когда дыхание иссякает,
не время ли исполнить
договор?
Я выкурил двести сигарет
за двенадцать часов, проведенных с нею,
лишь бы не заниматься любовью;
ее лицо пылало,
расцветало от нежности,
но во мне разливалась
только резь в желудке
с желчью и экскрементами,
а потом страх и желание попасть к врачу.
И еще этот рак колена, зараженное колено,
какие вопли, бей здесь - сказал бы фашисту,
бей по колену, там, где рак.
Сколько набралось алиби, чтобы не любить,
а она настаивает по телефону:
если ты интересуешься, что со мной, добавлю, что он
в Болонье,
что теперь ему ампутируют ногу.
Меня давно не влекут
авантюры духа, давно пылание
только опустошает меня и я не способен
писать стихи по-прежнему на собственной шкуре, превознося
свои же поражения, преувеличивая значение
своих и ее предпоследних вспышек,
морализировать
для собственного утешения о всеобщей смерти.
Но если все это только богохульство,
в таком случае Брехт уже завещал передать
нашим сыновьям:
простите нас за нашу эпоху.
Перевод Б. Слуцкого
Это кот в сапогах, это барселонский мир между Карлом V и Климентом VII, это паровоз, это цветущее миндальное дерево, это морской конек, но, перевернув страницу, Аллесандро,
ты увидишь деньги;
это спутники Юпитера, это автострада Солнца, это классная доска, это первый том «Poetae Latini Aevi Carolini», это ботинки, это ложь, это афинская школа, это сливочное масло, это открытка, которую я получил сегодня из Финляндии, это жевательная мышца, это аборт, но, перевернув страницу, Алессандро,
ты увидишь деньги;
вот это деньги,
а это генералы с их пулеметами, а это кладбища
с их могилами, а это банки с их сейфами,
а это учебники истории с их историями, но, перевернув страницу, Алессандро, ты ничего не увидишь.
Перевод Евг. Солоновича
Ламберто Пиньотти
БЕЗЛИЧИЕ ЛИЧНОСТИ
Бросаю беглый взгляд вдоль улицы -
мир, вселенная здесь ни при чём, дело во мне.
Почти никогда не вижу ничего.
И сам я - никто. Почти всегда.
Уничтожиться - это уже удача.
Эти условные рефлексы
и эти чуждые сны...
Только сны - я грежу, и всё грезит вместе со мной.
В город врывается весна,
и полдень полон новизны.
Лишённый всего, как любой другой,
и ото всего далёкий,
я верю в своё превосходство,
верю, что всё уже преодолено:
эти светлые тени древесных ветвей,
к примеру.
Перевод Э. Ананиашвили
Бартоло Каттафи
МИМИКРИЯ
Мы пришли,
дабы увидеть и победить.
Проверка показала -
орудия сломаны,
оружие затуплено
и тому подобное.
После тяжких горных переходов
невозможно выстоять
и победить.
Камнепады, вражеские стрелы,
и - увы - охраняемые тропинки.
Тогда для маскировки мы сменили
окраску: в плащах противника
атаковали самих себя.
Наши собственные удары были самыми страшными.
Перевод А. Эппеля
Элио Пальярани
Достаточные основания для отчаяния
Aльфредо Джулиани
Поэт, что нам ведомо ныне о смерти,
нашей собственной?
Поэт, это слово, которое я
обычно не употребляю, но сейчас без него не обойдешься,
потому что, если мы отвергли утешения всяких святош,
разве не дело поэтов сказать о смерти, объяснить смерть?
Ты
соглашался со мной, когда в мальчишеских стихах
я страдал, и у меня надменно кружилась голова
от страха, что я не смогу умереть. Или от веры.
Передохнем,
перечитываю это начало, недурно, потираю руки,
по погоде в них сказывается ревматизм, снимаю очки,
рассматриваю глаза в зеркале. Ничего не смыслю,
не берусь судить,
но в душе убежден, что врачи определяют все по глазам,
не знаю,
какие они у меня - мутные, выпученные или расширенные -
и что можно по ним определить, знаю, что болит шейный нерв,
что ночная работа сегодня возбудит меня, однако не возражал бы
против этого, если бы ночи через три сон восстановился.
Альфредо, я постоянно
спрашиваю у друзей, как я выгляжу, какой у меня цвет лица.
И у тебя
такое же детское мышление, ты так же
порою бледнеешь, съев что-нибудь.
Бессмертные попадаются не слишком часто,
нам говорили, что бессмертно человечество,
а не отдельные люди,
что мы так же, как и все живое,
бессмертны в любви, порождающей жизнь.
Я сомневался, что любовь единственный дозволенный акт
вне пределов необходимого уважения к привычкам,
я сомневался в великой взаимосвязи природы
и в том, что когда я бываю с женщиной, море смотрит на нас
и находит в нас смысл
или что мы глядим на море и находим в нем смысл.
Что действительно отличает человека, это заклад,
вот фраза придуманная элитой, так или иначе есть люди,
которые бьются об заклад, что не умрут.
Вот в чем надменность: верить
что твой труд, усилия, что не просто ты сам, а ты
в степени идеала полезен
другим; вот в чем доверчивость: думать, что история
разумна; и так далее; самое интересное, что единственный,
у которого нет шансов выиграть заклад,
что единственный, чье произведение переживет его,
хотя бы на месяц,
это именно тот, кто бился об заклад,
потому что он умрет.
Я сказал ей:
в тот самый год, когда я ощутил призывы пола,
между тридцать девятым и сороковым,
я довольно неудачно переводил сонет Шекспира:
"Shall I compare thee to a summer's day?"
с концовкой "Покуда люди дышат,
мой стих останется живым
и ты в нем будешь жить".
И ты,
образ женщины, окончишься с этим стихом?
Теперь, когда дыхание иссякает,
не время ли исполнить
договор?
Я выкурил двести сигарет
за двенадцать часов, проведенных с нею,
лишь бы не заниматься любовью;
ее лицо пылало,
расцветало от нежности,
но во мне разливалась
только резь в желудке
с желчью и экскрементами,
а потом страх и желание попасть к врачу.
И еще этот рак колена, зараженное колено,
какие вопли, бей здесь - сказал бы фашисту,
бей по колену, там, где рак.
Сколько набралось алиби, чтобы не любить,
а она настаивает по телефону:
если ты интересуешься, что со мной, добавлю, что он
в Болонье,
что теперь ему ампутируют ногу.
Меня давно не влекут
авантюры духа, давно пылание
только опустошает меня и я не способен
писать стихи по-прежнему на собственной шкуре, превознося
свои же поражения, преувеличивая значение
своих и ее предпоследних вспышек,
морализировать
для собственного утешения о всеобщей смерти.
Но если все это только богохульство,
в таком случае Брехт уже завещал передать
нашим сыновьям:
простите нас за нашу эпоху.
Перевод Б. Слуцкого