Деньги и инфляция
В комментариях к предыдущей записи ( как печатать деньги), всплыла тема - имеет ли вообще динамика денег какое-то значение? Надо ли смотреть на денежные агрегаты в каких-либо прогностических целях, и если да - то на какие? Ну да. В моделях, лежащих в основе инфляционного таргетирования (ИТ), переменная «деньги» как таковая не участвует - только реальный процент, влияющий на совокупный спрос (гэп ВВП); кривая Филипса для определения инфляции в зависимости от гэпа (безработицы) и инфляционных ожиданий; и денежное правило - задающее реакцию ЦБ (номинальную ставку по его операциям) в зависимости от отклонения прогнозной инфляции от цели и возможно (в эклектичном варианте ИТ) - от уровня безработицы (гэпа ВВП).
Три уравнения для трех переменных (номинальный процент, гэп, инфляция). И все. А как же «инфляция всегда и везде монетарный феномен»? Справедлив ли в каком-то виде этот тезис, и поглядывают ли все же центробанкиры на денежные агрегаты, принимая решения о тех или иных поворотах в своей политике, по традиции все же называющейся монетарной? Ниже небольшое историческое введение, за которое я прошу прощения у тех, кто в теме - им оно покажется банальным, общеизвестным и куцым, и - как обычно - несколько графиков в тему на российской статистике.
От Давида до Милтона и далее
Примерно 100 лет назад Ирвинг Фишер сформулировал так называемый транзакционный вариант количественной теории денег - уравнение обмена, знаменитое MV=PQ. Даже не знаю, надо ли приводить расшифровку обозначений, настолько все это известно, но все-таки: M - количество денег (первоначально - наличных в обращении, дальше Фишер расширяет формулу еще и с учетом депозитов до востребования), V- скорость их обращения (СОД), Р - уровень цен, Q - количество товаров или сделок.
Сама по себе эта формула - просто тавтология. В ее правой и левой части разными способами записано одно и то же - сумма товарообменных операций в денежном выражении. Но Фишер предполагал нечто большее - что «среднее время пребывания денег в одних и тех же руках очень точно определено» и, стало быть - увеличение количества денег «оставило бы скорость почти неизменной». И даже подтверждал это статистическими выкладками по США за 1896-1909 годы.
Тогда сумма наличных в обращении резко выросла - на 80%, что и неудивительно. Это время, как мы сейчас сказали бы, кредитного «пузыря» между двумя сокрушительными финансовыми паниками 1893 и 1907 годов, каждая из которых приводила к катастрофической утечке капитала (золота) с тогдашних развивающихся рынков, то есть, в первую очередь - из Америки. (Последняя из этих паник, кстати, родила идею о создании ФРС для помощи банкам в периоды паник, реализовавшуюся после длительных согласований и утрясок только 6 лет спустя - это иллюстрирует очевидное наблюдение, что структурно-институциональным развитием экономики движут только кризисы.) Скорость же обращения денег осталась почти постоянной. Точнее, она замедлилась, но не так сильно - лишь на 12%. Так что уровню цен тоже пришлось подрасти - на целых 65%.
К этому можно добавить что, конечно, Фишер не был первооткрывателем довольно очевидной гипотезы, что уровень товарных цен при прочих равных условиях в среднем изменяется примерно пропорционально количеству монет в кошельках граждан. Так, уже Дэвид Юм в заметке 1750 года «О деньгах» формулирует так называемый «постулат однородности» - удвоение количества денег приводит, спустя некоторое время, к удвоению общего уровня цен, но не меняет относительных меновых пропорций между товарами (правда, эта нейтральность денег достигается у него лишь в конечном счете, после серии кратковременных «реальных» эффектов, активизируемых притоком денег).
Немного позже другой Дэвид, Риккардо, распространил этот принцип и на тогдашнюю экзотику - бумажные фидуциарные деньги, выпускавшиеся некоторыми монархами с конца 17-ого века ввиду нехватки настоящих, разменных на золото/серебро денег. Как мы сказали бы теперь - в качестве инструмента взаимозачетов для бюджетного финансирования и уплаты налогов. Что было существенно - ведь в отличие от количества монет из благородных металлов (которые, правда, тоже можно было «портить»), казначейскую эмиссию ограничивало только благоразумие соответствующего министра финансов. «Учреждение банка этого типа [эмиссионного]… действует так же, как и открытие рудника» - пишет Риккардо, возбуждая негодование, по крайней мере, одного въедливого читателя - К.Маркса, в представления которого о трудоемкости, как универсальной основе цен всего, в том числе и денег, количественная теория не вписывалась.
У нас, кстати, тоже ходили такие деньги со времен Екатерины - ее внук выиграл на них войну с Наполеоном, правда, доведя бюджет до огромного дефицита, а финансировавший (эмиссионно) этот дефицит казначейский рубль - до жуткой девальвации. И если кто помнит какие-нибудь книжки, относящиеся к первой трети XIX века, хотя бы письма Пушкина, то там авторы частенько уточняют - в каких именно рублях, серебром или ассигнациями, выражена та или иная сумма (например, карточного проигрыша). Что и неудивительно - курс бумажного рубля упал за 1806-14 годы в 3.4 раза, составляя к моменту победы лишь 20 коп. серебром. И эта довольно нелепая ситуация - котировки одной внутренней денежной единицы к другой - сохранялась вплоть до денежной реформы 1839-43 годов. С ней Россия переходила на (разменные на металл) кредитные деньги, продержавшиеся до Крымской войны, в свою очередь также поставившей финансы Империи раком, и на какое-то время сделавшей рубль «деревянным», неконвертируемым официально в «резервные валюты» (т.е. золото и серебро).
Этот «постулат однородности», согласно которому деньги и денежная политика, в конечном счете, влияют только на уровень цен и инфляции, лежал в основе большей части экономических взглядов в последующие 260 лет. Было лишь две сравнительно влиятельные (и к тому же конкурировавшие между собой в объяснении кризисов) теории, основанных на отказе от этого постулата, на какое-то время уводивших более или менее многочисленных адептов с магистрального пути. Это «австрийская теория делового цикла» (ABCT) и кейнсианство. Обе они предполагают, что изменение количества денег оказывает существенное, и не поддающееся естественной корректировке с помощью ценового механизма, влияние на реальные процентные ставки. (Согласно «меэйнстримным» взглядам, реальная ставка процента не имеет к деньгам особого отношения - она определяется предельной производительностью капитала, ну, или предпочтением текущего потребления будущему - в равновесии эти вещи совпадают - и может отличаться от нее лишь краткосрочно). Но о них как-нибудь отдельно.
Вообще же вопросы происхождения денег и общего уровня цен мало занимали классическую экономическую теорию, именно из-за «постулата однородности», казавшегося вполне очевидным. Отсутствие интереса к вопросу, почему денег в хозяйстве именно столько, во времена, когда деньги приходилось «откапывать из-под земли», или они - уже откопанные - притекали из-за границы в обмен на «простой продукт», в общем-то, и понятно. Сколько добыли, столько и есть. Хотя вообще-то можно и дальше поинтересоваться, а почему добыли не больше и не меньше, а именно столько? (Маркс, кстати и на это предлагал ответ в своей теории трудоемкости как мере всего, объясняя случавшиеся порой инфляционные процессы сдвигами в технологии добычи денежных металлов, что для своего времени было сущей правдой).
Однако, во времена, когда Фридман начал полемику с кейнсианцами по поводу происхождения Великой депрессии, эмпирическое подтверждение «постулата однородности» в каком-либо виде приобрело решающее значение. Слова «в каком-либо виде» связаны с тем, что первоначальная, или «наивная» количественная теория денег, со всей очевидностью неверна. СОД не остается постоянной с течением времени. Причем ее изменения связаны с разными причинами. С движением фаз цикла - сам Фридман отмечал, что движение СОД совпадает с изменением реального ВВП в пределах конъюнктурного цикла - скорость обращения денег замедляется, когда ВВП падает, и ускоряется в фазе подъема. С резким ускорением инфляции, когда происходит «бегство» от обесценивающихся денег. Так, в процессе «перехода к рынку» в 1992 году в России СОД выросла по наличным в разы, а по банковским депозитам - в десятки раз, что сделало инфляцию необычайно сильной и устойчивой. Кроме того, СОД имеет еще и долгосрочный тренд (с ростом доходов денежные накопления растут еще быстрей). И все это сильно осложняет влияние количества денег в обращении на масштаб цен.
В виде, сформулированном Фридманом (в оригинальной работе 1958 года), форма «стабильной» функции спроса на деньги (на денежные «остатки» или «запасы» в виде наличных и банковских депозитов) опиралась на «кембриджский» вариант количественной теории. Туда подставлен ВВП вместо общей суммы сделок (отличие от транзакционной версии Фишера в том, что последняя наряду с конечным включает также операции с промежуточным продуктом), а место СОД занимает коэффициент, показывающий, какую часть номинального ВВП люди предпочитают хранить в виде денег.
Дополнительно фридмановское уравнение спроса на деньги содержало коэффициент эластичности, отражающий ускоренный рост спроса на деньги с ростом ВВП (у Фридмана за период 1870-1954 годы он получился существенно больше единицы, 1.81, что позволяло характеризовать деньги как «предмет роскоши»). Кроме того, в качестве аргумента этой функции он использовал не текущий, а усредненный за несколько предыдущих лет ВВП («постоянный доход»), что должно было исключить краткосрочные колебания и отразить процесс адаптации спроса на деньги к росту доходов. А в качестве денег - М2 (деньги + квази-деньги, т.е.срочные и сберегательные вклады). Заметим, что и Фишеру, и Кейнсу сама мысль считать срочные депозиты деньгами показалась бы абсолютно дикой. В их понимании «деньги» - это то, что обслуживает транзакции, процесс перехода благ из одних рук в другие.
Как бы то ни было, устойчивая связь номинального ВВП с количеством денег в обращении, которую вроде бы установил Фридман, подтверждала его идею о том, что экономические кризисы - чисто денежный феномен. Падение количества денег в обращении приводит, по Фридману, сначала к спаду реального ВВП, и лишь затем к снижению масштаба цен. Сам Фридман (в опубликованной в 1963 году вместе в Анной Шварц «Монетарной истории США») связывал перерастание заурядного циклического спада конца 20-х годов в Великую депрессию со смертью в 1928 году управляющего ФРБ Нью-Йорка Б.Стронга, выступавшего за активную политику «печатания денег» и массированную скупку государственных ценных бумаг для преодоления уже обозначившейся к тому времени нехватки денег.
Последовавшая затем «борьба за власть» внутри ФРС завершилась победой сторонников «здоровых финансов». В итоге в 1929-32 годах выпуск банкнот ФРС ограничивался портфелем учтенных краткосрочных векселей реального сектора, количество которых в условиях кризиса кумулятивно сжималось, так что общее предложение денег сократилось на треть (точнее, на 35% сентября 1929 по март 1932 года). Лишь в начале 1932 года под давлением нарастающей критики из конгресса США руководство ФРС временно «поступилось принципами» и перешло к политике «количественного ослабления», предприняв крупномасштабные закупки бумаг казначейства США.
Надо сказать, что и статистические оценки Фридмана, и его выводы подвергались в то время резкой критике, если не сказать - осмеянию. Высокая чувствительность спроса на деньги к доходу (номинальному ВВП) и, напротив, его «нечувствительность» к процентной ставке объяснялась применением сглаженных рядов ВВП и «слишком широкого» денежного агрегата. Действительно, при учете в составе денег срочных вкладов влияние повышения процентных ставок них становится «двусторонним» - снижая стимулы к расширению в «беспроцентной» части денег (наличные и расчетные/текущие счета), оно одновременно стимулирует рост депозитов, по которым уплачивается процент.
Наконец, сам тезис об «экзогенности» денег, о том, что ФРС может при желании напечатать их, сколько захочет, также тогда показался чересчур смелым. Резкое сжатие количества денег, отмеченное выше, нельзя объяснить как следствие сокращения денежной базы, по которой традиционно судят о жесткости политики денежных властей. В сентябре 1931 года, т.е. к концу периода, когда ФРС, по мнению авторов «Монетарной истории…» проявляла крайнюю пассивность, денежная база составляла 7.498 млрд. долл. против 7.045 в сентябре 1929 года. К марту 1933 года (кульминация кризиса, когда Рузвельт распорядился о закрытии всех банков в США) она вообще выросла на 18.9%. Ставки до осени 1931 года также снижались, пока ФРС не была вынуждена поднять переучетную ставку в связи с отменой золотого стандарта в Англии (замечу попутно, что введение там золотого стандарта несколькими годами раньше чуть не довело эту страну до пролетарской революции и привело к резкому обострению советско-британских отношений).
Получалось, что ФРС делала все что могла, а то, что ее «правильные» действия наложились на кризис доверия, массовое изъятие депозитов из банков и острое кредитное сжатие - так ведь управлять «инстинктами» хозяйствующих субъектов вроде как не в ее власти. Тем не менее, время шло, и уже в тосте по случаю 90-летия Фридмана, наиболее авторитетный исследователь Великой депрессии, Б.Бернанке, только что назначенный главой ФРС, признал - «да, это сделали мы». Вскоре ему представится возможность продемонстрировать свои взгляды на практике. В кризисе от денежных властей, чтобы «печать деньги», требуется недюжинная изобретательность. Оглядываться на денежную базу (баланс самой ФРС) при этом не очень-то надо.
Однако с практическим применений рекомендаций, вытекавших из функции «стабильного» спроса на деньги, предписывавшим центральным банкам «денежную конституцию» - поддержание стабильных темпов денежной массы, за которым теоретически должна следовать стабильность в росте номинального ВВП, дело не заладилось. Причина - в резких и неожиданных краткосрочных колебания СОД, с которой впервые остро столкнулись во время рецессии 1982 года, от принципов монетарного таргетирования в чистом виде пришлось отказаться (формально на них перешли, кажется, только Центробанки Швейцарии и Германии, но и ФРС под руководством П.Волкера, вроде бы как-то неформально держалась этих принципов).
Впрочем, на эту тему написано столько, в том числе и тут (открывается щелчком по тегу Инфляционное таргетирование), что можно не повторяться. Однако и переход к политике ИТ не освобождает от необходимости как-то прогнозировать инфляцию, а стало быть, поглядывать на денежные агрегаты, которые при некотором стечении обстоятельств могут служить опережающими индикаторами грядущего спада или инфляционного всплеска.
Ну вот. Дальнейшие исторические детали можно посмотреть, например, в [1], а тут, похоже, и так с ними перебор.
Спрос на деньги в России
Это почти аналог фридмановской функции «стабильного спроса на деньги» образца 1958 года, только в виде аргумента - текущий (сезонно сглаженный квартальный) ВВП вместо «постоянного» (среднего за ряд периодов). Как видим, приближение само по себе довольно неважное, слишком широкий доверительный интервал. И также видим рост «монетизации» - замедление СОД по мере роста ВВП. Люди имеют больше денежных сбережений по мере роста доходов, и отсюда на 1% прироста денежной массы цены в среднем повышались на 0.77% (1/1.29), при условии неизменности реального ВВП. Но в отдельные периоды, в частности после кризисов 1998-го и 2008-го годов, видим серьезные отклонения от этой закономерности, причем в разные стороны.
Вставлена зависимость от времени, в соответствии с которой рост спроса на деньги отчасти происходит автономно (в среднем на 16% (=0.04179*4) в год), независимо от роста номинальных доходов. Приближение роста денег тут много лучше, а связь расширения денег с инфляций получается совсем иной - на 1% дополнительного прироста денежной массы придется рост цен на 1.6%. Но чем может быть объяснен «автономный» рост спроса на деньги?
Одно из возможных объяснений может быть связано со снижением инфляции. Такая связь - это так называемая модель Ф.Кейгена, изучавшего в 50-х годах прошлого века причины катастрофической инфляции, пережитой после ПМВ и ВМВ некоторыми странами. Он нашел, что в условиях острой инфляции, единственным существенным фактором спроса на деньги становятся инфляционные ожидания. Однако для России в период 1995-2010 года, хотя и пережившей в 1998-99 годах экстремальную инфляцию, вклад этого фактора в спрос на деньги статистически незначим.
Таким образом, приходится констатировать, что в нашем случае какая-то связь денег и инфляции, по крайней мере, в среднем на долгосрочном интервале существует. Но описать ее количественно и, тем более, как-то применить в прогнозировании, весьма затруднительно. Поглядывать на денежные агрегаты стоит, но от однозначных выводов лучше все-таки воздерживаться.
Литература.
Три уравнения для трех переменных (номинальный процент, гэп, инфляция). И все. А как же «инфляция всегда и везде монетарный феномен»? Справедлив ли в каком-то виде этот тезис, и поглядывают ли все же центробанкиры на денежные агрегаты, принимая решения о тех или иных поворотах в своей политике, по традиции все же называющейся монетарной? Ниже небольшое историческое введение, за которое я прошу прощения у тех, кто в теме - им оно покажется банальным, общеизвестным и куцым, и - как обычно - несколько графиков в тему на российской статистике.
От Давида до Милтона и далее
Примерно 100 лет назад Ирвинг Фишер сформулировал так называемый транзакционный вариант количественной теории денег - уравнение обмена, знаменитое MV=PQ. Даже не знаю, надо ли приводить расшифровку обозначений, настолько все это известно, но все-таки: M - количество денег (первоначально - наличных в обращении, дальше Фишер расширяет формулу еще и с учетом депозитов до востребования), V- скорость их обращения (СОД), Р - уровень цен, Q - количество товаров или сделок.
Сама по себе эта формула - просто тавтология. В ее правой и левой части разными способами записано одно и то же - сумма товарообменных операций в денежном выражении. Но Фишер предполагал нечто большее - что «среднее время пребывания денег в одних и тех же руках очень точно определено» и, стало быть - увеличение количества денег «оставило бы скорость почти неизменной». И даже подтверждал это статистическими выкладками по США за 1896-1909 годы.
Тогда сумма наличных в обращении резко выросла - на 80%, что и неудивительно. Это время, как мы сейчас сказали бы, кредитного «пузыря» между двумя сокрушительными финансовыми паниками 1893 и 1907 годов, каждая из которых приводила к катастрофической утечке капитала (золота) с тогдашних развивающихся рынков, то есть, в первую очередь - из Америки. (Последняя из этих паник, кстати, родила идею о создании ФРС для помощи банкам в периоды паник, реализовавшуюся после длительных согласований и утрясок только 6 лет спустя - это иллюстрирует очевидное наблюдение, что структурно-институциональным развитием экономики движут только кризисы.) Скорость же обращения денег осталась почти постоянной. Точнее, она замедлилась, но не так сильно - лишь на 12%. Так что уровню цен тоже пришлось подрасти - на целых 65%.
К этому можно добавить что, конечно, Фишер не был первооткрывателем довольно очевидной гипотезы, что уровень товарных цен при прочих равных условиях в среднем изменяется примерно пропорционально количеству монет в кошельках граждан. Так, уже Дэвид Юм в заметке 1750 года «О деньгах» формулирует так называемый «постулат однородности» - удвоение количества денег приводит, спустя некоторое время, к удвоению общего уровня цен, но не меняет относительных меновых пропорций между товарами (правда, эта нейтральность денег достигается у него лишь в конечном счете, после серии кратковременных «реальных» эффектов, активизируемых притоком денег).
Немного позже другой Дэвид, Риккардо, распространил этот принцип и на тогдашнюю экзотику - бумажные фидуциарные деньги, выпускавшиеся некоторыми монархами с конца 17-ого века ввиду нехватки настоящих, разменных на золото/серебро денег. Как мы сказали бы теперь - в качестве инструмента взаимозачетов для бюджетного финансирования и уплаты налогов. Что было существенно - ведь в отличие от количества монет из благородных металлов (которые, правда, тоже можно было «портить»), казначейскую эмиссию ограничивало только благоразумие соответствующего министра финансов. «Учреждение банка этого типа [эмиссионного]… действует так же, как и открытие рудника» - пишет Риккардо, возбуждая негодование, по крайней мере, одного въедливого читателя - К.Маркса, в представления которого о трудоемкости, как универсальной основе цен всего, в том числе и денег, количественная теория не вписывалась.
У нас, кстати, тоже ходили такие деньги со времен Екатерины - ее внук выиграл на них войну с Наполеоном, правда, доведя бюджет до огромного дефицита, а финансировавший (эмиссионно) этот дефицит казначейский рубль - до жуткой девальвации. И если кто помнит какие-нибудь книжки, относящиеся к первой трети XIX века, хотя бы письма Пушкина, то там авторы частенько уточняют - в каких именно рублях, серебром или ассигнациями, выражена та или иная сумма (например, карточного проигрыша). Что и неудивительно - курс бумажного рубля упал за 1806-14 годы в 3.4 раза, составляя к моменту победы лишь 20 коп. серебром. И эта довольно нелепая ситуация - котировки одной внутренней денежной единицы к другой - сохранялась вплоть до денежной реформы 1839-43 годов. С ней Россия переходила на (разменные на металл) кредитные деньги, продержавшиеся до Крымской войны, в свою очередь также поставившей финансы Империи раком, и на какое-то время сделавшей рубль «деревянным», неконвертируемым официально в «резервные валюты» (т.е. золото и серебро).
Этот «постулат однородности», согласно которому деньги и денежная политика, в конечном счете, влияют только на уровень цен и инфляции, лежал в основе большей части экономических взглядов в последующие 260 лет. Было лишь две сравнительно влиятельные (и к тому же конкурировавшие между собой в объяснении кризисов) теории, основанных на отказе от этого постулата, на какое-то время уводивших более или менее многочисленных адептов с магистрального пути. Это «австрийская теория делового цикла» (ABCT) и кейнсианство. Обе они предполагают, что изменение количества денег оказывает существенное, и не поддающееся естественной корректировке с помощью ценового механизма, влияние на реальные процентные ставки. (Согласно «меэйнстримным» взглядам, реальная ставка процента не имеет к деньгам особого отношения - она определяется предельной производительностью капитала, ну, или предпочтением текущего потребления будущему - в равновесии эти вещи совпадают - и может отличаться от нее лишь краткосрочно). Но о них как-нибудь отдельно.
Вообще же вопросы происхождения денег и общего уровня цен мало занимали классическую экономическую теорию, именно из-за «постулата однородности», казавшегося вполне очевидным. Отсутствие интереса к вопросу, почему денег в хозяйстве именно столько, во времена, когда деньги приходилось «откапывать из-под земли», или они - уже откопанные - притекали из-за границы в обмен на «простой продукт», в общем-то, и понятно. Сколько добыли, столько и есть. Хотя вообще-то можно и дальше поинтересоваться, а почему добыли не больше и не меньше, а именно столько? (Маркс, кстати и на это предлагал ответ в своей теории трудоемкости как мере всего, объясняя случавшиеся порой инфляционные процессы сдвигами в технологии добычи денежных металлов, что для своего времени было сущей правдой).
Однако, во времена, когда Фридман начал полемику с кейнсианцами по поводу происхождения Великой депрессии, эмпирическое подтверждение «постулата однородности» в каком-либо виде приобрело решающее значение. Слова «в каком-либо виде» связаны с тем, что первоначальная, или «наивная» количественная теория денег, со всей очевидностью неверна. СОД не остается постоянной с течением времени. Причем ее изменения связаны с разными причинами. С движением фаз цикла - сам Фридман отмечал, что движение СОД совпадает с изменением реального ВВП в пределах конъюнктурного цикла - скорость обращения денег замедляется, когда ВВП падает, и ускоряется в фазе подъема. С резким ускорением инфляции, когда происходит «бегство» от обесценивающихся денег. Так, в процессе «перехода к рынку» в 1992 году в России СОД выросла по наличным в разы, а по банковским депозитам - в десятки раз, что сделало инфляцию необычайно сильной и устойчивой. Кроме того, СОД имеет еще и долгосрочный тренд (с ростом доходов денежные накопления растут еще быстрей). И все это сильно осложняет влияние количества денег в обращении на масштаб цен.
В виде, сформулированном Фридманом (в оригинальной работе 1958 года), форма «стабильной» функции спроса на деньги (на денежные «остатки» или «запасы» в виде наличных и банковских депозитов) опиралась на «кембриджский» вариант количественной теории. Туда подставлен ВВП вместо общей суммы сделок (отличие от транзакционной версии Фишера в том, что последняя наряду с конечным включает также операции с промежуточным продуктом), а место СОД занимает коэффициент, показывающий, какую часть номинального ВВП люди предпочитают хранить в виде денег.
Дополнительно фридмановское уравнение спроса на деньги содержало коэффициент эластичности, отражающий ускоренный рост спроса на деньги с ростом ВВП (у Фридмана за период 1870-1954 годы он получился существенно больше единицы, 1.81, что позволяло характеризовать деньги как «предмет роскоши»). Кроме того, в качестве аргумента этой функции он использовал не текущий, а усредненный за несколько предыдущих лет ВВП («постоянный доход»), что должно было исключить краткосрочные колебания и отразить процесс адаптации спроса на деньги к росту доходов. А в качестве денег - М2 (деньги + квази-деньги, т.е.срочные и сберегательные вклады). Заметим, что и Фишеру, и Кейнсу сама мысль считать срочные депозиты деньгами показалась бы абсолютно дикой. В их понимании «деньги» - это то, что обслуживает транзакции, процесс перехода благ из одних рук в другие.
Как бы то ни было, устойчивая связь номинального ВВП с количеством денег в обращении, которую вроде бы установил Фридман, подтверждала его идею о том, что экономические кризисы - чисто денежный феномен. Падение количества денег в обращении приводит, по Фридману, сначала к спаду реального ВВП, и лишь затем к снижению масштаба цен. Сам Фридман (в опубликованной в 1963 году вместе в Анной Шварц «Монетарной истории США») связывал перерастание заурядного циклического спада конца 20-х годов в Великую депрессию со смертью в 1928 году управляющего ФРБ Нью-Йорка Б.Стронга, выступавшего за активную политику «печатания денег» и массированную скупку государственных ценных бумаг для преодоления уже обозначившейся к тому времени нехватки денег.
Последовавшая затем «борьба за власть» внутри ФРС завершилась победой сторонников «здоровых финансов». В итоге в 1929-32 годах выпуск банкнот ФРС ограничивался портфелем учтенных краткосрочных векселей реального сектора, количество которых в условиях кризиса кумулятивно сжималось, так что общее предложение денег сократилось на треть (точнее, на 35% сентября 1929 по март 1932 года). Лишь в начале 1932 года под давлением нарастающей критики из конгресса США руководство ФРС временно «поступилось принципами» и перешло к политике «количественного ослабления», предприняв крупномасштабные закупки бумаг казначейства США.
Надо сказать, что и статистические оценки Фридмана, и его выводы подвергались в то время резкой критике, если не сказать - осмеянию. Высокая чувствительность спроса на деньги к доходу (номинальному ВВП) и, напротив, его «нечувствительность» к процентной ставке объяснялась применением сглаженных рядов ВВП и «слишком широкого» денежного агрегата. Действительно, при учете в составе денег срочных вкладов влияние повышения процентных ставок них становится «двусторонним» - снижая стимулы к расширению в «беспроцентной» части денег (наличные и расчетные/текущие счета), оно одновременно стимулирует рост депозитов, по которым уплачивается процент.
Наконец, сам тезис об «экзогенности» денег, о том, что ФРС может при желании напечатать их, сколько захочет, также тогда показался чересчур смелым. Резкое сжатие количества денег, отмеченное выше, нельзя объяснить как следствие сокращения денежной базы, по которой традиционно судят о жесткости политики денежных властей. В сентябре 1931 года, т.е. к концу периода, когда ФРС, по мнению авторов «Монетарной истории…» проявляла крайнюю пассивность, денежная база составляла 7.498 млрд. долл. против 7.045 в сентябре 1929 года. К марту 1933 года (кульминация кризиса, когда Рузвельт распорядился о закрытии всех банков в США) она вообще выросла на 18.9%. Ставки до осени 1931 года также снижались, пока ФРС не была вынуждена поднять переучетную ставку в связи с отменой золотого стандарта в Англии (замечу попутно, что введение там золотого стандарта несколькими годами раньше чуть не довело эту страну до пролетарской революции и привело к резкому обострению советско-британских отношений).
Получалось, что ФРС делала все что могла, а то, что ее «правильные» действия наложились на кризис доверия, массовое изъятие депозитов из банков и острое кредитное сжатие - так ведь управлять «инстинктами» хозяйствующих субъектов вроде как не в ее власти. Тем не менее, время шло, и уже в тосте по случаю 90-летия Фридмана, наиболее авторитетный исследователь Великой депрессии, Б.Бернанке, только что назначенный главой ФРС, признал - «да, это сделали мы». Вскоре ему представится возможность продемонстрировать свои взгляды на практике. В кризисе от денежных властей, чтобы «печать деньги», требуется недюжинная изобретательность. Оглядываться на денежную базу (баланс самой ФРС) при этом не очень-то надо.
Однако с практическим применений рекомендаций, вытекавших из функции «стабильного» спроса на деньги, предписывавшим центральным банкам «денежную конституцию» - поддержание стабильных темпов денежной массы, за которым теоретически должна следовать стабильность в росте номинального ВВП, дело не заладилось. Причина - в резких и неожиданных краткосрочных колебания СОД, с которой впервые остро столкнулись во время рецессии 1982 года, от принципов монетарного таргетирования в чистом виде пришлось отказаться (формально на них перешли, кажется, только Центробанки Швейцарии и Германии, но и ФРС под руководством П.Волкера, вроде бы как-то неформально держалась этих принципов).
Впрочем, на эту тему написано столько, в том числе и тут (открывается щелчком по тегу Инфляционное таргетирование), что можно не повторяться. Однако и переход к политике ИТ не освобождает от необходимости как-то прогнозировать инфляцию, а стало быть, поглядывать на денежные агрегаты, которые при некотором стечении обстоятельств могут служить опережающими индикаторами грядущего спада или инфляционного всплеска.
Ну вот. Дальнейшие исторические детали можно посмотреть, например, в [1], а тут, похоже, и так с ними перебор.
Спрос на деньги в России
Это почти аналог фридмановской функции «стабильного спроса на деньги» образца 1958 года, только в виде аргумента - текущий (сезонно сглаженный квартальный) ВВП вместо «постоянного» (среднего за ряд периодов). Как видим, приближение само по себе довольно неважное, слишком широкий доверительный интервал. И также видим рост «монетизации» - замедление СОД по мере роста ВВП. Люди имеют больше денежных сбережений по мере роста доходов, и отсюда на 1% прироста денежной массы цены в среднем повышались на 0.77% (1/1.29), при условии неизменности реального ВВП. Но в отдельные периоды, в частности после кризисов 1998-го и 2008-го годов, видим серьезные отклонения от этой закономерности, причем в разные стороны.
Вставлена зависимость от времени, в соответствии с которой рост спроса на деньги отчасти происходит автономно (в среднем на 16% (=0.04179*4) в год), независимо от роста номинальных доходов. Приближение роста денег тут много лучше, а связь расширения денег с инфляций получается совсем иной - на 1% дополнительного прироста денежной массы придется рост цен на 1.6%. Но чем может быть объяснен «автономный» рост спроса на деньги?
Одно из возможных объяснений может быть связано со снижением инфляции. Такая связь - это так называемая модель Ф.Кейгена, изучавшего в 50-х годах прошлого века причины катастрофической инфляции, пережитой после ПМВ и ВМВ некоторыми странами. Он нашел, что в условиях острой инфляции, единственным существенным фактором спроса на деньги становятся инфляционные ожидания. Однако для России в период 1995-2010 года, хотя и пережившей в 1998-99 годах экстремальную инфляцию, вклад этого фактора в спрос на деньги статистически незначим.
Таким образом, приходится констатировать, что в нашем случае какая-то связь денег и инфляции, по крайней мере, в среднем на долгосрочном интервале существует. Но описать ее количественно и, тем более, как-то применить в прогнозировании, весьма затруднительно. Поглядывать на денежные агрегаты стоит, но от однозначных выводов лучше все-таки воздерживаться.
Литература.
- Усоскин В.М. «Денежный мир» Милтона Фридмана. М. Наука.1989.