ВТО. Принуждение к реформам
Объяснить русским, десятилетиями воспитывавшимся в традициях автаркии и импортозамещения, пользу от сокращения поддержки и защиты «отечественного производителя», пожалуй, так же непросто, как уговорить цыган мыться. Кажется, что с согласием на это уйдет что-то ценное, какая-то существенная часть национальной жизни. Похожие чувства, возможно, испытывал дедушка, мастер плести лапти для всей семьи, когда внуки решили перейти на покупные сапоги.
Присоединение к ВТО в случае России особенно трудно продать широкой публике, поскольку здесь не срабатывает традиционный аргумент - расширение доступа к мировым рынкам для своих экспортеров. Потенциальные улучшения коснутся менее 10 процентов массы российского экспорта. К тому же со всеми значительными торговыми партнерами России и так уже зафиксирован в переговорах режим наибольшего благоприятствования. Конечно, вступление в ВТО сделает жизнь этих экспортеров более спокойной. Членство в ВТО теоретически предоставляет дополнительные правовые преимущества в случаях антидемпинговых разбирательств. Режим наибольшего благоприятствования не надо будет специально продлевать каждый раз путем двусторонних переговоров. А у лоббистов пресловутой поправки Джексона-Вэника в США будут выбиты из рук последние аргументы (среди членов ВТО эта поправка применялась до последнего времени, кажется, только в отношении Молдовы). Однако все эти бонусы в практическом плане не так уж велики.
Кое-что Россия от членства в ВТО и теряет. Например, правительство недосчитается части доходов бюджета от приведения таможенных тарифов в соответствие с нормами этой организации, сокращение, составит по оценке, 0.4% ВВП. С точки зрения населения и бизнеса, издержки сведутся к вынужденной «дополнительной мобильности» рабсилы и капитала. Иначе говоря, высвобождению квалифицированной и неквалифицированной рабсилы из секторов, конкурентоспособность которых в результате либерализации условий торговли и инвестирования ослабнет. Правда, говорить о каких-то радикальных потерях рабочих мест не приходится. По оценке Всемирного банка, дополнительная реаллокация рабсилы и капитала, связанная с этим, не превысит 2.1-2.6% неквалифицированных и квалифицированных занятных, для капитала она еще меньше - 0.6%.
Тогда что же, помимо стремления не выглядеть на общем фоне «белой вороной» - единственной крупной страной, не присоединившейся до сих пор к этой организации, толкает нас туда? Предполагается, что основные выгоды Россия получит не от снятия экспортных ограничений, а от внутренних реформ. В теории все это достаточно очевидно. Она, еще со времен теории сравнительных издержек и преимуществ Риккардо гласит, что максимальный возможный уровень благосостояния населения и доходов от инвестиций достигается в экономике, где какая-либо защита и поддержка отечественного производителя отсутствует.
Это и понятно - ведь такая поддержка всегда представляет собой «налог» в пользу защищаемого сектора экономики, взимаемого со всех остальных. Ровно таким же неявным «налогом» налогом на зарплату и прибыль, кстати, на деле являются и не затрагиваемые нашим вхождением в ВТО вывозные пошлины на нефть и газ, преследующие благую цель «поддержки» российского бизнеса и потребителя через заниженные внутренние цены на энергоносители. Однако и те защитные меры, которые подпадают по ограничения ВТО, по оценкам Всемирного банка, занижали, как видно из графика 1, зарплаты и прибыль от 2.5 до 5%, а вместе с ними примерно на ту же величину и реальный обменный курс рубля.
Согласно тем же расчетам, особенно значительными могут оказаться выгоды для бедных регионов в результате улучшения инвестиционного климата. Реформы в сфере услуг, в частности, направленные на защиту прав иностранных инвесторов и интеллектуальной собственности, возможно, окажутся наиболее важными из собственных реформ в России.
Правда, тут возникает вопрос, почему для того, чтобы проводить реформы по снятию тарифных и нетарифных барьеров, демонополизации бизнеса и барьеров для иностранных инвестиций России обязательно требуется членство в ВТО? И почему она не может делать это сама, в одностороннем порядке, коль скоро они сулят ей выгоду? Считается, что главная проблема тут в лоббизме, сосредоточении преимуществ по «перераспределению» прибыли в свой карман в секторах, которые имеют возможности концентрировать ресурсы для продавливания соответствующих политических решений.
В то же время интересы потребителей рассредоточены, и обычно они не в состоянии выстраивать столь мощные защитные редуты, как крупный бизнес, надеясь, что другие с аналогичными интересами будут лоббировать эти интересы от их имени. Эта, так называемая «проблема безбилетника» в принятии политических решений, приводит к недоучету мнений потребителей в дискуссиях о тарифах и ограничениях. Процесс вступления в ВТО и является тем «лоббистом» более широких экономических интересов, который требует широкомасштабного проведения реформ во многих секторах. Давление переговоров с ВТО часто становится важным побудительным мотивом для высших эшелонов власти.
Так выглядит дело в теории. Но на практике, конечно, этот «рыночный фундаментализм» всегда применяется с большими оговорками. Поскольку не существует ни универсальной модели капитализма, а есть лишь его существенно различающиеся национальные реализации, ни капитализма в чистом виде вообще - экономические отношения так или иначе зарегулированы. Общепризнано, например, что период импортозамещения и протекционизма всегда является необходимым этапом модернизации и индустриализации экономики развивающихся стран. Глубокая либерализация торговли вряд ли когда-либо была условием более высоких темпов роста и расширения экспорта на ранней стадии. Характерным примером являет рост «азиатских драконов и тигров», таких как Южная Корея, Тайвань и Вьетнам, достигнутый во многом за счет методов, «перпендикулярных» рыночному фундаментализму ВТО.
Поэтому любопытно посмотреть, к чему приводила глобализация на практике. Существует ли корреляция между либерализацией торговли и ростом в развивающихся странах? Положительна ли она?
На графике 2 представлены макроэкономические показатели для двух «экономических кудесников» роста последнего двадцатилетия - Китае и Индии, стартовавших, конечно из гораздо более низкой позиции, чем Россия. На самом деле в обеих странах основные реформы торговли не предшествовали выходу на траекторию быстрого роста, а состоялись лишь около десяти лет спустя после его начала. На первом этапе правительства обеих стран сосредоточили свои скудные административные ресурсы на совсем иных областях, чем либерализация торговли. Кроме того, торговые ограничения в Китае и Индии и по сей день остаются одними из самых высоких в мире.
Тем не менее, видно, что присоединение к ВТО повлияло на основные показатели - динамику ВВП, инвестиций, внешнеторгового оборота и реального обменного курса - скорее положительно, чем никак. Представление о том, что нищета, искусственно (и искусно) поддерживаемая с помощью курсового и таможенного протекционизма, сегодня остается эффективным средством ускорения экономического роста, явно выглядит устаревшим - по крайней мере, в отношении Китая.
И это понятно. В более-менее открытой экономике с мощным и быстрорастущим сектором торгуемых производств, присутствуют встроенные механизмы, благодаря которым разрыв в зарплатах со среднемировым уровнем начинает очень быстро сокращаться. Все это говорит о том, что любые формы протекционизма по мере развития экономики становятся тормозом, а не защитой. Вопрос, пожалуй, только в том, когда Россия прошла эту первую, требующую защиты, фазу своего развития? В 90-х годах позапрошлого века, в 30-х прошлого, или еще не прошла ее до сих пор?