Про болезни, смерть, Петербург и Новый год.
По глупенькой традиции, похороны в моей семье всегда выходят какими-то недостаточно грустными. Там, где нужно вдумчиво и темпераментно скорбеть, мы как скопище бездушных гадов хихикаем, напиваемся или делаем что-то нелепое.
Например, когда-то в детстве мы всей семьей шли по кладбищу. Помню, что уже темнело и мне вдруг стало очень страшно. Я сильнее вжался в бабушкину ногу, но страх никуда не делся. Снег жутковато хрустел со всех сторон, а из него тут и там выглядывали камни, под которыми лежали мертвецы.
Почему-то я подумал, что если начать петь, то станет легче.
"Антошка, Антошка, пойдем копать картошку", - запел я. Тогда мне почему-то очень нравился этот мультфильм.
Родственники оглядывались и не знали, куда себя деть, но меня никто не останавливал. Кто-то сдавленно захихикал. Так и шли: смеющиеся в воротники родственники, бабушкина нога и я.
Вся эта похоронная нелепица касается не только живых, но и мертвых. Похороны деда. Каждый раз, когда священник начинал читать свои молитвы, мой мертвый и неверующий дедушка пускал пену изо рта. Батюшка смущался и подтирал покойника красивым с вышитыми золотыми крестами шарфом (или как это называется), но поделать ничего не мог. В какой-то момент, я подумал, что чувство юмора, которое покинуло деда за несколько месяцев до смерти, вернулось, но было уже немножко поздно.
В этот раз хоронили дядю. В крематории. В Петербурге.
***
В Петербург я отправился на поезде, который называется "Сапсан". "Сапсан" - это почти семь сотен километров за три с половиной часа в самом неудобном кресле на свете.
***
В каждой болезни есть свои правила игры. С детства мы знаем, что если ходить без шапки, то голова отвалится от менингита. Чуть позже мы узнаем, что от секса без презервативов может отвалиться нос и даже что похуже. Если не залить спиртом разбитую коленку, то может отвалиться нога. Если думать о глупостях, то отваливается понимание реальности. И так далее.
Я хочу сказать, что почти у каждой болезни есть свой набор правил и установок, которые помогут тебе уберечься и жить себе без забот. Да, пускай это работает не всегда, но когда голова отваливается, ты обычно понимаешь, кого в этом винить.
С раком все совсем не так. Рак - это, когда безо всякой причины внутри тела образуются маленькие черные дыры, через которые в тебя пробирается смерть. Они могут возникнуть если ты много курил или если не курил вовсе. Могут возникнуть от солнечного света, а могут и без него. Ты можешь много нервничать и получить черную дыру прямо в голове, но даже если ты само спокойствие, голова все равно в опасности.
Ученые так до конца и не поняли, почему появляется рак и даже лечить его выходит не всегда. Часто так бывает, что доктора просто облучают тело химическими веществами и надеются, что черные дыры умрут быстрее чем пациент.
У моего дяди черная дырка появилась в спине. Сначала на одном позвонке, но потом выросла на целых шесть. Петербуржские врачи смогли вырезать много рака, но не весь. Остаток они решили доубить лекарствами. Лекарства продырявили дядин желудок и через два дня тот умер от язвы.
***
Так вышло, что несколько месяцев назад мой дядя уехал из маленькой деревни под Краснодаром, чтобы подлечить спину в Петербурге. С ним поехала его жена.
- И вот ты представляешь, что я теперь вернусь туда с этой горсткой пепла вместо мужа?, - спрашивает она меня и протягивает маленькую малиновую видеокамеру.
Я глупо пялюсь в пол и думаю о том, что снимать похороны в крематории - это ну уже совсем из рук вон плохо. Пытаюсь представить крупный план гроба, который на маленьком конвейере едет в огромную гудящую печь. Кремация в моей голове -- это что-то вроде финальной сцены из второго Терминатора.
Остаток дня я сижу в баре, делаю голову ватной и думаю, как меня угораздило согласиться.
***
Крематорий. Слово звучит внушительно: КРЕ-МА-ТО-РИЙ. А перед ним стоит еще более внушительное место и слово - КО-ЛУМ-БА-РИЙ. Колумбарий похож на огромный улей, где в соты ставят погребальные урны. Я шел мимо очередного ряда ячеек и думал о том, какой на вкус трупный мед. Большая часть ячеек выглядели пустыми и одинаковыми, но лучше смотреть на них, чем на черный дым, который валил из трубы КРЕ-МА-ТО-РИ-Я.
Нам забронировали среднюю комнату для прощания, а всего их было три типа. Каждая комната отличалась по размеру и оснащенности.
Что было в большой не знаю. В средней посреди пустого помещения стояла платформа с гробом. После всех ритуалов платформа медленно опускалась в пол. После этого дыру закрывали железные створки на цепях.
В маленькой комнате никаких платформ с лифтами не было. Гроб стоял на тележке с колесами. От тележки до двери тянулась цепь. В нужный момент гроб укатывался в дверь.
***
Камера включается с жутким писком. Умные японцы, которые ее собирали, явно не думали о каком-то ритуальном режиме. Машинка скрипит объективом и делает еще один звук. "Плю-плюм". Полная женщина, которую здесь называют мастером кремации нервно вздрагивает.
"А ты можешь сначала антураж заснять", - говорит жена дяди, - "Чтобы видели, что все как надо". Я киваю и ищу в камере отключение звуков. "Потом еще заснимешь, как мы по ступенькам спускаемся", - громко шепчет сестра бабушки и слово гулко разносятся по крематорию.
Незнакомые люди, которые просто пришли сжечь своих близких, неодобрительно глядят на нас.
***
Это очень странно, но абсолютно нелепое, механическое и дурацкое опускание платформы с гробом стало для меня единственным трагическим и правдивым моментом. Когда застрявшая в цепи механизма роза упала на закрывшуюся створку я отключил камеру и все понял. Понял, что умер человек и понял, что мы никогда серьезно с ним не говорили. Понял, что уже два года не видел папу. Понял, что в любой момент все мы можем превратиться в пчел из колумбария.
А за стенами крематория и за сотами колумбария еще были глупые заботы и некупленные билеты, и брат Навального, и жуткая погода, и черные дыры в людях, и черные дыры в небе.
И нужно было заснять, как мои родственники спускаются по ступенькам.
Например, когда-то в детстве мы всей семьей шли по кладбищу. Помню, что уже темнело и мне вдруг стало очень страшно. Я сильнее вжался в бабушкину ногу, но страх никуда не делся. Снег жутковато хрустел со всех сторон, а из него тут и там выглядывали камни, под которыми лежали мертвецы.
Почему-то я подумал, что если начать петь, то станет легче.
"Антошка, Антошка, пойдем копать картошку", - запел я. Тогда мне почему-то очень нравился этот мультфильм.
Родственники оглядывались и не знали, куда себя деть, но меня никто не останавливал. Кто-то сдавленно захихикал. Так и шли: смеющиеся в воротники родственники, бабушкина нога и я.
Вся эта похоронная нелепица касается не только живых, но и мертвых. Похороны деда. Каждый раз, когда священник начинал читать свои молитвы, мой мертвый и неверующий дедушка пускал пену изо рта. Батюшка смущался и подтирал покойника красивым с вышитыми золотыми крестами шарфом (или как это называется), но поделать ничего не мог. В какой-то момент, я подумал, что чувство юмора, которое покинуло деда за несколько месяцев до смерти, вернулось, но было уже немножко поздно.
В этот раз хоронили дядю. В крематории. В Петербурге.
***
В Петербург я отправился на поезде, который называется "Сапсан". "Сапсан" - это почти семь сотен километров за три с половиной часа в самом неудобном кресле на свете.
***
В каждой болезни есть свои правила игры. С детства мы знаем, что если ходить без шапки, то голова отвалится от менингита. Чуть позже мы узнаем, что от секса без презервативов может отвалиться нос и даже что похуже. Если не залить спиртом разбитую коленку, то может отвалиться нога. Если думать о глупостях, то отваливается понимание реальности. И так далее.
Я хочу сказать, что почти у каждой болезни есть свой набор правил и установок, которые помогут тебе уберечься и жить себе без забот. Да, пускай это работает не всегда, но когда голова отваливается, ты обычно понимаешь, кого в этом винить.
С раком все совсем не так. Рак - это, когда безо всякой причины внутри тела образуются маленькие черные дыры, через которые в тебя пробирается смерть. Они могут возникнуть если ты много курил или если не курил вовсе. Могут возникнуть от солнечного света, а могут и без него. Ты можешь много нервничать и получить черную дыру прямо в голове, но даже если ты само спокойствие, голова все равно в опасности.
Ученые так до конца и не поняли, почему появляется рак и даже лечить его выходит не всегда. Часто так бывает, что доктора просто облучают тело химическими веществами и надеются, что черные дыры умрут быстрее чем пациент.
У моего дяди черная дырка появилась в спине. Сначала на одном позвонке, но потом выросла на целых шесть. Петербуржские врачи смогли вырезать много рака, но не весь. Остаток они решили доубить лекарствами. Лекарства продырявили дядин желудок и через два дня тот умер от язвы.
***
Так вышло, что несколько месяцев назад мой дядя уехал из маленькой деревни под Краснодаром, чтобы подлечить спину в Петербурге. С ним поехала его жена.
- И вот ты представляешь, что я теперь вернусь туда с этой горсткой пепла вместо мужа?, - спрашивает она меня и протягивает маленькую малиновую видеокамеру.
Я глупо пялюсь в пол и думаю о том, что снимать похороны в крематории - это ну уже совсем из рук вон плохо. Пытаюсь представить крупный план гроба, который на маленьком конвейере едет в огромную гудящую печь. Кремация в моей голове -- это что-то вроде финальной сцены из второго Терминатора.
Остаток дня я сижу в баре, делаю голову ватной и думаю, как меня угораздило согласиться.
***
Крематорий. Слово звучит внушительно: КРЕ-МА-ТО-РИЙ. А перед ним стоит еще более внушительное место и слово - КО-ЛУМ-БА-РИЙ. Колумбарий похож на огромный улей, где в соты ставят погребальные урны. Я шел мимо очередного ряда ячеек и думал о том, какой на вкус трупный мед. Большая часть ячеек выглядели пустыми и одинаковыми, но лучше смотреть на них, чем на черный дым, который валил из трубы КРЕ-МА-ТО-РИ-Я.
Нам забронировали среднюю комнату для прощания, а всего их было три типа. Каждая комната отличалась по размеру и оснащенности.
Что было в большой не знаю. В средней посреди пустого помещения стояла платформа с гробом. После всех ритуалов платформа медленно опускалась в пол. После этого дыру закрывали железные створки на цепях.
В маленькой комнате никаких платформ с лифтами не было. Гроб стоял на тележке с колесами. От тележки до двери тянулась цепь. В нужный момент гроб укатывался в дверь.
***
Камера включается с жутким писком. Умные японцы, которые ее собирали, явно не думали о каком-то ритуальном режиме. Машинка скрипит объективом и делает еще один звук. "Плю-плюм". Полная женщина, которую здесь называют мастером кремации нервно вздрагивает.
"А ты можешь сначала антураж заснять", - говорит жена дяди, - "Чтобы видели, что все как надо". Я киваю и ищу в камере отключение звуков. "Потом еще заснимешь, как мы по ступенькам спускаемся", - громко шепчет сестра бабушки и слово гулко разносятся по крематорию.
Незнакомые люди, которые просто пришли сжечь своих близких, неодобрительно глядят на нас.
***
Это очень странно, но абсолютно нелепое, механическое и дурацкое опускание платформы с гробом стало для меня единственным трагическим и правдивым моментом. Когда застрявшая в цепи механизма роза упала на закрывшуюся створку я отключил камеру и все понял. Понял, что умер человек и понял, что мы никогда серьезно с ним не говорили. Понял, что уже два года не видел папу. Понял, что в любой момент все мы можем превратиться в пчел из колумбария.
А за стенами крематория и за сотами колумбария еще были глупые заботы и некупленные билеты, и брат Навального, и жуткая погода, и черные дыры в людях, и черные дыры в небе.
И нужно было заснять, как мои родственники спускаются по ступенькам.