А любовь - это метод вернуться домой
Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне.
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка.
Но кто-то должен стать дверью.
А кто-то замком.
А кто-то - ключем от замка.
Темнота порождает тишину с легким привкусом блюзовых мотивов. Время перед рассветом пугает зарождением нового отрезка беспощадной реальности.
Вы так похожи на этих беспечных детей, играющих во взрослых. "Давай ты будешь мамой, а я папой этой куколки", "Давай я буду врачом, а ты - больным". И так отчаянно правдоподобно верить, что именно так и бывает во взрослом мире. Принимать игру за реальность так искренне, чтобы совершенно не видеть самой реальности. Умиляющиеся взрослые подыгрывают вам, соглашаются со всеми правилами, изображают вовлеченность и серьезность. Позже уходят в большой настоящий мир - туда, где нет никаких правил и никакой вовлеченности - только холодные цифры и крепкие рукопожатия, где серьезность абсолютно номинальна и не равна статусу, туда, где в особо напряженные моменты так хочется побыть ребенком.
Впрочем, возможно и я с вами. Хочется верить, что с вами. Я упорно пытаюсь подыграть и включиться. Но рассвет неумолимо разбавляет кобальт ночи, очертания мира становятся все более отчетливы и надежды все меньше.
Мое сердце стремительно набирает скорость, рискуя не справиться с управлением. Яд прошивает широкие стежки по крови, линия шва добирается до мозга, прожигает в нём следы этой истории, оставляя за собой зияющие кратеры. Можно ли будет когда-нибудь заполнить их? Мастерски сгладить этот рельеф, не оставив артефактов этих событий? Когнитивный аппарат - единственная ценность, принадлежащая мне, которой можно расплатиться за многие блага, которую можно предложить в качестве обменной валюты почти любому. Яд добирается и до него, плавно заполняя собой все углубления и трещины. Сначала похоже на гелевый защитный слой, а потом - на жидкий азот: тушит и создает идеальные условия для криоконсервации. Что-нибудь можно будет разморозить со временем. Когнитивный аппарат идеальный источник возможностей, совершенный проводник во всех мирах, но абсолютно бесполезен при неспособности любить. Любовь - обязательное условие существования в этой Вселенной.
В эти времена дышать становится роскошью, вдыхать - единственным возможным способом бытия. Так бывает, когда тяжелое раскаленное золото побед осложняет движение, прибивает все ниже и ниже к земле, пускает трещины по позвоночнику, превращает полет в мертвую петлю без выхода. "Быть лучшим" значит быть единственным. Оставить всех где-то далеко позади, пережигая последний резерв сил и стойкости пересечь финишную черту, оглянуться, и не увидеть никого из тех, с кем стоял плечо к плечу на линии старта. "Быть лучшим" значит принимать поздравления и восхищения от проигравших, без сожаления, вины и желания реабилитировать их. И это значит принять это имя. Подтвердить, что ты можешь. Официально подтвердить эту длину дистанции как приемлемую для тебя, и свой ресурс - как достаточный для прохождения этой дистанции. Сформировать зазор ожиданий и требований. Рассуждать о неспособности, недостаточности, невозможности больше не придется. Все видели это торжественное пересечение финишной черты, все аплодировали стоя, бросали под ноги лепестки цветов, ржавые гвозди и проклятые амулеты.
Вот твои апостолы, их глаза полны ожидания и пытливости, их умы готовы вырваться из фазы глубокого сна, их руки готовы стать твоим троном. Вот твои проповедники, их уши готовы к каждому твоему звуку, их внимание застыло за мгновение до ослабления тетивы, их память идеальный пергамент. Вот твои скрижали, вот твои заповеди: "Врать. Врать. И врать всем", ибо Бог триедин.
Думаю, глупый сын плотника из Назарета просто пытался быть смелым, честным и последовательным в своих словах и действиях. Просто хотел быть уверенным, что сделал все, что мог. Может быть просто хотел продолжать линию своей крови, свою традицию и имя: совершенствоваться в своем ремесле - ремесле своего отца и деда, потому что любил смягчать эти зазубрины и неровности на упрямых телах деревьев. Потому что ему нравилось придавать новые форму и смысл однотипным бревнам и доскам, превращать их в приятные, полезные функциональные вещи с историей и характером.
Не имеет значения. Им показалось, что он знает как спасти всех, кто не был готов спасаться сам. И они назначили его ответственным за то, что произойдет с ними дальше. И глупое дитя Вифлеема было радо гостям, путникам и бродягам. Хотя, если по правде, только Голгофа была взаимна в этом. (Смелость и любовь к ремеслу каждый раз заставляют собираться воедино, сжимать зубы до скрежета и воскресать. Этого то как раз они не знали. Как впрочем и не знали вообще ничего о любви).
Им всегда кажется, что кто-то должен прийти и повести их через пустыню, дать заповеди, превратить их безвкусную воду в красное игристое, создать, сохранить и спасти их чертов унылый мир. Все что требуется от них - быть или казаться достаточно несчастными: прокаженными, бесноватыми, кровоточащими, слепыми. Ну и, конечно же, не думать ни о чем,содержать жизнь в стерильности, не подходить близко к ограждению, не кормить зверей из рук и не задавать вопросов. Просто поверьте, ок? Кто-нибудь прийдет и расскажет что делать и как это делать правильно. Всего и делов-то.
Дело не в них. Дело в том, что сын плотника забудет имя своего отца и очертания лица своей матери. Сын плотника забудет дорогу к своему дому и то, как уютно засыпать на теплых овечьих шкурах и ароматном сене. Он откажется от своей истории и освоит основы Public Relations. Он разошлет пресс-релизы своих проповедей всем представителям СМИ. После какой-то ночи внезапно бросит когда-то любимой Магдалене в лицо презрительное и надменное: "Шлюха!". Он, вероятно, даже уверует в свою исключительность и свою миссию.
Но и это не страшно. Страшно то, что он забудет как скользит отполированное дерево под рукой. Как пахнет сосна, а как ясень, пуская свежие соки, в трепетном ожидании его прикосновений. Как материал приобретает форму, основу, детали, вытачивается и перевоплощается в вещь с именем и назначением. Как напряженно гудят все мышцы по окончанию работы, как рубаха пропитана потом и его запах смешан с запахом древесины, и как отец с гордостью признает его мастерство выше своего. Он забудет как очаровывает каждая минута этого процесса и как захватывают мечты об огромном волнительном пути совершенствования. Он забудет как быть влюбленным в свое ремесло и наполнять его любовью.
А поэтому Иуда будет прав в своей попытке.
Но это уже ничего не изменит.
Мы запомним его бесконечно убеждающим в важности любви, но абсолютно лишенным способности любить. Совершенным. Идеальным. Криоконсервантом.
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка.
Но кто-то должен стать дверью.
А кто-то замком.
А кто-то - ключем от замка.
Темнота порождает тишину с легким привкусом блюзовых мотивов. Время перед рассветом пугает зарождением нового отрезка беспощадной реальности.
Вы так похожи на этих беспечных детей, играющих во взрослых. "Давай ты будешь мамой, а я папой этой куколки", "Давай я буду врачом, а ты - больным". И так отчаянно правдоподобно верить, что именно так и бывает во взрослом мире. Принимать игру за реальность так искренне, чтобы совершенно не видеть самой реальности. Умиляющиеся взрослые подыгрывают вам, соглашаются со всеми правилами, изображают вовлеченность и серьезность. Позже уходят в большой настоящий мир - туда, где нет никаких правил и никакой вовлеченности - только холодные цифры и крепкие рукопожатия, где серьезность абсолютно номинальна и не равна статусу, туда, где в особо напряженные моменты так хочется побыть ребенком.
Впрочем, возможно и я с вами. Хочется верить, что с вами. Я упорно пытаюсь подыграть и включиться. Но рассвет неумолимо разбавляет кобальт ночи, очертания мира становятся все более отчетливы и надежды все меньше.
Мое сердце стремительно набирает скорость, рискуя не справиться с управлением. Яд прошивает широкие стежки по крови, линия шва добирается до мозга, прожигает в нём следы этой истории, оставляя за собой зияющие кратеры. Можно ли будет когда-нибудь заполнить их? Мастерски сгладить этот рельеф, не оставив артефактов этих событий? Когнитивный аппарат - единственная ценность, принадлежащая мне, которой можно расплатиться за многие блага, которую можно предложить в качестве обменной валюты почти любому. Яд добирается и до него, плавно заполняя собой все углубления и трещины. Сначала похоже на гелевый защитный слой, а потом - на жидкий азот: тушит и создает идеальные условия для криоконсервации. Что-нибудь можно будет разморозить со временем. Когнитивный аппарат идеальный источник возможностей, совершенный проводник во всех мирах, но абсолютно бесполезен при неспособности любить. Любовь - обязательное условие существования в этой Вселенной.
В эти времена дышать становится роскошью, вдыхать - единственным возможным способом бытия. Так бывает, когда тяжелое раскаленное золото побед осложняет движение, прибивает все ниже и ниже к земле, пускает трещины по позвоночнику, превращает полет в мертвую петлю без выхода. "Быть лучшим" значит быть единственным. Оставить всех где-то далеко позади, пережигая последний резерв сил и стойкости пересечь финишную черту, оглянуться, и не увидеть никого из тех, с кем стоял плечо к плечу на линии старта. "Быть лучшим" значит принимать поздравления и восхищения от проигравших, без сожаления, вины и желания реабилитировать их. И это значит принять это имя. Подтвердить, что ты можешь. Официально подтвердить эту длину дистанции как приемлемую для тебя, и свой ресурс - как достаточный для прохождения этой дистанции. Сформировать зазор ожиданий и требований. Рассуждать о неспособности, недостаточности, невозможности больше не придется. Все видели это торжественное пересечение финишной черты, все аплодировали стоя, бросали под ноги лепестки цветов, ржавые гвозди и проклятые амулеты.
Вот твои апостолы, их глаза полны ожидания и пытливости, их умы готовы вырваться из фазы глубокого сна, их руки готовы стать твоим троном. Вот твои проповедники, их уши готовы к каждому твоему звуку, их внимание застыло за мгновение до ослабления тетивы, их память идеальный пергамент. Вот твои скрижали, вот твои заповеди: "Врать. Врать. И врать всем", ибо Бог триедин.
Думаю, глупый сын плотника из Назарета просто пытался быть смелым, честным и последовательным в своих словах и действиях. Просто хотел быть уверенным, что сделал все, что мог. Может быть просто хотел продолжать линию своей крови, свою традицию и имя: совершенствоваться в своем ремесле - ремесле своего отца и деда, потому что любил смягчать эти зазубрины и неровности на упрямых телах деревьев. Потому что ему нравилось придавать новые форму и смысл однотипным бревнам и доскам, превращать их в приятные, полезные функциональные вещи с историей и характером.
Не имеет значения. Им показалось, что он знает как спасти всех, кто не был готов спасаться сам. И они назначили его ответственным за то, что произойдет с ними дальше. И глупое дитя Вифлеема было радо гостям, путникам и бродягам. Хотя, если по правде, только Голгофа была взаимна в этом. (Смелость и любовь к ремеслу каждый раз заставляют собираться воедино, сжимать зубы до скрежета и воскресать. Этого то как раз они не знали. Как впрочем и не знали вообще ничего о любви).
Им всегда кажется, что кто-то должен прийти и повести их через пустыню, дать заповеди, превратить их безвкусную воду в красное игристое, создать, сохранить и спасти их чертов унылый мир. Все что требуется от них - быть или казаться достаточно несчастными: прокаженными, бесноватыми, кровоточащими, слепыми. Ну и, конечно же, не думать ни о чем,содержать жизнь в стерильности, не подходить близко к ограждению, не кормить зверей из рук и не задавать вопросов. Просто поверьте, ок? Кто-нибудь прийдет и расскажет что делать и как это делать правильно. Всего и делов-то.
Дело не в них. Дело в том, что сын плотника забудет имя своего отца и очертания лица своей матери. Сын плотника забудет дорогу к своему дому и то, как уютно засыпать на теплых овечьих шкурах и ароматном сене. Он откажется от своей истории и освоит основы Public Relations. Он разошлет пресс-релизы своих проповедей всем представителям СМИ. После какой-то ночи внезапно бросит когда-то любимой Магдалене в лицо презрительное и надменное: "Шлюха!". Он, вероятно, даже уверует в свою исключительность и свою миссию.
Но и это не страшно. Страшно то, что он забудет как скользит отполированное дерево под рукой. Как пахнет сосна, а как ясень, пуская свежие соки, в трепетном ожидании его прикосновений. Как материал приобретает форму, основу, детали, вытачивается и перевоплощается в вещь с именем и назначением. Как напряженно гудят все мышцы по окончанию работы, как рубаха пропитана потом и его запах смешан с запахом древесины, и как отец с гордостью признает его мастерство выше своего. Он забудет как очаровывает каждая минута этого процесса и как захватывают мечты об огромном волнительном пути совершенствования. Он забудет как быть влюбленным в свое ремесло и наполнять его любовью.
А поэтому Иуда будет прав в своей попытке.
Но это уже ничего не изменит.
Мы запомним его бесконечно убеждающим в важности любви, но абсолютно лишенным способности любить. Совершенным. Идеальным. Криоконсервантом.