Вольноопределяющийся Жираф
1.
"Это что же означает "вольноопределяющийся"?" - "Ах, всего лишь эпитет, призванный мне напоминать, что я могу определяться как хочу, с кем хочу и где хочу..."
"Какой же ты, Жираф, вольноопределяющийся?! - говорили ему. - Ты же делать ничего не умеешь. Вот, к примеру, скажи по собственной ли воле определился ты на должность шута горохового?!" - "При чем тут "шут гороховый"?! Я всего лишь осветитель при Лессовете" - "Тык это ведь то же самое! Видели мы, чем ты занимаешься: обеспечиваешь развлечения в темное время суток. Вешаешь на шею прожектора и освещаешь вечернее шествие грызунов. Или под новый год надеваешь на голову елочные игрушки и хвою на туловище: изображаешь из себя самую высокую елку в лесу. Или торчишь допоздна с гирляндой лампочек в зубах, создавая незабываемую атмосферу на дискотеке глухарей-пенсионеров..."
"Вы меня, ребята, не понимаете... - говорил Жираф, выгибая шею невероятной дугой, любуясь замысловатым узором на собственном боку. (Очень он любил, когда его обсуждали: пусть даже без излишней симпатии - лишь бы обсуждали!). - Я вольноопределяющийся в том смысле, что я вольно определяю свою сущность..." - "Не знаем мы, что такое сущность... Но возьмем, к примеру, твое творчество… если это можно назвать творчеством... Вот написал ты недавно заумный трактат… - надо же такое придумать: - "Трактат о пинании хуев"!.. Мы его, конечно, не читали, но само название довольно точно определяет предмет твоего философского изыскания. Вот, скажи, почему ты не написал о радостях дружбы или об утехах любви? Не потому ли, что твое любимое занятие не дружба и не любовь?!."
Тут автор спешит прервать этот бессмысленный разговор и объяснить побыстрее, что именно в том лесу подразумевалось под "пинанием хуев".
Начнем с хуев. Хуями в том лесу называлась весьма распространенная порода мелких противных зверьков. Относились к ним с немалым пренебрежением. Считались они безликими, не имели ни имен, ни кличек, ни эпитетов - просто хуи и все тут! - все, как казалось лесовчанам, - на одно лицо. Считались они безродными: никто не знал, кто они с точки зрения таксономии, и на которой ветви эволюционного древа изволят сидеть, - даже сами хуи не знали... Считались они несерьезными: переговаривались друг с другом каким-то детским лепетом, а с другими животными - малопонятным, нервным писком: всегда жаловались на претеснения и требовали справедливости. И позволяли себе серьезные животные по отношению к этим несерьезным зверькам почти любое поведение: и пинать их себе позволяли, и пересмеивать в споре, и высмеивать их сомнительное происхождение… Итак, мы видим, что в том лесу хуями называлось совсем не то, что называется хуями у нас. А как у них называлось то, что у нас называется хуями, я вам не скажу - не хватало мне еще и в том лесу прослыть матерщинником!
А вот "пинанием хуев" считалось у них почти то же, что и у нас - элитарный способ времяпрепровождения. По выходным на опушке леса собиралась вся лесная богема (в качестве примера приведу экзотических утконоса и ехидну, романтическую гиену по имени Моменто Море, праздно шатающегося человеческого детеныша... ну, и нашего Вольноопределяющийся Жирафа… - нет, вам не померещилось: было среди них больше инородцев, чем коренных жителей леса)... Звери гуляли, пикниковали: жарили шашлыки, накрывали стол водочкой и закусочкой, поднимали тосты. А гвоздем программы был хуй, который в момент наибольшего шума и гама обязательно выбегал из леса (где-то поблизости располагалась их колония), и начинал пищать и жаловаться на всякие нарушения: дым, якобы, убивает его детишек, а шум с двух до четырех воспрещается муниципальным законом... - слезливо причитал и требовал справедливости, пока кто-нибудь из зверей покрупнее не давал ему хорошего пинка... И веселились шашлычники и праздновали победу либерального мировоззрения над консервативным... А без пинания хуев отдых был бы не отдых...
И написал однажды Вольноопределяющийся жираф трактат "О радостях пинания хуев" - собрал в нем самые лучшие тосты, самые смешные истории, и даже философские рассуждения на тему вольного отдыха. "О радостях любви и дружбы, - говорит, - столько всего написано, что и читать уже не хочется, зато тема вольного отдыха до сих пор не раскрыта во всей красочной полноте..." Вот и раскрыл тему, и думал, что совсем не плохо раскрыл - не хуже написал, чем пишут о дружбе и о любви: потому и пытался всучить свою рукопись каждому встречному, а потом еще и проверял, прочитал ли тот, а, если прочитал, - что он об этом думает, какие озарения на него снизошли, какие выводы для себя сделал?.. Но читали лишь самые вежливые и обязательные, а таких в том лесу (как и у нас) можно было по пальцам перечесть!
2.
...Но вот однажды произошло неизбежное: после очередных выборов в Лессовет сделались несерьезные хуи серьезной муниципально-политической силой. Сам не знаю, как такое могло произойти: то ли сыграла роль их необузданная плодовитость, то ли правящая фракция совершила недопустимую подлость, то ли новые времена наступили сами собой... И вот проснулись однажды звери, а на дворе - новые законы: гадить и шуметь вблизи колонии хуев строжайше воспрещается, пинать хуи тем более воспрещается, да что там пинать - даже передразнивать их лепет воспрещается!..
На следующий день собралась негодующая богема на опушке леса... А там уже дежурит полиция. Все высокие полицейские чины представлены. Им объясняют: "Любые, даже самые невинные, действия против хуев повлекут за собой наивысшую меру наказания - депортацию за пределы Леса: и для инородцев и для коренных лесовчан! Разогнать мы вас не имеем права, - дозволено вам стоять на опушке и тихонечко возмущаться, но с хуями в трения вступать не дозволено, и при малейшей провокации все, как один, проследуете за просеку!" И тут, как это всегда бывает в подобных случаях, появляется из леса некий хуй и начинает пищать и насмехаться над солидным зверьем… И (вы уже, наверно угадали, в каком направлении развивается действие!) пнул его Вольноопределяющийся Жираф - новым законам и здравому смыслу вопреки.
Нет, он вовсе не был сторонником насилия... На пикниках всегда присутствовали животные, которые пинали хуи куда лучше… Если честно, это был его первый залп. "Ну, что Жираф, - говорили ему, - пни этого черного, мерзкого, слизистого. Пни его, певец вольного времяпрепровождения!" - "Не, - говорил Жираф, - я тут не для того. Я тут теоретик... Я тут для вдохновения, а не для конкретных действий!" Почему же при нынешней тревожной ситуации он все-таки предпринял конкретное действие и нанес роковой пинок? Не будем об этом серьезно гадать, не будем козырять первой попавшейся догадкой, - что , якобы, это чувствительное животное не снесло обиды, и что оно действовало от имени всей рафинированной интеллигенции...
Полиция могла лишь догадываться о том, какова роль полиции в новые времена, и потому сдержала свое обещание: вся богема была незамедлительно отправлена за просеку - все утконосы и ехидны, газели и пони, козлы и аллигаторы, - все кроме вольноопределяющегося Жирафа... Пробовали полицейские взять Жирафа под локотки. Но где у Жирафа локотки? Где-то там, в недоступной высоте... А в полицейские идут в основном обыкновенные низкорослые грызуны, чуть ли не суслики, они и до щиколотки Жирафу не дотягиваются!.. Пытались полицейские ухватить Жирафа за копыта и сдвинуть с места... Послали за подмогой, сняли с постов всех постовых, отменили патрульные разъезды, призвали резервистов и дружинников... Удавалось им всем вместе с величайшим трудом переставлять жирафьи ноги, и так вот двое суток без отдыха волокли они вольноопределяющегося в сторону просеки. И долго бы еще волокли, и, возможно, сделали бы свое дело, но тут захлестнула Лес волна преступности и мародерства. Пришлось начальству перебросить эту команду на другой фронт, а Жирафу предложили убираться в изгнание добровольно... Он отказался.
Тогда состоялось внеочередное заседание Лессовета и председатель выступил с речью по жирафьему вопросу: "У нас, - сказал председатель, - самый терпимый и гостеприимный лес на земном шаре. К нам просятся звери со всей планеты. Вот недавно поступила заявка от полярного оленя, и она уже утверждена. Благосклонно рассматриваются просьбы моржа и бизона. И акулу мы обязательно заведем, как только в нашей экологической системе возникнет соответствующий пруд. Но, практикуя политику открытых дверей, мы, безусловно, рассчитываем на то, что инородцы станут когда-нибудь коренными лесовчанами. Но давайте возьмем, например, этого… как его… Вольноопределяющегося Жирафа. Давным-давно наши предки великодушно допустили его предков в чащу нашего леса. Мы, конечно, надеялись, что после стольких поколений лесной жизни он родится лесным жирафом или хотя бы будет соблюдать законы нашего заповедника. А он - не только их не соблюдает, но и не желает считаться с тяжелым положением, возникшем, между прочим, в результате попытки его личной депортации... Да, лучше всего было бы отправить Жирафа туда, где живут жирафы. Но это, к сожалению, не осуществимо в связи с неимоверными затратами на транспортировку... Давайте изобретем для него другую высшую меру наказания... Давайте депортируем Жирафа из наших сердец, за пределы нашего сознания..."
И было решено на Лессовете признать Жирафа несуществующим... То есть был издан закон, согласно которому любое действие "прямо или косвенно предполагающее существование Жирафа" считалось противозаконным... Тут-то и проявилась во всей своей красе скандальная натура Жирафа. "А вы попробуйте, - говорит, - считать несуществующим самое назойливое животное в Лесу. Вы, законопослушные граждане, - говорит, - просто так от меня не отделаетесь" И всячески досождал он лесовчананам, провоцируя на действия, "предполагающие его личное существование"... Дохнет кому-нибудь в затылок или гаркнет в ухо так, что этот гражданин подскочит, икнет или взвизгнет от страха. Тогда торжествует Жираф: "Полиция, полиция, - орет. - Держите его, караул! Произошло противозаконное действие!"… Впрочем, полиция на его зов не являлась: не могла же она произвести задержание на основании сигнала от несуществующего Жирафа; а свидетельств очевидцев хватало лишь для ареста самих очевидцев. Приходилось лесовчанам безмолвно терпеть жирафьи выходки. А Жираф постепенно опустился до откровенного хулиганства: наступал гражданам на пятки, срывал непристойными выкриками общественные мероприятия. Взломал однажды склад с осветительными приборами, стащил несколько прожекторов и освещал самые интимные моменты из жизни законопослушных граждан, а те не имели права прерваться, даже жмуриться от яркого света не имели права...
И все-таки, нелепая жирафья смута завершилась победой закона и порядка. Дело в том, что у Жирафа со временем наступил экзистенциальный кризис, - то есть его действительно одолели сомнения в том, что он существует. Никогда не ощущал себя Жираф существующим в полной мере... Его сочинение читали лишь немногие, и те немногие - самые вежливые и обязательные - высказывались о нем крайне сдержанно… Лишь немногие завидовали его колоссальному росту и вычурным узорам на боках, а его врожденной мудрости не завидовал, видимо, никто. На групповые портреты он обычно не попадал, в списках участников частенько пропускался... Может быть, есть какая-то объективная причина, по которой проклятым лесовчанам так легко удается теперь игнорировать его существование: вон, они уже не жмурятся, не икают от страха и даже не корчат недовольные гримасы... Может, он окончательно исчез из объективного бытия, и существует лишь в собственном воображении?.. Как выяснить в такой дурацкой ситуации, существуешь ты или нет? Ведь нельзя же сказать: граждане, давайте на мгновение прирвемся, я хочу задать всего лишь один вопрос, я хочу вас спросить на полном серьезе: существую я или нет. Вы мне только ответьте, а потом снова считайте меня несуществующим!
И осознал Вольноопредляющийся Жираф, что свой экзистенциальный кризис сможет он разрешить только за просекой, там, где не действует закон о его несуществовании. И побрел в добровольное изгнание...
3.
Изгнание оказалось недолгим: старые времена вернулись так же неожиданно, как наступили новые (в сказках и не такое бывает!). Непродолжительный период между новым и старым был отмечен небывалым расцветом творчества в диаспоре: написано около трех сотен стихов (в среднем по четыре четверостишия каждое) и сложено более пятисот самых разнообразных куплетов, сочинено восемь десятков памфлетов и сотни фельетонов, составлено две «Новейших истории Леса» и одна «История Леса с древнейших времен».
И ведь что интересно: ни в одной из «Историй…» не упоминался роковой поступок Вольноопределяющегося Жирафа, хотя анализу причин возникновения нового строя были посвящены целые главы: обсуждались даже самые фантастические теории - вплоть до вмешательства инопланетян… Хорошо это или плохо? Жираф доказал себе, что это хорошо: во-первых, гордиться ему особенно нечем, поступок ведь не самый солидный, во-вторых, никем еще не доказано, что у личности есть роль в истории… - доказал, но все-таки был этим немало огорчен, все-таки хотелось ему попасть в историю, или в любую другую книгу, или хотя бы в сказку, - пусть даже не самым значительным персонажем… Неужели он этого не заслужил?! Разве он не противостоял закону и полиции?!
«Кто противостоял?! Как противостоял?! - удивлялись братья по изгнанию. - Доподлинно известно, что новому режиму никто не противостоял, потому что мы - самое гнилое и рабское поколение на земле!» Оказалось, что здесь не слыхали о «жирафьей смуте». Это уже совсем удивительно: ведь согласно публикациям журнала «Наш Лес» множество лазутчиков и диверсантов искали в «родном лесу» поддержку, - силу, которая могла бы противостоять «власти хуев». Их вывод был неутешительным: такой силы нет и быть не может: поколение гнилое, рабское, не готовое к справедливой борьбе! Неужели же они не заметили Жирафа?!
И все-таки с ним тут здоровались… и приглашали в гости… и высмеивали его бредовые идеи… - все-таки он существовал, хоть как-то существовал…
Возвращение старого времени было отмечено триумфальным шествием возвращающейся элиты. Законопослушные граждане, которые всегда чутко шагали в ногу со временем, опознали приближающуюся колонну триумфаторов по шее Вольноопределяющегося Жирафа и подняли приветственный визг... Загремел гимн диаспоры, в воздух полетели цветы и голуби... Навстречу изгнанникам вышел новый председатель Лессовета, поклонился им в ноги и принялся извиняться за "постыдный эпизод в бесконечной истории Леса, когда общественность пошла у хуев на поводу"...
Все лесовчане радовались старому времени, и только Жираф был невесел. Его интересовало лишь одно: успел ли Лессовет отменить закон о его несуществовании… Oтменил или нет?! Отменил или забыл?!. Шагал, думал и гадал: неужели снова придется бороться за существование?!. Гадал он уже несколько дней - был напрочь опустошен и измотан этим гаданием... И, не в силах больше ждать, желая немедленно привлечь к себе внимание общественности - развеять наконец проклятую неопределенность, Жираф снова совершил безумный поступок: шагнул из колонны вперед и наступил председателю Лессовета на туловище...
Автор, разумеется, против насилия и категорически против безумных поступков... Но несуществующего Жирафа все-таки жаль (а нового председателя Лессовета - не очень) - потому и сбылась мечта идиота, потому и допущен он в мою сказку - ни хорошим, ни плохим, ни умным, ни глупым, ни храбрым, ни трусливым - вольноопределяющимся!
"Это что же означает "вольноопределяющийся"?" - "Ах, всего лишь эпитет, призванный мне напоминать, что я могу определяться как хочу, с кем хочу и где хочу..."
"Какой же ты, Жираф, вольноопределяющийся?! - говорили ему. - Ты же делать ничего не умеешь. Вот, к примеру, скажи по собственной ли воле определился ты на должность шута горохового?!" - "При чем тут "шут гороховый"?! Я всего лишь осветитель при Лессовете" - "Тык это ведь то же самое! Видели мы, чем ты занимаешься: обеспечиваешь развлечения в темное время суток. Вешаешь на шею прожектора и освещаешь вечернее шествие грызунов. Или под новый год надеваешь на голову елочные игрушки и хвою на туловище: изображаешь из себя самую высокую елку в лесу. Или торчишь допоздна с гирляндой лампочек в зубах, создавая незабываемую атмосферу на дискотеке глухарей-пенсионеров..."
"Вы меня, ребята, не понимаете... - говорил Жираф, выгибая шею невероятной дугой, любуясь замысловатым узором на собственном боку. (Очень он любил, когда его обсуждали: пусть даже без излишней симпатии - лишь бы обсуждали!). - Я вольноопределяющийся в том смысле, что я вольно определяю свою сущность..." - "Не знаем мы, что такое сущность... Но возьмем, к примеру, твое творчество… если это можно назвать творчеством... Вот написал ты недавно заумный трактат… - надо же такое придумать: - "Трактат о пинании хуев"!.. Мы его, конечно, не читали, но само название довольно точно определяет предмет твоего философского изыскания. Вот, скажи, почему ты не написал о радостях дружбы или об утехах любви? Не потому ли, что твое любимое занятие не дружба и не любовь?!."
Тут автор спешит прервать этот бессмысленный разговор и объяснить побыстрее, что именно в том лесу подразумевалось под "пинанием хуев".
Начнем с хуев. Хуями в том лесу называлась весьма распространенная порода мелких противных зверьков. Относились к ним с немалым пренебрежением. Считались они безликими, не имели ни имен, ни кличек, ни эпитетов - просто хуи и все тут! - все, как казалось лесовчанам, - на одно лицо. Считались они безродными: никто не знал, кто они с точки зрения таксономии, и на которой ветви эволюционного древа изволят сидеть, - даже сами хуи не знали... Считались они несерьезными: переговаривались друг с другом каким-то детским лепетом, а с другими животными - малопонятным, нервным писком: всегда жаловались на претеснения и требовали справедливости. И позволяли себе серьезные животные по отношению к этим несерьезным зверькам почти любое поведение: и пинать их себе позволяли, и пересмеивать в споре, и высмеивать их сомнительное происхождение… Итак, мы видим, что в том лесу хуями называлось совсем не то, что называется хуями у нас. А как у них называлось то, что у нас называется хуями, я вам не скажу - не хватало мне еще и в том лесу прослыть матерщинником!
А вот "пинанием хуев" считалось у них почти то же, что и у нас - элитарный способ времяпрепровождения. По выходным на опушке леса собиралась вся лесная богема (в качестве примера приведу экзотических утконоса и ехидну, романтическую гиену по имени Моменто Море, праздно шатающегося человеческого детеныша... ну, и нашего Вольноопределяющийся Жирафа… - нет, вам не померещилось: было среди них больше инородцев, чем коренных жителей леса)... Звери гуляли, пикниковали: жарили шашлыки, накрывали стол водочкой и закусочкой, поднимали тосты. А гвоздем программы был хуй, который в момент наибольшего шума и гама обязательно выбегал из леса (где-то поблизости располагалась их колония), и начинал пищать и жаловаться на всякие нарушения: дым, якобы, убивает его детишек, а шум с двух до четырех воспрещается муниципальным законом... - слезливо причитал и требовал справедливости, пока кто-нибудь из зверей покрупнее не давал ему хорошего пинка... И веселились шашлычники и праздновали победу либерального мировоззрения над консервативным... А без пинания хуев отдых был бы не отдых...
И написал однажды Вольноопределяющийся жираф трактат "О радостях пинания хуев" - собрал в нем самые лучшие тосты, самые смешные истории, и даже философские рассуждения на тему вольного отдыха. "О радостях любви и дружбы, - говорит, - столько всего написано, что и читать уже не хочется, зато тема вольного отдыха до сих пор не раскрыта во всей красочной полноте..." Вот и раскрыл тему, и думал, что совсем не плохо раскрыл - не хуже написал, чем пишут о дружбе и о любви: потому и пытался всучить свою рукопись каждому встречному, а потом еще и проверял, прочитал ли тот, а, если прочитал, - что он об этом думает, какие озарения на него снизошли, какие выводы для себя сделал?.. Но читали лишь самые вежливые и обязательные, а таких в том лесу (как и у нас) можно было по пальцам перечесть!
2.
...Но вот однажды произошло неизбежное: после очередных выборов в Лессовет сделались несерьезные хуи серьезной муниципально-политической силой. Сам не знаю, как такое могло произойти: то ли сыграла роль их необузданная плодовитость, то ли правящая фракция совершила недопустимую подлость, то ли новые времена наступили сами собой... И вот проснулись однажды звери, а на дворе - новые законы: гадить и шуметь вблизи колонии хуев строжайше воспрещается, пинать хуи тем более воспрещается, да что там пинать - даже передразнивать их лепет воспрещается!..
На следующий день собралась негодующая богема на опушке леса... А там уже дежурит полиция. Все высокие полицейские чины представлены. Им объясняют: "Любые, даже самые невинные, действия против хуев повлекут за собой наивысшую меру наказания - депортацию за пределы Леса: и для инородцев и для коренных лесовчан! Разогнать мы вас не имеем права, - дозволено вам стоять на опушке и тихонечко возмущаться, но с хуями в трения вступать не дозволено, и при малейшей провокации все, как один, проследуете за просеку!" И тут, как это всегда бывает в подобных случаях, появляется из леса некий хуй и начинает пищать и насмехаться над солидным зверьем… И (вы уже, наверно угадали, в каком направлении развивается действие!) пнул его Вольноопределяющийся Жираф - новым законам и здравому смыслу вопреки.
Нет, он вовсе не был сторонником насилия... На пикниках всегда присутствовали животные, которые пинали хуи куда лучше… Если честно, это был его первый залп. "Ну, что Жираф, - говорили ему, - пни этого черного, мерзкого, слизистого. Пни его, певец вольного времяпрепровождения!" - "Не, - говорил Жираф, - я тут не для того. Я тут теоретик... Я тут для вдохновения, а не для конкретных действий!" Почему же при нынешней тревожной ситуации он все-таки предпринял конкретное действие и нанес роковой пинок? Не будем об этом серьезно гадать, не будем козырять первой попавшейся догадкой, - что , якобы, это чувствительное животное не снесло обиды, и что оно действовало от имени всей рафинированной интеллигенции...
Полиция могла лишь догадываться о том, какова роль полиции в новые времена, и потому сдержала свое обещание: вся богема была незамедлительно отправлена за просеку - все утконосы и ехидны, газели и пони, козлы и аллигаторы, - все кроме вольноопределяющегося Жирафа... Пробовали полицейские взять Жирафа под локотки. Но где у Жирафа локотки? Где-то там, в недоступной высоте... А в полицейские идут в основном обыкновенные низкорослые грызуны, чуть ли не суслики, они и до щиколотки Жирафу не дотягиваются!.. Пытались полицейские ухватить Жирафа за копыта и сдвинуть с места... Послали за подмогой, сняли с постов всех постовых, отменили патрульные разъезды, призвали резервистов и дружинников... Удавалось им всем вместе с величайшим трудом переставлять жирафьи ноги, и так вот двое суток без отдыха волокли они вольноопределяющегося в сторону просеки. И долго бы еще волокли, и, возможно, сделали бы свое дело, но тут захлестнула Лес волна преступности и мародерства. Пришлось начальству перебросить эту команду на другой фронт, а Жирафу предложили убираться в изгнание добровольно... Он отказался.
Тогда состоялось внеочередное заседание Лессовета и председатель выступил с речью по жирафьему вопросу: "У нас, - сказал председатель, - самый терпимый и гостеприимный лес на земном шаре. К нам просятся звери со всей планеты. Вот недавно поступила заявка от полярного оленя, и она уже утверждена. Благосклонно рассматриваются просьбы моржа и бизона. И акулу мы обязательно заведем, как только в нашей экологической системе возникнет соответствующий пруд. Но, практикуя политику открытых дверей, мы, безусловно, рассчитываем на то, что инородцы станут когда-нибудь коренными лесовчанами. Но давайте возьмем, например, этого… как его… Вольноопределяющегося Жирафа. Давным-давно наши предки великодушно допустили его предков в чащу нашего леса. Мы, конечно, надеялись, что после стольких поколений лесной жизни он родится лесным жирафом или хотя бы будет соблюдать законы нашего заповедника. А он - не только их не соблюдает, но и не желает считаться с тяжелым положением, возникшем, между прочим, в результате попытки его личной депортации... Да, лучше всего было бы отправить Жирафа туда, где живут жирафы. Но это, к сожалению, не осуществимо в связи с неимоверными затратами на транспортировку... Давайте изобретем для него другую высшую меру наказания... Давайте депортируем Жирафа из наших сердец, за пределы нашего сознания..."
И было решено на Лессовете признать Жирафа несуществующим... То есть был издан закон, согласно которому любое действие "прямо или косвенно предполагающее существование Жирафа" считалось противозаконным... Тут-то и проявилась во всей своей красе скандальная натура Жирафа. "А вы попробуйте, - говорит, - считать несуществующим самое назойливое животное в Лесу. Вы, законопослушные граждане, - говорит, - просто так от меня не отделаетесь" И всячески досождал он лесовчананам, провоцируя на действия, "предполагающие его личное существование"... Дохнет кому-нибудь в затылок или гаркнет в ухо так, что этот гражданин подскочит, икнет или взвизгнет от страха. Тогда торжествует Жираф: "Полиция, полиция, - орет. - Держите его, караул! Произошло противозаконное действие!"… Впрочем, полиция на его зов не являлась: не могла же она произвести задержание на основании сигнала от несуществующего Жирафа; а свидетельств очевидцев хватало лишь для ареста самих очевидцев. Приходилось лесовчанам безмолвно терпеть жирафьи выходки. А Жираф постепенно опустился до откровенного хулиганства: наступал гражданам на пятки, срывал непристойными выкриками общественные мероприятия. Взломал однажды склад с осветительными приборами, стащил несколько прожекторов и освещал самые интимные моменты из жизни законопослушных граждан, а те не имели права прерваться, даже жмуриться от яркого света не имели права...
И все-таки, нелепая жирафья смута завершилась победой закона и порядка. Дело в том, что у Жирафа со временем наступил экзистенциальный кризис, - то есть его действительно одолели сомнения в том, что он существует. Никогда не ощущал себя Жираф существующим в полной мере... Его сочинение читали лишь немногие, и те немногие - самые вежливые и обязательные - высказывались о нем крайне сдержанно… Лишь немногие завидовали его колоссальному росту и вычурным узорам на боках, а его врожденной мудрости не завидовал, видимо, никто. На групповые портреты он обычно не попадал, в списках участников частенько пропускался... Может быть, есть какая-то объективная причина, по которой проклятым лесовчанам так легко удается теперь игнорировать его существование: вон, они уже не жмурятся, не икают от страха и даже не корчат недовольные гримасы... Может, он окончательно исчез из объективного бытия, и существует лишь в собственном воображении?.. Как выяснить в такой дурацкой ситуации, существуешь ты или нет? Ведь нельзя же сказать: граждане, давайте на мгновение прирвемся, я хочу задать всего лишь один вопрос, я хочу вас спросить на полном серьезе: существую я или нет. Вы мне только ответьте, а потом снова считайте меня несуществующим!
И осознал Вольноопредляющийся Жираф, что свой экзистенциальный кризис сможет он разрешить только за просекой, там, где не действует закон о его несуществовании. И побрел в добровольное изгнание...
3.
Изгнание оказалось недолгим: старые времена вернулись так же неожиданно, как наступили новые (в сказках и не такое бывает!). Непродолжительный период между новым и старым был отмечен небывалым расцветом творчества в диаспоре: написано около трех сотен стихов (в среднем по четыре четверостишия каждое) и сложено более пятисот самых разнообразных куплетов, сочинено восемь десятков памфлетов и сотни фельетонов, составлено две «Новейших истории Леса» и одна «История Леса с древнейших времен».
И ведь что интересно: ни в одной из «Историй…» не упоминался роковой поступок Вольноопределяющегося Жирафа, хотя анализу причин возникновения нового строя были посвящены целые главы: обсуждались даже самые фантастические теории - вплоть до вмешательства инопланетян… Хорошо это или плохо? Жираф доказал себе, что это хорошо: во-первых, гордиться ему особенно нечем, поступок ведь не самый солидный, во-вторых, никем еще не доказано, что у личности есть роль в истории… - доказал, но все-таки был этим немало огорчен, все-таки хотелось ему попасть в историю, или в любую другую книгу, или хотя бы в сказку, - пусть даже не самым значительным персонажем… Неужели он этого не заслужил?! Разве он не противостоял закону и полиции?!
«Кто противостоял?! Как противостоял?! - удивлялись братья по изгнанию. - Доподлинно известно, что новому режиму никто не противостоял, потому что мы - самое гнилое и рабское поколение на земле!» Оказалось, что здесь не слыхали о «жирафьей смуте». Это уже совсем удивительно: ведь согласно публикациям журнала «Наш Лес» множество лазутчиков и диверсантов искали в «родном лесу» поддержку, - силу, которая могла бы противостоять «власти хуев». Их вывод был неутешительным: такой силы нет и быть не может: поколение гнилое, рабское, не готовое к справедливой борьбе! Неужели же они не заметили Жирафа?!
И все-таки с ним тут здоровались… и приглашали в гости… и высмеивали его бредовые идеи… - все-таки он существовал, хоть как-то существовал…
Возвращение старого времени было отмечено триумфальным шествием возвращающейся элиты. Законопослушные граждане, которые всегда чутко шагали в ногу со временем, опознали приближающуюся колонну триумфаторов по шее Вольноопределяющегося Жирафа и подняли приветственный визг... Загремел гимн диаспоры, в воздух полетели цветы и голуби... Навстречу изгнанникам вышел новый председатель Лессовета, поклонился им в ноги и принялся извиняться за "постыдный эпизод в бесконечной истории Леса, когда общественность пошла у хуев на поводу"...
Все лесовчане радовались старому времени, и только Жираф был невесел. Его интересовало лишь одно: успел ли Лессовет отменить закон о его несуществовании… Oтменил или нет?! Отменил или забыл?!. Шагал, думал и гадал: неужели снова придется бороться за существование?!. Гадал он уже несколько дней - был напрочь опустошен и измотан этим гаданием... И, не в силах больше ждать, желая немедленно привлечь к себе внимание общественности - развеять наконец проклятую неопределенность, Жираф снова совершил безумный поступок: шагнул из колонны вперед и наступил председателю Лессовета на туловище...
Автор, разумеется, против насилия и категорически против безумных поступков... Но несуществующего Жирафа все-таки жаль (а нового председателя Лессовета - не очень) - потому и сбылась мечта идиота, потому и допущен он в мою сказку - ни хорошим, ни плохим, ни умным, ни глупым, ни храбрым, ни трусливым - вольноопределяющимся!